Без стимула - ни шага

                (Ироническое эссе)

Всплакнув в жилетку Семена, товарища своего, я с грустью в глазах уставился в окно, а там, за окном, осенний ветер гневно терзал тучи и клочьями гнал на запад. Из меня вырвался тяжелый вздох.

Семен, лицо которого расплылось в ухмылке, коротко хохотнул.

- Охи да вздохи – не в помощь…

Его веселость мне показалась в данном случае неуместной, поэтому спешно прервал. Сердясь, спросил:

- Радуешься, что ли?

- Нет, но… Тебе, дружище, надобен хороший стимул.

Я фыркнул.

- Не понял!

- Ты, как и всякий другой русский человек, глубоко поражен национальной болезнью, и избавиться от нее без хорошего стимула не выйдет.

- Что еще за стимул, объясни?

- Как тебе проще сказать… Ну… - Семен, я заметил, снова ухмыльнулся. – Позволь поделиться одним приключением, и ты сразу все поймешь.


- Давай, мели, - сказал я, зная его пристрастие к анекдотам.

- Оказавшись в плену у талибов…

Я знал, что товарищ мой выполнял когда-то так называемый «советский интернациональный долг», поэтому решил слегка подколоть.

- Уж не себя ли имеешь в виду?

- А то! – подтвердил он и, не среагировав на подкол, продолжил. – Бросили в глубокую яму (зинданом они называли), где оказалось еще трое – немец, американец и француз. Короче, получился полный интернационал. На другой день, рано по утру нас выволокли наверх и привели на площадь перед мечетью. Вижу: дело – дрянь. То есть, секир-башка будет. Сам знаешь, какое правосудие у мусульман. Стою рядом с товарищами по судьбе, стою смиренно, будто телок перед кончиной, стою и глазею на оборванных афганцев, окруживших нас. Помирать не хочется, а что сделаешь? Только и остается, что вздыхать. Тут выходит вперед (видимо, вождь племени) плюгавенький такой талиб, а за ним семенит толмач. Вождь, сверкая глазищами, что-то бормотнул по-своему очень короткое, а толмач перевел еще короче: шариатский суд, дескать, решил резать шею неверным. Мы, пряча свою слабость, лишь обменялись взглядами, угодливо демонстрируя христианское смирение: против судьбы, мол, не попрешь. Вождь, ожидавший, что мы падем ему в ноги и запросим пощады, засверкал глазищами пуще прежнего, и буркнул что-то. Толмач говорит: «Вождь, желая быть милосердным, готов напоследок выполнить одно лишь желание».

- Желаю, - говорит американец, - выкурить хорошую гаванскую сигару.

Желание его тотчас же исполнили.

- Хочу, - говорит француз, - нашего шампанского.

Принесли бокал шампанского.

- А мне, - говорит немец, - баночку пивка баварского – свеженького и холодненького.

Исполнили и его желание. Пришел мой черед. Я стою и молчу. Толмач спрашивает:

- Ну, а ты, неверный, чего бы хотел. Может, водочки русской, а?

Я отрицательно мотнул головой.

- Не желаю.

- А что тогда тебе надо?

- Хорошего пинка под зад, - отвечаю я.

Вижу: товарищи по несчастью удивлены, но того больше, прослушав толмача, удивлен вождь. Толмач говорит:

- Шутишь, да? Вождь сердится и велит тебе за то первым сделать секир-башка.

- Воля ваша, - отвечаю я, - но я не шучу.



Толмач перевел мои слова вождю. Вождь, оглядев толпу, поманил пальцем какого-то афганца, плюгавее, чем сам, и показал, что тот должен проделать со мной. Я заупрямился.

- Э, нет, - говорю, - так дело не пойдет. Я что попросил? Хорошего пинка! Этот же… Задницу только погладит. Пусть, - говорю, - выйдет тот, что в заднем ряду: под два метра ростом и косая сажень в плечах. Этот, - говорю, - пожалуй, сможет хорошо исполнить мою последнюю волю.

Привели. Убеждаюсь: редкий по мощи экземпляр среди худосочных талибов. И одобрительно киваю головой. Вождь снова показывает, что тот должен сделать. Бычара заходит сзади и ногой, обутой в тяжелый американский башмак невероятного размера, размахивается. Я снова упрямлюсь.

- Надо, - говорю, - с разбега, - и показываю бычаре.

Бычара, кажется, понял. Отходит подальше, разбегается и со всей силы пинает меня под зад. Вот это удар так удар. Я ору от боли. От удара следует один мой кульбит, другой, третий и я врезаюсь в группу вооруженных талибов. Зверея, падаю. Чувствую, что подо мной один из афганцев. Лежит, лается, причем, по-русски, но автомат из рук не выпускает. Секундное дело и «Калаш» мною вырван. Вскакиваю и короткими очередями начинаю косить талибов. Оставшиеся на ногах – врассыпную. Я же, бросив автомат, даю дёру. Бегу. Оглянувшись, вижу, что товарищи по судьбе, чуть поотстав, следуют моему примеру. Первым меня нагоняет длинноногий американец. Бежит рядом и спрашивает:

- Почему сейчас, а не раньше?



- Ты, братец, - говорю ему, - не знаешь русских людей. Мы, - говорю, - без хорошего пинка под зад, то есть без стимула, и пальцем не пошевелим.

Мне почему-то тоже стало веселее. Хоть и, скорее всего, байка, но, правда: охочи мы лишь лежать, вздыхать да охать.

ЕКАТЕРИНБУРГ,  ноябрь 2010.