Африка. 19. Конец. О пользе езды по встречке

Экспедиция угасала. Все было сделано. Небольшими группами начали отбывать в Союз те, для кого работы больше не было, с жёнами, и жёны некоторых из тех, кому ещё предстояло немного потрудиться. Уехали буровики, Котиковы, Генка. Уехал Эдик Мкртчян (он  входил  в  московскую,  а не  армянскую  группу). Мы все обменялись адресами и намеревались поддерживать отношения и в СССР.

Приходили негры, интересовались, что я намерен сделать со своей машиной. Я пока не мог сказать ничего вразумительного, но про себя решил, что надо сделать всё   возможное, чтобы она снова была на ходу.

Начальники различных направлений нашей комплексной экспедиции заканчивали отчеты, и их надо было переводить. Это стало основной работой последних недель. Я переводил и то, что мне непосредственно приносили, и проверял переводы Лены и Люды, хотя к тому времени они обе давно уже были отличными переводчицами. Работы было много, но она была офисной, упорядоченной. По заведённому кем-то правилу, отчёты сначала письменно переводились на английский, потом переводчик должен был устно, с листа переводить английский перевод на русский, а автор следил, не исказился ли смысл, всё  ли отражено и т.д.

Мне, конечно, достался перевод топографов, в том числе о ЛЭП. Самый большой. Когда я делал обратный устный перевод, Федоров часто крякал, останавливал меня и что-то писал в русском варианте. Наконец он проворчал:
    -У тебя по-английски получилось лучше, чем у меня по-русски. Я тут правлю понемногу: подгоняю под твой перевод.

По вечерам работа с машиной давала неплохую разрядку после дневного умственного напряжения. Часто шли дожди, и температура не успевала подниматься очень высоко. Так что работать можно было. И я, наконец, поставил машину на ноги, то есть на колёса. Если раньше я подумывал о том, чтобы взорвать ее или хотя бы просто бросить, то теперь появились неясные планы продажи. Одно время я обдумывал возможность разыграть ее в лотерею, выпустив штук сто билетов по одному фунту каждый, но меня остановили чисто технические трудности организации такой лотереи, а времени не было. Когда же машина снова заработала, я задумал что-то вроде рекламно-демонстрационной поездки: пусть все видят и прицениваются. Но по-настоящему это было «sentimental journey» (сентиментальное путешествие): мне захотелось посетить места в Буи и поблизости, которые были с чем-то связаны.

Я съездил на створ. Подержался рукой за толстый створовый канат. Посмотрел на ту сторону реки, представил слоновую траву, смятую брюхом нашего джипа, вспомнил удушающую пыль дороги на север. Где-то там вели скрытную жизнь таинственные длинногубые лоби, ждали очередного цыпленка прикормленные крокодилы, прятались под столами орды малярийных комаров… Я понадеялся, что курс каури к монетам уже давно стабилизировался. Спустился вдоль берега до конца расчищенной зоны. Кукурузных полей уже не было, а та аллея, в которой я виделся с Кэтлин, была заполнена стремительной водой. Потом я просто стоял и смотрел по сторонам, зная, что вижу всё это в последний раз: знакомые силуэты, скалы, осыпи, пятна зарослей, обезьяны в кронах деревьев… На обратном пути остановился у скалы, которой когда-то предстояло быть взорванной, порадовался за мёртвое дерево и грифов и вернулся в Буи. Там я прокатился по всем улицам, демонстрируя машину, и пошёл домой. А когда садилось солнце, я вышел на улицу и пошёл той дорогой, которой столько раз ходил к Магги. Вот на этом месте она замечала меня с крылечка и направлялась ко мне. Здесь мы, ускоряя шаги, шли навстречу друг другу, а примерно здесь Магги останавливала меня, упершись ладошкой в грудь, говорила «Ohoye, broni» и радостно смеялась.

