Кинф, блуждающие звезды. книга 2. 25

В доме в свете костра, разведенного посередине, прямо на земле, я насчитал то ли восемь, то ли десять фигур – точнее, таких же кочек, как и дом, только поменьше. Люди, лицами чем-то схожие с карами, были закутаны в какие-то тряпки; ветхие обрывки засаленных шкур, повязанные веревочками, звериными жилами, волосяными шнурками…
Помыкивая, как глухонемые, они передавали друг другу какие-то камешки, щепочки веревочки, лоскутки… Глубоко потрясенный, я онемел; эти люди были столь дикими, что походили на умалишенных в своей бесцельной игре с мелким мусором, а речи…
Речи, выходит, у них не было почти совсем. Эти жалкие мычания едва ли можно было назвать даже зачатками осмысленного разговора. Тщетно я напрягал свои умения, стараясь уловить хоть какую-то осмысленную, понятную мне вещь в узких черепах этих тварей – ничего. Мыслеобразы сменяли друг друга, но я мало что понимал в этом копошении хаотичных картинок.
- Черный, - произнес я, и Ур тотчас зажал мне рот жесткой сильной ладонью, больно стиснув мне лицо, потому что дикари вдруг заволновались и принялись ощупывать друг друга. Нас с Уром стиснуло, толкая, и я слышал, как отчаянно колотится его сердце. Пару десятков раз цепкие руки проходились по моей одежде, и со знакомым звяканьем блеснул над моей головой узкий серп! Ужас комом подкатывал к горлу, стараясь затопить меня с головой, и на затылке волосы вставали дыбом, но эти страшные создания, помычав и потрепав мою одежду, ничего плохого мне не сделали…
А могли б! На миг я почувствовал ужасную, неумолимую, нещадную ярость и силу, подобную силу засасывающего болота. Шевельнись я хоть чуть, хот раз оттолкни безумную руку, как меня ничто не спасло бы! Черный стоял столбом, как громом пораженный, и коли его сейчас булавкой в зад – не двинулся бы.
«Тттииииихххоооо, - раздалось вкрадчивое шипение в моей голове, и я вновь вздрогнул. Глаза Ура сияли в темноте, как фосфор, и я понял, что это он вещает  уж как – не знаю. – Тттииихооо, говорю я… одно слово – и они сссожррууут тебя… оппооозннают, как ччужаака… думай про себя о том, о ччем хочешь ссспроситтть, и я ооотттвеччу…»
Дикари, помычав еще немного и поползав обеспокоенно по дому в поисках источника непонятного звука, потихоньку успокоились, перестали ползать, как ожившие кучи грязного белья, и снова вернулись к своей нехитрой игре.
Я ощутил себя сидящим – оказывается, дергая и хватая меня, дикари повалили меня на пол, где Ур и настиг меня и зажал рот, - и ужас постепенно проходил, и возвращалась способность соображать.
Впервые я был среди людей – и впервые видел я животное безразличие, с которым мне могли раскроить голову или использовать во благо племени, как свежую кровь. Если бы я продолжил говорить, они бы просто налетели на меня в возбуждении, и разорвали бы на куски – поровну деля между всеми.
Судя по всему, дикари эти не умели считать и не видели отличий между нашей одеждой и своими лохмотьями. Они не смеялись и не злобились – их меланхоличные лица были спокойны и невыразительны, как у потерявших рассудок, у ушедших в себя людей, а их камешки-щепочки, как я понял, были игрой, которой они забавлялись, коротая ночное время. Глядя на них, я не верил абсолютно, что эти существа мыслящие – а ведь Ур говорил, что они мало того, что соображают довольно быстро, раз сумели переловить его соплеменников, но еще и хитры! И Ур жил с ними, спасаясь от погони… Ужас! Какие крепкие у него нервы, однако, если он мог спокойно спать с ними в одном доме. Впрочем, после болотных крокодилов…
Черный рядом со мной сидел, вытаращив глаза, раскрыв рот. Думаю, даже при всем своем желании он не мог бы и слова произнести, и тем лучше. Кажется, речь странно возбуждала дикарей, и кто знает на что они способны в своем  возбуждении?
