Охота на кракена

Алексей Николаев
/ПАСТР/

ОХОТА НА КРАКЕНА

Ненаучно-фантастический историко-политический детектив.


Покуда последний огонь небесный
Не опалит Глубин, не всколыхнёт вод, —
Тогда восстанет он с ревом из бездны
На зрелище ангелам… и умрёт.

Альфред Теннисон



Порыв ветра распахнул окно таверны, и струя свежего воздуха на мгновенье избавила капитана Василия от вони, что царила здесь. Таверна «У Таракана», не смотря на название, считалось местом относительно чистым и достаточно спокойным, однако сегодня тут заседала матросня с немецкого траулера «Даст ист Фантастишь», с капитаном которой случайно встретился Василий этим вечером.
А потому в кабаке страшно воняло чем-то протухшим и, вдобавок, пахло дракой.
Свежий воздух вдохнули и матросы. Едва ли они заметили перемену запаха, а вернее то, что на секунду избавились от него: уж больно долго они был в море, добывая тюленей и вытапливая из них вонючий жир. Однако едва свежий ветер ворвался в таверну, они тут же, словно по команде, загалдели, поднимая кружки с пивом и подливая в них спирту.
– Зачотный запашог! – сказал капитан Шмидт, капитан траулера, закрывая глаза и втягивая воздух. – Йа фсегда удевляюсь – видь ф акияне морим ни пахнит… Инагда йа даше думайу, чта мой шнобель вообче потирял чуйствительность… Точнейе – йа фсегда прикрасно знайю, чта йа, мая каманда, траулёр и везь этат чертав акеян правонял тюльеньим жыром, аднако йа такъуже превык к этаму запоху, чта не чуйствую ево, а рдугих запахав лдя миня жуе проста ни сущействует!
Капитан Шмидт был худощав и серьезен, а для солидности носил голландскую бороду, выбривая всю растительность на щеках и вокруг рта. Рыжая борода ему вовсе не шла и смотрелась на его лице чужеродным предметом, от которого как будто и шла вся эта вонь.
– Ф акияне и ф самам дели мала чен пахнед, – ответил Василий, придавая своей речи развязные интонации бывалого падонка. – Тысам прекинь клюф к хвасту: акиян – эта вада, а вада, каг баблосы, ни пахнит. Иле тваи лавэ пахнуд чемнибудь?
– Тюленяим! – не задумываясь, быстро ответил герр Шмидт, хотя, судя по всему, олбанским он владел неважно:
– Сцуко-чёртовыми совецкими тюленяим! Руские декари смазовают йих жирам сваи жылезные танке, и ваюют наних (нах). Придставляете, другайа смаска там привращаеца ф каминь – вокакие сичас уних (нах) стойат халада! – воскликнул капитан Шмидт, подлил себе в пиво спирта из серебряной фляги, сделал добрый глоток-другой, стер с верхней губы пузырящуюся пену и продолжил:
– Ивот йя вынуджен лавить этих нисчастных абидателей акеяна и жистока убевать ихь (бин)… Врпочем, пливать нме на тюлений, лижь-бы плотили иссправно. Но сагласитесь, копитан… прастите, низнаю Вашево ника (нэйма)…
– Немо… – ответил Василий на полном серьезе, уже готовый к этом вопросу.
– Так-вод, Немо, йа вишу Вы тёртыъй падонаг, скажыте: разви эта ни дикасть – брадь ис дабычи лижь дисятую часть (тоесть сцуко-жир), а остольное ВЭБрасывать за борд искармливать малодым кульмарам? И ничиго не паделаешь – тюмленье мяцсо йедят лижь кетайцы, да и то патаму, чта ани йедят фсё (фтопку). Но оатсюда да Кетая…
– Какдокитаяраком… – сказал скороговоркой Василий и оглянулся на окно.
Странным образом, как раз в тот момент, когда герр Шмидт упомянул про кальмаров, новый, еще более сильный, порыв ветра снова настежь распахнул окно таверны.
Приближалась гроза.
Кракен был где-то рядом.
Капитан Василий славился среди моряков именно тем, что непостижимым образом чувствовал присутствие гигантского кальмара. Однако это чувство возникало у него только во время грозы и шторма, и получалось, что кракен существовал только в плохую погоду, а в хорошие дни его как бы и не существовало. Этот парадокс Василий никак не мог понять - особенно в солнечные февральские дни, когда не было штормов, работы, денег и, соответственно - женщин. Тогда Василий приходил на причал и вглядывался в горизонт, алча почувствовать владыку океана, однако как он не старался, никакой уверенности, что кракен где-то рядом, в спокойную погоду у него никогда не возникало.
Однако едва появлялись первые признаки надвигающегося шторма, сердце капитана Василия тут же начинало радостно скакать, в паху зудело, а в голове нарастало хмельное возбуждение. Вот и сейчас, посмотрев на раскрытое окно, за которым неистовый ветер гнал по небу Аргентины холодные, серые облака, Василий понял, что ему надо срочно на шхуну.
Он резко встал, хватая висевшую рядом шинель, и только сейчас понял, что не расплатился за выпивку, да и с капитаном не попрощался.
– Kaliumpermanganat… – сказал Василий, бросая на деревянный стол несколько серебряных дукатов.
– Чтозанах? – спросил капитан Шмидт, и только сейчас Василий понял, что сказал на латыни.
– Марганцофка, – повторил Василий, нервно одевая белоснежный шарф и стремительно просовывая руки в рукава шинели. – Токо (раде Ктулху) ни гаворите никаму, чтоя Вам токачто пресоветовал… Такойе времичько – патом ище скажут, что-йа ывдал Вам ваенный сикрет. Вазьмите ф следуюсчий выхад ф морэ пабольше маргантсовки и гандурасьте ей траулэр и матрософ посли каждного плавнья. Тока делйате эта ф нийтральных водах (нах) – иначи Квам могуд (зергуд) придраца бериговые слушбы, а эта ищо хужи, чем «Гренпис»… Прашу извенить, мнепара фстретить зачотную пелотку…

