346

***

Дружба - это когда двое или спорят, не ссорясь ни при какой видимой ругани  или делают что-то  совместно. «Покажите мне вашу дружбу без дел и рассуждений» - развлекаются болтовней приятели, а не друзья…

***

Опять денег нет -  безобразный  горячий бульдог снова железной хваткой вцепился. А помощничек мой хихикает - дурачок. Улыбаюсь. Снился сон: улицы из двухэтажных деревянных домов с выбитыми окнами, с пустым нутром, освещенным солнцем - хожу, себя узнаю, улыбаюсь. Я силен теперь как разбойник, но где мне жить? «К кассе строем, потом по магазинам галопом» - менты, статья первая устава -  а мне как жить? Улыбаюсь...

Проснулся - не могу заставить себя встать. Встал - не могу заставить себя делать. Хожу, унываю, пытаюсь отвлечься. Всё старое потеряло смысл, всё новое рождается в муках...

***

Литература  съела жизнь, которая ее породила. Поэтому столь величественна она  (много съела) и потому это литература о пустоте (пустой тарелке). Пытаются  заселиться  предметами, статуями, фактами, случаями, членом усердствуют вовсю, но нет - колосс должен погибнуть от удушья, бесконечно медленной и мучительной смертью. Уже одни повторы идут, конвейер и тупик – и без надежды, веры и любви на месте замертво падают любые декларационные атеисты. «Товара» всё больше, но вид его страшнее и страшнее. Скоро все будем в черных куртках, черных штанах, черных машинах  - покроем землю как древние тараканы, что в размерах на динозавров равнение держали. Уже были Гитлер со Сталиным, но, уверен, что в утробах этой тьмы своим жутким снам младенчески улыбаются еще немало неронов и калигул…

Начать бы всё сначала, к жизни вернуться, силу у литератур отнимая…

***

Хотел жить, но жизнь пошла так, что надо было нырнуть в какой-то совсем уж черный мрак. Нырнул, потому что хотел жить и быстро-быстро заработал руками, пытаясь сбежать, добраться, продержаться... - «я умер или все-таки жив, раз быстро-быстро перебираю руками?»...

***

««Я тебя не люблю!», она сказала, но я ответил с хладнокровным вызовом «а ты мне нравишься» и кипение ярости ее  разбилось о спокойствие нежной страсти. Она заткнулась и,  когда я попросил ее: «улыбнись», улыбнуться попыталась…

«Нет, мы пойдем одни!», она сказала (проводить ее - она была с подругою – пытался), но я был готов как пионер, что этот провод меня ударит током при попытке поцелуя - в нем злость давно копилась, энергии большие, нет у нее стольких добрых дел, чтобы все их разместить - я прошептал покорно, терпеливо, нежно  «ладно» и вперед, ослепнув и нахмурившись, ушел...

Я как старый добрый бог, которому скоро умирать, а некому свой мир оставить, в наследство передать. Но я улыбаюсь, солнышком на солнце смотрю: «всё образуется, кругло выйдет, и светиться обязательно начнет...»

(Я, наверное, состарюсь, но какой же странной эта старость будет…)

***

«Я люблю тебя так нежно... Как? Как солнце любит молоденькую зелень».  «Мне без тебя так плохо... Как? Как тому, кто  любит музыку без инструмента плохо...» (Сказала, чтобы магнитофон включал и с солнцем себя больше никогда не сравнивал.)

***

Пришел черным, но с веселыми и дерзкими глазами. Вернулся из похода с чистой и нежной кожей, на которой тени блистательных поражений и новые огни, огни, огни...

(«Безбожно витаешь в облаках» - «Да, мой безбожный Бог! Ну, если хочешь, вот тебе проза: покупал сегодня сахарный песок (без него не полетаешь?!) у продавщицы с вороватой физиономией - поленился другую найти (полеты расслабляют?!). «Два кило, семь двести» - вроде ровное место, не могла она меня обмануть, целым ушел, не жертвой, а все же сомневаюсь - нет ровных мест, зацепок всегда сколько угодно, не случайно продавцы и адвокаты так хорошо живут (но не летают)»