Последний поход

               

                ПОСЛЕДНИЙ   ПОХОД


Не знаю, отчего
Я так мечтал
На поезде поехать.
Вот с поезда сошёл -
                И некуда идти.

                Такубоку
               
     

   Капли воды блестели на прорезиненной деке, будто слёзы. Вода стекала с цевья на непокрытые колени, или капала – если Андрей задерживал  весло дольше положенного.
   Сильный ветер реял над рекой.
   Байдарка скользила непривычно легко, ходко, зияя тошно - двумя пустыми сидениями впереди. Третий день в пути, а всё ещё неуютно, диковато как-то… Да и кто бы с ним поплыл? Пошёл?.. Поехал?
   Какая разница… Кто? Володя?
   С Володей он познакомился шесть лет тому назад, на бойком пятачке у городского фонтана. Тот вовсю эксплуатировал слюнявого, мордатого сенбернара с иконостасом липовых медалей во всю грудь – «заведение» называлось: «Налетай, сниму на памятник! Дёшево и сердито!» Андрей о ту пору, сильно рискнув, уволился из института, где тянул лямку препа, и теперь впервые выкладывал на парапет – не без смущения и стыда, - «свободную» прессу из Москвы. Её тискал полуподпольно в типографии «Красной Звезды» его ушлый университетский сокурсник, Теймур-оглы, и пересылал сюда поездом – конечно, в надежде обратно получать выручку, - кроме, ясное дело, – комиссионных.
   Брошюры эпатировали провинциальный слух. Были: «Борис Ельцин. Человек, разваливший партию», «Раиса Горбачёва. Кто она?» (Дамы тут… кипятком…), наконец, топорно свёрстанная «Сексуальная техника» с картинками – этот бред шёл на ура у работяг – похоже, вместо букваря.
   Короче говоря, на дворе стоял 1990 год, страна была одна, и рубль за западло ещё не считался…
   Вовчик ему помог с местом, дал наколку, что выкрикивать и когда тикать – в случай чего. Кстати, пригодилось уже вскорости…
   Потом они с Вовчиком на пару одиозно торговали турецкой жвачкой через троллейбусные киоски, - пока опять-таки, не повязала мусарня, откупились, но дороги после этого их надолго разошлись – не по злобе, а так просто… жизнь замотала.
   Позавчера пополудни, ещё не сняв уже собранную «Таймень» с крыши соседского «бобика» – тот за поллитру вызвался до речки довезти – Андрей оставил машину на взгорке, а сам бегом пересёк мост и спустился по облупленным маршам лестницы почти прямо в лозняк, за которым тянулись корпуса гостиницы. Ныне директор малого предприятия, Владимир Викторович арендовали  здесь несколько комнат, под офис.
   На реку Андрей его звал давно, у того глаза загорались: «А к-как же! Только заранее предупреди!». И сейчас снаряжения Андрей подготовил на двоих – спальники, надувные матрасы, провиант, - а вот предупредить Андрей не сумел – он сам сорвался неожиданно, - и теперь не без причины загадывал с сомнением – рванёт ли с ним друг, так же, как и он – на всё наплевав – или нет?
   «Знаешь, брат, не получается, - недослушав, эффектно развёл пальцовку «двигатель малого бизнеса». – На четыре отправляю фуру в Одессу, за коньяком, а вечером сам улетаю в Симфи. Так что извини, в следующий раз».
   «Следующего раза не будет, - сказал Андрей. – Это – последний поход».
«Ну зачем так трагично, старик? Объясни толком», - Володя швырнул на стол пачку неподписанных платёжек и полез за сигаретой.
   «Уезжаю я из города. Насовсем».
   «Как это – насовсем?» – остолбенел Володя.
   «А что? - сказал Андрей. – Семьи больше нет, чего тут сидеть одному».
   «А дом?».
   «Дом продаю. Покупатель уже есть, - и он добавил, глядя Володе прямо в глаза: - И на байдарку, - тоже, - покупатель есть».
   «Как? И байдарку продаёшь?».
   «Ну, не везти же её к матери в двухкомнатную…».
Володя даже растерялся на мгновение.
   «Дела, брат… Ну, ладно. Зайди, когда вернёшься. С переездом помогу… Барахла много?».
   «Не знаю. С контейнер».
   «Камаз возьмёшь. Предупреди только заранее. Не как сейчас».
   Так отпал Володя.
   Сергей отпал ещё раньше: вкалывал с родаками на строительстве своего коттеджа, наколачивая раствор. Приходилось поторапливаться: по утрам уже кочевала по траве изморозь, забор наливался сыростью. Как ни крути, а причина – уважительная… Осень.
Но, Боже, как он мечтал, как хотел он поехать!..
   «Ну, что? – уточнил не без здорового ехидства сосед, услужливо открывая дверцу своего «металлосарая». – Не хочет?».
   «Миша, его рабочий день стоит две сотни баксов. А я собрался дней на пять…Ты бы поехал?».
   «Нашёл фраера, - сказал Миша. – В хер не торохтело».
   «Представь себе, ему – тоже».
   «Как же ты один поплывёшь? Ты же говорил, там её в трёх местах обносить надо. Одному – не с руки, она – длинная, зараза… Да и опасно одному…».
   «Сам не знаю», - сказал Андрей. – Он всё-таки рассчитывал на Володю.
   «Может, отложишь? – попросил Миша с надеждой в голосе. – Вернулись бы домой, закальвадосили бы, под огурчик маринованный, а? Моя как раз к матери подалась. На весь день…».
   «Миша, она шесть лет провалялась в пыли. На чердаке, Миша! И в собранном виде!.. Понимаешь ты – в собранном!»
Андрей вдруг побледнел и сказал, начиная чувствовать сильное беспокойство:
   «Я не могу больше вместе с ней валяться в пыли. Я устал, Миша. Я поеду».
Миша удивлённо вытаращил глаза на соседа.
   «Понимаешь, Миша, байдарка – это я».
Он провёл рукой по днищу оболочки и сказал твёрдо:
   «Всё, Миша, харэ! Тащи её к берегу!»


