Рыцарь на распутье

                Рыцарь на распутье. 

  Валун был древним, очень древним. Еще великий Васнецов уделил ему краюшку своего талантливого времени, и на валуне до сих пор сохранилась надпись, которую Виктор Михайлович, для большего правдоподобия, приказал выбить на его боку.
Немало видел валун на своем веку, и до Васнецова, и после него. Его время не делилось на го-ды, месяцы, дни и часы. Он жил от встречи к встрече. Самая знаменитая  известна почти всему миру, но и второстепенные были дороги его каменному сердцу, хранились в каменной памяти и смаковались каменным мозгом. Пешие, конные, моторизованные, останавливались возле него, обходили вокруг него, качали головами. Иногда останавливались на ночлег, но никто не ехал строго налево, направо или прямо. Все избирали комбинированное направление. Может, в надежде на удачу? Самым горестным было ожидание новых встреч, когда только неряшливые птицы садились на седую верхушку и отставляли на замшелых боках черно-белые скользкие пятна.
 - Лучше уж самолеты, - думал валун, - гудят себе высоко в небе, никаких следов на тебе не оставляют. И летают не хуже птиц. Чудеса!
  Однажды, когда солнце, поднявшись высоко, стало припекать древнюю макушку, заслышал ва-лун необычные звуки. К звуку копыт он привык – понятно, конь идет. Но вместе с этим звуком доносились бренчание, бряцание и скрежет утомленного металла.
 - Неужто, опять у российского фермера гусеничный трактор сломался и лошадьми тянут его на ремонт?, - подумал валун, - последнее время пошла тенденция ратные поля превращать в  сельхозугодья. Ужас какой-то.
  Через десяток минут его взору действительно предстал конь. Но тащил он не гусеничный трак-тор, а вез на себе фигуру человека, с ног до головы покрытого железом. Голова, грудь, руки, ноги – все скрывалось под железным шлемом с забралом, железным корсетом, пластинами и пластинками. Под правой рукой было зажато копье, а с левой стороны тяжеленный меч бряцал о железное покрытие левой ноги.
 - Откуда взялся этот анахронизм?, - удивился валун, - время витязей прошло. Странно.
  Тем временем конь поравнялся с валуном и остановился.
 - Но-о, - послышался глухой голос из- под забрала, - но-о, зачем остановился?
  Конь мотнул головой и продолжал стоять.
  Со вздохом, рыцарь снял железный шлем, и валун увидел густую копну рыжих волос, торчащую из железного корсета.
 - Непонятное место, непонятная страна, - донеслось до валуна  бормотание, - не успели про-ехать несколько миль и уже остановка. Впрочем, я тебя понимай, - он потрепал коня по гриве, - нет указатель, солнце за облаками, ты не знай куда идти.
 - Как нет указателей?!, - вскричал валун, - а я кто, или что такое? Самый что ни есть известный указатель!
  Рыцарь слез с лошади, приблизился к валуну, ткнул его копьем.
 - Ты указатель?
 - Осторожно!, - заорал валун, - не тыкай в меня железом, можешь повредить надпись.
 - Ты указатель?, - повторил рыцарь свой вопрос.
 - Конечно,  - ответил валун более спокойным голосом, -  что, не видишь? Вот, на мне написано, что с тобой будет, если пойдешь прямо, направо или налево.
 - Что со мной будет в этот странный страна, я и без тебя знаю. Дорога нет, указатель нет, туалет везде, воруют тоже везде. Вчера, пока я спал на постоялом дворе, у меня стащили шпору с левый нога. Просыпаюсь, смотрю, шпора у какого-то умника на груди висит, на толстый веревка. Зачем ты шпору повесил на грязный шея, спрашиваю, ею нужно подбадривать коня, а не носить вместо креста. А он шасть в лес и исчез. Камни вот, разговаривают, а показать, где север, где юг – не могут.
 - Ну, это лучше по солнышку узнавать, - смутился валун, - я, только если налево или направо.
 - Я не понимай, - вскричал рыцарь, - если я стою к тебе лицом, то право – это сюда, а лево – туда. А если я стану к тебе спиной, то все будет наоборот.
 - Эх, православный, - вздохнул валун…
 - Я не православный, я протестант, - перебил его рыцарь.
 - И против кого ты протестуешь?
 - Я протестую против непонятных и несправедливых вещей. Почему никто не знает, где север? Все гордятся Рюриком, знают, что он пришел с севера и сделал славянам государство, но он не говорил, что вместо указателей ставить камни на дорогах.
 - Так, я не простой валун, а сказочный.
 - Фи, сказки, - поморщился рыцарь, - Мартин, летающий на рождественском гусе, девчонка в красной шапке, провоцирующая волка на плохие поступки.