Сейчас в пустеющем лагере меня никто не останавливал, никто не смеялся. Смеялся я сам. Мне не было грустно. Мне ещё не было и двадцати четырех лет. Впереди лежала большая часть жизни, полная Магги, то есть жизни радостной и умной, без злобы и стяжательства, жизни у границы захватывающих тайн, за которую мне, быть может, удастся проникнуть. Я медленно бродил в сумерках по пустым улицам, где столько раз бродили мы с Магги. По длинной улице мимо электростанции до тупика Казаряна, где я узнал от неё столько захватывающих вещей. Там я потрогал рукой место, где она любила сидеть, ладошки между колен, глядя на закат. Казалось, камень ещё хранил тепло её симпатичной попки. Потом пошёл по плохо освещённым улицам, где нам были известны все тёмные места, где целовал я её прямо в улыбку и видел близко в её глазах лукавых лунных чёртиков…

А наутро - снова перевод, горы исписанной бумаги, боль в пальцах… Куда-то исчезли Офори и Томсон. Наверное, занимались поисками новых высокооплачиваемых должностей. Давно я не видел Планджа. В лагере начальствовал Асси, хотя делать ему было нечего, помимо ожидания отчетов. Ко мне стали чаще приходить негры по поводу машины. Демонстрация её ходовых возможностей встревожила рынок. Я назначил цену сто фунтов, считая ее справедливой и скромной (за эту цену я её и купил). Но мне предлагали от 40 до 60. Один знакомый в лицо негр откровенно сказал мне, что нет никакой надежды продать ее за сотню. Джозефа Баду в лагере не было, и некому было хитрить в мою пользу. Негр сказал, что может привести человека, который заплатит 70 фунтов, и это абсолютный предел. Мне надоело отвлекаться на машину и я сказал: «Веди!»

Дня через два он явился с покупателем. Пока мы осматривали машину, появился ещё один, пожелавший купить ее за семьдесят. Увидев конкурента, он очень огорчился и предложил восемьдесят. Я сказал, что по правилам торгов обязан отдать машину новому претенденту. Но первые двое отошли, посовещались и предложили 82. Второй отступился. Тут же состоялась передача денег и документов. Мы сходили к начальнику полиции и, по его рекомендации, я написал передаточное письмо, а полицейский заверил мою подпись. Так я расстался со своей первой машиной. В течение двух-трех дней я видел, как новый владелец разъезжал на ней по Буи.

Наконец все отчёты были сданы, без всякой торжественности был подписан на нижнем уровне акт о завершении работ, и настала наша очередь покидать Буи. Я попросил Асси связаться по рации с Тамале и передать Гале Макарчук, когда я буду в Аккре. Ответ пришёл сразу же – наверное, Галка была в офисе: «Приеду обязательно. Жди.» Я пораздавал неграм почти всю одежду, кроме той, что могла понадобиться в Аккре и на пути из Москвы в Ленинград, собрал сувениры, пробковый шлем… Это заполнило меньше половины чемодана. А ещё словари да несколько тетрадок с записями.

Накануне дня отъезда пришел негр, который нашёл мне покупателя на машину, и сказал, что покупатель недоволен и хочет вернуть машину. Я сказал, что сделка уже заключена и официально зафиксирована. Негр начал что-то нести по поводу обнаружившихся скрытых дефектов. Я был уверен, что официально я прав: надо было раньше проверять дефекты, но мне совершенно не хотелось отравлять свои последние дни в Африке всякой ерундой. Тут негр пришел мне на помощь: если я дам ему десять фунтов, он берется убедить покупателя не докучать мне. Я сразу же согласился. Стало быть, я купил машину за 100, а продал за 82 минус 10 фунтов. Не так уж плохо, если учесть, что разница – это моя плата за навыки в автослесарном деле, за работу бок о бок с ребятами, за шуточки и остроты, за престиж автовладельца, и даже, в некотором смысле, за знакомство с Галкой.

Ранним утром следующего дня мы садились в две «импалы». Я сдал ключи от квартиры коменданту и расписался. Больше у меня не было дома в Буи. Квартиру я не вымыл, да этого и не требовалось, а просто подмёл. На полках валялись ненужные обрывки бумаги. В спешке до них не дошли руки. Все были преувеличенно веселы. Я тоже. А в глубине души – ощущение, что я заканчиваю какой-то отрезок жизни непомерной важности. Я не совсем понимал это чувство и успокаивал себя тем, что вся моя дальнейшая жизнь будет такой же интересной, и это я ощущаю ее начало, завершение первого этапа, старта.