Ур отпустил меня; своими сияющими глазами он указал на мою походную книгу – слава богу, она была у меня с собой, и нигде не потерялась, накрепко привязанная ремнями к поясу, пока я ломился сквозь джунгли! Стараясь не делать резких движений, я отстегнул её… нет, не обратили внимания. Наверное, решили, что я тоже хочу поиграть. Один. В свою, мной самим выдуманную игру.
«Черный, - лихорадочно написал я, и даже, по-моему, с ошибками, - только не разговаривай, только молчи!»
Прочитав мои строчки, Черный долго тупо молчал и смотрел на чистую страницу прежде чем написать ответ… да и на ответ у него мозгов не хватило!
«Почему?» - только и смог написать он.
«Онннниии расссстерззааают нассс, если услышат, чччто мы говорим», - ответил Ур.
Похоже, ответ Ура окончательно добил агонизирующие умственные способности Черного, потому что он, немного подумав, снова написал:
«Почему?!»
Впрочем, мне же неизвестно было, что он увидел в этих людях, и боялся ли он их или жалел  - я не понял. А вообще-то, не верьте людям, оказавшимся среди дикарей и описывающим свою жалость к ним; в таких ситуациях испытываешь лишь страх! И своя шкура интересует гораздо больше, чем судьба затерянного в глуши общества, а такие слова как «человеколюбие», «гуманность», «сострадание» кажутся высокомерным и фальшивым трепом.
В общем, поклявшись страшной клятвой не спать, чтоб в темноте кто-нибудь не отгрыз ненароком голову, мы так и просидели всю ночь у потухшего костра, а наутро, верно, задремали.
Проснулся я оттого, что солнечный луч немилосердно жег мне лицо. Прикрывшись от него, я задел чью-то ногу – и тут же сел торчмя, дико озираясь.
В нашей избушке оставалось теперь всего четверо: наша троица (Ур и Черный дрыхли, завернувшись в свои плащи) и еще один тип – он сидел и возился с камешками, и на нас никакого внимания не обращал, хотя именно его ногу, едва ли не упирающуюся мне в лицо, я задел рукой.
Остальные обитатели этого дома, верно, уже проснулись и разошлись по своим делам.
Зажав рот Черному, я его разбудил, и он уставился на меня ничего не понимающими глазами. Я многозначительно глянул на Ура, потом на выход, в который вовсю свою силу Один жарил лучами хижину, и мы растолкали Ура.
Ур открыл глаза моментально, словно и не спал вовсе, и мы выползли на свежий воздух.
Этот лентяй даже не потрудился нацепить обычное человеческое лицо, и так и щеголял в своей нарядной чешуе. Впрочем, кажется, местные обитатели вообще не в состоянии были ничему удивляться, и ни один из местных ни разу не глянул на Ура с подозрениями или враждебно.
Воздух за пределами хижины был свеж и не так влажен, как вчера. Оглядев деревню, Ур махнул рукой на восток – туда! – и мы двинули за ним.
Надо сказать, что при дневном освещении нам удалось разглядеть деревню подробнее.
Всюду виднелись эти кочки-дома, между которыми сновали аборигены похожие на кучи ожившего грязного тряпья. Не было видно никаких машин, механизмов - ничего. Даже завалящей грабли я не нашел у себя под ногами.
Зато эти полумесяцы, что мучили меня вчера – они были везде, да.
На желтых барабанах, на кожаных коричневых фартуках поверх вороха истлевших тряпок, на смуглых лицах – всюду были эти красивые узкие черные серпы – ну, и острые узкие тонкие серпы тоже.
Странное местечко…
В деревне испарений было меньше, и одежда наша успешно просохла, но от туловища исходил специфических запах подмышек. Появилась мысль – пойти поискать пруд, искупаться и вымыть потное тело, обещающее к полудню развоняться не на шутку, о чем я и написал в своей походной книге.