 - Это не наши сказки, - вскричал валун, - наши лучше, понятнее и интереснее. Чтобы знать сущ-ность и мировоззрение народа, нужно начинать сначала, с детства, со сказок.
 - Например?
 - Вот самая известная сказка. Курочка Ряба.
  Из-за валуна выскочила проворная курица, с красным гребешком, перьями глиняных оттенков, на кончиках которых красовались белые пятна, желтыми лапами и стала деловито разгребать почву возле рыцаря, кося снизу вверх своим глазом-бусинкой.
 - Ну и что может этот суетливый птица?
 - Она может снести яичко, но не простое, а золотое.
 - Откуда золото у этот глупый птица?
 -  А ниоткуда, - включилась курица в разговор, - вот просто так. Снесу и все тут. Как деду с бабкой.
 - Маразм, - пробормотал рыцарь, - изготовление золотого яйца – трудоемкий и дорогостоящий процесс. Золотые яйца не могут появляться просто так.
 - Могут, могут, - закудахтала курица, - вот, смотри.
  Она чуть присела на желтых лапах, приблизила хвост к земле, и из-под него скользнул овальный предмет темно-желтого цвета. Рыцарь подобрал его, рассматривая, покрутил в руках.
 - Уф, - пронеслось у него в голове, - чем дальше в русскую глубину, тем сложнее понимать рус-скую психологию. И на контрабанде можно попасться. Кто поверит, что яйцо курица снесла.
  Ход его размышления перебило облако едковатого дыма. Невесть откуда взявшееся, желто-зеленого цвета, оно окутало иностранца, и тот отчаянно закашлялся. Когда облако рассеялось, перед ним стояла обыкновенная русская печь с облупленными боками, с изъеденным сажей, щербатым верхом кривоватой трубы, из которой валил тот самый желто-зеленый дым. На печи развалился здоровенный, круглолицый детина, в ярко-красной рубахе и голубых, в белую полоску, штанах. Он шевелил пальцами босых ног, из которых торчали кривые, заскорузлые ногти и большой ложкой из большой миски уплетал осетринную икру. На стенке печи, на крючке, зацепленная за ремень, висела гармошка, а чуть в стороне от нее красовалось углубление для дров, забитое пачками долларов.
 - Ба!, - воскликнул валун, - сам Емеля-дурачок на печи, к нам пожаловал.
 - Сам дурак, - прогудел детина и, свесившись с печи, ложкой щелкнул валун по седой макушке, - стоишь тут тыщу лет, замшелый, птицами обосранный. Если бы не картина, к которой в музей за тыщу верст тащиться нужно, так никто о тебе и не знал бы.
 - Да, - вздохнул валун, - твоя известность поболе моей будет. Твою присказку «по щучьему велению, по моему хотению», дети усваивают вместе с именами матери и отца.
 - То- то же, - ответил успокоившийся Емеля, - я парень добрый, долго сердиться не умею.
  Он засмеялся и хлопнул себя по животу. Под красной рубахой густо задвигались обильные складки.
 - Как это, по моему велению, - встревожился рыцарь, - да таких слов даже великий магистр не может себе позволить, а здесь, первый появившийся пройдоха, жирный, как йоркширский поро-сенок, кричит «по моему велению».
  Емеля сдвинул брови и сердито засопел носом.
 - Может, ты скажешь, где север?
 - По щучьему велению, по моему хотению, явись нам север, - донеслось с печи.
  В тот же миг, по левую руку от рыцаря, в небесной дали, там, где небо сливается с землей, вспыхнули большие алые буквы.
 - Что это?, - вскричал рыцарь.
 - Читай, небось грамотный, - буркнул Емеля.
 - А ты?
 - На кой мне эта грамота, если я щуку поймал.
 - Се-вер, з-здесь, - по слогам прочитал рыцарь далекую надпись. Хорошо получается, - кожаной перчаткой он поскреб затылок, - не нужно знать грамоту, тем более историю или географию. Параллели, меридианы, полюса, северный и южный, материки, океаны, оказывается, об этом можно не иметь никакого представления.
 - Получается, так, - Емеля запустил в нос указательный палец правой руки и сосредоточился на извлечении неисчерпаемых запасов своей курносой части тела.
 - Я не понимай, - вскричал рыцарь, - кто выплавил золотой яйцо и написал буквы на горизонте.
  В ответ он услышал дружный смех. Смеялся валун, смеялась курица, смеялся Емеля.
 - Это не смешно, - продолжал рыцарь, - детям нужно объяснять, что только труд, высокие техно-логии, аккуратность и старательность являются основой благополучия.
  Его последние слова потонули в диких волнах хохота.
