Разговоры с Д

она:
мне бы веры.
я попросила бы тогда одно только для себя. правда!
я попросила бы Его:
не давай мне больше любви! не надо.
от нее бессонница и аритмия.
дай мне покоя.

а я слушаю ее и думаю:
ей только двадцать восемь.

и думаю еще,

что любовь – море безграничное.
ни переплыть, кажется,
ни вычерпать.

пока ходишь по краю самому,
по бережку пока ходишь,
в лицо тебе дышит свежий бриз,
ноги лижут ласковые волны.
и паруса на самом горизонте обещают райское блаженство.

но стоит окунуться в него с головой,
в лучшем случае, наглотаешься воды солено-горькой.
в худшем – обнаружишь, что и у этого моря есть дно.

а ведь младенцы рождаются с умением плавать…

*

не знаю, почему так бывает, что взрослеешь - всегда через боль.
пока не долбанет тебя реальностью по башке,
ты все ходишь довольной маленькой девочкой, которой все хорошо:
и люди вокруг красивые, и земля прекрасная.
и небо! небо!

а потом вот так – бац! – и в глазах темнеет.
и небо меняется местами с землей
(с полюсами что делается - вообще не рассказать).

и вот тогда, придя в себя,
сориентировав себя в этом новом пространстве-времени,
ты вдруг понимаешь, что правильно прожить жизнь -
это очень часто значит не «нести людям радость»,
а минимизировать боль.

просто подольше не давать им, близким и любимым, взрослеть,
чтобы люди для них оставались красивыми,
земля – прекрасной.
и небо! небо!

*

о том, что мужчины не любят выяснять отношения –
знает каждая юбконосица с детсадовского возраста.
уже там и тогда будущие мужчины предпочитали надуть губы и отвернуться,
нежели сказать: «мне не нравится…» или «мне хотелось бы…»

некоторые, правда, предпочитали и вовсе развернуться и со всего маху заехать по лбу,
также в полном молчании и без объяснения причин.
но этих мы сегодня в расчет не берем –
научились обходить их стороной еще в старшей группе детского сада.

и к дурацкой мужской привычке «замалчивать» проблему – как-то притерпелись.
стали философами.

окружили себя оборотами вроде:
«раз это происходит, значит это для чего-нибудь нужно»,
«если нельзя изменить его, значит надо изменить себя»,
«если нельзя переменить ситуацию, надо изменить к ней отношение»,
«проблема дается для того, чтобы ты научилась ее решать. пока не решишь, она будет преследовать тебя так или иначе».

привыкли к тому, что настоящий мужчина – немногословен, эмоционально сух
и всегда *ну вот всегда-всегда, даже когда свободен* - чрезвычайно занят работой.

другими словами, как-то научились выживать в тех условиях,
в которых приходится существовать.

когда что-то не устраивает – молчим *зачем огорчать лишний раз!*
и решаем это «не устраивает» своими силами.

подвели, казалось, под жизнь теоретическую базу
и даже как-то ухитрились состыковать края,
чтобы не осыпалось, не распустилось, не разлохматилось.

но, как ни старайся, однажды наступает час ч - господи! кто его звал-то?! –
который сметает все, выстроенное тобой «во благо», к чертям собачьим.

да-да, проходит год, два, восемь,
и ты понимаешь (понимаешь ведь теперь, Д.?),
что вся твоя теория летит к чертовой матери,
и тебя не устраивает больше эта игра в молчанку,
что ты устала догадываться и делать вид, что тебя это устраивает,
что даже самая большая любовь не выдерживает этой игры в одни ворота.
что тот, кто не в состоянии взять тебя за руку и сказать:
«послушай, давай поговорим!» -
не «выдержанный, немногословный мужчина», а просто слабак.

он не пытается решить проблему не потому, что не видит ее,
а потому что либо боится ее решать, либо… его и так все устраивает.

ему так удобно жить.
ему удобно, что ты молчишь и преданно смотришь в глаза,
ему удобно, что ты любишь его и ничего практически не требуешь взамен…
это повышает его самооценку.

*ну, правильно! тебя так учили. учили, что настоящая любовь –
беззаветна и нетребовательна!*

и, господи, как же надоело слушать одну и ту же историю
от брюнеток и блондинок,
от натуральных и крашеных,
от совсем еще девочек и уже вполне себе женщин.

знаешь, дорогая моя Д, чем закончится весь этот онанизм?
ты будешь терпеть это еще год, может быть, два…
будешь скрывать и делать вид,
пока однажды это все не вырвется наружу
*а вырвется непременно, поверь мне. пружина не может сжиматься бесконечно*

и тогда он, твой любимый, нежно лелеемый и
столько лет оберегаемый тобой же от всех твоих
«мне это не нравится» скажет тебе прохладно:
«ты открылась мне сегодня с новой стороны.
я не знал, что ты истеричка!»

и тебе нечего будет ему ответить,
потому что не расскажешь же в течение получаса все,
что тебя не устраивало в течение восьми лет?
да и есть ли в этом смысл? – будешь думать ты.

а и начнешь говорить - он удивится: "так чего ж ты молчала?!")
и будет прав!)))

*

он зло орет в трубку:
«я просто хочу ее видеть! я что – многого хочу?»

а я молчу, потому что слова больше меня не слушаются.
они не складываются в предложения, не строятся,
слова внутри меня больше не знают своих мест.
они бессмысленно бродят, иногда сталкиваются и даже не раскланиваются,
а просто огибают друг друга и идут себе куда-то дальше.

а она, глядя, как я, отключив телефон, кладу его рядом с собой,
аккуратно ставит на стол чашечку с кофе и проговаривает тихо:
«иногда мне кажется, что в моей жизни больше ничего такого не случится. ни-че-го».
и плачет – тоже тихо.
слезы катятся по щекам и стекают на скатерть.
и скатерть у края блюдца становится мокрой, будто кто-то неловко наливал кипяток в чашку. и пролил.

и я отчего-то вспоминаю цветаевское:
«ее приучили отделываться смехом и подымать тяжести, от которых кости трещат»…

и вослед - слова Раневской:
«мне ее глубоко, нежно, восхищенно-бесплодно жаль».

и мне жаль его, забывшего, что время – существует,
и оно не только лечит, но и убивает.
и жаль ее, не умевшую забыть, что время идет.

он, убедив себя, что время – фикция, решил, что все всегда будет по-прежнему.
она, пытаясь ухватить время за рукав, никак не может из этого «по-прежнему» вырваться.

а я смеюсь и подымаю тяжести.
и, наверное, кому-то меня когда-нибудь тоже будет «глубоко, нежно и бесплодно жаль».


ПС. и оторвать бы все всем этим сочинителям сказок про красавиц и чудовищ.
в глупые романтические головки они вкладывают
светлую мысль о том, что «любовь все может»,
что если вот это чудовище очень долго и очень беззаветно любить,
то оно, наконец, оттает, сбросит чешую… не знаю, что там еще… отмоется, наконец,
и станет умным, добрым, красивым.

не станет, девочки! умные и добрые - не прячутся, а чудовища – не перевоспитываются.

и П.П.С
если уж совсем шепотом …
во всем вышеизложенном виноваты мы с вами.
все идет по пути наименьшего сопротивления.

мы позволяем им быть с нами такими, они – такие.
хотите, чтобы мужчины были мужчинами, перестаньте обращаться с ними, как с детьми.