Капитан Василий выскочил на улицу, поднял голову к небу, и тут же крупная капля надвигающейся грозы угодила ему точно в центр лба.
«Опаздываю!» – догадался Василий и побежал.
Грязные улочки Пуэрто-Пирамидес он знал не хуже Солнечногорска, и потому быстро выбрал самый прямой и самый короткий путь до пристани. Редкие, но крупные капли все чаще попадали по козырьку его капитанской фуражки, напоминая о долге, который, в свою очередь, не давал ему остановиться и перевести дух.
Когда Василий прибежал к пристани, дождь зарядил с удвоенной силой, капли стали еще крупнее, и капитану казалось, что он бежит сквозь лес водяных нитей, растущих с неба.
Шхуна уже ждала капитана. Едва он выбежал на пристань, из трубы тут же поднялся черный клуб дыма – механик уже грел мотор. Увидев это, Василий словно обезумел и прибавил в беге.
– Все на месте? – криком спросил он у помощника, что ждал его у трапа.
– Так точно! – ответ тот.
Василий взлетел на борт и, что есть силы, крикнул:
– Отдать концы!
И в эту же секунду грянул гром. Капитан Василий успел.


Выходить из бухты он доверил своему помощнику, которого тоже звали Василий, а чтобы не путать, матросы называли его «помкэп» или же «Василий-младший». Капитану Василию еще предстояло встать за штурвал да и, честно говоря, сейчас он был на взводе, и в этой сутолоке судов и заумном петлянии фарватера мог бы запросто потопить и себя, и других.
Его помощник знал бухту не хуже капитана, вот и сейчас, пока Василий менял шинель на бушлат и заказывал на мостик чай, Василий-младший уверенно вел шхуну в океан, то и дело матерясь на прочие суда:
– Ну куда вы все прёте, ипиомать, шторма испугались, кильки пресноводные? Ну так дайте-то из бухты выйти, гребешки черепашьи, вам места больше будет!
Но вот, растолкав одних и пропустив других, они в океане. Ни рано, ни поздно – как надо. Метровые волны шли навстречу их шхуне, плавно качая судно. Капитан Василий дал своему помощнику увести «Байду» на милю от берега и лишь потом сам встал за штурвал и дал немного права-руля. Началась бортовая болтанка, которая с каждой минутой все заметнее усиливалась от поднимающихся волн.
Когда бортовая качка стала угрожающей, Василий снова выровнял курс навстречу волнам, и теперь шел, разбивая носом судна тугие наступающие волны. Они уже выросли до трех метров и когда ветер усилился и поднял их еще выше, Василий, спускаясь с одной из волн, скомандовал:
– Полный вперед!
«Байда», плавно набирая скорость, поднялась на гребень новой волны, потом, как с горки съехала с нее, и в самом ее низу капитан отдал долгожданный приказ:
– Отдать якоря!
Два мощных, блестящих, специально утяжеленных якоря отправились в морскую пучину, и шхуна с громким звуком «Фх-тагн!» врезалась в волну и нырнула под воду.
Сразу стало тихо. Ревущие звуки океана остались там, на верху, а здесь, в тихой воде был слышен лишь спокойный гул, который становился все тише и тише с каждым метром погружения.
Капитан распорядился дать малый ход, включить прожектора и поднять левый якорь. Шхуна накренилась на правый борт и пошла вправо, и через минуту левый якорь снова стравили, выровняв крен судна.