 - Ну-ка, что здесь за шум?!, - раздался зычный голос, - по какому поводу веселье?!
  Все замолчали и повернулись к богатырю, в шлеме и кольчуге, сидевшему на здоровенном же-ребце-тяжеловозе.
 - Илюшенька!, - радостно возопил валун, - наконец-то! Вернулся, родимый! Где пропадал столько времени?
 - Да, так, - замялся богатырь, - вдовушка уж больно любвеобильная попалась. Доспехи мои целы?
 - Целы, целы, голубчик. Сохранил я их, как ты просил.
  Богатырь сполз с тяжеловоза, наклонил валун, вытащил из-под него щит и меч.
 - По какому поводу хохот устроили?
 - Да вот, рыцарь иноземный, в гости заехал.
 - Иноземный, говоришь? Так это же враг! Подавайте его сюда, голову ему срублю мечом своим. 
 - Ой, Илюшенька, да он смирный, такой интересный. Сказки мы ему рассказываем, а он понять их не  может.
 - А чего их понимать? Сказки они и есть сказки. Я тоже из сказки, - он повернулся к рыцарю, - здорово, чужеземец. Я Илья Муромец, родом из Мурома. Тридцать лет лежал, рукой-ногой двинуть не мог. Потом приходят старцы, говорят, хватит лежать, попей водицы и будешь богатырем. Встал я, попил, теперь богатырь я.
 - Эти старцы были лекарями высокой квалификации?, - осведомился рыцарь.
 - Да ты и вправду чудной, - улыбнулся Илья Муромец, - какие они лекари. Бродяги обыкновен-ные, грязные, голодные. Пока за водой ходил, они у меня последние полбуханки хлеба сперли.
 - Но бродяга не сможет человека вылечить.
 - Так на то она и сказка.
 - Дети слушают такие сказки и у них создается впечатлений, что обыкновенный бродяга лучше образованного доктора.
 - Ну, знаешь. Ты со своим уставом в наш монастырь не лезь, - огрызнулся Илья Муромец.
 - А указатели бродяги умеют ставить?, - спросил рыцарь.
 - Зачем им указатели. Какая разница, в какую сторону брести.
 - Во-во, - подхватил валун, - и я о том толкую: какая разница- лево, право, север, юг. Бреди себе, куда глаза глядят. Вон, смотрите, пыль клубится. Кто-то приближается к нам.
  Вскоре пыль рассеялась и все увидели щуплого мужичонку, в сбившейся набекрень старой шап-ке, рваном армяке, подвязанном веревкой и таких же затасканных штанах трудно сказать какого цвета. Ноги были обуты в лапти.
 - Ага!, - вскричал рыцарь, - вот настоящий бродяга. Он знает, как отлить золотой яйцо, где нахо-дится север и как лечить людей.
 - Я не бродяга, я ходок, - отозвался мужичонка, - и людей лечить я не умею.
 - Ходок? Это куда ты ходок?
 - Ходок я к лучшему царю-батюшке. Царь – спаситель наш, помазанник божий, он нам сделает лучшую жизнь.
 - Постой, - пробасил Илья Муромец, - видел я тебя, когда на картине был, в картинной галерее. Только трое вас там нарисовано и еще один, лысый такой, с бумажкой в руке. Грамотный, видать.
 - Грамотный, даже слишком, - вздохнул ходок, - с него все и началось.
 - Так расскажи, - попросил Илья, - компания подобралась веселая и понимающая, послушаем с удовольствием.
  Мужичонка сдернул котомку с плеч, пристроил ее возле валуна, полез в карман за кисетом, свернул «козью ножку».
 - Трое нас было, верно говоришь, - начал он свой рассказ, пуская через нос густые струи дыма, - я, то есть Захар, и соседи мои – Федот да Евлампий. Жили мы в Тобольской губернии, в Сибири, значит. Жили худо и при Петре Великом и при Екатерине Великой и при Александрах и при Николаях. Холод, голод, комарье да тропинка в кабак были нашими соседями. И вдруг новость великая – в столице новый царь уселся на престол, зовут его Ленин и он, который знает, как бедному человеку счастливым быть. Первым он таким оказался из всех царей. Ну мы, понятно дело, всколыхнулись. Очень хорошей жизни захотелось. Собрались в кабаке, выпили хорошо и порешили послать человека верного к Ленину, значит, чтобы узнать, как  хорошей жизнью зажить.
  Время смутное, стрельба кругом, непонятки, кто за кого воюет и воюет ли, а не просто грабит, моментом пользуется. В одиночку идти никто не захотел. Выпили еще по паре стаканов, стали тянуть жребий, чтобы не одному, а втроем идти. Выпало мне, Федоту да Евлампию.
