А ты поверишь?

Глава 1
Паскудство. Нужно ли говорить, что когда на ум приходит это слово и только, ощущения хуже не куда. Я задумался, но ничего более подходящего данному случаю в моих словарях не было.
- Паскудство! – заорал я, вскакивая из своего кожаного кресла, и со всей силы ударил кулаком в стену. Боль, обжигающим холодом проскочившая по всей руке, привела в чувство. Я поцеловал свой кулак, вздохнул и посмотрел на небольшую сделанную мной вмятину в красивой деревянной обшивке. Плевать. Еще вчера я мог разнести здесь все к какой-то там матери и мне бы это ничего не стоило. А сейчас, когда я, быть может, стал раз в десять богаче, по сравнению с сотнями других людей, половину моего богатства составляли вещи, наполняющие это помещение. Если конечно не случилось чего-то другого. Смогу ли я заплатить за перемену своего положения? Я посмотрел на свои белые руки, белые, тонкие пальцы. Они никогда не знали работы. То, что я создавал, было скорее игрушкой для самого себя, способом отвлечься и убить время, не убивая себя. То, что другие платили за это деньги, было только фичей. Рука начинала неприятно ныть. Мысли в голове – продолжали. Кому сейчас понадобятся флэш-игрушки, которыми люди забивали свое рабочее время в офисе?
К черту все это. Я достал пачку сигарет, посмотрел на нее и спрятал назад. Я сидел в своем родном убежище, и не хотел его закуривать. Мягкое кресло, приятные темные тона стен, компьютер, мини-бар, маленький шкаф с книжками, домашний кинотеатр. Я налил себе еще коньяка и осмотрел комнату. Она была маленькая, чересчур маленькая. Уютная, если знаешь, что можешь в любой момент выйти на улицу.
Отец. Я часто тебя вспоминаю, сидя здесь. Мы с братом над тобой насмехались иногда чересчур жестоко. Нам, наверное, не хватало в детстве, да и не только в детстве, материнской опеки, ласки, всепрощения. Ты был грустным очкариком-ботаном со своими причудами, со своей, как нам тогда казалось, паранойей. Закрытый, обидчивый, богатый и далекий. Ты был не с нами, даже когда был жив. Когда, бывало, не работал, носился со своими идеями гибели человечества, апокалипсиса и выживания. Собственно, именно это поставило меня на ноги. И я думаю не из-за интересной тематики моих первых игр, все равно проспонсированых отцом, а просто потому, что большую часть наследства получил я за то, что согласился быть смотрителем Бункера, убежища от всех напастей, которое папа строил всю жизнь, улучшал, расширял, наполнял автоматикой и электроникой. Моей работе это не мешало. Зачем мне шумный город, если скоростной интернет доступен и в прекрасном хвойном лесу на берегу озера?
Я встал и подошел к ноутбуку – интернета все еще не было. Спутникового интернета не было. У меня похолодело внутри, такого быть не может! Я ведь все проверил, на моей стороне все нормально. Даже если бы случилось что-то с одним спутником, работал бы канал через другой. Неужели что-то действительно произошло? Легкое и приятное алкогольное опьянение улетучилось, а по телу пробежали мурашки. Открыв тяжелую железную дверь, я зашел в соседнюю комнату. Быстро осмотрелся. Все камеры работают. Дом и двор изолированы. Тяжелые стальные ролеты закрывали все окна и двери по одному нажатию кнопки. Датчики движения во дворе работают нормально. Радиация в норме. Ветер по прежнему западный, порывистый. Система очистки воздуха работает нормально. Уровень топлива в норме, уровни, системы, системы, уровни... Зеленые глаза смотрят на меня, я на них. Все, вроде, как и раньше... Резкие вопли ревуна заставили меня подпрыгнуть от испуга. А один из зеленых глазок стал красным. Система оповещения засекла серию электромагнитных импульсов, похожих на следы ядерных взрывов. Ноги стали ватные. Может, я слишком много выпил? Почему интернет отключился раньше, чем началась война?...
Постель была холодная и скомканная, меня знобило. Наверное, заболеваю. Я встал, и посмотрел в окно: полная луна отражалась от неровной, покрытой рябью поверхности озера. Опять давит на психику. Наверное тоже становлюсь параноиком. Обидно отгрохать такое убежище и умереть не дождавшись войны. Бедный отец. Я включил свет. Мне почему-то было холодно, хотя в спальне стоял климат контроль. Температура заданная, влажность тоже. Я укутался в одеяло, подумал, что, скорее всего, мне уже не заснуть. Можно напиться, но мне не хотелось. Курить тоже. Мне вообще не хотелось. Тишина. У кого спросить почему так паскудно? Сегодня утром заезжает шофер с продуктами, а послезавтра приезжают уборщики. Но они как на подбор все довольные. Конечно не плохо было бы нанять какого-то философа. Но если он простой рабочий, то он уже не философ, а просто нытик. А даже если и философ, то, значит, он просто плохо работает. А если это настоящий философ, то я не собираюсь платить ему деньги, только за то, чтоб он меня выслушал. На столике лежало снотворное. Говорят, нельзя злоупотреблять, нельзя на него садиться. Мне плевать. Я выпиваю таблетку и ложусь обратно, заодно подняв температуру на пару градусов. Мысли, чьи-то бесконечные бормотания с интонациями противно визжащей пилы, не уходят. Я чувствую как они по-прежнему стоят вокруг моей кровати, напоминая одни и те же неприятные сцены прошлого, разыгрывая их по ролям, мастерски показывая мое ничтожество. Таблетка не выгоняет их. Они стоят рядом, насмехаются. Я падаю вниз, но ощущения легкости нет. Скорее это похоже на сползание вниз в толще тяжелого, грязного болота. Наверху маленьким диском виднеется потолок комнаты, освещенный светом луны. Кто-то закрывает люк огромным мешком с песком. Он дырявый и мой колодец начинает наполняться песком и мелкой пылью. Тишина. Занавес. Сон.

Пробуждение было на удивление легким, до приезда «еды» оставалось еще полчаса, и никто не будил меня звуками звонка, чтобы потом жаловаться на то, что меня приходится по полчаса ждать под воротами. 10-00. Было время сделать зарядку, но вместо этого я сразу полез в ванную. Холодные струи, горячие струи. Я помню еще в студенческие годы, когда я с удивлением домашнего мальчика открывал для себя вредные привычки, мне нравились отходняки. Я чувствовал себя тогда таким же опустошенным, а, значит, в какой-то мере и новым. Если смерть – небытие, то в ней нету ничего плохого, жаль только, что нету пробуждения. А потом с утра стоять под душем, медленно вращать ручки туда-сюда. Холодно, горячо, снова холодно. Черт, мне уже и не нужен разговор ни с кем, я спокоен. Я вылез из ванны, одел свой привычный, заношенный, мягкий камуфляж, в котором я ходил по дому. Еще пятнадцать минут, и Виктор Владимирович будет подчеркнуто вежливо вопрошать:
 - Как вам сегодня спалось, Алексей Петрович? Как там ваша новая программа?
А радость будет так и литься из всего его существа, из улыбки, из глаз, из жестов. Может, это у него привычка подлизываться к начальству. Но я все равно не могу понять как у него это получается. Может опять предложит приезжать каждый день, бегать со мной по лесу или заниматься зарядкой, «одному ведь скучно». Скорее всего добавит слово невмоготу, если вообще на эту тему будет говорить. Наверное до сих пор не может осознать, что ему платят не за работу, а за готовность в любое время ее выполнять.
Я пошел на кухню. Есть особенно не хотелось, включил чайник, взял яблоко. Сегодня я близок к просветлению как никогда, «познал дзен», как мы шутили в университете. Уже несколько недель вот так, хотя и при помощи снотворного. С утра нет никаких эмоций, пустота, только мысли о работе. Буду целый день сидеть за сценарием, есть фрукты, пить чай без сахара. Часов в пять поем чего-то мясного, пойду посижу на берегу и снова буду работать. А потом, под вечер, опять прибежит вся труппа. Клоуны, паяцы, жонглеры. Если бы я больше себя физически нагружал и была бы какая-та дружеская компания, они бы все равно приходили каждую ночь, только кричали бы чуть тише. Я знаю. От себя не убежишь. Чайник закипел и громко щелкнул кнопкой...
Иногда одиночество ощущается и по утрам, особенно теми, кто может не спешить на работу и на которого никто не накричит из-за пустяка, избавляя от неприятных размышлений о самом себе. Ведь то, что говорит какой-то кретин – не важно. Гораздо больнее бьют собственные мысли.
У меня двухэтажный дом. Внизу библиотека, кабинет, столовая, кухня. Наверху большая гостиная с камином и две спальни. А внизу, под домом, на глубине двадцати метров начинается Бункер. Знаете, если действительно бабахнет – я не разочаруюсь. Я уже так привык быть один, что не думаю, что мое положение сильно поменяется. Только фруктов и другой свежей еды будет не хватать. Да и придется научиться все делать самому. На кухне лежала оставленная распечатка сюжета. Наверное, я мог бы стать писателем, а так я пока делаю игры. Не сам, конечно. У меня целая контора, которая только этим и занимается. К самым значительным проектам я прикладываю свою руку(благо современные технологии позволяют видеть все, что происходит в офисе, что каждый сотрудник делает за компьютером) придумываю сюжет, концепцию, сам отбираю сотрудников(работая в «моем» проекте, программист за ту же работу получает в полтора раза больше, поэтому для каждого сотрудника это как повышение), контролирую их на каждой стадии, и обычно сам делаю большую часть рекламной флэш-игры. Это я придумал. Когда маленькая игра цепляет человека интересным сюжетом, а в самом интересном месте предлагает купить большую, с отличной графикой, звуком, атмосферой, просто бомбу, мало кто способен отказаться.
Я отпил чай и посмотрел на часы. Странно, Виктор Владимирович опаздывает. Придется ждать. Начинать работу с мыслью, что вот-вот помешают мне было противно. Я задумчиво постучал пальцами по столу, ловко зашвырнул шкурку банана в раковину, снова посмотрел на часы. Что ж, пойду почитаю новости. Во всяком случае это не то занятие, которое жаль бросать. Посмотрим что, кого и в каком количестве убило на этот раз.
Весь мир чихает. Аллергия или инфекция?(смешно) Медики в растерянности(что на этот раз это не вы придумали эпидемию?), но все равно советуют носить марлевые маски. В некоторых странах введен карантин, хотя эксперты заявляют, что уже поздно, да и болезнь не серьезная.
По миру прокатилась серия протестов и демонстраций. Сотни людей ранены в столкновениях с полицией.(??? даже не знаю что сказать... Чего им мало?)
Представитель ООН призвал...(даже читать не буду)
Землетрясение возле Австралии вызвало цунами(бывает)
Скандал в министерстве образования набирает обороты...(бла-бла)
Бред, бред, бред. Меня это не касается. Где же Виктор Владимирович? Я с некоторым сомнением посмотрел на кнопку комментарии. Но все же щелкнул
Вова: «из лабораторий вырвалась какая-то новая зараза!!!!11 Ее не успели сделать убийственной – только заразной, поэтому все только чихают!»
(Спасибо, Вова! Без тебя никто бы ничего не узнал!)