«Байда» взяла прямой курс куда-то в глубину, и все на корабле замерло в ожидании.
– Что с пеленгом? – спросил капитан в ГГС.
– Штатно проверяем частоты, – послышалось по громкоговорящей связи.
– Михалыч, ты акустику даже не слушай сегодня! – приказал капитан. – Никаких вздохов не лови, сразу ищи его в эфире, он тут где-то, чувствую…
И, еще сильней уверившись в правильности своих действий, приказал:
– Водолазу-стрелку занять место у гарпунного орудия!
– Не рано ли, Василий Афанасич? – спросил капитана помощник Василий. – Кракен, тушка фотоаппаратаная, еще не обнаружен, видимость –  больше мили… Васька по любому успеет к орудию… Чё парня зря гонять?
– Не зря, не переживай, – пробурчал капитан. – Кракен рядом. Пусть Васька уж наверняка подготовится к выстрелу, так и мне спокойней будет, и тебе, и всей команде.
Васька-водолаз был тезкой капитана и по возвращении в Ленинград собирался стать его зятем. Такие полуродственные отношения не нравились капитану Василию, он панически боялся этих разговорчиков среди матросов о том, что, мол, «Афанасич бережет гребца своей дочки», и потому гонял Ваську почем зря и всячески к нему придирался, в душе надеясь, что скоро Васька попросится на другое судно.
Не дурак был и Васька, кстати, тоже Василий Афанасьевич, но не Ведмед, как капитан, а Куроведко. И вообще он был далеко не дурак, а очень даже расторопный малый, и дело свое знал туго. В тот момент, когда капитан отдавал приказ выходить к орудию, он уже был в шлюзе. И хотя инструкция строго-настрого запрещала водолазам входить в шлюзовую камеру неподготовленными, расторопный Вася уже завязывал тесемки ножных грузил.
Так что не прошло и минуты, как Васька был уже у гарпунной пушки на носу шхуны.
А шхуна тем временем под хорошим углом в 13 градусов погружалась в пучины ревущих сороковых атлантического океана.

Кто хоть раз брал билет на спаривание китов - убийц, тот помнит это гнетущее впечатление от погружения, когда корпус судна скрипит и кряхтит, как старый дед, а иллюминаторы вгибаются внутрь судна, и кажется что вот-вот, еще чуть-чуть, и ваше суденышко будет раздавлено толщей вод, словно яйцо, зажатое в руке, и хотя вам тут же вспоминалось, что яйцо рукой раздавить невозможно, как не старайся, если только придавить его где-то одним пальцем, а значит – точно так же где-то есть слабое место у этого корабля… вернее судна, что несет вас все глубже и глубже и кто его знает, чем кончится ваше путешествие, пока вы вдруг не видите этих самых китов, что словно по команде начинают спариваться со своими самками, и от этого вида у мужчин возникает чувство неполноценности, а женщин – неудовлетворенности, и, сфотографировав это буйство стихии, вы желаете поскорее на берег, а некоторые, самые нетерпеливые парочки, запираются в гальюнах, где жадно упиваются друг другом, остальные же тем временем сидят по местам согласно купленного билета и хранят мрачное молчание, и лишь некоторые снобы продолжают вести непринужденную беседу и болтают при этом нарочито громко, дабы все присутствующие могли услышать их непредвзятое мнение об увиденной случке.