Черный, прочтя это предложение, красноречиво посмотрел на меня, и в глазах его я прочел всяческие ужасы – от дикарей, растаскивающих нашу одежду и оружие, и до крокодилов, пожирающих наши наивно погруженные в воду тела, ну, и прочие увлекательные вещи. Фантазия у Черного работает – будь здоров!
Ур, подслушивающий эти страсти в мыслях Черного, неприлично зафыркал, давясь смехом (а, и смеяться нельзя тоже! очень мило), и замотал головой. Кое-как, при помощи яростного мычания и размахивания рук, мы договорились идти к лесу, и там просто нормально переговорить, а если повезет – то найти помывочный пункт – по меньшей мере, я так для себя обозначил все эти многочисленные устрашающие рожи, которые строил мне Черный. Ур мог только ржать. И мы двинули прочь от гостеприимной деревеньки.
Все же я недооценил дикарей; чем дальше мы отходили от их населенного пункта, тем больше следов цивилизации встречали у себя на пути. И не знаю, так ли она была примитивна, как показалось мне на первый взгляд?
Во-первых, зоркий глаз Ура несколько раз замечал припрятанные в траве ловушки на зверя – на крупного зверя, надо отметить. Ур показывал пальцем на четкие отпечатки огромных когтистых лап во влажной почве, а я искренне радовался, что мы нашли на ночь убежище, потому что если б эта тварь, что оставила тут свои следы, напала б на нас в темноте, вряд ли мы смогли бы продолжить свой путь с утра, а таких тварей здесь, судя по следам, прошел целый табун. Пара ловушек стояла, обнаружив себя – вокруг них была примята и окровавлена трава, изломаны кусты, исцарапаны близлежащие стволы деревьев. Значит, с утра тут праздновали удачную охоту – да, точно! Вон, ворочается в подлеске коричневая смердящая куча… охотник свежует добычу. .
Как более любопытный, Черный делал наибольшее число открытии, и то и дело тянул меня за руку – посмотреть, а смотреть было на что.
Несомненно, дикари речью не обладали – или реагировали на речь неадекватно, - и по непонятным нам причинам абсолютно все тело заматывали в тряпки, оставляя открытыми лишь лица и кисти рук. Остальное – даже пятки, - было укрыто от любопытных взоров. Черный предположил, что делается это с целью предотвращения нескромных желаний  обеих сторон (то есть, как со стороны мужского, так и женского пола). Правда, остальные выкрутасы этих людей ставили нас в тупик, и мы никак не могли их объяснить.
Например, женщины; все они, как одна, носили на теле странную плесень, похожую не то на разросшиеся белые пушистые корни, не то на мох. На молодых женщинах плесень, видно, пронизавшая своими нитями их одежду, свисала спереди, на женщинах постарше – сзади, а на старухах – со всех сторон, пронизывая своим отвратительным пухом все слои одежд.
Ур, ничего не объясняя, увлекал нас за пределы деревни, делая знаки, чтоб мы поторапливались, и я не смог как следует насладиться всеми плесневелыми прелестями аборигенок, копошащихся в земле – а женщины именно копошились, вырывая из почвы какие-то корешки, червяков.
«Ппппооодаальшше, поддалльшше, - шипело в моей голове. Видно, Ур не так часто практиковался в передаче своих мыслей на расстояние, и ему  это давалось с трудом. – Идем ссскорее из деревни. Я потом ввсссеее расскажу. Ввссее…»
Ур очень торопился выйти прочь; по обрывкам мыслей, которые иногда проскакивали сквозь блокаду, которую он выставил, я понял, что Ур опасается заражения – заражении чем? Теми самыми глистами? Да где ж мы их возьмем, с утра маковой росинки во рту не было! В мозгу его то и дело вспыхивали картинки, изображающие горячие источники, кипящие и остро пахнущие серой. Туда нам нужно было выйти в первую очередь, и там предстояло помыться.