Знаете, если бы я был тщеславным, я бы каждый день читал комментарии и с чувством собственного превосходства, ума и значимости не оставлял бы ни строчки. Но общий уровень окружающей меня глупости никак не сказывается на моих достоинствах, разве что уменьшает конкуренцию на рынке.
К черту весь этот бред. Я резко встал и только начал доставать телефон, как
раздался звук звонка. Наконец-то. Я подошел к окну: за воротами возле Мерседеса стоял Виктор Владимирович. В марлевой маске. Я рассмеялся, махнул ему рукой и открыл ворота. Возможно, я бы просто улыбнулся при его виде и без необычного намордника. Я всегда старался нанимать людей, чье появление поднимало бы мне настроение.
- Эй, что означает ваш необычный вид? – продолжая улыбаться, я протянул руку, но В.В. посмотрел на меня серьезно и только приветственно приподнял руку, раскрыв ладонь
- Алексей Петрович, в мире какая-то новая зараза. А вам же нет времени болеть.
- С каких это пор вас стал беспокоить насморк? – В.В. в ответ улыбнулся глазами.
- Как вы уже замечали, я не склонен к пессимизму и занудству, но как человека бывалого, меня смущает безобидный вирус или микроб, сумевший заразить стольких людей сразу. Неужели у него никаких других последствий не будет? Что-то я сомневаюсь.
- Хорошо, хорошо. Раз не даете руки, то что скажете про продукты, что вы мне привезли? – удивительно, как маска заставляет внимательно следить за глазами. Никогда бы раньше не подумал, что они могут показывать гордость собой.
- Я все продукты помыл тщательнейшим образом. К тому же покупал их на оптовом складе в запечатанных ящиках. Там нет толп людей. К тому же привез продуктов на неделю скоропортящиеся и на месяц все остальное, так как сейчас объявили карантин, и мне бы не хотелось увеличивать и ваш и мой риск заражения. – Последняя фраза звучала вопросительно. Если я сейчас скажу, что мне нужны свежие продукты каждый день и что я не собираюсь сам готовить, он бы послушно привозил все и дальше. Странно, может он начинает лениться?
- Виктор Владимирович, а вы готовить умеете?
- Да, я ведь сам живу.
- В таком случае оставайтесь, так как сам я готовить не буду. Мне надо работать. – Последняя фраза прозвучала сухо, но мне хотелось знать не пытается ли В.В. просто отлынить от работы. Поэтому я внимательно наблюдал за реакцией глаз.
- Мне заезжать домой за вещами? – вопрос прозвучал подчеркнуто спокойно и вежливо.
- Нет, коньяк пьете? – последнее вырвалось неожиданно. Наверное, я действительно слишком много работал все эти дни. Жаль, что сейчас все эта дурацкая инфекция, иначе бы я сегодня куда-нибудь выбрался.
- Да, конечно. Если только вам никуда сегодня ехать не надо...

Знаете, я бы сказал, что у нас была пьянка. Мне хочется добавить, что бутылка пилась за бутылкой, но разве так не происходит и с обычной кока-колой? Что вы еще не знаете такого, что я бы мог рассказать вам о пьянках? Если вы никогда не пили, то вы не поймете, а если пили, то вам, скорее всего, известны все аспекты этого дела и без моих описаний. Под конец мы были уже не только на ты, но и просто на четвереньках. Витя, правда, старался передвигаться на своих двух при помощи высокой вешалки для одежды, но она была тяжелая и скорее могла при падении добавить сверху, оставив на теле фигурные, кованные узоры, чем помочь дойти до кухни за кофе, куда я его послал, объявив, что без него я не смогу хоть немного прийти в себя. Кто бы мог подумать, что мы так напьемся? Сейчас немного очухаемся и, гляди, поедем за женщинами. В кресле напротив лежали ключи от машины. Надо их спрятать, - подстреленным гусем проползла мысль Меня шатало и носило, но, сбив стакан и пустую бутылку, я таки смог до них дотянуться и положить себе в карман. С кухни раздался грохот. Я замер. А через секунду услышал запинающийся голос:
- Лешка! Тебе придется прийти сюда, если хочешь кофе. Я его не донесу. Только еще что-нибудь разобью...


Утро, кому-то оно может и не нравится. Сушняк, но голова не болит. Она у меня никогда не болит, даже, когда я мешал или пил что-то низкокачественное. Вчера же мы, насколько я помнил, выпили три бутылки коньяка, ценой триста евро за бутылку. Если бы у меня болела голова, я бы французам написал жалобу. Я сел на диване. Оказалось, что я спал в одежде и под пледом, на соседнем диване лежал Виктор Владимирович, он укутался в какой-то коврик да так, что выглядывал только с присвистом сопящий орлиный нос. Это было смешно. Я встал, и пошел на кухню, плед, каким-то образом зацепившийся за мою одежду, некоторое время проволочился по полу, после чего остался на лежать на полдороге. На кухне был небольшой разгром. На полу плохо убранные следы кофе, мелкие кусочки чашек, не замеченные вчера, а, может, и замеченные, но оставленные с размашисто-пьяным «похуй» на своих местах. Со стола наполовину съехала скатерть, а посредине кухни, монументально-гордо лежала вешалка. Я подошел к 6-и литровой бутыли и открыв ее, начал пить прямо из горла. Казалось, я так стою целую вечность. Надо будет заказать себе такую скульптуру. Только, конечно, не с бутылем, а каким-то бурдюком. Можно даже специально для этого подкачать мышцы. Красивый, уставший воин жадно пьет воду. Он шел через пустыню, но осанка его по-прежнему гордая, красивая. В нем видна сила, хотя он просто пьет. Я рассмеялся, и пошел с бутылем посмотреть на себя в зеркало. Вид был карикатурный. Дяденька средних лет с легким брюшком и немного припухшим лицом пьет из бутыли во время сушняка. Что ж, на то нам и дано воображение. Хорошо, что я еще способен себя представить бесстрашным, неутомим воином. Жаль только, что уже не могу представить рядом с собой принцессу, а не девушку по вызову. Хотя... недавно опять пересматривал фильм «Чем заняться мертвецу в Денвере». Там был хороший совет покойного: жизнь – не китайская грамота. В ней есть вещи неоднозначные. Жаль только, что я могу себе это представить, а вот убедиться на себе возможности не было. Я никогда не принимал решения, будучи поставленным в неоднозначное положение. У меня все было просто: мне надо работать и еще работать. Иногда я запоями работаю, запоями пью, запоями смотрю фильмы, иногда даже вспоминаю о физических нагрузках. И редко выезжаю из своего дома. Здесь тоже есть неоднозначность, но она слабовыразительна. Наверное, я уже разучился видеть и радоваться реальному миру. Для меня он всего-навсего слабовыразителен. А драма с Гарсия в главной роли – не картинка на экране, а единственное, что осталось в этой жизни, кроме моей работы и книг, которые я еще иногда читаю. Я смотрю на неоднозначных персонажей на экране и верю им. Я смотрю на людей вокруг. Даже на то малое количество с кем я контактирую, и думаю, какое они ничтожество. А сам я?
Холодная, горячая, холодная. Как хорошо ощущать себя, как хорошо. Неужели это все, что осталось человеку? Что-то слишком много думаю о смерти. Это то, к чему нельзя привыкнуть. Как говорили те, кто бывал на войне, привыкнуть к тому, что по тебе стреляют нельзя, просто невозможно. Кто хоть раз чувствовал себя при смерти, тот знает о чем я. Я помню боль, стиснувшую сердце, когда все мысли, все существо направлено на нее, когда стараешься ее успокоить, прижимаешь руки к груди, пытаешься восстановить дыхание. Так, так. – Говоришь себе. – Медленнее, спокойнее, вдох, спокойно! Выдох... Все будет хорошо. Все будет хорошо, Господи, помоги. Господи... Челюсти закусывают губы но они уже ничего не чувствуют. Кто-то в истерике бьется внутри, кричит, как пациент в психушке отбивается от санитаров со смирительной рубашкой и уколом вечного успокоительного. Потом меня чуть отпустило, а  потом приехала скорая с диагнозом: сердечный приступ. А она в больницу не пришла, будто наша мелкая ссора была важнее.
Я вытерся и одел халат. Я знал, что эти мысли – в счет этой ночи без тревог и воспоминаний. Вышел из ванной, кто-то на кухне гремел посудой... Хм, это же Виктор Владимирович. Ладно, пусть приготовит мне поесть и езжает домой. Слишком уж я привык дома быть один, да и работников надо держать на расстоянии. Эти бестии иногда хитрее, чем бабы.
- Знаете, Виктор Владимирович, можете недельку не завозить продуктов. Я и сам справлюсь. И позвоните, пожалуйста, уборщикам. Пусть не приезжают тоже. Я хочу сосредоточиться на работе. Оставите еду на столе – сказал я, даже не заходя на кухню, а идя прямо в кабинет из ванной, где меня ждали мои бесстрашно-сумасшедшие герои конца света...

