Вначале была Африка. 12. Магги

Однажды в мае под вечер я решил сделать Томсону приятное - пошёл к нему ужинать - и ещё издали увидел на площади перед Общественным Центром целую толпу молодых девчонок в школьной сине-белой форме. У ганцев такие девичьи стайки называются «чикен суп». Мне это название нравилось из-за внешнего сходства. Тощие шейки, костлявые плечики, угловатые коленки, тонкие руки и непрерывное бурление – всё это напоминало кипящий суп из дистрофических цыплят, которых в России называли «синяя птица». Но по действиям этот «суп» скорее напоминал рой пчёл или ос, от которого следовало держаться подальше, если не хочешь, чтобы тебя затюкали, захихикали, высмеяли и вызвали на глупые оправдания неведомо в чём. «Наверное, экскурсия, - подумал я, - тоже на ужин».

Я благоразумно заранее плавно изменил свою траекторию, чтобы эти чертенята не поняли, что я от них шарахнулся, и якобы с самого начала хотел идти именно таким путём. В то же время траектория не должна была быть подозрительно кривой – ведь ровное место! В итоге пришлось пройти от них метрах в двадцати, глядя при этом то под ноги, то на небо, то налево, то… направо, то есть на этот «чикен суп». Конечно, мне досталось. Они щебетали на английском и ашанти, строили глазки, корчили рожи, что-то выкрикивали, изображали бороду, прятались за спины друг друга и весело хохотали. Обращала на себя внимание одна девушка – явно старше всех, наверное, учительница, хотя и одетая почему-то как школьница. Она стояла чуть поодаль, открыто смотрела на меня и слегка улыбалась. Я скромно отвёл глаза, хотя тут же себя ругнул: чего это я?

Поднялся на террасу и снова оглянулся. «Чикен суп» уже нашёл себе новую жертву, а та девушка всё смотрела, как мне показалось, в мою сторону. Она была темнокожей, с великолепной фигурой. Лица с такого расстояния  я толком не разглядел. В это время зазвонил звонок, извещая, что кушать подано. Люди, выпивавшие на террасе за столиками, встали и начали просачиваться через двери внутрь. Девчонки всей стайкой тоже потянулись в помещение. Когда они пересекали террасу, один из сидевших там ганцев встал и направился к ним. Это был Барт Пландж. Вдруг из стайки выбралась та самая девушка и быстрым шагом пошла навстречу Планджу. Они только что не бросились друг к другу в объятия, взялись за руки и оживленно заговорили. Барта я видел со спины, а девушка стояла лицом ко мне, радостно улыбалась и чуть не приплясывала от возбуждения. Вот тут-то я и разглядел её лицо. Оно было просто поразительным. Вполне африканские черты: довольно широкие крылья ноздрей чуть приплюснутого носа, огромные, широко посаженные глаза, полные, прекрасной формы губы, изысканный овал лица… Ничего европейского – но до чего здорово!
 
Видимо, нервы у меня уже были слегка натянуты после всех этих мелких событий последних минут, а когда я разглядел её, сердце в груди тяжело забилось. Я смутно почувствовал возможность каких-то серьёзных событий, хотя и совершенно не понимал, каких. Да мало ли красивых негритянок я видел? Какого чёрта! Тут девушка увидела меня за спиной Планджа, выглянула из-за него, как из-за угла, и в упор улыбнулась мне. Пландж повернулся, тоже увидел меня и, усмехнувшись, сказал: «Ага, уже познакомились!» Я, совершенно ошарашенный, тупо поклонился им обоим кивком головы и молча прошмыгнул внутрь зала, а за спиной услышал голос Планджа: «Ладно, дочка, пошли поедим».

За ужином мы -  русские холостяки – сидели на обычном месте за крайним в ряду столом. Для девчонок установили несколько новых столов в противоположном конце зала у бара, где стояли аудиоколонки. Когда ужин закончился, их столы быстро унесли, чтобы освободить место для танцев, а мы за своим столом продолжали сидеть и неторопливо беседовать. Мимо прошёл Асси, похоже, в хорошем настроении. Я остановил его и спросил:
    -Что, к мистеру Планджу приехала дочь?
    -Да. Магги. Вы уже встречались?
    -Виделись, - невнятно ответил я, – а она что, учительница?
    -Нет, почему? Школьница. Перешла в последний класс. 
    -Но разве она не старше их всех? – я кивнул в сторону девчонок. Асси замялся, но, видимо, решив, что от ответа не отвертеться, коротко сказал:
    -Она в детстве сильно болела и шла в школе с отставанием на несколько лет.
    -Ну а сейчас как она?         
    -О, всё в порядке. Давно уже! – и пошёл дальше.
 
Я видел, как девчонки расселись вдоль стен на стульях и притихли. Начались танцы. Первыми, как всегда, вышли ганские начальники среднего звена с жёнами, и постепенно площадка заполнилась парами. Русские сидели, не обращая внимания на танцующих: здесь такое каждый вечер. Захотим – потанцуем. А я рассеянно смотрел на толпу. Вдруг снова увидел ту же поразительную фигурку в сине-белой форме: Магги! Кто-то её уже пригласил. Я дождался конца танца, пропустил несколько мгновений и быстро двинулся к Магги. Она издали увидела меня, встала и твердым шагом пошла мне навстречу. Мы встретились почти в центре пустой площадки. Она сказала: «Ohoye, Val!» Я сказал: «Ohoye, Maggie». И мы начали танцевать раньше, чем зазвучала музыка. Заиграли хайлайф, который танцуется на расстоянии, «бесконтактным способом». Но я взял Магги за талию обеими руками, а она положила руки мне на плечи, и мы медленно двинулись сквозь толпу, не обращая на неё внимания. Вокруг мелькали чёрные и белые понимающие лица мужчин, ехидные рожицы школьниц, а мы всё танцевали и танцевали, не замечая промежутков между танцами.