  На следующий день проспались, опохмелились, набили котомки хлебом да табаком и двинули на Питер. Долго шли. По дороге ужас что творилось. Кругом убийства, кровь льется рекой, но нас бог миловал. Подошли мы к столице и услышали: куды приперлись, черти окаянные, дуболомы сибирские. Питер теперь не столица, Ленин в Москве, в Кремле, за каменными стенами обретается. Ну, мы перекрестились, повернули налево, на Москву значит, и проперли еще верст с полтыщи.
 - Вот видишь, - перебил его валун, обращаясь к рыцарю, - люди знают, что если из Питера в Москву, то нужно повернуть налево.
 - Так они с востока шли, с Сибири, - ответил рыцарь, - а если я с запада, с Риги ехал, то мне направо нужно поворачивать. А направление это юго-восток называется, хоть с их стороны, хоть с моей.
  Захар докурил самокрутку, посмотрел на рыцаря, покачал головой и продолжил.
 - Пришли мы значитца в Москву и к Ленину просимся, а нас не пускают. Вышел один, высокий такой, в шинели и говорит, пошли вон де псы вонючие, товарищу Ленину не до вас. Ну, мы ему в ноги бухнулись. Ленин, говорим, наш вождь великий (по дороге нас научили, как к новому царю обращаться) и мы к нему пришли за просвещеньем великим и очень хотим оное знать. Смилостивился этот высокий, крикнул своих опричников. Выскочили двое, в скрипучей коже, пистолеты в полвинтовки. Вытряхнули все из котомок, потом и нас из одежды. Ничего не нашли, заставили одеться, хлеб отдали, а махорку нет, с собой унесли. Пришли других двое, тоже скрипучие, повели нас по коридорам, да палатам царским. Средь них комнатенка небольшая. Ждите, говорят, здесь. Ждем мы, час, ждем два, ждем три. Открывается дверь, входит невысокий человек, лысый, глаза узкие и ухмылочка такая подловатенькая. Ну, думаем и рожи в подчинении у нового царя. Ан, нет.
 - Здгаствуйте, товагищи, - говорит нам лысый и руку протягивает. Мы хотели ему в ноги повалиться, да заробели сильно, то есть остолбенели значит.
 - По какому вопгосу?, - продолжает он спрашивать. Я самый маленький из нас трех, но Федот с Евлампием сумели таки за меня спрятаться.
 - Вот, - говорю, - мы есть сельский пролетариат (умное слово, тоже в дороге подслушал), и хотим знать, то есть хотим жить лучшей жизнью. Сказали, что ваше царск…, ты, товарищ Ленин, знаешь, что нужно делать.
 - Эге, - говорит лысенький, - хогошая жизнь она уже  на гогизонте, но ее завоевать нужно.
  Мы переглянулись.
 - Товагищ Шадгин, - кричит он в дверь, - идите сюда.
  Смотрим, входит солдат, в шапке, шинели, с винтовкой.
 - Отдайте им свою винтовочку, одну на тгоих, а патгоны они у бугжуев отобьют.
  Солдат сунул мне винтовку и вышел.
 - Ну, вот, догогие, - заключил Ленин, - идите, добывайте в бою свое счастливое будущее.
  Опять появились скрипучие, сопроводили во двор, затолкали, значит, в грузовик, а тот отвез нас на железнодорожную станцию.
  Захар опять достал кисет, свернул цигарку. 
 - Ну, а потом закрутило, завертело. Сначала Юденич, потом Деникин. В двадцатом нас к Тухачевскому отправили, в Польшу. Такое там месиво было. Красные, поляки, украинцы, белорусы. Все друг в друга стреляют. Да хоть хорошо друг в друга – детей, баб, стариков, всех, кто под руку попадется. С одной стороны – хороша разгульная жизнь, а с другой – неправильно все это. Тухачевский – мужик рисковый был, рванул на Варшаву, оголил фланги, чуть не окружили нас, отступление  началось. Собрались мы в окопе, втроем, решаем, что делать.
 - Нужно возвращаться домой, в Россию, - говорит Евлампий, - повоевали, хватит. Три года про-шло, там уже, наверно, счастливая жизнь началась.
 - Я не куда не пойду, - отрезал Федот, - мне там делать нечего. Жизнь хорошая – она здесь.
 - Так что, - спрашиваю я, - у Марыськи своей останешься?
  Вдову он там себе присмотрел, полячку. Баба моторная, фигуристая. Хутор у нее свой.
 - Конечно, - отвечает Федот, - я у нее как Емеля на печи: Марыся, сделай это, смотрю, уже сделано; Марыся хочу того, - смотрю, уже тащит. Хозяйство, снова- таки, и теплее, чем в Сибири. Я, за ее старание, все поля вспашу, засею и урожай соберу. Воля здесь чувствуется. Идите, не поминайте лихом.