***
Коту нужна кошка. Что может быть более естественно? Кроме котов, бывают еще собачки. Они всегда рады хозяину или хозяйке, готовы выполнять команды, приносить палочки и всю зарплату. Собачки нужны сучкам. Ну и наоборот. Это тоже очень естественно.
Удивительно, когда сучка, старательно ищущая себе собачку, говорит всем, что она кошка. Похоже на бред, верно? Кошка, гуляющая сама по себе, ищет себе кота, а они тоже не так просты, им вольный воздух нужен не меньше. Вот такие простые рассуждения о зоологии могут предотвратить несчастливый межвидовой брак. Кошки... Что знают о них девушки? Кошки – хищницы, они умеют рассчитывать, у них сильное и послушное тело, часто даже у вечно сидящих взаперти и закармливаемых до смерти «любящими» их старыми девами. Кошка с возрастом становится красивее. Да и вообще, учитывая, что часто она является символом свободы и бунта, эгоизма, отношения с кошкой могут быть только равноправные, ее нельзя подчинить, но и она не может подчинить кота. Она не похожа на плетущих паутину самок, желающих поймать кого угодно, подходящего к длинному списку физических/материальных требований, чтоб потом пытаться залезть ему еще и в душу. Именно залезть, не заглянуть, не посмотреть, не погладить, не дружески посмеяться, а именно залезть как вор и грабитель, чтоб оставить после себя чувство унижения ограбленного, когда он стоит посреди своего разоренного, изнасилованного дома, который ему так казался крепостью. Вот так вот. Коту не нужны ни пауки, ни сучки, ему нужна кошка.
***

Глава 2
Она шла по набережной и смотрела издалека на светящийся синевой мост, свет шел из самого моста и откуда-то с неба, где из дыр в черном покрывале холодных дождевых туч выглядывали звезды. Ночь была темная, а город почему-то не светился. Город был вообще какой-то полностью другой. Облака неслись быстро, обгоняя холодный и порывистый ветер, но она почти ничего не чувствовала. Она шла быстро и ее разрумянившееся, едва заметно улыбающееся лицо, показывало, что ей не было ни холодно, ни грустно. Слева от нее, черная, будто нефть вода необычно широкой реки вздымалась волнами, на вершинах которых время от времени вскипали серые барашки. Она иногда шла вприпрыжку, иногда снимала рукавицу и проводила пальцем по холодной ограде на набережной. Мост был все ближе, он манил ее взгляд. Ей казалось, что там должно быть тепло, потому что оттуда струился свет. Она не отрывая взгляда смотрела туда, пока с удивлением не заметила, что среди подвесных канатов, веером ухватившим бетонно-асфальтную талию моста, спрятался один вертикальный, уходящий в даль, в черные, быстробегущие облака. Теперь она побежала, глотая холодный влажный воздух. На мосту ветер чувствовался еще сильнее. Его порывы раскачивали строительный лифт, прикрепленный к этому канату. Она шла прямо к нему, когда вдруг заметила, что в кабине кто-то спит. Он был похож на огромного оборотня, полуволка, получеловека. Он лежал, положив свою большую, массивную морду на скрещенные лапы. Ей стало любопытно куда лифт ее поднимет и она медленно зашла внутрь, ветер дул от чудища и она не боялась, что он ее почует. Неожиданно лифт поехал вверх, будто только ждал, когда она зайдет, да так быстро, что ее прижало к полу. Зверь зашевелил своим огромным, влажным носом, но ветер наверху был еще сильнее, лифт летел вверх, неимоверно раскачиваясь туда-сюда, и она не боялась, что он ее учует. Но тут он открыл глаз и тихонько заворчал. Медленно, хватаясь пальцами за решетчатые стенки лифта, она начала отходить в сторону выхода. Зверь открыл второй глаз и с интересом за ней наблюдал. Слегка потянулся, не отводя взгляда. Она вдруг поняла, что он скорее похож на пантеру, чем на волка, хотя морда была волчья. Она боялась. Что с ней случится, когда она попадет к нему в лапы? Подождав, когда лифт остановится на вершине дуги, по которой он раскачивался, она резко оттолкнулась ногами и выпрыгнула. Кувыркаясь в воздухе, она с ужасом заметила, что зверь летит вслед за ней, его тело было повернуто почти вертикально, как у профессионального парашютиста, пытающегося разогнаться, и он ее догонял. Она попыталась сделать тоже самое, но ее только еще несколько раз перевернуло. Она бы разрыдалась от страха, но поток воздуха и так выбивал мелкие слезинки из ее глаз. Сильные лапы сжали ее тело и, неожиданно для себя, она оказалась у него на спине. Шерсть у него была жесткая, шероховатая и она изо всех сил схватилась за нее. Земля приближалась быстро. В ожидании смерти она закрыла глаза. Удар. Она почувствовала, как тело под ней спружинило, ее даже немного подбросило вверх. После чего она шлепнулась на асфальт и... проснулась.
Солнце уже било в окно, а перекресток над которым она жила был заполнен спешащими туда-сюда людьми и шум от них проходил даже через металлопластиковые окна. Она довольно потянулась, вспоминая, как это делал оборотень. Медленно вдохнула, потом выдохнула, отпуская ощущения такого необычно яркого сна. Так, надо делать зарядку. Плевать, что уже поздно, все равно в университете карантин. Она встала во весь рост и с удовольствием осмотрела свое тело в зеркале. Молодая, красивая, сильная... Что может быть приятней?
Что может быть приятней, чем разглядывать себя в зеркале, утром солнечного, выходного дня, взбодренного ярким, необычным сном. Это не пробуждение в холодной, сырой квартире с больным горлом, темнотой за окном, подкрашенной оранжевым от света фонарей туманом, когда хочется тепла и света, когда утро превращается на выброс, на плевок человеком из сладкого небытия в реальность. Это – пробуждение в летнем Париже. Хотя дело далеко не только в этом. Она медленно провела рукой по животу, по груди, по шее. Сначала вниз, потом вверх. «Я прекрасна!» - прошептали губы, отраженные в зеркале. И так оно и было. Саша довольно улыбнулась. Ей нравилось делать с утра самой себе комплимент, и это не было игрой, глупым подростковым самообманом. Она действительно любила себя и свою внешность. Куда бы сегодня пойти? – она на секунду задумалась, чтоб тут же рассмеяться над мыслью о библиотеке, когда неожиданно раздался стук в дверь.
- Un moment! S’il vous plait. – Громко крикнула она в ответ, и принялась быстро одеваться. Интересно, кто это? Неужели опять хозяйка? Было немного досадно, что из-за нее да еще и с утра приходилось в чем-то спешить. Пускай даже с одеванием. Она наконец оделась и выйдя в коридор, открыла дверь. Как и ожидалось, там стояла хозяйка.
- Привет, дорогая. – Со смешным акцентом, но гордым видом, произнесла эта весьма дородная, одинокая мадам, происходившая из потомков белоэмигрантов. – Я пришла тебя предупредить. Сегодня не выходи на улицу. Там довольно опасно. Опять демонстрации. Я закрою вход в дом. – Хозяйка говорила медленно, делая между каждым предложением паузу. Было видно, что такая практика доставляет ей удовольствие, и Саша поэтому всегда ее внимательно выслушивала. И теперь, хоть внутри нее и начинала расти недовольство, она с улыбкой кивнула, а хозяйка, подняла руку с вытянутым длинным пальцем и продолжила. – Я смотрела телевизор.
- Хорошо, я никуда и не собиралась. – В этот раз Саша учла старый опыт и не приглашала ее войти, а просто держала дверь, едва заметно двигая ее туда обратно, каждый раз все больше закрывая, и улыбалась.
- До свидания.
- До свидания, хорошего вам дня. – Саша закрыла с этими словами дверь и, наконец, нахмурилась. Что ж это такое? Опять все с ума посходили. Будто студентам нечего делать на карантине – надо устраивать демонстрации. Какой во всем этом смысл? Они же в этой орущей толпе только лучше друг друга позаражают. Но с утра себя настраивать на плохое было нельзя. Сидеть взаперти, так взаперти, не портить же из-за этого настроение самой себе. Лучше подумать, чем бы заняться. Но сначала – кофе! А потом можно будет посидеть на балконе, посмотреть на прохожих. Главное, чтобы под окнами было спокойно. Почему только родители захотели, чтоб я жила именно здесь? Под этим присмотром... Угораздило маму найти себе знакомую, когда она ездила сюда. – Саша на секунду остановилась, сделала глубокий вдох, потом выдох. – Не стоит делать все на автомате  и сосредотачиваться на себе, если мысли неприятные, а никакого толку от них все равно нет... Лучше сосредоточиться на внешних ощущениях... – Мысленно проговорила она сама себе и огляделась – на подоконнике лежала трубка.
- Ладно! Все равно я это редко делаю. – Сказала она сама себе и с чашкой кофе, захватив по пути трубку и лежавший там же табак, вышла на балкон. Воздух был еще не горячий,  солнце только начинало выходить из-за соседнего дома, рассыпаясь лучами на паре, идущем из трубы булочной. На синем небе почти ничего не было, кроме быстро несущихся перистых облаков – предвестников бурь и новой погоды. Саша сидела в кресле, положив ноги на маленький столик. На улице прохожих почти не было. Хотя их район и не пострадал в предыдущих волнениях, никто не мог гарантировать, что и в этот раз здесь будет спокойно. И только ветер принесет дым от тысяч маленьких пожаров. Она с огорчением подумала, что придется не только самой не выходить, но и закрыть из-за гари окна... Но это все не в ее власти – что толпы чего-то желающих людей, что ветер, носящий дым от подожженных ими машин и мусорных баков. А раз она ничего поменять не может – стоит поразмыслить над вопросами, которые зависят только от нее. Например: как правильно забить трубку и раскурить ее? У нее никогда не получалось каждый раз одинаково. То она куриться хорошо, то – плохо. Вот Олег хорошо это делает, ловко и быстро. Можно и о нем поразмыслить. Только без эмоций. Спокойно. Куря трубку, трогая пальцами шероховатую обивку кресла, следя за стрижами, летающими в небе. Если не сдержаться, то день будет невеселым. Когда она с ним виделась? Прошлым летом, на Рождество и все... А еще эта нескончаемая переписка, разговоры по Skype. Странно, но его письма теперь просто утомляют. Она их просматривает через строчку, а потом не знает что писать. Может сегодня с ним поговорить? Опять видеть этот взгляд в сторону экрана, только время от времени поворачивающийся в камеру. Будто чувствуют, что виноваты. Длинные паузы. Что ей рассказать? Что ей без него плохо? Что она скучает? Он помолчит, и в ответ попросит рассказать, что произошло. А ведь дело как раз в том, что ничего. Она сидела, закинув голову назад, и смотрела, как облака вылетают из-за крыши.
Когда стена не призрачна, не сделана самими людьми, а такая, как космос, или древний океан, или дикие горы, неужели все по-другому? – Думала она. – Когда двое не сами виноваты в том, что далеки друг от друга? Когда властная рука судьбы разделяет людей друг от друга? Саша сидела и представляла, как она стоит у старинного дома на берегу, смотрит, как волны наступают и отступают, играются с ветром, срывающим с них седые брызги... И ждет. И не знает. Она не знает фраз «ну мы же взрослые люди», «мне нужно это образование», она часто ходит по берегу, глядя вдаль, с надеждой ожидает вести, чуда, возвращения. Он не говорит ей «я тебя понимаю», «как хочешь», «там ведь есть интернет». Он уходит не по своей воле, он называет свой корабль ее именем и мачты гнутся от ветра, когда он спешит домой, но он все равно не убирает ни одного паруса. Они расходились не по своей воле и молились, чтобы вновь встретиться. Они оба могли остаться в живых, но оказаться разделенными навсегда. Они могли спешить или ждать, даже когда это теряло смысл. Они ничего не знали и в душе просили птиц донести весточку, а Бога – сохранить их надежду. Теперь что-то поменялось, и человек уже не скован, не ограничен природой. Он не верит, потому что ему это не надо. Зато он знает и умеет, он стал царем океана, земли и воздуха... Но разве от этого люди стали меньше расставаться? У Саши навернулись слезы на глаза. От табака, наверное... – сказала она себе  и ушла назад на кухню, оставив дымящуюся трубку на балконе...
Выход из всего этого тупикового дня был один – Саша включила музыку и легла на пушистый ковер посреди своей комнаты, раскинув руки в стороны. Она закрыла глаза, и теперь не ощущала ничего, кроме того, что лилось из колонок, заливая всю комнату сильнее, чем лучи Солнца. Наступила другая реальность, и она была лучше.