Магги на каблучках доставала мне примерно до переносицы, так что когда она бросала на меня взгляд, она даже не поднимала голову. Её африканские кучеряшки были распрямлены и зачёсаны назад, образовав что-то вроде огромной пушистой капли, перехваченной ярко-голубой атласной лентой. В ушах – золотые серьги явно европейской, тонкой работы, но африканского дизайна. Шея была перехвачена похожим на браслет ожерельем из белых перламутровых гемм. Мы танцевали то на расстоянии вытянутых рук, и тогда я иногда чувствовал легкое прикосновение ее пальцев там, где кончались волосы и начиналась шея, то совсем близко, и ее волосы щекотали мне лицо.
 
Я не мог оторвать взгляд от её лица. Оно было совсем юным. Ни одной морщинки, ни одного изъяна. Но вот глаза… Трудно было поверить, что они принадлежали девчонке, прожившей на свете лет двадцать. Казалось, она могла творить с ними всё, что ей заблагорассудится. То пускала в них прыгать весёлых чертенят, то была в них какая-то непонятная грусть, то бросала она исподлобья на меня такой взгляд, полный неописуемого кокетства, может быть, даже не замечая этого, что у меня холодела спина и становились мягкими ноги…

Глаза у нее были цвета чёрного шоколада, зрачки почти не различались – казалось, можно было бы любоваться только прекрасной их формой, но… Настенные плафоны утомляли зрение, от них некуда было скрыться,  и я пытался дать глазам  отдых на тёмном лице Магги. Почти случайно мы встретились взглядами, и вдруг я ощутил в её глазах какую-то невероятную, затягивающую глубину. От неожиданности у меня перехватило дыхание: впечатление было таким, будто я оказался ночью на крохотном высоком балконе без перил. Я судорожно вцепился в ее талию и отвёл глаза. Когда шок прошел, я почувствовал, что усталость и раздражение глаз совершенно исчезли. Заметил, что Магги искоса, раскачиваясь в такт музыке, наблюдает за мной с лукавой улыбкой.
    -Что это за фокусы? – спросил я. – Ты что – колдунья?
    -Я  африканка, - ответила она. И столько серьезности, смысла и достоинства было в этих словах, что во мне снова шевельнулось чувство, будто я прикоснулся к чему-то на  самом краю бездонной пропасти. Её слова пульсировали у меня в мозгу, и если бы она сказала: «Я – Африка», в тот момент я бы поверил ей безоговорочно.
 
Время шло. Мы всё танцевали. Постепенно спадало эмоциональное напряжение, появились мысли, и я стал замечать окружающее. Мы вышли на террасу передохнуть. Обычно ярко освещённая площадь была темна. Не было света и на террасе: наверное, экономили энергию. Были освещены только дальние улицы у жилых домиков. Мы стояли и смотрели на тёмное небо, на опрокинутую навзничь молодую луну и лениво переговаривались о каких-то пустяках. Не было ни желания, ни необходимости выкладываться и острить, как это обычно бывает при первом знакомстве.

    -Магги, откуда ты знала, как меня зовут?           
    -Папа рассказывал.
Мне стало лестно.
    -А как ты узнала, что я – это я?
    -АбоджисЕ бронИ! (белый бородач) – пропела Магги с интонацией кумасинской торговки огурцами. Вот как всё было просто.

Вдруг ярко вспыхнули мощные лампы, освещавшие площадь. Из темноты выехал и остановился автобус, а из помещения, галдя и попискивая, начал вываливаться «чикен суп». «Сейчас Магги уедет», - оборвалось во мне что-то. Но она сказала: «Я остаюсь здесь на каникулы у папы».
 
Девчонки копошились у борта автобуса, не замечая нас в глубокой тени террасы. Магги подошла к самому её краю, куда доставал свет ламп. Девчонки запрыгали и заорали: «Магги! Магги!» Потом пошептались, быстро, как старательные новобранцы, выстроились вдоль борта автобуса лицом к террасе и несколько раз хором прокричали какую-то речёвку. Магги рассмеялась, погрозила кулаком и крикнула в ритме той же речёвки: «Get away and never meet me!» (Уматывайте и больше мне не попадайтесь!) Девчонки, толкаясь и щебеча, полезли в автобус.

Вышел сам Офори, ещё кто-то из начальства, молодые ребята, которые танцевали с девчонками, и после короткого прощания автобус уехал. Люди вернулись в помещение, свет погас, и мы остались в темноте, в которой полностью растворилась Магги. Только чуть поблескивали белки её глаз.
     -Что, потерял меня? – спросила она. – Вот я, здесь.

И она положила мне на грудь ладонь. Теперь в темноте блеснула ещё и её улыбка. Я тут же вцепился в ее ладонь, прижал к себе и не отпускал. Ладонь была маленькой, гладкой и прохладной.
    -У тебя сильно бьётся сердце. Волнуешься? Не надо. Не волнуйся, у нас всё в порядке.
 