   …Когда-то очень давно, едва и года не проучившись в университете, двинулся Андрей по воде в первый раз. Второкурсник Гарцов, здоровый бугай из станицы Усть-Лабинская, сватая «чайника» в поход, назидательно втолковывал ему все преимущества такого шмыга. «Представляешь, старик, всех, кто на берегу, можешь смело посылать на х…, и тебе за это ничего не будет… Кайф! Правда, мне раз было… Ниже по течению оказались наплавные мостки через реку, - он поморщился. – Ну, да ничего! Деревенские мужики… ребята покладистые…»
   Рискнули идти на майские праздники. Вынырнули на перрон глухой ночью – из скорого «Москва – Новгород» - в Вышнем Волочке. А в вагоне байдарочников ещё дрыхло – гибель; и повсюду чехлы, рюкзаки, палатки, гитары, тамбур тоже завален был под потолок. Но все поехали дальше – а они – сошли.
   Байдарку собирали в старом канале. По ту сторону канала, в низине, вызолачивало  церковные купола; по всему, только что выбеленные апсиды подтекали голубизной.
   То чувство невесомости, когда он  впервые влез в «таймень» и блаженно откинулся на спинку шпагоута, - сейчас посещало его всё реже, точно отвергло за какие-то не ведомые ему самому прегрешения и ошибки, сочло неблагодарным за оказанную честь… А без этого чувства  в последние годы всё чаще становилось невмоготу.
   Тот давний поход прошёл благополучно: остатки Екатерининского тракта, пересекавшего наискосок узкую Тверцу, да пара верстовых столбов с царскими вензелями – это и по сю пору отменно помнится…
   На реке они с Гарцовым орали разухабистые частушки, сочиняли куплеты с неизменным припевом «Вай, вай, ты водки наливай» и озорничали напропалую, как дети. Ощущение счастья, мощного приволья в душе – запечатлелось навсегда.
   В нескольких километрах от Торжка, где по берегам всё берёзы да сосны, одна за другой байдарки причаливали: на пригорке, у заброшенной ветхой церквушки покоился прах – А.П.Керн.
   Ухоженная могила была обнесена чёрными массивными цепями, нешлифованный камень – вместо креста, и – надпись:

          Анна Керн
                1700 –1799гг.