Глава 3
Вечер. Я сидел в кабинете перед захламленным разными бумагами компьютерным столом. Опять накатывала хандра. Я ее ожидал – слишком долго мне удавалось поддерживать работоспособность на высоком уровне. Но разве ожидание прихода чего-либо – это всего лишь знание того, что это в скором времени произойдет? Скорее незнание. Ведь всю жизнь я не ждал хандры или бессонницы – я и так знал, что они придут... Я ждал чего-то другого, того, о чем не знаешь случится оно или нет.
***
Иногда ты ждешь. В сущности, если вспомнить сколько времени ты ждал, то окажется, что это заняло большую часть твоей жизни, если не всю. Ждал разных событий, приходящих так, будто кто-то их сжал в точку, в мячик, после чего бросил в корзину. И скорее всего в корзину мусорную, судя по тому, насколько ненужным и неважным становится любое уже произошедшее событие, любая уже выполненная цель. Я сидел за компьютером, я ждал. Я мельком проглядывал новости, но мне на них было наплевать, я получал случайные письма, сообщения от знакомых, от коллег, но мне, признаться, было все равно. Хотя я им и отвечал, из вежливости и потому, что так принято. Мои глаза болели и зрение упало. Я сидел и работал. Но, несмотря на это, время уходило сквозь пальцы. Я ждал. Я знал, что у меня множество других дел, которые требуют решения, но я делал то, что не мешало ждать – я работал. Время проходило быстро, улетало в никуда под щелкающие ритмы ambient , мне его было жаль, но я все равно ждал. Наверное, зря, я это понимал, ведь никто не любит людей, которые ждут. Ведь они теряют свое время зря, они отдают возможность быть успешными другим. А быть успешным – означает сделать свою жизнь такой, какой хочешь. Успешность не измеряется количеством денег, если только сам человек не видит в этом смысл своей жизни. А люди не могут любить всех, у них на это попросту не хватает времени, а это значит, что они выбирают успешных, выбирают тех, в ком есть сила. Таков закон. Закон не может быть правильным или неправильным, законы бывают только те, которые можно нарушить и те, которых нарушить нельзя. Я ждал и думал, можно ли нарушить этот закон или же мне стоит и дальше ждать. Ждут слабые, - говорил я себе и продолжал смотреть в монитор. – Ты теряешь себя, ты становишься никем. То, что ты параллельно делаешь – никому не нужно, потому что это лишь средство доказать себе, что ты не ждешь. Ты это видишь, и рано или поздно остальные тоже это увидят. Они поймут, что ты всего-навсего ждешь и они не простят тебе этого. Прощают они только того, кто сумел дождаться. Который не только ждал гостя, но и у кого гость остался. Иначе все будут смеяться, а гость в лучшем случае промолчит. Еще гость может зайти к тебе и поблагодарить, что ты его ждал, а потом пойти к тому, у кого лучше. К тому, кто не тратит время на глупое ожидание... Кто не сидит у дороги, глядя в даль, а кто смотрит в землю, кто ее разделяет на кусочки, а потом смотрит, что из нее можно получить. Гость доволен, что о его приходе предупредили, и что из-за этого весь город обвешан ленточками. Но разве он остановится в ветхом доме умалишенного, прождавшего всю жизнь на дороге?
***
Работа не клеилась. Может только потому, что я уже устал и хотел есть. Было грустно от понимания, что я всю жизнь хотел чего-то другого, чем то, что получилось. Я хотел быть не таким. Я не хотел создавать иллюзии и самому питаться ими всю жизнь. В детстве весь мир был передо мной, я любил читать книги и читал их запоем. Я мог не прерываться двое суток подряд, пока неожиданно для себя не засыпал. И даже во сне я видел просто продолжение книги, видел себя храбрым и бесстрашным героем.
А кем я стал? Да никем... Оболочкой, требующей все нового и нового, чтобы просто сохранить свою форму. Я тихо выдохнул и встал из-за стола, чтобы размяться. Да, мне было одиноко. Но гораздо хуже я бы себя чувствовал, если бы здесь был чужой человек.
«Тем, кого любишь, нужно доверяться полностью, если это настоящая любовь, нужно отдать им ключи от всего, что имеешь, иначе какой смысл?..» Кажется, такие слова говорил герой де Ниро, перед тем, как сесть в начиненную взрывчаткой машину...
Есть желание что-то поменять, но разве старую собаку можно научить новым трюкам? – Я встал, и пошел на кухню – надо было что-то съесть. Кроме всего прочего – это ведь тоже способ отвлечься...
Разогретая пицца в микроволновке, кофе с молоком – под вечер мне обычно становится плевать, что я ем. Да и плевать, что я делаю. Пойду покурю – может что-то интересное в голову придет. А может и не придет. Может я просто похожу по берегу озера, от которого по вечерам приятно тянет влагой, повыпускаю дым в небо, на котором уже появляются первые звезды, пробивающиеся, сквозь окрашенный заходящим солнцем небосвод. Похожу босиком по траве, и меня отпустит. Просто и легко, хотя и на время. Интересно, если бы во время прогулки схватило сердце – я бы старался изо всех сил дойти, доползти до телефона? Сделать себе инъекцию? Или бы лежал, как опустошенный войной Пауль Боймер, вот только лицом вверх, к звездному небу? Звучит красиво, но бессмысленно. Скорее всего буду цепляться до последнего, чего еще ожидать от человека, чьи герои никогда не теряют надежду. И у них ведь все получается...
Прямо как в анекдоте: приходит к психологу очень грустный человек и говорит, что хочет покончить с собой. Врач ему предлагает множество разных средств и терапий, но человек говорит, что все испробовал и ничего ему не помогло. Тогда врач говорит, что есть еще одно средство, которое всегда помогает. Это – сходить на выступления лучшего в их городе клоуна. На что грустный человек отвечает, что он и есть этот клоун...
Я сижу на коряге, смотрю на гладь озера, курю и смеюсь. Да, я сделаю это сегодня. – Радостно говорю сам себе и опять смеюсь. Сыграю в игру, в которую можно только выиграть. Сыграю сам с собой.
Я потушил сигарету о пень, засунул окурок в карман, немного посмотрел на небо и пошел домой. Нет, жизнь не проносилась перед глазами. Ее просто не было. Я шел к дому как в тумане. Будто наблюдая за собой со стороны, будто мой настоящий дух отбросил как старую, грязную одежду то, что раньше было мной или только казалось...
Я поднялся к себе в спальню и открыл сейф. Взял мой Смит&Вессон 38-ого калибра, достал патрон из распечатанной упаковки (я иногда люблю по банкам пострелять) Зарядил, крутанул барабан, взвел курок... Все это в моих глазах не выглядело как в фильме, но это не имело никакого значения, страх медленно расползался по телу, я прямо почувствовал, как сердце забилось сильнее. Я поднял револьвер и приставил к виску. Кто-то внутри пытался найти выход, кто-то внутри резко поменял свой тон, каким он со мной разговаривал, а я ощущал злорадство. Хотя по-прежнему ничего не имело значения, но я стал хозяином положения... Я наслаждался, я ощущал, как внутри медленно проскакивают нервные импульсы, становясь с каждым разом все сильнее, раскачиваясь, как разрушающийся мост под марширующими солдатами... Я тихо выдохнул и дернул за спусковой крючок...