Я вспомнил, как пару часов назад Магги шла мне навстречу через ярко освещённую площадку, и подумал, что мы летим на сближение на огромной скорости, как два поезда по одной колее, и неизвестно, что будет, когда мы встретимся. Но Магги сказала «У нас всё в порядке» - не у неё, не у меня. Может быть, мы уже сшиблись, и перепутались в грянувшем взрыве наши атомы, молекулы, фотоны и что там есть ещё, и теперь мы живем в этом взрыве, и нам предстоит заново опознавать явления и вещи бывшего знакомого мира…
 
Мы долго гуляли по лагерю, по тёмным и освещённым улицам, то  держась за руки, то расходясь подальше, чтобы рассмотреть друг друга со стороны. Вокруг стрекотала саванна, а из бессонного «негритянского квартала»  доносились обрывки музыки. Я проводил Магги домой. На крыльце её поджидал серьёзный Барт. Он не сказал ни слова упрёка, и я поблагодарил его за то, что он не беспокоился о Магги.
    -Как здесь хорошо, папка! - услышал я слова Магги, когда они входили в дом.
 
Мы не договаривались о следующей встрече. Мы были вместе и знали, что никуда нам теперь друг от друга не деться. На следующее утро, в воскресенье, я встал очень поздно. Проспал бы и дольше, но начала  мешать жара. Мне не удавалось уснуть почти всю ночь, сказывалось возбуждение предыдущего вечера. Позавтракал тем, что нашел в холодильнике, и приготовился блаженно лентяйничать – читать, слушать радио. Работать с машиной было уже поздно. Слишком жарко. Но мне что-то дома не сиделось. Чувствовались какие-то изменения, непонятно где. Я стал наблюдать за собой, как за насекомым в банке, и обнаружил, что во мне продолжается какая-то вибрация, источник которой я без труда определил. И ещё – появился некий постоянный эмоциональный фон, а именно радость.
  
Зашёл к Генке, поболтали. Он вообще был человеком, сильно сексуально озабоченным, начал выпытывать, что да как там у меня с той девушкой и кто она. Я рассказал, что счёл нужным, а когда его вопросы стали слишком назойливыми, твердо его оборвал и посоветовал к некоторым темам, касающимся Магги, не приближаться и на пушечный выстрел. Генка удивился, сказал, что не знал, как это для меня важно, и обещал быть осторожным.
 
Сходили пообедать в Центр. По дороге я увидел, что у квартиры Планджей стоят несколько машин, кучкуются какие-то женщины. Наверняка, понаехали родственники увидеться с Магги. Эти африканцы нашли бы родственников даже в чукотской деревне. На обратном пути издали увидел Магги среди тех же, а может быть, и других, женщин. Она тоже меня заметила и помахала рукой, подняв ее ладонью вперед чуть выше пояса. Этот жест показался мне очень дружелюбным и каким-то интимным. Значит, всё вчерашнее мне не приснилось. Значит, появилась в лагере в нескольких сотнях метров от моего дома девушка, которая мне безумно нравилась и, что самое чудесное, я ей, вроде бы, нравился тоже. До позднего вечера доносились обрывки музыки, наверное, от Планджей. Меня не интересовало, с кем танцевала Магги. Я был абсолютно спокоен. Но ночью опять спал плохо. В общем так: один жираф влюбился в антилопу.

Работы на ЛЭП лихорадило, и в этот период я проводил в Буи гораздо больше времени, чем на трассе, работая, в основном, в районе створа. Однажды, примерно через неделю после нашего знакомства, я не пошёл вечером к Магги. Расставаясь, мы почти никогда не договаривались о следующей встрече. Наши отношения были стабильны, спокойны, взаимопонимание было полным, и я нисколько не опасался, что она обидится. Мне надо было лечь пораньше и попытаться уснуть, так как в четыре часа утра отходил автобус в Кумаси за покупками. Это был регулярный ежемесячный рейс, предназначенный, в основном, для наших семейных, но могли ехать и холостяки, и женщины из семей ганского начальства. Впрочем, негритянки ездили нечасто, так как имели машины.
 
В такие поездки всегда командировали переводчиков, по возможности, больше одного. Для переводчиков это было сочетание приятного разнообразия с обычной работой. В самом начале экспедиции ребята наелись кошачьих консервов и лишь потом попросили перевести, что же написано на банках.  У наших было навязчивое желание покупать изделия из чистой шерсти (pure wool) и чистого хлопка (pure cotton). Слова wool и cotton они знали, но слово  pure (чистый) трактовали как «пюре», то есть вроде бы какую-то смесь неизвестно с чем, и от покупки именно этих товаров воздерживались. Чтобы избежать такого рода недоразумений и нужны были переводчики в поездках за покупками. В начале этих шоп-туров переводчики распределяли между собой их участников и помогали им, а потом уже занимались собственными делами. Я, например, любил посещать книжные магазины и недорогой ресторан «Фламинго» с местной кухней. Захаживал я и к старику Ваххабу. Правда, он больше не угощал, как тогда, когда мы с Бжезинским избрали его главным поставщиком моей столовой, но сохранил ко мне бескорыстно дружеские чувства, а это тоже было приятно. В общем, в Кумаси я ездил охотно, хотя эта вылазка обычно была очень утомительной: выезжали, не выспавшись, а возвращались чуть ли не через сутки.
 
И вот, продрав глаза и наскоро перекусив, я поплелся по ночной прохладе к обычному месту посадки в автобус. Его мотор работал. Внутри светили плафоны, но ярче плафонов светилась улыбка Магги, которая сидела с какой-то женщиной на одном из задних сидений. С меня сразу же слетел сон, и всё внутри запело от предвкушения прекрасной поездки .
    -Ohoye, Val!
    -Ohoye, Магги!
И я поспешно застолбил место прямо позади неё. Постепенно подтягивались наши. Они сразу обращали внимание на Магги – и мужчины, и женщины – улыбались ей, здоровались на ашанти. Похоже, с них тоже сразу же слетала сонливость: посыпались шуточки, смех, весёлые препирательства. Выехали почти вовремя. Возбуждение отъезда улеглось. За окнами была ещё ночь, дорога дальняя, и люди начали кто как мог устраиваться, чтобы подремать и сэкономить силы для предстоящего марафона по магазинам.