Черный был не в курсе этих планов; с каждой минутой его лицо становилось все мрачнее, и он нетерпеливо зудился. Пот градом катился по его лицу, и он крутил головой, высматривая хоть какую-нибудь более-менее подходящую лужу, чтобы освежиться.
Луж было предостаточно, особенно на границе леса и деревни. Маленькие круглые озера, наверное, специально выкопанные местными жителями, чтобы там скапливалась влага; где-то в подлеске шумел ручей, и Черный призывно махнул головой – пошли! Но Ур лишь отрицательно мотал головой, и мы шли дальше.
Наконец, мы оказались очень далеко от поселения. Кажется, вокруг были лишь джунгли, тихие, необитаемые. Ур прислушивался, напрягая все свое звериное чутье. Кажется, ничего…
- Тихо, - вполголоса произнес он. – Здесь нельзя разговаривать. И купаться здесь нельзя – вода заражена. Дойдем до источников…
Договорить он не успел – из зелени, которая, казалось, даже не шевелилась, с яростным мычанием вынырнуло нечто.
Только неимоверно быстрая реакция Ура спасла меня от несущегося на меня тела, замотанного в тряпки. Он поднырнул вниз, в ноги нападающего, и тот перекувырнулся через подставленное плечо Ура, кубарем улетел в зелень.
Ур с остервенением сорвал с плеча нечто – с ужасом я узнал в куске, что он отбросил в кусты, обрывок той самой загадочной плесени, что давеча я заприметил на женщинах, - и совершенно молча, неслышно ступая, как лесная дикая кошка, ринулся вслед за улетевшим в подлесок дикарем, а мы с Черным, трусливо присев от ужаса, так и остались на своих местах. 
Это была зловещая и жутковатая схватка.
Дикарь – точнее, это была дикарка, - оказалась на удивление ловкой и проворной, да еще и вооруженная серпом! Она махала им так ловко, что у Черного глаза на лоб полезли.
Они с Уром кружились, делая ложные выпады, стараясь обмануть соперника и повергнуть его наземь, и ни один из них не уступал другому – а я как-то уже говорил, что у Ура реакция на порядок выше простого смертного, нет?
Ур зловеще гремел своей чешуей, стараясь напугать противницу и шипел, как змея, тихо и нежно, чуть приоткрыв острые зубы. Дикарка злобно скалилась, подобно собаке, но ни один из них не спешил притронуться к телу соперника. Отчего бы?!
Дикарка с визгом понеслась на Ура, махая своим серпом, и то твстретил её сокрушительным ударом в лицо, отчего она перекувырнулась и молча рухнула в траву.
 «Оттссссеки, отсссссссссссссееки её голову!» - раздалось в моей голове.
Не знаю, мне или Черному адресовались эти слова, но Черный, похоже, тоже их слышал, и среагировал первым. Вжик! – и Айяса, все в том же странном безмолвии, сверкнула на солнце, и скалящаяся голова дикарки покатилась под ноги Ура.
«Пошшшшшшшли! Туда, откуудаа она пришшшшшла!»
Ур глянул на нас совершенно круглыми, как у совы, глазами, переводя дух, и кивнул в сторону кустов – айда! И мы пошли туда.
Оказывается, прямо за этой зеленой стеной располагалось маленькое прозрачное озерко, такое мелкое и чистое, что все камешки на его дне было видно, и дикарка, которая кинулась на нас, очевидно, собиралась там выкупаться, да услышала наш разговор – и рванула драться.
Или она там сторожила, чтобы некто чужой не пришел – но, так или иначе, а купальщицы там еще были.
Ур стал над каменистым обрывом и ткнул в сторону воды рукой – мол, полюбуйтесь!
В озере было много женщин. Они купались, подобно стае диких коров – осторожно бродили в воде, высоко задрав лица и время от времени громко фыркая. Купались они в одежде, во всех своих многочисленных тряпках, которые от воды разбухли и довершали сходство с животными.