Страх. Что это такое? Некоторые считают, что страх – это плохо, другие говорят – необходимо. Часто люди думают, что мужество – это отсутствие страха, на что многие отвечают: отсутствие страха – глупость. А я не знаю. Для меня принятие решения всегда оставалось загадкой. Я мог о чем-то думать, рассуждать, мог чего-то опасаться, чтоб, остановившись перед выбором, ни секунды не колеблясь сделать его. При этом я редко заранее знал, что выберу. Скорее просто угадывал. Страх бывает разный. Иногда человек, способный без колебаний броситься в горящий дом, чтобы спасти незнакомого ему человека, не скажет ни слова, чтоб заступиться за унижаемого обществом изгоя, даже если будет считать, что это не правильно. Страх бывает разный. Один действует на нас сильнее, другой слабее. Страхи обступили нас и играют нами. Мы то бросаемся от одного к другому, то сидим сжавшись в комок, не зная что делать. Кто-то больше боится смерти, кто-то жизни, кто-то боится презрения, кто-то боится отвержения. Страхи двигают нами, правят народами и медленно опутывают Землю. Они приходят вместе с людьми туда, где никогда не бывали и устанавливают свой черный флаг выше всех остальных. Офицер-дворянин, боящийся презрения, и погибающий, выполняя бессмысленный приказ, считается примером храбрости. Человек, заканчивающий жизнь самоубийством не боится смерти, зато боится жизни. Он все равно боится. Человек всегда боится. Когда любит и когда ненавидит... Когда нападает и когда убегает. Когда рождается и когда умирает... А люди все продолжают вешать ярлыки, и дезертир, которого сразу же расстреляют при поимке, на которого все будут указывать пальцем и говорить, что он трус, может оказаться более смелым и умелым, более свободным человеком, чем все, кто послушно бежит в атаку. Как бы я поступил – не знаю, но почему униженное, раздавленное, гниющее, то, что когда-то было похожим на нас заслуживает презрения? Может, снова страх? Последняя баррикада, много позже самой крепкой веры.
Так и получается, что тот, кто чего-то не боится – не устойчив, не стабилен, асоциален. А остальные – находятся в крепкой ограде своих страхов и их действия можно предсказать, можно направить. А еще их всегда можно наградить... за мужество. Смеюсь... Можете считать, что все это проскочило безумной, раздерганной картинкой за те мгновения, пока курок проходил свой молниеносный путь к капсюлю, пока капсюль воспламенил бездымный порох... или... Смех свернул, согнул меня будто устрицу и приятное покалывание начиная с кончиков пальцев и краешек моих губ медленно расползалось по телу, я дышал и жил на мгновения не частью, а единым смыслом. Будто вся вселенная радовалась за меня. Вселилась в меня. Я счастлив. Быть может, по Бодлеру, а может я что-то путаю. Или это пришло освобождение? Господь принял своего блудного сына. Или может он меня просто подбрасывал, как в детстве мой отец? А я думал, что он меня оставил, отпустил – и сердце замирало от ужаса?


Я сидел в кресле и курил... Ощущения были как после долгого, приятного секса. За окном уже поднималась луна, ее полный, белый диск заливал спальню через огромное окно своим неуверенным светом. Красный огонек сигареты, луна, полная теней комната и я – оживший покойник. Все еще бледный и покрытый испариной, но уже свободный от земли, давно давившей мне на грудь, не дававшей дышать. Время будто остановилось и в голове не было таких привычных для меня мыслей и воспоминаний. Никто меня больше не терзал – мой испуганный мучитель спрятался и затих. Теперь у меня была небольшая фора. Я потушил сигарету, встал, включил свет и открыл шкаф. Сегодня я поеду в город.
Виктора Владимировича трогать не буду. И сам справлюсь. Пойду в клуб, где к каждому надутому индюку в хорошем костюме подсаживается молодая, красивая девушка... В конце концов, я ведь теперь жив! Родился заново, можно сказать.
Ну, вроде привел себя в порядок. – Подумал я, оглядывая себя в зеркале. По крайней мере, там все равно будет темно. Костюм сидит нормально, а синяки под глазами – это нормально явление для тех, кто ходит в ночные клубы. Странно, как все меняется снаружи, когда меняется что-то внутри. И теперь ночная дорога будет не угнетать, а наоборот воодушевлять, поднимать мне настроение. Я довольно улыбнулся себе в зеркало, но мои глаза – нет. Взгляд был, как часто мне раньше говорили знакомые женщины, - странным и страшным. Но мне было наплевать. Какая им разница, какой у меня взгляд? Какая разница, о чем я думаю? Что бы у меня внутри не было – оно все равно принадлежит мне. Вне зависимости люблю я это или нет. Я все еще смотрел на себя в зеркало, но застывшая улыбка выглядела как оскал... Отлично, Джек Николсон это бы оценил. Теперь можно ехать...


***
Дорога темная, бесконечная, выхватывалась фарами, как вермишель из кастрюли. – На ходу сочинил я, и задумался. Почему вдруг дорога мне похожа на вермишель? Длинная, изгибающаяся… Бред, действительно ничего общего. Если смотреть правде в глаза – я исписался. Все. Ничего путного не лезет и мой восторг, который иногда случается во время творчества, связан с алкогольным опьянением, а не с музой или еще чем-то. Все пусто и бессмысленно. Мои сюжеты потом дорабатывает кто-то другой, а я просто босс. Вот и все. Никаких заслуг, никаких реальных почестей. Деньги и ничего больше. А сейчас я только что чуть не пустил себе пулю в лоб. По телу волной прокатился страх от воспоминания. Я неожиданно для себя притормозил, а потом, заметив, что я делаю, остановился у обочины. Сердце колотило. Идиот! – Крикнул мой внутренний голос. – Что ты только думаешь! Ты вообще способен мыслить? Сраное ничтожество!
Мой второй «я» хотел отомстить за свое унижение… Как это все непонятно и сумасшедше. Голова разрывалась от мыслей. Мне до Киева оставалось еще километров тридцать, а мне уже хотелось выпить. К черту! – Буркнул я себе под нос и вдавил педаль газа в пол. – К черту! Успею в клубе напиться.
Я с усмешкой дотронулся до револьвера на поясе – внутренний голос пристыженно смолк. Он – самое настоящее ничтожество, а не я. Потому что я не боюсь. Я еще сильнее вдавил педаль в пол. Машина разгонялась все быстрее и быстрее, и внутренности приятно сжимались на каждом повороте, на каждом пригорочке, всякий раз, когда рядом проносилась гудящая от возмущения машина с перекошенным водителем. В километре от поста ДАИ я сбавил скорость и уже спокойно въехал в город. Вроде бы стало легче, и мне уже не хотелось никуда ехать. Разговаривать, что ли, с тупыми шлюхами, даже с теми, которые никогда не признаются в этом. С ними всегда приходится пить. Просто это единственный известный мне способ, чтоб, несмотря на всю окружающую грязь, ощущать себя человеком. Даже если я не захочу никого снять, мне все равно придется пить, если пойду в клуб с девочками. Они как-то умудряются создавать тошнотворное чувство дистанционно, стоит только на них посмотреть, даже на миловидных. Придется пить, пялиться, ждать, когда кто-то подойдет, продолжая пить. Потом ко мне подойдет это вонючее грязное создание. Я посмотрю на нее, и мне захочется ее либо убить, либо оттрахать, специально причиняя боль. Я выберу второе, чтоб потом торопливо сунуть ей деньги и, убежав в какой-то шумный клуб, вновь напиваться, чтоб забыть ее тело, еще касающееся меня, ее ноги, елозящие по моим заросшим ногам. После чего я буду снова поднимать своего водителя среди ночи. Он будет меня везти на своей машине. Потом ему, еще придется везти меня в город, чтоб я забрал (уже в трезвом состоянии) свою машину. Думается, в таких случаях, ему наиболее понятно, за что он получает зарплату.
Мне уже не хотелось ехать, но я не развернулся – какая разница, в конце концов, я ведь уже почти на месте.