Магги сказала, что едет не столько за покупками, сколько навестить какую-то родственницу – по делу. Её место было впереди меня, и разговаривала она, взобравшись с ногами на сидение и повернувшись назад, в мою сторону. Она сидела ко мне правым боком, опираясь на спинку локтем левой руки. Эта необычная, перекрученная поза подчёркивала достоинства её фигурки: тонкая сильная талия, высокая грудь, прекрасная линия плеч и шеи… Я нагло, в упор любовался ею. Она это видела, но нисколько не возражала и не делала вид, что смущена. Жаль только, что было довольно темно. Короткий разговор закончился, но она не торопилась вернуться в нормальную позу, а ещё посидела так, давая мне возможность полюбоваться ею несколько лишних минут. При свете фар встречной машины я увидел, что она чуть улыбается и смотрит на меня с таким выражением, что мне захотелось прыгать и петь. Наконец она сказала: «Шоу окончено. Спи», - и с коротким, тихим смешком отвернулась.

Тётка рядом с ней уже давно клевала носом. Магги осторожно положила голову к ней на плечо и надолго угомонилась. Я тоже время от времени отключался на несколько минут, а просыпаясь, видел перед собой копну антрацитно поблескивающих волос и боролся с желанием запустить в них руки. Я думал, какие драматические перепады бывают в жизни. Ещё десяток дней тому назад я понятия не имел о существовании вот этой девчонки, которая сидит сейчас ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, и которая стремительно становится для меня центром вселенной, самым дорогим существом в мире. Я прекрасно знал, что такое влюблённость. Но для того, что я чувствовал к Магги, в моём словаре ещё не было слова.
 
В Кумаси приехали около полудня. Припарковались в самом центре на площади перед магазином «Кингзвей» - крупнейшим в городе. Неподалеку располагались и другие притягательные магазины: «Гламур», «Джи-Ти-Си», «Гэлант»… Это было элитное место для торговли. Вдоль стен сидели мамми, торгующие фруктами, с товаром в тазах и на циновках. Все чистенькие, принаряженные, не нахальные: нерях и слишком активных полицейские отсюда гоняли – дубинкой по заду! Не знаю, приезжали ли сюда итальянцы или, допустим, шведы, и на каком языке тогда говорила площадь, но когда приезжал русский автобус, над площадью звенел наш великий могучий: «Агульси! Ябляка! Давай-давай! Купи-купи! КабаськИ! Анананаси! Дёсиво!..» Строгие полицейские не спеша прохаживались туда-сюда, пряча в тени пробковых шлемов гордость за лингвистические достижения своих соотечественниц.

Мне нравились полисмены с Центральной площади. В них ещё чувствовалась британская выучка: эффективность, непреклонность, вежливость… Я угощал их сигаретами, и они приостанавливали на несколько минут своё  патрулирование, чтобы услышать, не попрошу ли я чего-нибудь взамен, и становились ещё вежливее и внимательнее, видя, что мне от  них ничего не надо. «Спасибо, сэр. Конечно, сэр. Да, сэр. Удачи, сэр!»

Начиналась обычная работа. Несколько семей прикрепились ко мне, и мы пошли по «Кингзвею». Мне полагалось знать, где какие отделы, хотя наши женщины и сами их очень скоро изучили. Пару раз видел в магазине Магги. Она равнодушно бродила по отделам и явно тянула время: для родственницы было слишком рано, да и снаружи жара.
 
Перед тем, как совершить бросок в следующий магазин, мы собрались на улице в тени и пили холодное шоколадное молоко из пакетиков. Из магазина быстро вышла Магги: видимо, замешкалась и теперь торопилась. Проходя мимо меня, она сказала: «Всё. Пошла. Может быть, будет кое-что интересное»,- и начала переходить через улицу. В это время на нашей стороне одна из торговок-мамми пыталась успокоить ребёнка. Она совала ему в рот грудь, но малыш отбивался, корчился, выгибался дугой: видимо, у него что-то очень сильно болело. Вокруг кудахтали и суетились ещё три-четыре тётки. Магги  обратила на это внимание, вернулась на нашу сторону и присела на корточки возле малыша. Что она с ним делала, я не видел, мешали сгрудившиеся вокруг люди, но через минуту крики смолкли, Магги встала и пошла своей дорогой, а тётки смотрели ей вслед с отрытыми ртами. Не знаю, вылечила она его или просто успокоила, но часа через полтора я снова попал на то место. Мамми весело зазывала покупателей, а ребенок спокойно спал рядом.
 
В обратный путь тронулись часов в пять. Все усталые, отягощённые пакетами и свёртками, довольные. Когда я вошёл в автобус, Магги встала и поманила меня рукой. Перелезая через чужие покупки, я подобрался к ней и увидел, что место рядом пустует: та женщина осталась в Кумаси. Более того, место не совсем пустовало: на нем стояла корзинка для пикников, о которой я читал в многочисленных английских романах, а видел в первый раз. Магги сдёрнула корзинку с сидения, я плюхнулся на её место, а корзинка устроилась у меня на коленях.