Машины двинулись на юг. Неподалёку от Буи увидел на обочине свою бывшую машину с поднятым капотом и трех негров, засунувших под него головы. Прощай, «Натюрморт»! Справа всё дальше и дальше уходила от дороги цепь крутых холмов Банда, силуэт которой я мог бы нарисовать с закрытыми глазами. Поплыли знакомые места. Сколько же с ними было связано за такой, в  общем-то,  короткий срок! Венчи, перекресток на Бамбой, перекресток к «французам», место, где когда-то провели мы с шотландцем бессонную ночь в крохотном лагере дорожников, Кумаси с его садистом-официантом, барабанами и флейтами, Кофоридуа с королевскими пальмами…

В Аккру приехали в сумерки, остановились в «Авениде». За ужином обсуждали планы на завтра. У нас ещё оставались кое-какие бюрократические дела в ГКЭС и посольстве. На следующее  утро была назначена ритуальная встреча с экономическим советником. И впереди – целая неделя безделья в Аккре до самолета!  Я перебирал в памяти всё, что должен буду сделать, кому что отдать… И вдруг по спине прошёл холодок: я ясно увидел на полке в оставленной буинской квартире клочок бумаги, похожий на квитанцию из часовой мастерской – открепительно-прикрепительный талон спортивного общества (то есть комсомола)! Я кинулся к себе в номер, перерыл всё в чемодане – нет!  Вернулся в ресторан и рассказал о случившемся моим товарищам. Комсомолкой была еще переводчица Люда, но она и Лена уехали из Буи дня за три до меня, и где ее сейчас найти, чтобы как-то обсудить ситуацию, я не знал. Сидоров, Ассельроде, Федоров и другие молча смотрели на меня. Мне грозили долгие, глупые, лицемерные неприятности, в которых будет фигурировать и доминировать Крысиная Морда. И я сказал:
    -Возвращаюсь в Буи. Прикройте меня завтра как-нибудь в ГКЭС. Скажите, что у меня хоть понос.

Под общее молчание я покинул ресторан, вышел на тёмную улицу, поднял руку и остановил первый же мамми-лорри, идущий на север. Мамми с готовностью потеснились и освободили для меня место. Под навесом тускло горела одна лампочка. На полу барахтались связанные куры. Я сидел стиснутым между двух теплых и мягких мамми, которые согревали меня на прохладном ветерке. После долгой дороги и волнений я жутко устал и стал засыпать. При этом я куда-то падал, и меня подхватывали и выравнивали соседки, что-то заботливо говоря. Но я всё-таки уснул и спал, не падая. Когда часа через два я проснулся, то нашёл этому объяснение: я спал на необъятной груди моей соседки справа, которая боялась пошевелиться, чтобы меня не потревожить. Я был ей очень благодарен. Предложил преклонить голову на мое тощее плечо, но мамми со смехом отказалась. И действительно, у неё было такое широкое основание, что она не боялась падения даже во сне.

Мы ехали и ехали. Громко гудел мотор старенького «Бедфорда». И мне вспомнилась другая ночная поездка, когда у меня на груди спала Магги. Как же давно это было!  До Кумаси доехали, ещё не было полуночи. Я сразу же пересел на другой мамми-лорри, идущий в Венчи. Что делать потом, я не знал. Где-то в Венчи жили геологи, и я надеялся на их помощь. Кто-то дал мне завтрашнюю кумасинскую газету, и я читал её, пока мог держать глаза открытыми. В Венчи приехали рано утром, когда с улиц ещё не сошел ночной туман. Я так устал, что не мог сообразить, сколько времени я уже в дороге и какой сегодня день недели. Работают ли сегодня геологи? И где они живут? Я пошел в общем направлении на ту часть городка, где дома были получше: геологи должны были обитать где-то там. От усталости я не мог идти по прямой. Точнее, мог, но это требовало бы дополнительных усилий, и я решил: лучше зигзагами, но чтобы во мне отдыхало как можно больше деталей. Мне повезло. Минут через пятнадцать я увидел двух аброфо, идущих мне навстречу. Увидев, как я иду, они осторожно замедлили шаги, и я пошел прямо (условно прямо) к ним. Я их не знал, а они меня откуда-то знали.
    -Привет. Как ты здесь очутился?
Я рассказал. Они молча переглянулись.
    -А с тобой все в порядке?
    -Вроде бы да.
    -Только здесь не совсем, - один из геологов постучал себе пальцем по голове.
    -А в чем дело?
Они очень внятно, как бы опасаясь, что до меня не дойдет, рассказали, что «спортивный талон» отдаешь в посольстве сразу же, как только приезжаешь, и нет абсолютно никаких сомнений, что и я сделал то же самое. А если бы по каким-то причинам я его не сдал, меня бы уже сто раз нашли и напомнили. Так что возвращаться в Буи мне не было смысла. Было радостно, но из-за общего отупения я по-настоящему обрадоваться не смог.
    -Так что ты собираешься делать?
    -Еду обратно в Аккру.
    -У нас прямо сейчас туда идет машина. Если там есть место, можно попробовать тебя отправить.