***

На чумазую девушку никто не обращал внимания, хотя ее тело прикрывала разве что грязь, из-за которой казалось, что она искупалась в нефтепродуктах. Она спокойно сидела на корточках и колупалась в земле. Вполне сосредоточенно и спокойно, будто занимаясь чем-то важным. Рядом лежала гнилая хурма, расползавшаяся оранжево-коричневыми пятнами. Я стоял на дороге, возле старого КПП, на котором, возле нескольких так и не размотанных катушек с ржавой, колючей проволокой сидело двое солдат. Они, не обращая ни на что внимания, спокойно курили какую-то дурь, свернув толстенную козью ножку. С одной стороны лес, с другой – поле. Я посмотрел на девушку, потом покосился на солдат и пошел дальше по дороге к видневшимся вдалеке строениям. Пока я подходил ближе, я увидел нескольких людей, сидящих у здания, напоминавшего столовую пионерлагеря. Они только что сварили на костре из обломков мебели картошку и собирались есть. Я остановился в нерешительности, когда услышал сзади тихое шлепанье. Так и есть, девушка шла за мной. Я опять пошел, ускорив шаг. Надо, наконец, разобраться, что здесь твориться и кто за это отвечает. Один из сидящих людей показался мне знакомым и я ускорил шаг, как вдруг, осознав, что там сидят мои родители, остановился. Они сидели и чистили картошку. Сзади снова послышалось шлепанье и я подойдя к костру молча сел рядом.
- Привет! – Сказал отец и протянул мне картошку. – Покушай с нами, это все что у нас есть. Но часть картошки порченная. Ты ее лучше сначала почисти, а потом ешь.
- Привет, а что ты здесь делаешь?
Папа раздраженно посмотрел через очки на меня.
- Мы чистим картошку, не задавай глупых вопросов.
- Привет, сынуля. – Мама рассеяно улыбнулась, продолжая ногтями снимать шкурку с картошки. – Тебе придется в этот раз самому себе чистить картошку.
- Ясно. – Я обиженно замолк и начал есть картошку, которую они мне дали. Кожура, ведь тоже полезная. Одна из картофелин была больше других, и я начал с нее. Сделав укус, я понял, что там внутри находится что-то твердое. Я осторожно обгрыз картошку, чтоб обнаружить, что картошка выросла вокруг черепа лисицы. Я с ужасом выплюнул пережеванную кашицу, изо рта и меня стошнило… из пустой глазницы полезли муравьи, нагло расползаясь по моему лицу. Я вскочил, дергаясь и извиваясь, как висельник. Мама с папой ели, с укором поглядывая на меня, а сзади раздавался визгливый смех, сменивший шлепанье босых ног…
Я резко поднялся и осмотрелся – я был не дома. Рядом сопело чье-то голое тело, едва прикрытое простыней.
- Черт возьми. – Ругнулся я и, еще пьяный, нашарил возле кровати мини-бар. Холодная вода немного привела в чувство.
- Дай мне тоже попить. – Поднялась голова со спутанными, торчащими во все стороны волосами. Излишек макияжа размазался по вполне симпатичному лицу. Я вскользь пробежался по ней взглядом.
- Держи. – Спокойно протянул ей бутылку. – Мы где?
- Ты ничего не помнишь? – Она обиженно хмыкнула. – И мое имя тоже?
- Пока я ни черта не помню. Вот в себя приду и вспомню. Со мной всегда так. – Сказав это, я сел на кровать и еще раз на нее посмотрел. Похоже, что она из тех, кто не считает себя шлюхой. То есть я ей денег пока не должен. И она с моими не сбежала, хотя узнать, на что я потратил деньги все равно не окажется возможным. Вполне может быть, что все из кошелька и весь лимит с карточки, которую я беру с собой в такие поездки. Она попила воды и, включив свет, подошла к зеркалу, вильнув несколько раз задом, после чего, заметив свое лицо, ушла в ванную, прихватив сумку.
- Вспоминай, мой хорошенький. – Донесся до меня голос. – Такое лучше не забывать.
Я ощутил прилив злости, такой, что меня передернуло, после чего, скомкал простынь и швырнул ее на пол. Ушла прихорашиваться. Значит, не из обычных проституток. – Подумал я. – Решила сейчас произвести впечатление. Наверное, из тех, кто хочет подцепить кого-то «приличного» надолго и выкачивать из него деньги. Хотелось оказаться дома и прийти в себя. Может, просто одеться и уйти, оставив ей денег?
Неожиданно, мне вспомнился сон и я, взяв бутылку, выскочил на балкон, чтоб прополоскать рот. На балконе лежали сигареты. Я закурил. Умирать, так умирать. Знаю, что нельзя ни пить, ни курить. Ну и что? Кого волнует, когда я умру? А если и волнует, так меня не волнует, что кого-то волнует. Холодный воздух и сигареты постепенно приводили меня в чувство. Надо с кем-то поговорить. Очень надо. Но придется подождать, пока она выйдет из ванной, чтобы самому ополоснуться. А потом, позвоню Виктору Владимировичу. И поговорить с ним можно и домой меня отвезет.
Я вернулся в номер и открыл ее сумочку. Немного пошарив, нашел студенческий билет.
Света, значит, ты студентка. – Я недовольно хмыкнул и прочитал. – Университет Шевченко, русская филология… Какого черта она со мной переспала? Я положил билет обратно. И Уселся на кровати, пытаясь вспомнить что-то из литературы.
Зачем это тебе? – На второй минуте я пресек свои попытки – мое знакомство с русской литературой было весьма ограниченно – как-то не сложилось.
Я раздраженно цокнул – что онам там так долго? Мне хотелось уйти, уже трезвая голова противно тяжело давила на грудь и я помотал ей туда-сюда. Не помогло. Я открыл мини-бар и взял оттуда колы. Мне хотелось снова стать пьяным, но от одной мысли о вкусе или запахе спирта становилось противно. Мне хотелось свежести, прохлады. Все внутри словно горело. Я залпом выпил маленькую баночку, смял ее, отшвырнул в сторону и открыл другую. Вроде полегчало, но я знал, что если мне будет казаться, что я хочу пить, то я способен выпить литров пять воды и мне все равно будет хотеться пить. Наверное, это что-то в моей голове.
И ты тоже в моей голове. – Мысленно сказал я, когда Света зашла в комнату и, ничуть не стесняясь своей обнаженности, начала сушить волосы феном. – А если ты всего-навсего в моей голове, я знаю, как с тобой справиться если что.
Я поискал взглядом свой пиджак, в котором, должно быть, оставался револьвер.
Света причесывалась и явно хотела заговорить, но, видя мое выражение лица, не знала с чего начать, а потому изо всех сил старалась стать, так; чтоб ее гибкое, но не лишенное некоторой пышности, тело виднелось с самого лучшего ракурса.
Я встал, не удержавшись, чтоб не окинуть ее взглядом.
Черт возьми! – В голове заколотила морзянка мыслей, похожая на перестук запертых на глубине подводников. – Сейчас я покажу кто здесь главный.
Я встал и подошел к стулу, на котором лежала одежда. Молча остановился. Мне до жути хотелось остановиться и снова посмотреть на ее гладкую спину, мягкие округлости груди, но я сдержался и повернулся лишь, когда достал револьвер. Она испуганно замерла.
Нет, красива она была, пока он ее раздевал. Сейчас же нет. Сейчас все по-другому.
- Света, что ты думаешь о смерти? – Она начала набирать воздух в грудь и я, подскочив к ней, быстро заговорил. – Не кричи, дура. Не собираюсь я тебя убивать. Вопрос задал.
- Никак я к ней не отношусь. Не думаю об этом. – Она включила с некоторой опаской фен и снова начала сушить волосы. – Я видела, что у тебя револьвер есть. Только убери его, пожалуйста.
- Бах! – Я сделал вид, что пускаю себе пулю в лоб. – Я вчера в русскую рулетку играл, так что не бойся. Здесь всего один патрон.
Я отошел в сторону и открыл барабан. Повернул его так, чтобы патрон был внизу и резко его закрыв, вхолостую щелкнул курком. Она слегка вздрогнула, но больше ничего не сказала.
Хорошо держится, - подумал я. – Жаль только, что она уже раздета, а то я бы сейчас с удовольствием снял бы с нее одежду.
- Ты ведь студентка. На филологии учишься. Должна хорошо разбираться в литературе. Так разве тебе нечего мне сказать? Про смерть. Разве все вокруг не крутится вокруг нее и вокруг жалких потуг устоять против нее?
Она выключила фен.
- Я знаю слишком много мнений, чтобы у меня было свое собственное. Я об этом стараюсь не думать. Смерть – это… - Она замялась. – Это в конце концов некрасиво.
- Ты смотришь только на результат. На то, что получится после некоторого времени. А смерть это процесс. Это непрекращающаяся часть жизни. Она неизменна, но меняется наше отношение к ней все время. Смерть может быть прекрасна. – Я рассмеялся и, бросив, револьвер на кровать, потянул ее к себе. Странно, но на улице еще была ночь…



***
Уже было раннее утро, когда едва заметное просветление неба указывало на наступление дня. Я никогда не любил утро. Для меня оно всегда было скорее символом боли, новых пощечин, новой бессмысленностью. Те, кто встречал рассвет, наверное, замечали, что так холодно, как на рассвете больше не бывает никогда. Кто из вас видел в рассвете символ надежды, основываясь на собственном опыте, а не на книгах или фильмах?
Я всегда ненавидел рассвет. Я укутался сильнее в одеяло и посмотрел на Свету, она спала, лежа на боку и обняв подушку.  Я бы ее с удовольствием бы обнял или погладил, но она спала, и мне не хотелось ее будить. Просто тогда бы она проснулась, и мне бы уже не хотелось ее обнимать. Во сне все красиво и все спящее выглядит беззаботным и красивым. Я тихонько встал и еще раз посмотрел на нее. Она лежала под белым одеялом, обнажавшим ее гладкую спину. Глаза закрыты, красивое лицо безмятежно. Даже ведьма во сне может выглядеть ангелом. Из под одеяла выглядывали пальцы ног. Меня передернуло. Грязь. Все отвратительно. Она спит, но я же – нет. Я представил, как по ее ногам течет кровь. Кровь очищает. Один удар в сердце и она чистая, как ангел лежит там же, где лежала. Она пошевельнулась. Один удар длинным, тонким ножом… Я смаковал появившуюся картинку. Так свиней режут. – Мелькнула мысль, от которой я заскрежетал зубами и, подойдя к мини-бару, достал оттуда виски и выпил две маленькие бутылочки.
Спать, скорее, засыпать снова. Я лег в кровать, и долго еще боролся с диким желанием, скручивавшем тело напополам, скрежещущим моими зубами и царапавшем в бессилии простынь. Мне было просто страшно. Наконец, я снова заснул. На границе, уже спокойный, знающий, что в мир счастья мне остался один шаг, я подумал: надо взять у Светы телефон. И скорее ехать домой.