К счастью, снобов на борту «Байды» не было, а значит – не было и досужих разговоров. Корпус шхуны скрипел, кряхтел и даже немножечко кашлял, иллюминаторы впучили глаза, и если приложить к ним ухо, то наверняка можно было услышать звуки океана: ворчание медведок, писк креветок, шуршание косяков и крик одинокой мидии.
Наконец, ожила громкоговорящая связь:
– Есть, капитан, справа по курсу! – возопил Михалыч и все услышали:
«Эх, чтоб… я-те- …уху. Опять… мать… -лять… -поху-…»
– Стравить правый якорь помалу! – приказал капитан, и странная речь прервалась жужжанием – лебедка якорей барахлила и давала радиопомехи. Пеленгатор Михалыч давно просил кэпа поменять ее – он работал в наушниках и ему эти помехи были очень болезненны, но кэп лишь обещал сделать это первым делом, едва они вернутся в Ленинград, потому как надо поддерживать отечественную промышленность, иначе чего доброго зазеваемся и будем покупать заграницей на валюту сначала лебедки, затем – подъемные краны, потом – грузовики и легковые автомобили, затем – самолеты, а после них дело дойдет и до фотоаппаратов, радиоприемников, пил, топоров, электролампочек, гитар, мебели, унитазов, клея, цветов, микстур, таблеток, обуви и даже этих партков… как их? Жинсы!
Стравили якорь, и тут же вернули его в обратное положение. Курс судна снова пошел чуть правее прежнего, и вся команда в который раз удивилась, насколько точно чувствует капитан кракена, ведь с самого начала капитан хотел уйти правее, но помешал шторм. Кракен еще не был виден, но всем уже было ясно, что «Байда» идет верным курсом.
Едва замолкла лебедка, отрешенный голос из радио внятно произнес:
«…ты гоняешь стаи туч!!! Только я намного круч…»
И вновь воцарилась тишина.
Она длилась долго, минуты три, но то, что голос был слышен ясно и четко, не оставляло никаких сомнений, что они скоро выйдут на кракена.
Наконец на границе света и тьмы появилось размытое, точно намазанное вазелином, красновато-бежевое пятно вытянутой формы. Оно медленно приближалось, и когда очертания кракена стали настолько  четкими, что можно было с большой долей вероятности предположить – где у него щупальца и руки, а где – голова, вновь ожило радио:
«Не кашалот я, и не Ктулху, но дайте, дайте… воздуху!»
– А! Опять он про воздух поэмы пишет, рояль педальный! – усмехнулся Василий-младший. – Сколько не хожу в море, а до сих пор не могу понять: он же, борец пламенный, лет двести воздуха в глаза не видел, точнее – в жабры не нюхал. Его-ж, крота пучеглазого, разорвет от внутреннего давления, если поднимется из глубин, а вишь-ты… умный какой, пионер лагерный, воздуху ему не хватает!
– Потому и сочиняет, что никогда больше не видать ему атмосферы, – ответил кэп. – По крайней мере – живым. Это как у людей стихи про любовь: вроде пишут, пишут, а все равно описать не могут, потому что любовь это… ну… как кислород, растворенный в воде. Вроде он есть, а вроде бы и потрогать нельзя… Ну... я в образном смысле… То есть то, что можно потрогать во время любви – это не сама любовь, а… ну ты понял… Ладно, отставить разговоры… Держи штурвал, хода не прибавляй, по высоте вроде правильно идем, так что якоря не трожь, а я в кубрик, за фотиком.
Когда Василий вернулся на капитанский мостик, до кракена оставалось не больше полумили, и он был как на ладони.
«Десятиног, головоног я, и триух, но где же мой любимый… воздух-дух?» - вздохнуло радио.
– Где-где?... У бублика в дыре, филин дутый! Сейчас будет тебе воздух-дух!!! –  хохотнул помощник капитана, но Василий не поддержал веселья.
Ему было искренне жаль этих чудесных, сказочно красивых тварей, вся вина которых перед человеком состояла в их легкой и прочной коже, из которых шили парашюты.
Чтобы отвлечься от этих мыслей – грустных и нелепых, Василий принялся за съемку. Фотографировал он и для отчета, и для души. Настройки выдержки, диафрагмы и дальности его любимого ФЭДа не менялись, наверное, год, а то и два – капитан давно уже нигде не фотографировал, кроме как под водой. Привычен был и ритуал съемки – Василий упирал объектив в передний иллюминатор и фотографировал без вспышки. Иногда получалось удачно, иногда нет, но всегда с искажениями от прогнутого иллюминатора, а часть кракена (обычно - щупальца) в середине фотографии перекрывалось носом шхуны и силуэтом Васьки-водолаза, стоящем у гарпунного орудия.
Надо было бы давно купить штатив и фотографировать с верхнего иллюминатора, как это делали бы нормальные люди, но отечественная промышленность штативов не выпускала, а поддерживать буржуев было противно.
«Что-то воздуху мне мало… Ветер пью, туман глотаю!... Пропадаю!!!», – снова вздохнуло радио.
– О… значит мы в самый раз, во время! Сейчас мы тебе, падаль парашютная, устроим жизнь и смерть хуакино мурьеты! – снова ухмыльнулся помощник капитана.
– Отставить разговорчики на капитанском мостике! – отчеканил Василий. – Лево руля, самый малый вперед!
– Есть лево руля, самый малый вперед! – отозвался помощник.
Тем временем водолаз Василий уже готовился к стрельбе. Он работал автономно, в полном радиомолчании, так как нет ничего проще, чем вспугнуть кракена случайной радиоволной. И хотя кракены обычно не представляют угрозы человеку и его кораблям, пугливостью они отличались необычайной. Нет ничего хуже для такого утлого суденышка, как «Байда», как попасть под турбулентный вихрь двухсотметровой туши, которая неожиданно срывается в самом неожиданном направлении.
И эти 200 метров, заметим – только голова, без щупалец! Людей интересовала лишь кожа кракенов (и, отчасти, их поэзия), поэтому мерилась лишь голова гигантов – это вам не кальмары, чьи несчастные 20-30 метров длины мерились «от кончика до кончика».