 - Ну, как знаешь, - ответили мы ему, собрали котомки и двинули в отступление. Вышли из отступления, а тут и войне конец.  Махнули мы в Питер, посмотреть на хорошую жизнь. Приезжаем, а там непонятки вершатся. Три года мы с буржуями воевали, а оказалось, все они в Питере сидят. Главный у них непом называется. Приняли нас хорошо. Вы, де, герои войны, живите пока бесплатно и харчи у вас будут. Мы им говорим, пустите нас к непу, вашему главному. Потом, говорят, отдыхайте пока. Ну, мы с Евлампием по кабакам, бабы там и все такое. Пару лет, мы, как, ветераны жили такой жизнью.
  И вот как то вечером сидим в кабаке, врываются скрипучие, человек двадцать, всех арестовали и в кутузку. Нас допрашивать стали. Кто такие? Мы ветераны, говорим, вот, завоевали хорошую жизнь. Правильно, нам отвечают, только трое вас было, где третий? У Марыськи, говорим, остался, землю пахать. Вот тут вы и попались, отвечают скрипучие. Дружок ваш предатель, а вы, выходит, шпионы иностранные. Нет, кричим, мы – честные ветераны, отпустите, мы к себе в Сибирь уйдем. В Сибирь вы, говорят, пойдете, только под конвоем. Я не согласен, кричу, нам Ленин хорошую жизнь обещал и винтовку подарил. Ну, тут они вконец рассвирепели, стали нас бить по морде и в другие места.
  Так мы с Евлампием оказались на лесоповале. Хреновая жизнь настала, без выпивки, без баб. Голод, вши, охрана-зверье. Бежать некуда – вокруг тайга. Обидно было, ох как обидно.
 - Одного не пойму, - шептал мне Евлампий на нарах, - говорил ведь нам Ленин, идите, воюйте за лучшую жизнь. А вышло что? Получается, или обманул он нас или сам ни черта не знает.
  Я, закусив губу, отмалчивался.
  Так прошло много лет. Мы уже потеряли всякую надежду. Ан, нет. Вызывает нас двоих начальник лагеря.
 - Ну, - говорит, - польские шпионы, живы еще?
 - Живы, - отвечаем.
 - Непорядок, - глаголит начальник, - придется вас в командировку отправить.
 - Куда?
 - Как куда. В Польшу, конечно, - а сам гогочет, как гусак. 
  Вобщем, переодели нас в военную форму, посадили в теплушку и привезли на польскую границу, говорят, штрафбатники вы теперь, воюйте до первой крови, а там прощенье. Наутро кинули нас на польские земли. Хаос начался. Русские пушки с одной стороны, польская конница с другой. потерпели, значит, поляки поражение. Пошли мы вглубь ихней страны. Смотрим, а места все больше знакомые попадаются.
 - Эге, - говорю я Евлапмию, - это ведь здесь наш Федот у полячки остался.
  Врываемся мы на хутор, кругом огонь бушует, коровы, лошади мечутся, куры, утки разлетаются, а посреди двора Федот с простреленной головой лежит и винтовка рядом.
  Утих бой. Похоронили мы друга в сторонке, помянули, закурили.
 - Как же это получается?, - спрашивает Евлампий, - Федот жил хорошей жизнью: баба, дом, хозяйство. А мы ему эту жизнь, выходит разрушили.
 - Выходит, - отвечаю, - сам ничего не пойму, потому и объяснять не стану.
  Дальше опять закрутило, завертело. Из Польши перебросили нас в Финляндию, а весной сорок первого под Брест. Евлампий роптать стал.
 - Воюем, воюем, сколько народу сгубили, а хорошей жизни все нет и нет. В Сибирь возвращаться не хочу и здесь все по команде. Надоело. Воли хочется.
 - Ну, хорошо, - говорю, - позор мы свой уже смыли, хоть и не было его, можем демобилизоваться. Куда дальше?
 - Подумать надо, - ответил Евлампий.
  Но думать не пришлось. На следующее утро война началась. Великая, значит, Отечественная. И вот что я вам скажу, люди добрые. Всю войну мы с Евлампием бок о бок, как заговоренные про-шли. Сколько человеков на наших глазах погибло – жуть. А у нас ни царапины. От Бреста до Москвы драпали, потом Украина, Курск, Белоруссия, опять Польша. Победу в Праге встретили. Пиво рекой, чешки по- русски разговаривать учатся и тут с Евлампием беда приключилась.
 - Все, - говорит, - не хочу в Россию возвращаться, здесь остаюсь.