         А ниже:

Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты.

    А. Пушкин.

   Не забыть: камень завален охапками живых цветов. В основном полевые, - из тех, что во множестве попадаются вдоль излучины Тверцы. Но есть и «городские» тюльпаны, чуть привядшие… Церквушка загажена изнутри донельзя, окна повыбиты, на макушке неистовствуют с граем стаи галок. Деревенька называлась Прутня. До Торжка отсюда – рукой подать.
   Андрей стряхнул дрёму и не без усилия выровнял байдарку.
   Когда это было?..
   Да и было ли вовсе? Может, не он, а кто-то другой рвал тогда в пойме, - для неё,  -  ранние ландыши?.. Может, кто-то другой стоял, склонившись у надгробия и – молчал?..
   Сколько угодно спрашивай – нет ответа…
   Едва заметное течение уносило байдарку спокойно и ровно; Андрей опустил мокрый средник весла на кормовые фальшборты. Не покидало ощущение, что ты затерялся один в этой Природе, один – на этой античной реке с громадными комлями серых тополей в прибрежных кручах, с заполошным клёкотом крупных птах в заплавных дубравах – один, и среди шумных хлопков рыбьих спин, бликующих на солнце то тут, то там по всему плёсу – тоже один.
   Душа Андрея внезапно приободрилась, наполнилась чем-то почти языческим, древним, - что нынче уж выхолощено и изжито, но неожиданно вновь вернулось, как бы по касательной, она точно пульсировала в ответ на эту нечаянную встречу, задыхалась не испытанным никогда прежде восторгом.
   Здесь было хорошо. Одному.
   Вдоль русла, грядою по всему склону речной долины карабкались вгору канадские клёны; в густую, но уже тронутую увяданьем траву осыпались листья, покачиваясь, выстилали её прерывисто. Свежий ветер-низовик сквозил меж стволов, сильно раскачивая ветки. В затонах отцветала ряска.
   Андрей перегнулся на правый борт и опустил кисть руки в тусклую воду. В пальцы сразу потянулась прохлада, заструилось вдоль кормы. Немного погодя он вынул ладонь и поднёс к глазам. Так и есть – натёр мозоли с непривычки.
   Вечерело. Река вдруг вошла в излом, за изломом расплескалась и обратилась в болотце. Её будто кто подменил.
   Цевье всякий раз увязало в ряске, тина налипала на выступы фиксаторов, а бурые водоросли комьями сползали по рукоятке весла.
   Андрей проходил небольшое сельцо и на закраинах огородов, сползавших прямо к обрыву реки, углядел старика. В телогрейке с подкоченными обшлагами, в ватных засаленных штанах, в картузе набекрень, - дедушко сидел на краю обрыва, свесив кирзу прямо в воду. В руке он держал бамбуковое удилище. Из-под козырька картуза смотрели полусонно ироничные, чуть выцветшие глаза.
   «Здорово, дедушко! – с наигранной бодростью крикнул Андрей, причаливая под нависший берег, ближе к нечищенным сапогам. – Что оно ловится?» – поинтересовался скорбно.
   «Поймаешь тут…» - нарочито сурово ответствовал дедушко, скребя грязными ногтями давно небритую щёку. Он поглядел с пытливостью на яркую бейсболку туриста.
Андрея смех разбирал: старик явно подыхал от безделия и, вконец очумевший, дремал, привалившись спиною к грубо сколоченной табуретке. Рыбалка, видать, была скверная – до горя… Да и что в этой ряске можно было поймать?
   Закурили.
   На Андрея вдруг будто нашло. Без лишних слов он спросил:
   «Дедушко, а чё это вы так речку засрали?».
   «То не мы, сынок. То самолёты» – в тон ответствовал дедушко.
   «При чём тут самолёты?» – не понял Андрей.
   «А они тут на снижение идут. Перед Городом».
   «Ну и что?» – снова не понял Андрей.
   «Как, что? Небо-то нечистое, радиоактивные вещества… Самолёты-то летают, а говно куда?».
   «Я думаю, - потянулся в байдарке Андрей, - это наземные службы убирают».
   «Да нет, - настаивал дедушко, - оно прямо там выбрасывается, в воздухе, а потом летит на землю».
   Андрей посмотрел на него.
   «Ну, тогда оно бы падало… Вам на голову никогда не падало?».
   «Нет… Никогда» - Дедушко заметно оживился.
   Андрей неожиданно поддержал:
   «Ну, это, наверное, потому, что над нами они уже на посадку идут. Санитараная зона».