Василий ненавидел кальмаров, и причин на это было много.
Ну, прежде всего – это были еще не кракены. Пусть каждый из них когда-нибудь, лет через двести, мог дорасти до размеров обычного кракена, шансов на это было так же мало, нет, даже еще меньше, чем Ваське-водолазу стать балериной. Кракены были и оставались царями подводного мира, где жили в свое удовольствие, не боясь никого, разве что Ктулху и подводных ядерных испытаний. Да, когда-то, два-три века назад, они были детенышами и страшились тунцов и сородичей-кальмаров, затем стали обычными кальмарами и воевали с кашалотами и танкерами, но теперь они были безобидными кракенами, питались исключительно жирными морскими червями, писали стишки, а на танкеры и подводные лодки в силу своего возраста уже не обращали никакого внимания.
(Тем более – на какую-то шхуну, что сейчас осторожно кралась к кракену, готовя нанести свой смертельный удар).
Но главная причина, по которой Василий, как и все моряки, недолюбливал кальмаров – это вопиюще-наглое поведение этих малолеток. Сколько раз Василий встречал кашалотов, задушенных кальмаром. Привычная картина – зубатый кит с обернутым вокруг «горла» щупальцами кальмара, а голова кальмара – в брюхе кашалота. Боевая ничья.
А эти их подростковые забавы – нападение на танкеры и подводные лодки?
Соберется стайка таких вот двадцатиметровых выродков и давай приставать к торговым судам да субмаринам. Однажды и Василий, возвращаясь с погружения, попал под такую раздачу. Хорошо, на них прыгнул лишь один молодой пятнадцатиметровый кальмар, а остальная шайка плавала поодаль – очевидно проверяла подростка на удаль… Пришлось срочно рубить якорные цепи и давать полный вперед, по пути обрубая и прижигая щупальца. Слава Ктулху, обошлось, но якоря пришлось покупать новые, импортные, утяжеленные – не выписывать же их в Аргентину из Ленинграда…