Так вот тот самый белесый плесневый пух, что я заприметил на женщинах раньше, в воде распушался, и окутывал хозяйку белой пеленой, как паутиной; распрямляясь в воде, он оказывался куда больше, чем на воздухе, в сухом состоянии, и вскоре, когда в прудок набилось достаточно женщин, вся вода была похожа на скопище глистов, шевелящихся и блестящих на солнце, и сквозь их белесые тела не видно было ни дна, ни камешков, ни тел женщин. К моему горлу подступила тошнота, и мы поспешили убраться от озерка вслед за нашим гидом-Уром, дав себе страшный зарок – не мыться ни в одной луже в деревне этих дикарей! Эта плесень заразна, именно это все время старался нам сказать Ур, и вернутся тогда в Пакефиду два принца, обмотанные глистами с ног до головы!
«Это и есть проявления болезни. Женщины заражены все сплошь».
Мы вышли, наконец, за пределы деревни – об этом нас оповестил Ур, сказав, что женщины, как правило, моются как можно дальше от поселений, а значит, теоретически, нам никто больше не может повстречаться, но интересное только начиналось.
На пути нашем встала странная стена из сплетения зеленых побегов, чем-то напоминающая стены в городе в Системе – та же высота, гладкость и ровное сплошное живое покрытие. Подле неё, довершая сходство, располагались несколько камней, какие-то останки здания, невысокой стены, с приделанными к ней грубыми воротцами из тонких коротких жердей, кое-как связанными меж собой сухими растительными волокнами. Рядом, под зеленой стеной, в теньке, совершенно безмолвно копалась в грязи группа мужчин, сосредоточенно перелопачивая (лопатами!!!) какую-то рухлядь.
По-видимому, Ур никогда не видел ничего подобного, потому что встал, как вкопанный, и удержал Черного, ломящегося вперед. Черный встал; Ур кивнул на людей, самозабвенно предающимся археологическим раскопкам, и пожал плечами – мол, не понимаю, чего это они.
Возможно, он подумал, что эти люди все ж таки наделены каким бы то ни было разумом – или они из другого племени, не такого враждебного? Может, с ними можно говорить – и договориться?
Тем временем я рассматривал то, что с таким рвением перебирают дикари, и понял, что рухлядь – ничто иное, как какие-то детали, пробки, железяки, словом, то, что у некоторых нерачительных хозяев иногда заполняет мастерскую или шкафчик для инструментов. Судя по всему, это были фабричные изделия. Откуда они у дикарей?! Наследство путешественников, таких же недотеп, как мы или Мертвого Города, чьи остова дикие хозяева с любовью и тщанием украшали теперь своими черными лунами?
Но, так или иначе, а ответить на этот вопрос я не могу по сей день.
А меж тем дикари с жутким упоением копались в куче мусора, и, как я заметил, выбирали из неё медные монеты, такие затертые, старые и зеленые, что чеканку было разобрать невозможно. Остальной хлам им был, видимо, не нужен, и они расшвыривали его в разные стороны. В частности, к нашим ногам падали какие-то спицы, проволока и несколько же вытершихся монет – только серебряные и одна золотая. Такая тонкая разборчивость в металлах  еще раз подтверждала мою теорию о том, что зачатки разума (или остатки?) у этих дикарей все же есть.
Утренний улов меди был велик; на расстеленной грязной тряпке возвышался приличная увесистая куча медяков, и дикари, торжественно сцапав тряпку, потащили её к вышеупомянутым воротцам. Заинтересованные, мы двинулись вслед за ними. Они не обратили на нас никакого внимания; видимо, собирание меди не было ни религиозной, ни какой-либо еще важной тайной, и мы беспрепятственно прошли с ними до ужасной вонючей ямы, где копошились сотни тысяч омерзительных червей, очень похожих на опарышей. Но не это было интересно; самое интересное было то, что черви, видимо, питались медью, потому что дикари весьма осторожно опустили свой увесистый узелок в их шевелящуюся, кипящую, отвратительную массу, и черви с довольно мелодичным скрежетом облепили узел, затрещавший по всем швам. После этого дикари преспокойно развернулись и потопали обратно, не обратив на нас своего внимания.