В жизни иногда бывают моменты, ситуации, сценки, которые не имеют никакого значения, но которые по непонятным причинам врезаются в память во всех деталях, красках, запахах и эмоциях. Вот так и у меня осталась в памяти картина: автобус, полный галдящих соотечественников и свёртков, оранжевые лучи предзакатного солнца, бьющие в левый борт сквозь кроны деревьев, рядом со мной любимая девушка, на коленях корзинка с таинственным содержимым, в сердце радость, а впереди – дальняя дорога.

Магги со знанием дела открыла корзинку, выдернув какую-то защёлку, и перед моим взором предстала картина… - это была комбинация африканской экзотики с выверенной вековыми традициями британской рациональностью. В различных по формам и размерам отделениях лежали треугольные сэндвичи с разнообразной начинкой, еще тёплые сочные гамбургеры, толстые листья салата, крохотные ганские пирожки с острой начинкой, хрустящие рогалики, длинные ломти жареного ямса, кусочки жареной рыбы, бумажные пакетики с йогуртом, а ещё гроздь королевских бананов – маленьких, пахнущих земляникой, и несколько крупных плодов манго. Здесь же - свернутые салфетки, пара ножей и вилок, одноразовые тарелки, небольшой термос с кофе (у него было две крышки – одна поверх другой, и каждая – стакан), бутылка «фанты» и пиво «Клуб».
    -Ну, как тебе? – и она боднула меня лбом в плечо.
    -Ты готовила?
Вместо ответа она, видимо, хотела покрутить попкой, но поскольку сидячее положение ограничивало ее движения, покрутила плечами, как в цыганском танце. Ну что могло быть вкуснее этого волшебного изобилия?! Мы ели, пили, угощали соседей, а автобус всё ехал и ехал через вечернюю Гану - страну моей подружки Магги.
 
Наше путешествие прервал неприятный инцидент. На плавном повороте наш автобус ударился наружным передним зеркалом о встречный автобус. Кронштейн зеркала согнулся, ударил по правому переднему стеклу (боковому) и вдребезги разбил его (напоминаю, что тогда в Гане было левостороннее движение). Оба автобуса остановились, пассажиры начали растаскивать сцепившихся шофёров, излагать разные версии происшествия… Наконец, записали номера машин, имена шофёров и свидетелей, тщательно вымели осколки стекла и поехали дальше, потеряв больше часа.

Пока солнце не зашло, и было довольно жарко, ветер, влетавший в разбитое окно, был даже приятен, но после заката температура начала понемногу падать. Мы с Магги сидели у правого борта, хотя и в задней части машины, и ветерок время от времени до нас доставал. Люди начали укладываться подремать, защищаясь от довольно прохладного ветра кто как мог. У нас с Магги не было ни одеяла, ни свитера pure wool. Кофе уже давно выпили. На ней были светлые брюки и блузка с большим вырезом. На груди – несколько ниток тяжелых керамических бус. От ветра они должны были остыть и холодить её ещё больше. На каком-то повороте я коснулся ее обнажённого плеча: оно было холодным. Я встревожился:
    -Магги, надо греться.
    -Надо. А чем?
    -Давай я тебя погрею. Ты замерзла?
    -Кажется, да, - и я почувствовал в её голосе дрожь.
    -Значит, надо греть спину – это лучше всего. Привались ко мне спиной.
 
Она сразу же поджала ноги и повернулась на сидении ко мне спиной, плотно прислонилась к моей груди и некоторое время ёрзала, пытаясь прижаться ещё плотнее. Я оказался в щекотливом положении: не знал, куда девать руки. Пришлось как бы обнять её спереди, но при этом не прикасаться. Однако Магги решила проблему с королевским пренебрежением к условностям:
    -Грей как следует. Не сачкуй, - она взяла мои руки и плотно прижала к своей груди – спокойно и доверчиво. Можно понять, как меня бросило в жар. Я быстро согрелся и передал часть тепла ей: вскоре она перестала вздрагивать. В конце концов – это Африка. А я спрятал от ветра лицо в ее волосах. Они пахли озоном. И в этой ситуации никак, совершенно никак невозможно было избежать поцелуя, даже если бы я очень этого хотел. Я поцеловал ее в уголок глаза. В ответ – никаких «Что ты делаешь?», «Не надо!», «Зачем?» Она просто глубоко вздохнула, закрыла глаза и повернулась ко мне, чтобы я поцеловал её в губы.
 
Автобус шёл и шёл, переваливаясь и дребезжа стёклами, оставив далеко позади асфальт. Вокруг на многие мили лежала саванна, бесшумно носились летучие мыши, крались хищники, самозабвенно стрекотали насекомые. Фары выхватывали из мрака то чьи-то светящиеся глаза, то неуклюжие баобабы, то прямые колонны королевских пальм...  Мелькали придорожные кабачки крохотных деревенек. У меня в руках спала пригревшаяся Магги, и казалось, что я отдам её не раньше, чем мне оторвут руки. Вот она проснулась, и я спросил:
    -Согрелась?
    -Да. Только нос мёрзнет. Такое вообще бывает, брони?
    -Бывает.
    -А у тебя почему не мёрзнет?
    -Я грею его в твоих волосах.
Она дотянулась до моих волос, потеребила их и сказала разочарованно:
    -Да, в твоих волосах не погреешься. - И тут ее осенило. - А ну-ка давай сюда бороду. Буду греть нос в твоей бороде!

Она быстро сменила позу: теперь лицом ко мне, но очень долго возилась, пытаясь зарыться в бороду носом. Наконец, устроилась, и какое-то время мы дремали, обняв друг друга. Вдруг она сонным голосом сказала:
    -Тоже мне борода! Мне даже нос в ней не согреть. А если бы у меня был армянский нос?