 - Что ты, что ты, - замахал на него руками я, - как остаться? Вспомни Федот также остался и про-пал. Свои же и сгубили.
 - Да какие они свои, - огрызнулся Евлампий, - жизнь человеческая у них ни за понюх табаку… Сказал не пойду, значит не пойду. У Младки останусь. Она моя курочка Ряба. Жилплощадь у нее  в     Праге, хоть и поврежденная бомбежкой. Ребеночка мне родить хочет, сама призналась. Прощай, Захар.
  Я растерялся.
 - Как же мне одному?
 - А ты возвращайся, подожди еще немного. Может хорошая жизнь и начнется. Или новый царь объявится, который жизнь хорошей сделает.
  Вернулся я в Россию. Один. Кругом разруха, мужиков мало целых осталось, большинство - кале-ки, если руки-ноги целы, с головой непорядок. Стал выпивать. Выпивал, приворовывал, приторговывал, бабенок пользовал. Да только на душе неспокойно было. Куда ни кинься – везде этот, как его, дефицит. Сицилизм какой-то придумали, дорога к коммунизму, везде все казенное, чужое значит. Работают все из-под палки, да и понятно, не за свое же беспокоишься. День до вечера, а там в кабак, то есть в ресторант и гульба до полуночи. Сошелся со вдовушкой. Баба при теле и даже телевизор в ее доме имелся.
  Одним вечером возвращаюсь домой тепленький, ну, выпивши значит, а по телевизору новости идут.
 - Смотри, - кричит моя сожительница, - Прагу показывают, ты же там воевал.
  Смотрю, батюшки-светы, а в Праге танков с красными звездами полно и народ за руки взялся, не дают, значит танкам ходу.
 - Эге, - думаю, - там же Евлампий, в этом переплете. Пропасть может, как Федот.
  Засобирался я  к нему на помощь, к Евлампию значит, чемоданы там и все такое.
 - Ты сдурел, - кричит сожительница, - поедешь. В ближайший сумасшедший дом ты поедешь.
 - Я не сумасшедший, - говорю.
 - Он самый и есть, - отвечает она, - как по телевизору говорят: кто от такой счастливой жизни от-казывается, тот самый что ни наесть сумасшедший.
  Опять я призадумался, опять выходит, что жизни хорошей нет, а есть только одно название. войны ведь нет, а людей танками…
 - Верно говорю?, - спросил Захар Илью Муромца. Тот пожал плечами.
 - А сейчас куда бредешь?, - подал голос валун.
 - Да ничего я так и не понял. То пьянство беспробудное, то сухой закон. Цари меняются, каждый опыты на людях ставит, только бы у власти удержаться. А ныне мода пошла – за моря подаваться, куда подальше. В Канаду, или в эту, как ее, Австралию с Новой Зеландией. Вот и иду в ближайшее посольство. Куда визу откроют, туда и уеду. Обманул нас Ленин, выходит. Может за морем цари более честные. Прощавайте, люди добрые. Заговорился я с вами, недосуг мне.
  Захар поклонился честной компании и засеменил лыковыми лаптями на юго-восток.
 - Направление правильное, - отметил рыцарь, - Австралия как раз там и находится.
 - Ну, ладно, ты, умник, - прорычал Илья Муромец, - катись отсюда в свою Европу и не трогай рус-ских  мужиков.
  Валун испуганно промолчал, за него юркнула курочка Ряба, Емеля стукнул печь по трубе и та, выпустив облако ядовитого дыма, заковыляла прочь от валуна.
 - Прощай, - сказал рыцарь Илье, сел на лошадь и хотел повернуть на запад, но потом передумал.
 - Поеду, все-таки на восток. Эти балбесы все равно в географии не понимают: им что восток, что запад.
  Послеполуденное солнце грело ему в спину, высоко в небе звенел жаворонок, конь шагал не спеша. Рыцаря одолела дремота и он отпустил поводья, дав волю коню. 
  Мирную дрему путешественника нарушил заливистый свист. Он, то нарастал, то убывал, лихо возносился до самых высоких нот, потом зловеще опускался в басовый регистр.
  Рыцарь встрепенулся, направил копье вперед и огляделся. Вокруг простиралась степь, ровная, как стол. Волны ковыля, запах полыни и свист, заполняющий собою все пространство. Невдалеке рыцарь заметил сухое дерево, со стороны которого свист и доносился. Подъехав к дереву, он увидел на ветке непонятное существо: голова большая, с редкими волосами и раскосыми глаза-ми, длинный, как у лягушки рот с тонкими губами, туловище круглое, с выпуклым животом, ноги короткие и кривые. Существо засунуло указательные пальцы в рот и оглашало воздух свистом. Рыцарь поморщился, но не сдвинулся с места. Существо усилило силу свиста и, видя, что это не помогает, соскочило с дерева на валявшиеся вокруг него объедки и отбросы, выхватило кривую монгольскую саблю и двинулось на рыцаря. Рыцарь опять поморщился и, как бы нехотя, ткнул тупым концом копья промеж узких глаз.