   «Да нет, - не унимался дедушко, - оно там в облака превращается».
   «С каких это пор говно в облака превращается?».
   «Дурак», - притворно осерчал дедушко и лениво повёл на себя удилище.
   Однако, славно посудачили, подытожил Андрей и, кинув недокурок, оттолкнулся веслом от берега.
   Наверное, уже около часа накрапывал нудный дождь, а Андрей всё никак не мог отыскать места для швартовки. Правый берег почти отвесно взбегал в гору метров на восемьдесят; кручи, редкостные для лесостепи.
   Стало темнеть. Низкое небо заволакивали сумерки, дождь напустился злее. Байдарка тихо скользила вдоль метёлок тростника, причалить было негде.
   «Вот напасть», - выругался Андрей. Вода сильно спала за лето, и байдарка шла ниже обрыва, будто в яме; ничего не оставалось, как медленно шарить вдоль берега, отыскивая хоть какую-то стёжку.
   Неожиданно за сплошной стеной тростника открылись высеченные в берегу сходни, круто взбегавшие ввысь. Под малоприметной стёжкою утайкой расположились над самой водой полудюжина рыбальских рогачиков, а в нескольких шагах, неподалёку, лежала  в песке сплотка из оструганных брусков, - очевидно, вместо сидения.
   «Наконец-то», - облегчённо вздохнул Андрей, правя к выступу нижней ступеньки, скрытой водою. Байдарка со скрипом уткнулась в неё и развернулась против течения. Он приподнялся, неуверенно расправляя затёкшие ноги в резиновых сапогах, и веслом зацепился за береговой уступ. Поднял байдарку, вылез.
   Устало выкидывал наверх мокрые рюкзаки, палатку, упаковочные мешки и спальники и сносил их вверх по откосу; ему удалось отыскать пологое место для палатки. Дождь меж тем полил, как из ведра.
   Выбиваясь из последних сил, осклизаясь, он снова спустился к реке и завёл разгруженную байдарку в рогоз, опрокинул вверх дном на упругие заросли. Палатку Андрей поставил в мгновение ока – шатко, неостойчиво, наспех. Колышки вогнал едва до половины.
   Дождь продолжал свирепо стучать по крыше, парусину хлестало, пучило, вода стала быстро скапливаться  в загибах ткани, и когда он неосторожным движением головы или локтя задевал крышу, струилась мелко вовнутрь. Остов палатки то и дело вздрагивал под страшными ударами ветра, топорщился… Казалось, ещё немного, и палатку зашвырнёт с обрыва далеко в реку.
   Где-то в степи, вдоль резко прочерченной излучины, сверкнула молния, затем другая и загремел гром, далёкий и глухой.
   «Вот это влип», - проговорил Андрей в изумлении и испуге. – Хотя бы палатку не сорвало…». Он с большой неохотой расстегнул полог и выскочил наружу  в наспех наброшенном дождевике. Вбил колышки целиком, потуже натянул оттяжки.
   Потом долго ворочался  в отсыревшем спальнике – от голода. В палатке было темно, как в могиле, он устал и поэтому, не долго думая,  решил позавтракать на рассвете.
   Андрею не спалось: то ли перенервничал накануне, то ли гроза. В изголовье он приудобил рюкзак, но оказалось, что затылок  пришёлся как раз на топорище в боковом кармане. Он не раз переиначивал рюкзак, но всё равно топорище давило. В конце концов Андрей затолкал его в багажник, к остальным вещам. Но дремота, едва начавшая окутывать его сознание, куда-то вдруг исчезла, а чуть погодя даже усталость прошла – от чёткой работы мозга, высекавшего эпизоды их семейной жизни. 
   Шесть лет назад, вместе с молодой женой, тоже на стыке осени и лета, они плыли, - да, да, именно плыли по другой речке, чуть севернее этих мест. Дочки тогда ещё не было: не могла Людмила забеременеть, хоть и божилась, что абортов не делала. Это был их первый поход: он не знал, что и – единственный. И она старалась. Ей было по душе грести наравне с мужем, устроившись на носу, нравилось ступать по мелководью, когда голые ноги обвивает кушырь и тащить байдарку за бечеву, нравились отцветавшие цветы на полянах вниз по течению. И на коротких стоянках они любили друг друга прямо в этих цветах, уже начинавших охлаждаться вместе с землёю. А ночью, в палатке, их кусали комары… И потом, ещё сильно возбуждённые, они, взявшись за руки, сбегали к реке, и, усевшись на вынесенную на берег корягу, подолгу смотрели на чёрную воду…