ГЛАВА 4

Домой я приехал сам. Какой смысл гонять кого-то еще, если я уже почти трезв? А если и не совсем, то я всегда смогу сунуть на лапу и ехать дальше. Но в этот раз я приехал без проблем и, взяв на кухне мандаринов, винограда и яблок, и, сделав целый термос чая (чтоб не бегать туда-сюда) пошел в кабинет. Включил компьютер. В голове пусто. Перед глазами светится незаконченный сюжет игры. Переселение в другую галактику, спасение человечества, заселение новых планет. Бла-бла. Бред и неправда. Как я могу писать про это, если, в случае чего, я просто переселюсь в другую  комнату, вызову работников. И со льдом на голове да спиртным в брюхе буду расхаживать туда-сюда, время от времени охая? Может, лучше уже писать про заперевшегося в своей квартире мужчину, с признаками психического расстройства и кризиса среднего возраста? Но кто в нее будет играть?
Те, у кого кризис? Ни за что! Они будут смотреть порно и играть в порнографические игры, с выдающимися героями-спасателями галактики. И неважно, будет ли там обнаженка или описание/изображение сексуальных сцен. Человек всю жизнь сталкивается с порнографией. Даже сказка о дураке Иване, у которого все выходит, хотя он полный идиот и ничего не делает – это самая что ни на есть порнуха. Звездные войны? Порнография! Отвратительная, манящая, лживая и надуманно красивая. Глянец. Гламур. Дерьмо собачье.
Я встал и походил туда-сюда, в тщетной попытке успокоиться. Я снова был дома, снова в своей безопасной клетке, но меня не отпускало. Это было странно. Обычно, после небольшой прогулки по городу, я сидел с большим удовольствием дома в течение нескольких дней, а то и недели. Сейчас этого не было. Мне опять захотелось секса. Может, позвонить Свете? – Я задумался. – В этом доме давно не было ни одной женщины.
Едва я успел его отмыть от воспоминаний, как начинать все сначала?
Нет, это все не так. Сейчас все будет по-другому. Только секс и ничего более. К тому же посмотри на себя в зеркало. – Говорил мне внутренний голос. – Кто в тебя такого может влюбиться? Ей нужны деньги и надежда захомутать денежный мешок, а тебе нужен секс и ласка, стимул для развлечений и праздности. Вся жизнь – это наука выбора и обмена, всего-навсего экономика.
Я не соглашался. Мне здесь девушка не нужна. Я даже не помню, где я с ней познакомился и что ей рассказал.
Тебе здесь не нужна девушка? – С насмешкой отвечал внутренний голос. – А кто тебе нужен? Женщина твоего возраста? Вдова или вредина или подобное тебе существо с давно укоренившимися привычками, которое начнет наводить здесь порядок?
Я ускорил шаг и без всякой цели прошелся по всем комнатам дома. Вернулся к компьютеру. Сел. Включил музыку. Переключил песню на середине, снова переключил песню. Выключил. Встал.
- А мне здесь не помешает порядка.
- Ты возненавидишь любого, кто попытается тебя изменить.
- Если она сюда приедет, то следующими будут ее чемоданы.
- Ну и что?
- Она тоже начнет наводить свои порядки.
- Неправда. Она слишком мала и глупа для этого.
- Тогда я ее испорчу.
- Она и так достаточно испорчена, чтобы познакомиться с тобой и переехать к тебе жить.
- Тогда зачем она мне, если я с ней ничего не смогу сделать?
- Незачем. – Внутренний голос довольно рассмеялся. – Она тебе не нужна.

Я включил музыку и решил поесть. Налил себе несколько чашек чая (чтобы не прерываться) Разложил удобно тарелочки с виноградом, мандаринами, яблоками, взял телефон, приглушил музыку и набрал номер Светы…

***

Сашу охватывала новая волна тоски – холодная, ночная автобусная остановка способствовала этому настолько, насколько вообще возможно способствовать человеческой грусти. Вот и прошла встреча, встреча, которую я так ждала. – Думала Саша. – Что изменилось? Ничего. Что изменилось? Все. Итоги подведены, и застывшая картина мира рассыпалась на кусочки. Пока она тихонько трескалась, все было ничего. Казалось, что ее всегда можно будет склеить. Но теперь… ничто не скрывает того, что уже давно случилось.
Она заплакала навзрыд. Трудности воспринимаются не так тяжело, когда знаешь, куда тебе идти. Саша подумала, что она бы не боялась идти в бой, зная, что умрет. Так не страшно. Ветер задул сильнее, забрызгивая под ненадежное укрытие мелкие капли дождя, остужая ее разгоряченное лицо. Она посмотрела в сторону дороги, едва освещенной скрытой облаками луной. Темнота пугала, но последний автобус уже уехал, а возвращаться назад она не могла. Ей стало страшно, и она, стараясь снова не заплакать, старательно вытерла глаза – лучше увидеть опасность раньше, чем она приблизиться.
 Постепенно ночь ее успокоила, хотя страх не ушел, а затаился, будто спрятался от усиливающегося ветра.
Она уходила, уходила от того, кого любила, но опоздала на последний автобус.
Чтоб согреться, она побежала, как вдруг перед ней упало дерево.
- Господи! – Вскрикнула она от неожиданности и остановилась, боясь идти дальше по дороге, с обоих краев которой росли высокие, старые деревья. Обернувшись, она увидела свет – сзади ехала машина…
Сон. Как всегда, всего лишь сон. Саша поднялась на кровати – за открытым окном едва начинало светать, влажный и холодный воздух, едва заметно колышущий занавеску, подсказывал, что ночью шел дождь. Она зябко поежилась и укутываясь в одеяло. Спать не хотелось, но и вставать тоже. Несмотря на весь ужас, который испытала, она бы с удовольствием досмотрела сон, но прерванный сон не досмотришь. Как и прерванную жизнь. Саша включила ночник и села на кровати, вспоминая последние несколько дней. Она устала – это очевидно и с этим ничего не поделаешь. То, что всегда ее успокаивало, приносило короткое, но такое сладкое забвение, ее уже не удовлетворяло. Это могло занять ее, успокоить на какие-то мгновение, после чего на нее обрушивались все те же страхи, как поток, прорвавший плотину. И свистопляска начиналась с новой силой. Она несколько раз повернулась на кровати. Даже музыка ей теперь не приносит удовольствия. Так, шум, забивающий бесконечный зуд от укусов, зуд от тысяч взмахов маленьких крылышек. Нет ничего хуже, чем когда наркотик перестает удовлетворять. Рано или поздно с этим сталкивается каждый наркоман, каждый житель этой маленькой голубой планеты. Он еще может ощущать зависимость, его с дикой силой тянет к тому, что он раньше любил и что теперь начинает ненавидеть.… Ненавидеть тихо, чтоб объект привязанности не заметил этого. Его корчит, когда он слышит тихий зовущий голос, но, в очередной раз, убедив себя, что теперь все будет по-старому, наркоман снова бросается к тому, что когда-то любил, чтобы придя в чувство понять, что его снова одурачили. Наркомания на развитой стадии напоминает ситуацию, когда человек, нуждающийся в еде, начинает все время пить или спать. Наркомания – это неудавшийся цикл сублимации, на конце которого стоит указание: «повторить». И наркоман повторяет. Саша тихо села, стараясь не шевелиться, как будто у нее в середине находился расплавленный метал, грозящий разлиться. Судя по ощущениям, так оно и было. Карантин. Ветер относит дым горящих в беспорядках районов. Что изменилось со вчера? Ничего. Что-то было сказано? Нет. Что изменилось? Все. Навсегда? Нет. Так что изменилось? Не знаю. – У нее в голове быстро бежали мысли, как тени от птиц по просыпающемуся городу. Но Саша уже проснулась. По крайней мере, ей так показалось. Сегодня она все начнет по-другому. Пусть весь этот мир катится в одну гигантскую пропасть, но она собиралась в другую сторону.
А где ты билеты купишь? – Всплыла развеселившая ее мысль. – Только не у себя дома. Здесь я уже искала. – Ответила Саша самой себе и выскользнула из-под одеяла. Так. Сначала – чай. А потом все остальное. Сегодня она собиралась выйти из дому, хотя в Париже в некоторые районы уже начали вводить войска. Надоело. Ну и что, что беспорядки усиливаются? Она вышла на балкон покурить трубку в ожидании, когда закипит чайник.
Что делать, когда все не устраивает? Все не так? Купить билет в другое место, а если можно, то и время? Но что делать, если ты сам себя не устраиваешь? Она посмотрела на себя – что же с ней не так? Она молода, красива, умна, ее положению могут завидовать многие сверстники. Ничего сложного в том, что она делает, нет. Совсем ничего. Чайник уже закипел, но она все еще стояла на балконе, чувствую, как медленно замерзает, но ей было все равно. А кто ей продаст билеты? Есть ли они вообще? А если и продадут, то туда ли куда ей надо?
Тебя там вообще убьют. – Подумала Саша. – Ну и что? Мне не страшно. Мне все равно. Может, это как раз те билеты, что мне так были нужны. Точнее билет. Один.
Саша криво усмехнулась громадному телу города и вернулась на кухню. Весь задор, возникший от одной-единственной мысли исчез так же быстро, как появился. Неужели она верила, что одна мысль может что-то поменять?
Не в ту голову ты попала. – Тихо сказала Саша, понимая, что уже начинает разговаривать сама с собой.
Горячий, обжигающий чай. Она вцепилась в горячую чашку, будто она могла ей помочь разобраться в себе самой и пила чай долгими, дрожащими глотками.
Она все равно пойдет сегодня куда-нибудь. Ей очень надо просто выйти на улицу. Это, конечно, не решит ее проблемы, но, может, она хотя бы запустит камень в витрину?
Транквилизатор, все-таки, транквилизатор.
Утро накатило, налетело как ураган. Саша быстро оделась и бежала из дома, не желая оставаться в нем ни секунды. Хорошо, что эта бабка еще спит. Улица встретила Сашу прохладным дуновением.
Как жаль, что нельзя подсоединить к голове компьютер и творить на ходу, высвобождать все образы, которые, появившись глубоко внутри, зачастую погибают от удушья. Не родившиеся дети. Каждая такая смерть бьет прямо в душу. Что их убивает? – С грустью подумала Саша, осознавая, что никогда не сможет передать того, что сейчас ощущает. – А зачем вообще передавать? Зачем вообще рассказывать? Создавать новую иллюзию? Иллюзию счастья, иллюзию успеха, опасности, иллюзию жизни исчезающей каждую ночь за гаснущими окнами многоэтажек.
Она крепко стиснула зубы и пошла быстрее. Движение – это жизнь, жизнь – это движение. Но почему она так часто превращается в выживание? Почему?
На улицах почти не было людей – разве кто-то может себе представить Париж уснувшим? Здесь всегда кипит жизнь, движение. Одни люди живут днем, а другие – ночью. Город свободы затих, окутанный дымом беспорядков и грабежей. Наверное, надо отсюда уезжать. – Подумала Саша, проходя мимо разгромленного магазина. Под ногами скрипели неубранные осколки стекла. – А вот и первая сгоревшая машина.
Саша остановилась. Говорили, что из ее района протестующих оттеснила полиция, но ведь она знала, что мятежи и бунты бывают разные – в Лос-Анджелесе они, например, длились шесть дней, а эти – только три и неизвестно, сколько еще продлятся.
Вот и вся прогулка. – Саша с каким-то удивлением огляделась. – Везде мусор, уютная улочка превратилась в тюрьму из стен.
Она развернулась и быстрым шагом пошла назад.
Ей хотелось убежать куда угодно, но только не в ту квартиру, которая ей уже осточертела, но больше идти не куда. Опять сидеть и пережевывать то, что давно уже ясно. С Олегом все кончено. И пускай это был всего лишь сон – она придумает что-то более убедительное, чтоб ему объяснить. Или не будет объяснять вовсе. Зачем? Когда Бог нас создал, он не дал объяснений, когда он нас бросил – он по-прежнему сохранял молчание. Быть может, он даже сам не умеет говорить. Говорят только люди и никто и ничто больше не говорит. Не придумывает, не произносит объяснений, оправданий, предположений. Все происходит так, как должно происходить. Так как задумано. И только человеку с его манией величия нужна речь. Чтобы создавать то, чего нет. Чтоб убеждать самого себя в том, что он способен что-либо изменить. Изменить суть вещей. А в это время мертвое, окружающее человека пространство изменяет суть своего «царя», поднимает и бросает в яму того, кто в бессилии пытается понять, что вокруг него происходит. И даже поняв, увидев на своих руках раны, умирая от всех кар, которые можно придумать, человек не склоняет в смирении голову. И только нащупав клетки тюрьмы, с еще большей яростью набрасывается на товарищей по несчастью. Эйнштейн разработал новую теорию относительности, но поднял ли он этим человека? Абсолютно точно доказав, что мы заперты на нашей планете? Человек стиснул зубы и ответил на это оскорбление потоком научной фантастики, потоком вымысла и ненужных слов, служащих только для того, чтобы доказать, что мы не жалкие муравьи в бесконечном, безграничном и абсолютно неподвластном нам пространстве. Но разве это для него в первой? Каждая война, как зеркало вскрывающая все пороки человека, едва закончившись, обрастает сотнями домыслов. Мы лелеем героев прошлого, мифы, в надежде, что брошенное на произвол окружающих событий новое поколение поверило. И, может быть, один из сотни станет тем идеалом, который мы насаждаем. Но дети не слушают, дети смотрят. Героический эпос снова и снова идет в ход, лишая надежды. Люди – не герои. Люди – причудливая смесь обезьяны и свиньи. Сноровка плюс прожорливость, не более. Если бы не ее воспитание, она бы давно покончила с собой. Саша это знала. Воспитание – единственное, что может удержать мыслящего человека от подобного поступка. Она слишком воспитана, чтобы позволять себе подобную пошлость…
Двери, ступеньки, дверь, кровать, слезы в подушку, интернет. Завтра, или послезавтра, или когда-то будет лучше. Она клялась себе в этом.