А шхуна уже поднырнула под кракена, и Василий, хоть и был партийцем, перекрестился. Перекрестился и помощник. Да и все, кто был сейчас на шхуне, перекрестились. Разве что Васька-водолаз не перекрестился, потому как был некрещеным и руки у него были заняты гарпунным орудием.
Однако едва из-за щупалец показалась воронка, вся команда в отчаянии, по ленинградски, крякнула:
«…Твоюмать»!
Воронка, из которой кальмары выпускают воду, благодаря чему могут двигаться в любом направлении, сейчас была повернута от них, и теперь надо было либо разворачивать шхуну, либо стрелять чуть «выше» воронки, аккурат в прямую кишку.
«Воздух-воздух, полувоздух – говорю я это вслух!» – неожиданно воскликнуло радио.
– А, гарпун мне куда поглубже, полувоздух…. Стихи сочиняет, звездюк мамин, вот он воронку и отвернул в порыве вдохновения! – зло воскликнул помощник капитана, но Василий знал, что сейчас главное – не допустить паники.
– Стоп машина! – зло скомандовал он.
Дизель тут же смолк, и они продолжили свое погружение в абсолютной тишине.
Сверху, словно небо, расстилалась торпедообразная туша кальмара. Внизу, в абсолютной темноте, жил океан, в миллионы глаз наблюдая за происходящим.
– Может, капитан, приберем якоря? А то, зона трехочковая, наберем глубину, не выплывем…
– Какие, Ктулху фхтагн, якоря?! Они же у нас с радиопомехами, забыл что ли? Вспугнем кракена, такую глубину наберем, мало не покажется…
– А что делать-то?
– Что-то… уйдем подальше, потихоньку подберем якоря, развернемся, и по новой…
Но тут произошло то, что каждый в душе ожидал от Васьки-водолаза.
Он выстрелил – прямо в прямую кишку. Ее отверстие было раза в четыре меньше, чем отверстие воронки, а значит попасть в нее было в шестнадцать раз труднее, но больно уж выгодным курсом шла «Байда», как раз мимо анального отверстия кракена, и Васька решил попытать счастья.
Гарпун шустро пошел к цели, и все на шхуне, как по команде, по ленинградски вскрикнули:
«…Матьтвою!»
Лишь Васька-водолаз не вскрикнул, и даже губу не закусил, а уже готовил второй гарпун.
Но второй гарпун не понадобился.
Уже на полпути было ясно, что Васька не промазал.
«Ух!...» – сказало радио, едва гарпун достиг цели, и тут же добавило: «Воздух!!!»
– Щас будет тебе воздух, выключатель веерный, мало не покажется! – хмыкнул помкэпа, и началось.
– Полный назааад! – скомандовал кэп, тут же в утробе шхуны загромыхал двигатель, и судно мягко остановилось и пошло в низ.
Началась болтанка, которой не было даже во время шторма. Болтались, как над пропастью во ржи, пролетая над гнездом кукушки: сначала якоря тащили судно вперед и вниз, а мотор, словно заводной апельсин, надрывался и тащил шхуну назад, потом якоря, раскачиваясь, как маятник фуко, шли назад, и капитан темпеста давал полный вперед, а тем временем водолаз Васька уже пустил воздух.
Кракен стал надуваться.
Конечно, этого нельзя было разглядеть, но как только послышалось знакомое шипение нагнетаемого воздуха, все, кто мог, невольно глянули на кракена и каждый, конечно, даже если толком ничего и не заметил, но все же отметил про себя, что гигантский кальмар надувается и становится еще больше.
«Воздух, воздух, чую воздух… Или это просто – дух?» – спросило радио.
– Дух, дух, в рот меня чих-пых, – злобно проворчал помощник – Знал бы ты, какой дух стоит, когда из тебя, многочлен третьей степени, воздух выпускают, бросил бы стишки писать к едрене-фене!
А кракен засыпал. Уже сейчас было слышно, что речь его замедлилась, а интонации стали еще более спокойные и умиротворенные.
Шланг гарпуна был уже выработан наполовину, когда болтанка почти закончилась, и капитан приказал остановить машину.
Они шли в глубину, а над ними неумолимо всплывал кракен, еще живой, но с каждой минутой становясь все толще и толще.
«Кто силен духом, полон воздухххом…» – печально сказало радио, и в то же мгновение все услышали, как порвался гладиус. Хрящевая стрелка кракена, доставшаяся ему в наследство от предков, живших еще в раковинах, не выдержав давления воздуха, натянулась и лопнула, издав короткий звук большого колокола.
Кракен умер, так и не поняв, что именно его погубило.
Капитан немедленно приказал поднять якоря, и к моменту, когда шланг гарпуна был выработан, судно уже не погружалось в пучину. «Байду» тряхнуло, и медленно потащило вверх. Воздух тоже был выработан весь, до конца, но кракен был так огромен, что пришлось выпустить в него баллоны из шлюзовой камеры. Теперь Васька-водолаз до конца охоты не мог вернуться внутрь судна.