 - А-а-а-а!, - завопило существо и, выронив саблю, упало на землю, - а-аа-а, не бей меня, я хоро-ший!
 - Хороший, хороший, только шуму от тебя много. И вони тоже. Ты кто такой?
 - Я Чудище Поганое, Тугарин Змей и Соловей Разбойник. Три в одном лице.
 - А воняешь почему? Почему не моешься?
 - Как сказал великий Чингиз хан – кто смывает с себя грязь, тот смывает с себя счастье, - ответил Чудище, встал с земли и поправил на себе засаленный, бывший когда то полосатого цвета халат.
  Рыцарь слез с лошади, подобрал брошенную Чудищем саблю, воткнул ее в степной чернозем по самую рукоять. Послышалось легкое «крак», и рукоять осталась в ладони у рыцаря.
 - Знаю я вас азиатов, - пробурчал рыцарь, - и ножичек, который у тебя в сапоге, дай-ка его сюда.
  Тугарин Змей насупился, но нож отдал. Рыцарь, с гримасой брезгливости, взял его в руку, отнял у Чудища лук и колчан со стрелами, перерезал ножом тетиву на луке, и им же посбивал наконечники на стрелах.
 - Знаю я вас азиатов, - повторил он и забросил нож далеко в степные травы.
 - А-а-а-а, - завопил Тугарин, - как же я пропитание добывать буду? Придется помирать с голоду.
 - Судя по объедкам, ты здесь не только змеями да мышами питаешься, - заметил рыцарь.
 - И то правда, - ответил Тугарин, перестал орать и изобразил на плоском лице любезную улыбку, - не хочешь ли присесть, закусить, чем бог послал?
  Из засаленного рукава он достал небольшой, относительно чистый, лоскуток, который немед-ленно увеличился до размеров скатерти.
 - Скатерть-самобранка, - гордо объявил Чудище и положил ее поверх объедков. На скатерти мгновенно возникли угощения как то: хлеб, жареное мясо, красная рыба, брынза, осетринная икра, соленья, ваза с фруктами и, конечно, емкость со спиртным.
 - Ты хочешь, чтобы я кушал, сидя в этом дерьме?, - возмутился рыцарь.
  Яства мгновенно исчезли, Чудище взял скатерть и перенес ее на чистое, еще не загаженное ме-сто.
 - Садись, - он хлопнул ладонью рядом с собой, - посидим, перекусим, потолкуем.
  Рыцарь послюнявил указательный палец правой руки и поднял его вверх.
 - Пересядь сюда, - сказал он Чудищу, - я сяду с наветренной стороны, иначе задохнусь от твоих миазмов.
 - Гы-гы. Чистюля, - Тугарин обнажил два ряда мелких желтых зубов.
  Рыцарь, молча, влепил ему подзатыльник.   
 - А-а-а!, - снова заорал Тугарин, - за что? Я к нему всей душой, гостеприимство, угощение, а он дерется.
 - Помолчи, - бросил ему рыцарь, - в пищу подсыпал чего либо?
 - Да как у тебя язык поворачивается  говорить такое? Это же скатерть самобранка!
 - А кто готовил угощение?
 - Вот балда! Объясняю тебе – скатерть самобранка перед нами. Явит, что пожелаешь.
 - Я не понимай!, - вскричал рыцарь, - у Емели печка сама ездит, здесь скатерть сама готовит.
 - Ну, и что здесь такого?
 - А то, что так не бывает. Кто-то должен печь двигать, а яства готовить.
 - Ах, ты вот о чем!  Это все от лени. Лень работать, лень готовить, вот и придумали самоходную печь, скатерть-самобранку, да меч-кладанец, который сам врагам головы рубит.
 - И еще курица у них есть, которая золотые яйца несет.
 - И курица, и царевна-лягушка, и Иван-дурак, который потом царем стал.
 - Но дурак не может быть царем!
 - Может. Это народ без царя не может, а средь таких, царем любой может стать.
 - Но откуда все это?
 - Я же сказал тебе – от лени, зависти, да несамостоятельности, плюс историческое наследие.
 - Какое наследие?
 - А то самое. Монголо-татарское. Восток в той стороне, правильно?
 - Правильно, молодец.
 - Вот оттуда и пришло наследие. Чингиз –хан его принес. Слыхал о таком?