Пришлось разъяснить, что вообще-то борода не предназначалась изначально для согревания носов, и что для её носа ещё можно будет что-нибудь придумать, но ни у одного армянского носа нет никаких шансов побывать в моей бороде ни с какой целью.
    Когда автобус остановился и все вышли поразмяться и по своим делам, я спросил, не найдется ли у кого чего-нибудь тёплого для Магги. Несколько человек сразу ринулись к свёрткам. Пришлось взять у первого, а остальных поблагодарить. И Магги нарядилась в большой мужской свитер из ангорской шерсти с высоким горлом. Она сразу же упрятала в него нос, а руки – в рукава. И мы поехали дальше , и снова за бортом плыли кривые деревца, высокая трава, точки чьих-то глаз… Теперь уже Магги грела мне спину, положив сзади голову на мое плечо.
 
Иногда мы целовались, и в наших поцелуях не было лихорадочной страсти, а были любовь, тепло и благодарность. Магги дремала у меня на плече, а мне было жалко тратить на сон эти минуты и секунды. Я каждое мгновение чувствовал щекой её тепло, её волосы, каждое мгновение я переживал по полной программе. Я думал о неисповедимой мудрости жизни, даровавшей нам счастье дальних ночных дорог, о полночных звёздах, которые светят нам сквозь сиреневый туман, о том, что даже если у меня больше не будет ничего подобного, нынешнего счастья хватит на всю оставшуюся жизнь. Но и дальние дороги когда-нибудь кончаются. Поздно ночью Магги встретил Барт Пландж, и мы расстались.

Из этой поездки в Кумаси Магги привезла новое платье и надела его к нашей следующей встрече. Через пару минут после того, как она вышла ко мне из дома, я сказал:
    -Магги, ты опасная и легкомысленная женщина. Предупреждать надо. Ведь я мог тут же отдать концы от разрыва сердца, - это всё, что мне удалось мобилизовать за эти две минуты. За это же время Магги продемонстрировала на крыльце несколько поз манекенщиц, а потом спустилась и прошлась вокруг меня шагом хайлайфа под откуда-то доносившуюся музыку.
    -Нравится?
    -Гы, - я сказал либо это, либо что-то такое, для чего в кириллице нет букв.
    -Это чтобы ты не терял меня в темноте.

Трудно описывать платье, если ты не специалист. Но общее впечатление такое: оно было сделано из белого шёлка, от бёдер и выше – плотно облегающее, ниже бёдер – что-то струящееся,
 большое декольте и обнажённые плечи. Плюс к тому – целый водопад из ожерелий и ещё чёрт знает чего. Не думаю, что всё это пошло бы бледнокожей женщине. Но Магги бледнокожей не была.
 
Постепенно складывался устойчивый распорядок дня, который не хотелось нарушать. Под вечер нас привозил со створа грузовик. Мы высаживались на площади перед Центром и расходились по домам. Мы шли тяжёлой, расслабленной походкой хорошо поработавших мужчин и обменивались последними впечатлениями о прошедшем дне. Наш путь лежал мимо волейбольной площадки, где с криками носилась местная молодежь. Голос Магги я узнавал издалека. Когда мы проходили мимо, игра приостанавливалась, и они вразнобой приветствовали нас: «Ohoye, abrofo!» Раньше на нас никто не обращал внимания. На Магги обычно были шортики и короткий топик. Стройные ноги в стоптанных кедах были до колен выпачканы в оранжевой пыли. Однажды она неожиданно резанула мячом в мою сторону. Мне каким-то чудом удалось его красиво отбить. Все восторженно завопили, и игра тут же продолжилась как бы с моей подачи. Я гордо продолжил шествие, а ладони пощипывало от силы удара. Рядом шли и чему-то улыбались мои товарищи. В последнее время нам всем стало как-то легче дышать, началась осторожная «разгерметизация» людей и семей, - что бы там ни назревало в высших кругах.
          
Дома я первым делом лез в душ, чтобы отдать как можно больше скопившейся в теле жары, потом валился на кровать под разболтанным потолочным феном и лежал, раскинув руки, наслаждаясь воздушным потоком, гуляющим по ещё влажному телу. Потом мы с Генкой шли к Томсону ужинать. Раньше после ужина мы задерживались в баре или на террасе, болтали, пили пиво, слушали музыку. Сейчас я уходил от товарищей, и никто не спрашивал, куда. Я шёл к дому Планджей, где на крылечке уже заканчивала какую-то домашнюю работу или просто сидела Магги. Она издали замечала меня и шла навстречу. По мере сближения мы оба ускоряли шаги, прикасались друг к другу, и Магги радостно смеялась, как будто мы давно не виделись.

Мы с Магги познакомились открыто, на глазах у всех, и когда поняли, что нам друг с другом хорошо и интересно, встал вопрос (по крайней мере у меня), где проводить время. Магги молниеносно стала всеобщей любимицей, и общественное мнение простило бы ей что угодно, даже если бы она разгуливала на глазах у всех в обнимку с орангутаном. Со мной всё было иначе. У меня были личные враги и недоброжелатели – это Томсон и его челядь, а Томсон был в лагере очень влиятельной личностью. Не любил меня и Офори, а значит и его ближайшие помощники должны были относиться ко мне так же, хотя бы в присутствии босса. В посольстве и ГКЭС на меня тоже имели зуб за частнособственнические пережитки в связи с организацией анти-томсоновской столовой и за «нападение» на нового советника.