Впрочем, Васю-водолаза это ничуть не смущало. Ведь только он, единственный из экипажа, мог всецело рассмотреть эту чудо-картину: линзу океана над головой, и под ней – огромный шар надутого кракена, и их шхуна, висящая между небом (атмосферой) и землей (дном) на тоненьком шланге. Всякий раз, наблюдая это чудо, Васька задумывался – почему люди не летают? Не летают по морю на таких вот воздушный шарах, как летают они по воздуху на монгольфьерах?

Капитан поднял судно до любимых 111-ти метров глубины и остановился, отдав якоря. Сверху еще бушевал шторм, и надо было переждать часа три или четыре, да и фрицев тоже надо было дождаться. Все занялись своими привычными делами – кто играл в шахматы, кто, не смотря на запрет, курил сальвию, а кок Василий принялся за подготовку праздничного ужина на одну персону (то есть на себя, так как никогда не сходил на берег).
Капитан же Василий, готовясь к переговорам, сел за самоучитель олбанского, оставив на вахте своего помощника.

Лишь только водолаз Вася остался без дела. Наблюдая за тем, как уныло бродит он по палубе, каждый его жалел и сочувствовал ему, однако на самом деле Васька был в такие минуты как никогда счастлив. Он любил одиночество, и даже ожидаемая похвала команды после удачного выстрела ничуть не радовала его. Мечтательно поглядывая по сторонам, он видел себя в этом океане как бы со стороны и радовался тому, что он единственный на этой палубе и его никто не трогает, не беспокоит. Что же касательно водолазного костюма, который, по мнению остальной команды, непременно должен был принести ему массу неудобств, то это было вовсе не так.
В водолазном костюме было слегка прохладно, самое то для замкнутой системы. Водолаз Василий знал это не понаслышке.  Еще пэтэушником он подрабатывал ростовой куклой футбольного клуба «Динамо», где его наряжали в поролоновую динамо-машину, после чего он полтора часа бегал под летним солнцем, теряя по полведра пота за одну игру. Вылезал весь в мыле – но и это не самое худшее, что могло бы произойти, если вдруг во время матча случалось, простите, пёрнуть…
Тогда Ваське казалось, что он УЖЕ умер.

Прошло два часа, шторм потихоньку начал успокаиваться, и тут показались немцы.
Субмарина «U-996» «Золотой Ангел» пришла вовремя, в 18:18, и, сделав круг вокруг шхуны, дала приветственный залп из двух холостых торпед, «Байда» же в ответ моргнула дальним светом. А через полчаса шторм окончательно утих, и они всплыли.