Мы пришли в их гараж. Там уже стоял готовый к путешествию джип. Помимо шофера-ганца ехали только два геолога,  и один из них – начальник венчинской группы, который когда-то жил в Буи с Ванькинпапой. Мы неплохо друг друга знали, и вопрос сразу же был решен. Шофер положил в кузов одеяло. Я сложил его в несколько раз для мягкости и завалился на длинное сидение вдоль борта. Я проспал почти до Аккры. Только в Кумаси пообедал. И ни разу не свалился на пол. В «Авениду» приехал слегка отдохнувшим, принял душ и сразу пошел в ресторан. Навстречу попались наши. Они окружили меня и стали расспрашивать. Я рассказал, как всё было. Ассельроде задумчиво сказал:
    -А у тебя действительно понос. Только в голове. Завтра утром у тебя встреча с советником. Лечись.

Утром за нами прибыли те же две «импалы», на которых мы приехали из Буи. Их закрепили за нами на время рабочих часов. У наших были какие-то приятные дела в бухгалтерии. У советника они уже побывали, а мне встреча еще предстояла. Формальность. Просто таков был порядок, но я почему-то немного волновался. Попросил секретаря, молодого парня, доложить советнику, что к нему еще один посетитель из буинской экспедиции. Тот сообщил это по внутреннему телефону и показал, куда войти. В большом офисе сидел и что-то писал мужик с густой седой шевелюрой. На нем была ослепительно белая рубашка с короткими рукавами. Глубоко расстегнутый ворот открывал загорелый рельефный торс. Такой загар в наших местах встречался только у тех, кто постоянно работал в буше. Можно было десять раз сгореть синим пламенем, пока приобретешь что-нибудь подобное. И вообще, все чиновники носили галстуки, а этот – нет. Авторучка в его мощной руке выглядела жалкой щепкой. «Ни фига себе чиновничек», - подумал я. Он поднял глаза и без интереса произнес:
    -Я вас слушаю.
Я представился. Выражение его лица сразу изменилось. Он откинулся на спинку кресла, развернув широкие плечи, и уставился на меня со смесью удивления и отвращения. (По крайней мере, так мне тогда мне показалось.)
    -Так вот кто это – Максюта!
Во мне что-то оборвалось. Господи, мне дадут унести отсюда ноги?! Неужели сейчас опять выплывет та старая бадяга? Вроде бы уже всё забылось, утряслось… Так он смотрел на меня секунд десять. Десять долгих секунд интенсивного дискомфорта и тоски, а потом вдруг спросил:
    -Машина нужна?
    -Н-нет, - не совсем уверенно ответил я, - я уже выписал «москвич».
    -Да я не об этом! На вечер машина нужна? До самолета еще пять дней. Развлечься вечером…  Одичал, наверное, в своем Буи.

Не дожидаясь ответа, он поднял трубку и сказал секретарю:
    -Сейчас к тебе подойдет Максюта… такой… с бородой. В его распоряжение выдели машину – на каждый вечер до отлёта. Там во дворе должен быть (он назвал ганское имя). Сходите к нему прямо сейчас и договоритесь, куда и когда. Свободен, - сказал он мне.

Меня сразу же встретил секретарь и громким формальным голосом сообщил то, что я уже слышал в кабинете советника. В нескольких шагах стояли наши и недоверчиво слушали.
    -Сейчас мы с вами пройдем к машине, - сказал секретарь и отвлекся, отвечая на телефонный звонок.
    -Покатаемся теперь! – сказал Сидоров.
    -Фигушки, - сказал я, - на дневное время у нас есть «импалы», а вечером вам надо будет спать.