Враждебность некоторых ганцев меня не особенно беспокоила. Я был уверен, что они знают, что я им нужен. А вот среди наших старших братьев по совковости в Аккре могли возникнуть идеи о спасении моей души при невысокой себестоимости мероприятия и конкретной выгоде для кого-то особенно бдительного и активного. Стоило только кому-нибудь из наших намекнуть, что я ставлю под угрозу представление о незыблемых моральных качествах советского человека, мне бы припомнили всё, если, конечно, смогли бы поймать. Сидоров сделал правильную ставку на мою неуловимость: я был то в Венчи, то в Суньяни, то в Кумаси, а то и вообще где-то на краю Ойкумены между Навронго и Боку.  Кто  туда  поедет  вместо  меня?  Люда, Лена? Сидоров  всё  это  чётко  объяснил  в  Аккре.  Кроме  того,  все  эти борцы  за  нравственность  могли  комфортно  набирать  очки,  просто демонстрируя  возмущение  и  порицание  заочно,  не  связывая  себя  хлопотами о  санкциях  против  меня.  Короче говоря,  напрашивались  два  вывода:
    1)Хотя  наиболее безопасным  местом  для  меня  было  любое, кроме  Буи,  я  мог  оставаться  в Буи  рядом  с  Магги  при  условии,  что  я  по  первому  требованию  полечу  к  чёрту  на  кулички  или  дальше.  Ну  и  что?  Как пели  геологи,  « что поделать? Такая работа. Ух,  такая работа!» Моя работа.  Тут появлялась только одна новая деталь: где бы я ни был, закончив дело, я летел обратно, выдирая машины из грязи и выкашливая красную пыль, туда, где чернокожая девчонка поднимала на меня огромные глаза и тянулась чуть приоткрытыми губами: целуй меня, я так тебя ждала!

    2) В Буи надо было жить спокойно, не высовываясь и никого не задирая. Это было нетрудно. В принципе, я мог считать себя человеком скромным и миролюбивым. Если бы я гулял с миссис Офори, или с Кейт  Асси, или с Элизабет Томсон, нашлись бы такие, кто счёл бы подобное поведение вызовом общественной морали, но Магги – совсем другое. Она скорее была щитом.  Всё чернокожее население лагеря гордилось ею примерно так,  как гордились африканцы Мохаммедом Али: вот какие есть среди нас!  Мне оставалось только вести себя так, чтобы никто не заподозрил меня в пренебрежении или неуважении к ней.  В этом никакой проблемы не было.  Оставалось только как можно больше быть на виду.  Поэтому и гуляли мы только по улицам посёлка, где нас мог видеть любой. Хорошо, что не все улицы и не всегда были освещены! 
 
Пока было светло, мы часто гуляли по так называемому тупику Казаряна (так назвал его наш старший геолог Скиба в честь руководителя армянской группы, с которым он часто конфликтовал по производственным вопросам).  Другие улицы вообще названий не имели. Тупик Казаряна был концом самой длинной улицы –  крайней в поселке, упирающейся в заросли, вывороченные пни, груды обломков латеритовой коры. По сторонам хорошей дороги уже не было домов, но были канавы и, зачем-то, уличные фонари.  Развороченная и почти уничтоженная растительность отталкивала змей, скорпионов, огромных волосатых пауков, так что место было, по нашим понятиям, и уединённым и безопасным.  
      Если идти по этой улице от тупика, то метров через двести пятьдесят попадаешь на одну из двух площадей лагеря.  Справа - большой ангар, где размещались электростанция и склад ещё не введенного в действие оборудования. Эта постройка была единственной на всей правой стороне улицы. За ангаром сваливали пустые ящики из-под оборудования, в которых любили селиться змеи.

Левую сторону площади обрамлял длинный дом, где располагались магазин и офисы: кабинет Сидорова, общая комната, дальше кабинеты Асси, Офори и ещё какие-то. Площадь была всегда хорошо освещена, но вечером на ней почти никогда никого не было.  Если пройти ещё дальше, то справа снова начиналась саванна,  слева стояли домики, где жили ганские бригадиры и мастера, а дальше – «негритянский квартал» - общежития рабочих, где всегда слышалась музыка, и на открытых очагах готовилась пища. Эта улица была нашим с Магги парадным плацем, где мы демонстрировали всем любопытным, какие мы серьёзные и чинные. А в тупике Казаряна под дорогой проходила дренажная труба.  Оба её конца были оформлены бетонными стеночками, на которых было удобно сидеть.  Там мы вели бесконечные разговоры, которые сыграли для меня огромную роль не столько в познании Ганы, сколько в формировании общего мировоззрения.

Однажды она попросила меня рассказать о моих друзьях.  Я усомнился: зачем ей знать о конкретных людях, с которыми она вообще не знакома.
     - Ну как я тебе о них расскажу?
     - Расскажи так, чтобы они стали и моими друзьями.
Она сидела на стеночке, зажав между коленями сложенные ладони, и смотрела поверх чёрного зигзага холмов Банда на закатное небо. Я начал рассказывать и сразу подивился, как полнокровно, как нужно звучат знакомые имена в этом тёплом влажном воздухе под алым небом среди бесконечных диких просторов и зарослей корявых деревьев. Мне стало немного не по себе оттого, что я здесь никогда не произносил эти имена раньше, будто упустил что-то важное. Я рассказал об изящной Любке с железной силой воли, о Бобе – рыцаре без страха и упрёка, о Вовчике - крутом технаре, пишущем стихи, о жутко умном Коле, изучающем где-то таинственные науки…

Наверное, я рассказывал долго, потому что небо успело стать бордовым, и зажглись фонари.  Магги слушала с полуулыбкой на чуть приоткрытых губах и только изредка, когда я замолкал, задавала подталкивающие вопросы.  Когда я, наконец, закончил, то почувствовал, что всё это время почему-то волновался.
    -Спасибо. Теперь я их тоже люблю. Ты чувствуешь, что они сейчас здесь?
    -Да. А они об этом знают?
    -Нет, не знают, но нам с ними лучше, чем без них.
 