   … А поутру нравились тени облаков в реке.
   В начале следующего лета родилась дочь.
   Почему они развелись?.. Кто виноват и кто на этот вопрос ответит?
   Может, Андрей её недостаточно любил? А разве любви бывает больше или меньше?.. Или он просто любил не так, как ей того хотелось бы?… Буднично, без вдохновения. Возможно, не выказывал  особого желания – обладать, хотя, безусловно, жена его в постели не огорчала.
   Он её хотел, но ему давали понять, что это – надо заслужить. А служил он паршиво. А просить – было всё время как-то неловко: он полагал, что жена и так должна… не взирая на заслуги… С того и пошло-поехало у них… наперекосяк…
   А Людмила уверила себя в том, что то вдохновение, при котором их до озноба лихорадило в первые месяцы свиданий, всегда будет оставаться таким же свежим и неистовым, никогда не пресечётся… Случилось, однако, иначе: оно вышло, как воздух из пробитого мяча. И из-за этой злой, неуместной шутки судьбы, из-за этой возмутительной несправедливости по отношению к собственным добродетелям она решилась на развод, два года тому назад.
   Всё это время Андрей медленно сходил с ума один в пустом доме, сначала смертельно пил, затем лечился и всё-таки ждал, надеялся, что когда-нибудь они с дочкой вернуться.
   Напрасно. Они не вернулись.
   И тогда наконец он всё увидел, как есть и поднял руку на дом, - чтоб к матери, в другой город, домой…
   Наутро он очнулся усталый, разбитый. А разбудил его – могучий сорочьий скрежет на осине. Занималась утренняя заря,¬ низко над прозрачною насквозь водою, над отмелями, стлался клубами пар. Ветер над заводью стих. Река светала.
   Он сложил палатку, - ткань за ночь отсырела, - позавтракал тушёнкой, малосольными огурцами и помидорами, а костёр для чая разводить не стал.
   Оскальзываясь по росистой траве, всё ещё немного подавленный, он порозну снёс всю поклажу к реке, отыскал под широкими листами папоротника весло. У воды хорошее настроение понемногу возвращалось.
   Усталость была простительна – позади остались три дня пути. Кажется, у него получилось: сегодня Андрей заканчивал поход.
   Байдарку сносило в узких петлях луки, и приходилось чересчур загребать под днищем, чтобы не  выбросило на берег. Это оказалось непросто, потому что Андрей правил на корме сам, а загрузка была основательной, - из расчёта на двоих.
   Он проходил дикие, пустынные места – ни пионерских лагерей вокруг, ни пляжей. На уступах гряды вытягивались тополя, серые и белые,с крон взвихривало ветром  листье. Кое-где торчали покоробленные дикие груши, тальник у берега заилился, а в рогозе порхали шаловливо голубянки и огненные червонцы. На обшивку скраю умостилась вертлявая крупная стрекоза. Андрей ожил. Потом он пристал к намытой песчаной косе и искупался.
   Впереди всё русло завалил бурелом, могучие стволы деревьев перекрыли реку, иногда доставая середины. Приходилось лавировать, а нередко вылезать из байдарки и тащить её по мелководью, ступая босиком по остывающему песку. Иногда Андрею неохота было вылезать, и тогда он, табаня и ловча, проскальзывал под ветками, не останавливаясь.
   К полудню он отмахал прилично и, наткнувшись на зыбучие дюны с золотистым песком, грести перестал. Хватит, привал. Перекусил наскоро и вынул из рюкзака мелкомасштабную карту. Он чувствовал: пора определяться, автодорожный мост, за которым находилось село, где-то поблизости.
   По карте до моста оставалось километра два-три. Ещё ближе – двумя скобочками – разрушенная плотина колхозной гидроэлектростанции. Уже третья по счёту. Последняя.
   С плотинами возникали некоторые трудности: байдарку приходилось обносить, а это хлопотно. Сперва следовало отыскать удобное место для швартовки, разгрузить её подчистую, затем порозну переть всё пёхом метров триста-четыреста, иногда и на другой берег. Но основная проблема тут заключалась в другом: саму байдарку невозможно было перенести в одиночку, - уж больно внушительная и громоздкая.