***
- Алло (сонный и недовольный голос)
- Привет, Света? Это я…
- Привет (жалкая попытка проявить интерес)
Пауза. О чем говорить? Тебе действительно нужна женщина? Именно эта?
- Я хотел узнать как дела. – В душе я уже проклинал себя, что звоню.
- Нормально. Я приехала домой и спала.
- А тебе не нужно на пары? – Сказал я первое, что пришло в голову, чтоб снова не наступила тяжелая, тягостная пауза.
- У нас же карантин (старательно скрытое раздражение – уж я-то разбираюсь) Ты хотел встретиться?
- Да. -  С подделанным энтузиазмом произнес я, уже понимая, что не хочу ее больше видеть. Вообще.
- Давай тогда созвонимся сегодня вечером? Я такая сонная, не могу сейчас сообразить, как лучше договориться.
- Ладно тогда я тебе вечером позвоню. – Последнее я сказал исходя из логики разговора. – Пока.
- Пока.
Я с облегчением положил трубку. Нет, я ей звонить не буду. Так или иначе, но не буду. Я встал и походил по комнате. Работать не хотелось. Не было ни сил, ни желания. Как меня еще не убило от того пафоса, который я обычно набираю в сценарии? В голову шли мысли, как всегда в минуту слабости я думал о тех, чья слабость оправдана. Почему я ни разу не написал чего-то стоящего? Без героизма, без бреда? Вьетнам, Афган, поломанные жизни, забытые дети, наркомания.
А почему ты сам ведешь себя так, будто у тебя в жизни что-то подобное произошло? А, может, действительно произошло? Разве бывает что-то без причины? – Я снова сел за компьютер. Хотелось с кем-то пообщаться. Может, чат рулетка? А еще лучше видео чат?
Я вспомнил серию Саус-парка о фейсбуке и рассмеялся. Смех продлевает жизнь. Но правда ли это? А если смех циничный, злой, если это смех над убитым человеком? Если этот смех, как мимолетная мысль, расправляющая плечи – настолько же мимолетный? Насколько он увеличивает жизнь?
К черту, наверное, в видео-чате не все дрочат.
На меня посмотрело усталое, уже заросшее лицо. Глаза грустные и такие знакомые. Вот и я. Где же кто-то, кого не испугает мой внешний вид?
Рядом один за другим стали появляться лица, мужские в основном. Молодые и не очень. Белые, пакистанцы, азиаты…
У кого-то фон бедный, кто-то одет хорошо, кто-то просто в футболке. Мне начинает все это надоедать, как вдруг появляется лицо девушки. Она сидит в простой белой футболке.
- Hello. – С русским акцентом произношу я.
- Русский? – Она улыбается, как всегда улыбаются в таких случаях.
- Нет, украинец.
- Я тоже. Как тебя зовут?
- Саша. А тебя?
- Алеша. – Я ощутил некоторую неловкость, но на лице это никак не отражалось.
- Чего такой грустный?
- Не знаю. Но ты ведь тоже не выглядишь веселой.
- Меня просто задолбали эти сумасшедшие психи. Такое ощущение, что нормальные люди сюда никогда не заходят.
- Так и есть. А ты откуда?
- Из Киева. А ты?
- Тоже. Но я уже давно под Киевом живу.
- Ясно, а я в Париже сейчас. Учусь.
Пауза. Как все-таки это странно выглядит. Люди разговаривают, не глядя друг другу в глаза.
- И как Париж?
- Да никак. Домой хочу. – Она поморщилась.
- Я тоже домой хочу. Но я и так дома. Парадокс. – Я вздохнул.
- А чем ты занимаешься?
- Я игры делаю. Сценарии пишу. Но это сейчас не имеет значения. Знаешь, звонил сейчас девушке, хотел по душам поговорить, но это так тяжело, когда нельзя просто поговорить.
- Так давай поговорим.
- А у тебя нет предубеждения к разным депрессивным людям, которые сами себе проблемы выдумывают?
- Нет. Давай поговорим о смерти, если хочешь. – Она замялась. – То-есть я сама хотела бы об этом поговорить.
Я молчал.
- Почему мы придумываем кучу слов, объяснений… - Она замолчала, будто собираясь с духом. – Я, например, давно бы уже с собой покончила, но просто боюсь. А сегодня, гуляя по разгромленному кварталу, пыталась доказать себе, что просто воспитана по-другому. А ведь страх смерти не от воспитания зависит. Все бояться, понимаешь?
- Каждый чего-то боится. Чего-то больше, чего-то меньше. Опасность появляется тогда, когда человек начинает боятся чего-то больше чем смерти. Когда человек боится жизни, то он в группе риска.
- Какая группа риска? Это если говорить о социологии, о людях целиком, но я говорю о себе. Мне просто плохо и ничего не помогает.
Я рассмеялся.
- Чего ты смеешься, я серьезно. – Она замолчала с обиженным видом.
- Ты не правильно меня поняла. Вчера я играл в русскую рулетку. Взбодрило, но ненадолго.
Она с удивлением и недоверием вскинула бровь.
- Да ну?
- Правда. И могу повторить. – Я с неожиданным азартом достал револьвер и показал его в камеру.
Она молчала.
- Я могу тебе помочь. Понимаешь, так долго рассказывать все, что я передумал за последнее время. Такое ощущение, что жизнь пролетела, как пьяная ночь. Все прошло в один день, и ни в чем нет никакого смысла.
- Наверное, все-таки есть.
- Наверное, есть. Но ты ведь сама так не думаешь. Воспитание, верно? А толку в вере, когда в нее не веришь?
- В обмане есть смысл.
- Ты убеждена, что вера – это, прежде всего, обман. Это стиль мышления. Надолго ли ты после этого наполнишь себя верой?
- Я когда-то верила. По-настоящему.
- Во что ты верила? – Произнес я с трепетом, будто мне давали в руки что-то очень хрупкое, что-то, что невозможно удержать, лишь ощутить на мгновение, после чего оно все равно рассыплется.
- В Бога, верила в любовь, верила в то, что у меня больше сил, чем оказалось на самом деле. А теперь я не знаю, что делать.
- Я тебе помогу. Я уверен, что после этого ты будешь знать, что делать.
- Что ты собираешься делать? – С некоторым беспокойством произнесла Саша.
- Я застрелюсь. Прямо сейчас. Я не буду говорить лишние слова. Объяснения. Ты права, они мне не нужны. Все обдумано, это лишь вопрос времени.
- Прекрати, я сейчас отключусь. – Она слегка запаниковала.
- Значит, я тебя убедил? Не думай, это не из-за этого разговора. – Я рассмеялся. – Слова, слова. Какое они имеют значение? Ты ведь знаешь, что мысли бывают разные. Одни вдохновляют, другие угнетают, но они ничто. Пыль. Не имеют значение. Что-то скрытое от нас кукловодит жизнями. Ты думаешь так же как я. Но ты никогда не покончишь с собой, я знаю.
- Ты говоришь так серьезно, что мне не по себе.
- Обо мне напишут. Мне принадлежит компания ***, по производству компьютерных игр.
- Не делай этого.
Я открыл барабан и зарядил, по одному, патроны.
- Тебе придется найти более убедительные слова, насколько они вообще могут быть убедительны. Когда внутри что-то ведет тебя в пропасть, этого не изменить такими словами. Скажи громче, иначе ты сама себя не услышишь. Научись слушать сама себя.
Я взвел курок и приставил ствол к подбородку.
- Стой! – Она еще не успела впасть в истерику, видимо, ещё не до конца веря в то, что происходит.
- Я тебя не слышу. – Что-то сдавило мою грудь, но я уже знал, что не остановлюсь. Мне бы хотелось задержаться, чтобы более качественно прочувствовать свои ощущения, но какой смысл искажать то, что ощущаю только я и только сейчас?
Я улыбнулся и нажал на курок.

Саша в тот день плакала. Она поверила.