Тем временем припекало; от земли поднимался мокрый жар, какая-то нечисть грызла лицо, забиралась под одежду и зудела нестерпимо, но мы мужественно кутались в пропитанные потом липкие тряпки, потому что одна мысль о том, что за нашу наготу нас могут вожделеть эти заплесневевшие красотки, мы с Черным впадали в дикий ужас, и остервенело зудились, упрямо не заголяясь.
Ур махнул рукой, и мы продолжили наш путь в лес - признаюсь, я уже начал задумываться об обеде, и не прочь был бы снова вернуться в деревню хотя бы затем, чтобы забраться в кладовую дикарей – ведь едят же они когда-нибудь? Но Ур лишь мотнул головой, отрицая всякую возможность мародерства, и мы продолжили наш путь дальше.
Наконец, мы вышли почти к окраине леса; далее тянулась голая земля – кое-где на ней росла чахлая трава, но в основном то тут, то там располагались источники, от которых поднимался пар, и нестерпимо пахло серой. Далее виднелись те самые скалы, о которых упоминал Ур; кажется, мы пришли к месту назначения . Ур вздохнул с облегчением и мотнул головой – нам туда! – и мы двинули к воде.
Однако, далее произошло нечто невообразимое: в подлеске, чуть южнее того места, из которого вылезли мы, раздался чей-то голос. Это была, несомненно, речь, хотя и весьма примитивная, и мы втроем, не сговариваясь, ринулись к первому же мало-мальски глубокому источнику и нырнули в него, пряча головы за неровным краем ямы.
Из лесу вышло пять мужчин. С виду они ничем не отличались от уже известных нам дикарей – те же многочисленные тряпки, намотанные на туловища, и меланхоличные лица, - да только эти меж собой переговаривались, и язык их чем-то напоминал привычный нашему уху говор жителей Мирных Королевств, только с более грубыми оборотами в речи, да с более тяжеловесными фразами. Слышать это было странно и смешно; судя по их речи казалось, что это не пара варваров говорит, а два высокородных лорда из древнейшей древности высокопарно приветствуют друг друга.
Наверное, это были представители более развитого племени, кто знает?
- Сегодня имело место быть кормление в стане, - сказал один из дикарей, и Черный прыснул – так нелепо это звучало. – Стало быть, завтра поимеет место быть заражение, мнится мне.
- Было бы премного прекрасно это, - заметил второй, - изобилие пищи нам обещает заражение, и изобилен будет наш стол различными яствами, и нам не станет такой надобности излишне напрягать свои силы и трудиться, добывая пропитание своим утробам.
Мы втроем переглянусь. Сдается мне, речь шла о червяках, которых давеча покормили медью. Неужели эти, с позволения сказать люди, кушали червей?!
Тем временем мужчины двинулись осторожно вдоль кромки леса. Мы – за ними, перебираясь из одного источника в другой, покуда они не привели нас к некому плетню. Там они свой путь прервали и принялись готовиться к некому действу – точнее, они начали топоры точить, хорошие такие топоры, добротные, с потемневшим рукоятками. За плетнем, высоким и крепким, видимо, содержался некий домашний скот, потому что из-за веточной стены раздавалось чавканье, хруст, визги. Похоже, там были свиньи, а эти, с топорами, пришли напрягать свои силы и трудиться, чтобы добыть пропитание своим утробам. Свиней колоть они пришли, тоесть. Это хорошо; уж что-что, а уж втроем отнять у пятерых мужиков свинью мы сможем… или нет?
Тем временем охотники приготовили свое оружие; видимо, забой скота в этой местности считался делом куда как более почетным и секретным, так как, подойдя ближе к загону, охотники огляделись по сторонам, высматривая – не притаился ли поблизости враг?! Шпион?! Видимо, кроме этих пятерых, никто не смел созерцать сей священный ритуал, так как и калитку за собою они плотно закрыли, чтобы никто (не дай Бог!) не проникнул в загон. Мы замерли.