Граф Отто Крюгер, капитан подлодки, был падонком в третьем поколении, и потому свободно изъяснялся на чистом олбанском.
– Предевед, Ведмедко! – сказал он и выкинул руку в фашистском салюте, как только поднялся на борт «Байды»
– Предевед, Подлодко! – ответил ему капитан Василий специально выученной для этого случая фразой.
– Йа фижу, фы уздроили этаму кульмару настаящий «Ахтунг»? – засмеялся граф. – Можит быдь, у ваз фсе туд – ахтунги?
– Анигребёт! – приветливо ответил Василий, приглашая Крюгера пройти в каюту.
В каюте он первым делом налил, не спрашивая, Отто Крюгеру стопарик «шила». Граф зыркнул глазами, и, ничего не сказав, выпил.
В этом взгляде Василий прочел много чего. И смертельное желание наконец-то вмазать, ведь на субмаринах III-го рейха царил сухой закон. И смертельное желание вмазать, но не разбавленного один к одному спирта с водой, а нормальной русской водки, (которую Василий сам давно не нюхал). Ну и, конечно, смертельное желание вмазать именно «шила», ведь оно на 10% крепче, чем самая лучшая русская водка.
Василий собирался было налить вторую стопку, но граф тактично отказался.
– Чёзанах? – сразу перешел он к делу. – Кракин важ недадутый, коша толстыя, трепует допалнительной абработки. Кароче, я не смагу заплотить полнуйу тсену за фаш тавар, таварисч!
Василий налил стопку себе и выпил, по ходу дела подбирая правильные слова:
– Ты падонак, графф! А исчо падлец и нигадяй!!! Думаишь, йа ни знайу, чта сичас полмильона твоих неметских саатечествиников папали… Тока нена бабло, а в акружение пад Сталинградам?!!! Вы щас там строити «Ваздушный Мосд» для них (нах), и твая Гирмания осдро нуждаеца в толстай матереи для груз-офф-ых (чих-пых) парашутов!!! Так шта луче выпий еще йаду или убей сибя ап стену!!!
Василий налил графу второй стопарик, и тот выпил.
– Яволь! – сказал он, осмысливая ситуацию и переводя дух. – Кульмар важ и вправту аграмадный, так что, учитовая нашы дабрасирдечные и далгосрочные атнашения, выплатем фсе до тугрика.
– Ну вот и славно… – сказал Василий, не заметив что перешел на русский и немец теперь его не понимает. – Давай, еще одну, ведь по две – не пьют!!!
Но немец все понял. И выпил.

Они вышли на палубу и молча смотрели, как команда немецкой субмарины, не дожидаясь окончания переговоров, уже выпустила из кракена воздух (воняло в океане страшно!) и снимала с него шкуру.
Наблюдая, как куски мяса кракена уходят под воду, и на них жадно набрасываются стаи тунцов и полчища кальмаров, Василий вновь опечалился.
«Когда-нибудь это закончится, – подумал он. – Мы перебьем всех кракенов и скормим их кальмарам, и они, развращенные подачками, перестанут расти, деградируют и вымрут. Не за горами то время, когда встреча с 15-ти метровым кракеном будет огромной удачей, не говоря уже об их промысле. В лучшем случае кракены, эти могучие, благородные животные, превратятся в карликов, лилипутов, чьи копченые тушки, нарезанные кольцами или поструганные соломкой, будут продаваться в магазинах, расфасованные по малюсеньким пакетикам как закуска к пиву».
Когда капитан Василий в красках представил это, ему стало стыдно за всех людей и, главное – за свою работу.

Однако пришла пора прощаться.
Соблюдая железную логику сухого закона, Граф Отто Крюгер держал себя молодцом. Он не буянил и не палил из пистолета по снующим под водой кальмарам, как это было во время их первой встречи, а спокойно спустился в свою шлюпку и молча, чтоб матросы не унюхали, отсалютовав «зигхайль» Василию, поплыл на «Золотого Ангела».

Едва он отчалил, Василий приказал помощнику выдать Ваське-водолазу полведра марганцовки, чтобы тот привел в порядок себя и судно, а сам на всех парах помчал «Байду» в Пуэрто-Пирамедес.
Наступающая Красная Армия остро нуждалась в валюте для закупки тюленьего жира.

30 января  2008 года,
Старые Химки


К О Н Е Ц

© Copyright: Пастр, 2008

P.S. Предлагаю вниманию любителям фантастики два больших детектива (дилогию), которые Вы можете прочесть на моей авторской странице сайта проза.ру.