 - Слыхал. Но мы ведь в Европе находимся. До Урала еще три дня пути.
 - Какая Европа?, - ухмыльнулся Тугарин и взял кусок мяса, - это люди для себя придумали, что граница по Уралу проходит. Европа заканчивается на линии Питер-Киев-Одесса. Все, что восточ-нее – это уже Азия.
 - Я вижу ты разбираешься в географии. Откуда познания твои?
 - Да бывал я в местах тамошних.
 - Когда? С кем?
 - С монголами, в тринадцатом веке. Подмяли мы под себя и Киев, и Смоленск, и Москву. Только Новгород не тронули. Их князь Александр дань платить согласился, а воевать стал с вами, рыца-рями-католиками, значит.
 - Я протестант.
 - Такого тогда еще не было.
 - А почему князь с монголами не захотел воевать?
 - Из-за веры. Монголам все равно было, какому богу ты молишься. Плати дань, не поднимай восстание против хана – вот два их условия. А там молись, кому хочешь, хоть ночному горшку. А рыцари, победив его, могли народ в католичество обратить.
 - Умно рассказываешь. Что еще можешь сказать?
 - Да что хошь. Я здесь тыщу лет сижу, все знаю. Спрашивай.
  Глаза рыцаря заблестели.
 - Скажи, бытует мнение, что западные люди предсказуемы. Их действия можно предугадать. А  в чем предсказуемость азиатов?
 - Ты сначала выпей, поешь, а я тебе буду не сказки, заметь, правдивые истории рассказывать.
  Чудище налил в пиалу из емкости, подвинул рыцарю блюдо с мясом. Тот окинул его подозри-тельным взглядом, снял кирасу и взял пиалу.
 - Закусывай, - сказал Тугарин, - а я, тем временем, поведаю тебе о предсказуемости. Она состоит из двух половинок. В свое время, Чингиз-хан, особо отличившимся подчиненным разрешал не-сколько раз безнаказанно нарушать законы, которые сам учредил. Это было знаком особого ува-жения к геройству. Понравилось это  славянам и теперь в русском понятии герой не является ге-роем, если он не нарушил закон. И делает это он «по роковому стечению обстоятельств», или во имя спасения любимой, словом, по уважительной причине. Господам, ответственным за соблюдение законов это, конечно, не нравится. Они начинают преследовать богатыря, а третейским судьей выступает хан, или, по -русски, царь.   Он, почти всегда, берет сторону героя, который может после этого своевольничать, заражая этим все общество.
 - Опасная болезнь, - согласился рыцарь, переходя от мяса к рыбе.
 - Вторая половинка, - продолжил Чудище, - заключается в том, что в сознании славян прочно за-крепилось видение счастливого конца, или хеппи энда, по -вашему. Как в сказке. Хеппи энда они готовы ждать всю жизнь, переносить страдания, терять любимых и близких, лелея надежду, что придет время и настанет звездный час каждого из них.
  А скрепляющим раствором между двумя половинками является вот, она, - Тугарин щелкнул за-скорузлым ногтем по емкости, - прелесть жизненного бытия. Это и лекарство, и деньги, и средство общения, и ум, и честь, и совесть. Все в одном флаконе.
 - Но почему золотые яйца изготавливает курица, а не ювелир?, - спросил обмякший от еды и выпивки рыцарь.
 - Да у тебя шпору и ту сперли на постоялом дворе, а тут кусок золота. Говорил я тебе – зависть человеческая. Если не украдут, так оклевещут, сшантажируют или  самого обвинят в воровстве. Ишь чего удумал, яйца золотые делать. А накось, выкуси!
 - Это точно, - согласился рыцарь, - время позднее, пора отдыхать.
 - Ложись, поспи, а я покараулю.
  Рыцарь сбросил сапоги, положил кирасу под голову, меч по правую руку.
 - Эй!, - крикнул он Тугарину, - откуда знаешь, что у меня шпору украли?
 - Да пришлось пустить стрелу одному между глаз. На груди у него что-то сверкало. Думал крест золотой, присмотрелся, а это шпора на веревке. Третьего дня это было. А тут ты объявился и шпора только на одной ноге.
  Рыцарь улыбнулся и закрыл глаза.
  На степь опустилась ночь. Взошла луна, посеребрила стебли ковыля, обозначила тень сухого дерева. После полуночи с его ветки соскользнула округлая фигура. Чудище тихо приблизился к рыцарю, достал из широкого рукава узкий нож и мягко провел им по горлу спящего. Тот дернулся и остался навеки лежать в приуральской степи.
 - А еще говорил, что  знает азиатов, - ухмыльнулся Тугарин и вытер окровавленный нож о полу халата.





Контактный E-mail: sak975@gmail.com