   Андрей поэтому выгадывал так, чтобы проходить плотины в вечернее время, когда на берегу непременно окажется какая-никакая живая душа и пособит. Оба раза ему везло.
   Через полчаса впереди, в густом мареве завиднелся остов электростанции, - издалека ни дать ни взять замоскворецкий купеческий особняк где-нибудь на Ордынке.
   Поперек реки, над водой, не было ничего.
«Чего-то тут не так», - подумал Андрей и его глаза невольно сощурились от солнца. Обычно реку перегораживала плотина. Даже если станция уже давно не действовала.
   Метров за триста до плотины, он зачалился, и, размётывая сапогами  прелые листья в воде, выбрался через осоку, за бечеву втащил байдарку на берег.
   Впереди сильно шумела вода, ущемлённая бетонной тесниной.  Пласты её ходили вперехлёст и дыбились под упругим встречным низовиком.
   Андрей поднялся по взлобку наверх. Обогнул выступ стены и очутился в пустынном зале станции. Всюду вольготно гулял сквозняк, свежие струи свистели в проёмах окон, внизу, за ними, оловело русло реки.
   Всё, что хотя бы намёком, краешком могло понадобиться в хозяйстве, было отвинчено-раскурочено, и только мощные крепкие стропила без крыши высоко прорывались в небо, словно вопили в безысходности: «На-ка, человеце, выкуси! Не доберёшься!» 
   Ветер хлестал по лицу, будто женщина в припадке гнева; Андрей тотчас покрылся «гусиной кожей».
   По скверно сваренной винтовой лестнице он спустился вниз, почти к самой воде, вгляделся завороженно в перекаты. Так близко… Одно касание  и брызги пены – у тебя на ладони…
   От другого берега под прямым углом пересекала речку притопленная плотина, видно, турбины и железобетонные сваи, не демонтируя, просто сбросили вниз, на дно водоёма. В паводок уровень воды, может быть, и выравнивался, разве только рябило слегка, а вот теперь, к осени, он заметно упал, обрываясь сразу за уступом плотины, - почти на метр или ниже. Дальше кипели буруны, словно шлейф тянулся  от только что прошедшего теплохода.
   Андрей присел на лестнице – зачарованный. Вода к себе манила, влекла. Впереди открывался плёс, пологие берега в лозняке, песчаные отмели, а совсем уже вдали, - контурно, в полнеба – три сизые фермы автомобильного моста.
   Думалось: смогу или нет, рискнуть – или не стоит. Нужно было всего лишь точно выйти на перекат прямо с подветренной стороны, поставить байдарку руба и зависнуть на мгновение над пропастью, грести перстав…
   Дальше… Дальше, как Бог даст. Дальше, собственно говоря, не важно…
   Когда подолгу смотришь на воду, подмывает попробывать себя. Даже если это безрассудство.
   Да любому человеку время от времени и положена встряска: чтобы подлечить израненную в житейской разобщённости душу, поправить её наклон. Чтобы не разувериться в себе окончательно. Наконец, чтобы не было стыдно перед теми, кто далеко и кто тебя любит.
   Андрей вздрогнул: а его – хоть кто-нибудь – любит?
   Конечно, мать. Конечно, пятилетняя дочка, неизменно повторяющая при встрече: «Папа, ты ещё не старенький. Ты – новенький»… Отец умер. Пожалуй, значит – всё…
   Он задумчиво и нерешительно отшатнулся от оконного проёма, поднялся на ноги и стал обследовать помещение изнутри. Стены, даже осыпавшиеся потолки и косяк двери были испещрены вязью имён и кличек. По всему было видно – «бурсаки». Типичная мазня семнадцатилетних.
   «Девки с Миргорода и Оржици», «Саша, Олег, Юрка, я вас всех люблю» – и далее в том же духе…
   От Андрея не ускользнул тон этих посланий. Лапидарный и элегичный. Похоже, будто заброшенный машинный зал учащиеся ПТУ приспособили, не долго размышляя, под некий храм Афродиты, где молились неистово своим богам и отправляли службу, как умели. Чистотой и непорочностью, столь редкой в наши дни, веяло от этих исписанных стен. Неизвестно почему матерщина и разудалое порно, нормальное здесь и даже уместное - нигде ему так ни разу и не попались.
   Андрей околдованно вчитывался в клинопись экзальтированных «бурсачек».
   Кому-то девчата писали на краю плиты:

                Вы уедете на год,
Но мы вас будем ждать.
Вы всё равно приедете, и вот
                Мы вместе все опять.

   Да, подумалось ему, они через год снова будут вместе. А – он? Вместе со своей семьёй он не будет уже никогда. Какое страшное слово…
   Ветер вдруг резко задул в проёмы окон, и до слуха донеслось, как внизу, в затоне, сухо заскрипели смолёными досками челны на цепи. Небо прочертила пара журавлей. Становилось пасмурно.
   Окинув взглядом крутой изрезанный берег, вниз по течению, за плотиной, и упершись им, наконец, в пологие отмели на реке, он прикинул: обносить байдарку по заросшей колее, мимо станции, долго и хлопотно. Досадно, что он был – один. Вокруг – никого. Ни купальщиков, ни рыбаков.
   Он зло усмехнулся самому себе: вот жена не бросила бы, так и было бы с кем оттащить байдарку до отмелей. Ну, а так, что же… Он один.
   Спустя четверть часа он заходил на затопленный каменный панцирь плотины, с силой подныривал веслом под корму, выравнивая вздрагивающий корпус байдарки, стремительно нёсшейся на перекат.
   Это было единственное, что он мог ещё сделать. Теперь всё зависело только от удачи. Байдарку стало сносить.
   А на взгорьях повсюду, как напоказ, бесстыже рвала с себя одежды осень и засыпала реку клубами облетавшего листья.
   Осеннее небо сомкнулось с водой, будто шептало:

«Вы уедете на год, но мы вас будем ждать…»

                1997г.