Все состроили возмущенные лица, а Виталий Карлович уже собрался было убить меня ехидной репликой, как вдруг в комнату впорхнула вся светящаяся Галка. Увидев немую сцену, спросила:
    -А что это у вас тут? Здравствуйте…

Ассельроде уже открыл было рот, но его перебил Фёдоров, взявший за обыкновение таять в присутствии Галки:
    -Виталий, тебе что, не ясно? - спросил он, переводя взгляд с неё на меня и обратно.
    -Аааа, эээ, хе-хе-хе, - сказал Ассельроде и улыбнулся Галке.

Машина, которую мне отвёл секретарь, оказалась неновым «фордом-таунусом», но мы с Галкой были очень рады. Шофёр должен был обслуживать нас бесплатно, но я сразу пообещал ему по фунту за вечер, и он откликнулся на это с большим энтузиазмом. Галка первым делом полюбопытствовала, с какой это радости советник сделал мне такой подарок.
    -Я могу только догадываться, да ещё Новикова мне очень прозрачно намекала… А советника я первый раз вижу.

Я рассказал ей о той давней гонке по полосе встречного движения, о том, как осерчал на меня новый советник, да так сильно, что не cмог перенести…
    -Так это был ты? Я слышала какие-то разговоры, что его ограбили в пути или пытались ограбить, или он подумал, что его пытаются ограбить… Наверняка дело в этом. А знаешь, наш советник очень порядочный человек. И ему трудно из-за этого.
    -Ты его знаешь?
    -Я даже с ним работала.

Потекли мои последние деньки в Африке. Я продолжал переводить, но уже в магазинах, которые посещали наши ребята. Сам я почти ничего не покупал. Не знал толком, что мне нужно, хотя денег было довольно много. Купил Теду набор галстуков, как он просил. Купил приличное количество книг карманного формата, но меньше, чем хотелось: опасался, что таможенники их отберут. Каждый день купались на Лабади-Бич.

Галка была в Аккре в командировке и днем была занята, зато вечера проводили вместе. Она вела какие-то трудные переговоры и очень уставала. Мне это состояние было прекрасно знакомо. Однажды я приехал к ней в «Интерконтиненталь», но в номере не застал. Коридорный сказал мне, что в таком-то номере идет важное мероприятие, и она там.  Вход туда был из холла. Я уселся и стал ждать. За дверью слышались голоса. Часто говорили на повышенных тонах. Наконец голоса смолкли, и через несколько минут вышла вся измотанная Галка. Мы пошли в сторону ее номера. Вдруг она остановилась, привалилась спиной к стене и, глядя куда-то в пространство, выдохнула:
    -Оййй!…
Потом сползла по стенке, присела на корточки и закрыла лицо руками.
    -Что с тобой?
    -Ничего. Я сейчас…
Она посидела так несколько минут, потом сказала:
    -Дай руку.
Она резко поднялась, и мы пошли к ней.
    -Посиди немного. Сейчас всё будет в порядке.
Она ушла в душ, а через полчаса вышла свеженькая, душистая, улыбающаяся. Я и раньше слышал о ее работе, а теперь и видел, как работает эта Галка Тратата. Я поражался ее выносливости и мужеству.

А по вечерам мы обычно выезжали куда-нибудь в прохладный парк, бродили там, отдыхая после дневной духоты, потом шли в кондиционированные ночные клубы, слушали музыку, танцевали. Ходили на концерт некой Беттины Борг, одной из крупнейших европейских звезд, как гласили афиши. Я думаю, это было большим преувеличением ее талантов. Послушали оркестр кубинцев под руководством создателя танца «ча-ча-ча». Это было хорошо.  Но каждый вечер я возвращался к разговорам о нашей дальнейшей судьбе и не получал однозначных ответов. Я избегал прямых вопросов: в них всегда насилие, а я хотел, чтобы мы соединились полностью сознательно и добровольно. Я не считал разницу в возрасте существенным препятствием. Общность интересов, стиля жизни были такими, что мы просто обязаны были быть вместе. А Галка была то веселой и смешливой, то грустной, но всегда ласковой.

Однажды днем, разгуливая с нашими по магазинам, я купил колечко для нее. Золотое в основном, оно переходило в платину возле камнедержателя, а в центре – маленький бриллиант. Это были любимые цвета Галки. Вечером на заднем сидении машины, я сказал, что у меня есть для неё подарок:
    -Протяни руку!
Она осторожно протянула руку.
    -А что там?
    -Колечко.
Она резко отдернула и спрятала руку.
    -Не бойся, не обручальное.
Она снова осторожно вытянула руку с растопыренными пальцами, и я надел колечко. Она с любопытством его разглядывала. Ей понравилось. А мне было не очень весело.

Наконец пришел последний день. Я предупредил наших, что приеду в аэропорт на «своей» машине. Самолет уходил поздно ночью, и мы с Галкой решили провести последний вечер в ночном клубе. Потом – в «Авениду» за уже собранным чемоданом и – в аэропорт. Разговор у нас не клеился, хотя мы оба старались быть весёлыми. Почти всё время танцевали, и Галка прятала лицо у меня на груди. Так действительно было легче, и мы старались не отрываться друг от друга. Хорошо, что музыка звучала почти непрерывно. Мы уже договорились, что до ноября обменяемся письмами, а в ноябре я приеду в Москву и встречу ее из Ганы. Я всё время говорил и вёл себя так, будто у нас уже всё решено. Я в это верил.

Наконец стрелки на часах показали: нам пора. Вышли. Машины не было. Обошли всю стоянку – нет. Может быть, он уехал куда-то подхалтурить, но это было крайне маловероятно: он знал, что сегодня везёт нас к самолету. Подождали ещё минут двадцать, надеясь, что он вот-вот подлетит. Никого. Мы поймали такси и помчались в «Авениду». Там я схватил чемодан и - обратно в такси. Наши уже давно уехали. Судя по времени, в аэропорту уже давно шла регистрация. Мы полетели через ночь в аэропорт. А это было неблизко. Галка всю дорогу молчала и смотрела вперед. Я тоже молчал и смотрел на ее профиль. Мы держались за руки, и она иногда покалывала мою ладонь ноготками.
 
Площадь перед аэропортом была почти пустынной. Я ринулся к контрольному турникету. Пассажиров уже не было. У турникета болтали двое ганцев. Они с удивлением уставились на нас. Я спросил о московском самолёте. Он ещё не улетел, но посадка уже закончилась. У меня проверили билет и паспорт. Один из ганцев поднял трубку и сообщил на самолёт, что есть ещё один пассажир, выслушал ответ и махнул мне: проходи, и показал, где находится самолет. Галка всё это время молча стояла в двух шагах от меня. Я поцеловал её, прошёл через турникет и дальше через большие ворота на тёмное поле. Я всё время оглядывался, ждал, что Галка помашет мне рукой, но она стояла совершенно неподвижно и смотрела мне вслед. «Ну что же ты смотришь? – думал я, - ну, помаши мне, пошли воздушный поцелуй, у нас ещё всё впереди! А разве плохо нам было вдвоем? Вспомни «Коконат-гроув»! Что же ты, Галка?!» А она все стояла неподвижным золотым столбиком в свете мощных ламп в помещении аэропорта… Я понял, что она уже меня не видит, но в душе поднималось тревожное недоумение.

Вокруг была непроглядная тьма.
 
А ты, Гана, почему молчишь? Ты же знаешь, я любил тебя. Я узнал с тобой столько радости и ненависти, любви и боли,  ну подай хоть ты какой-нибудь знак! Пусть – прожектор в небо, пусть гриф хлопнет крыльями во сне, пусть прилетит откуда-нибудь обрывок песни пьяного негра… Но молчала Гана, будто исчезла, растворилась в космосе. И я вдруг подумал, что, может быть, весь мир исчез, и только я один ещё бреду с полупустым чемоданом без времени и  пространства, сам не зная, куда. Но впереди во влажной ночной дымке я различил смутные бортовые огни самолёта. «На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь!» И я пошёл на эти далёкие огоньки. С каждым шагом они становились всё ясней и ясней. А больше вокруг ничего не было.
www.youtube.com/watch?v=cU48gIPq490


                ПРОДОЛЖЕНИЕ   СЛЕДУЕТ