Однажды Магги сказала, будто где-то слышала, что у русских очень забавные анекдоты, и не могу ли я что-нибудь ей продемонстрировать.  Пришлось признаться,  что во мне анекдоты не держатся больше двух дней и что рассказчик я никакой.  Но всё-таки вспомнил два-три,  рассказал. Магги очень веселилась и потребовала,  чтобы я раздобыл их для неё как можно больше. На следующий день я пришёл с полутора десятками хохм, которые выспросил у Генки,  Толи Котикова и сотрудников лаборатории.  Переводить некоторые из них оказалось чертовски трудно, но я, видимо, справился, так как Магги  хохотала чуть не до упаду, а по щекам её текли ярко блестящие слезинки. Мы находились в самом начале тупика Казаряна.  Нас хорошо могли видеть те, кто прогуливались у электростанции,  но до ближних праздношатающихся было довольно далеко, и слышать они ничего не могли.

Ранним утром следующего дня, ещё до отъезда на работу, ко мне подошли трое здоровенных хмурых буровиков, помялись и, зловеще поглядывая в разные стороны, мучительно подбирая слова, подсказывая друг другу,  начали лекцию о международном положении с упором на отношения между СССР и Ганой и примерами из жизни нашей экспедиции.  Я полагал, что знал всё это, по меньшей мере, не хуже их, но из вежливости слушал. А когда они в очередной раз замялись над изложением какого-то аргумента, поинтересовался, чем вызвана их просветительская активность в такой ранний час. 
    -Ты же знаешь, что у нас сейчас со всеми плохие отношения, все окрысились на нас. Один Пландж – нормальный мужик: знает своё дело и не суётся в чужие, - сказали они и умолкли, всем видом показывая, что объяснили вполне достаточно.  Я так не считал и попытался подтолкнуть их на дальнейшие объяснения:
    -Ну и… - сказал я.
Они передразнили меня непечатным  выражением и сердито добавили:
    -А ты что делаешь с его дочкой?
    -???
    -Ну, гуляешь - и гуляй себе, но почему она от тебя плачет? Она же хорошая девка.  Всем нашим нравится.  Ты бы лучше заставил плакать Офори или Томсона!
    -Она не плакала. Это я рассказывал ей анекдоты.

Они недоверчиво поморгали глазами, потоптались ещё немного и ушли. А меня обдала тёплая волна радости и благодарности: не интересы СССР пришли они защищать от моих происков. Эти три медведя беспокоились и защищали Магги от таких оболтусов, как я, и, судя по всему, готовы были повыдёргивать ноги любому, кто бы ее обидел.

В этот день начали закладывать новую линию буровых скважин – результат недавних тяжёлых переговоров. Наши считали, что это дело бесполезное и что ганцы намеренно нас напрягают, чтобы мы не уложились в сроки. Подобные ситуации  обычно связаны  с большим количеством мелких обсуждений, согласований, споров – в общем, переводчику работы хватало. Побывал я и у двух буровиков – из тех, что просвещали меня утром. В разгар работы, когда уже затарахтел мотор буровой установки и заскрипела коронка, вгрызаясь в скалу на новом месте, один буровик сказал: «А такой анекдот слышал?» И началось… Я еле успевал записывать. А когда перебрался к другому буровику, всё повторилось сначала. Анекдотов набралось несколько десятков. Многие из них – ужасно пересоленные. Их я отложил в сторонку – на всякий случай.
 
Вечером за ужином рядом со мной уселся третий из утренних просветителей. Он сам толком не ел и мне мешал, требуя, чтобы я записывал. В общем, улов был богатейший. Я не смог перевести всё до встречи с Магги. Анекдотов хватило на несколько дней. Магги хохотала до изнеможения. Ввернул я и несколько солёных – на пробу. Прошли на «ура».  Было чертовски приятно видеть такое искреннее и благодарное веселье. «Я это буду всем рассказывать», - с трудом выдавливала она между приступами смеха.
    -Запиши, если хочешь.
    -Не надо, я и так запомню.
А однажды вечером ко мне пришли немного обиженные армяне и сообщили, что анекдоты про армянское радио знают во всём мире, что их даже издавали в нескольких странах и что им совершенно непонятно, почему я до сих пор к ним не обратился. Пришлось объяснить, что в данный момент я в анекдотах просто тону, не успеваю их сортировать и переводить. Это не подействовало.
    -Что?! Не хххочишь поработать для такой жьэнсчины??

От возбуждения у них даже акцент усилился. Пришлось взять бумагу и ручку. Они рассказывали, сменяя один другого, весело хохотали, что-то громко обсуждали по-армянски, а я всё писал и писал, пока рука не отказалась повиноваться. Месяца три-четыре спустя Асси, находясь в хорошем настроении, рассказал мне английский анекдот про русского, англичанина и еврея. В выигрыше оказывался еврей. Я сразу же узнал в нем один из тех, что когда-то рассказывал Магги. Только вместо англичанина у меня был хохол, а так – всё один к одному.

Как любая негритянка, Магги обожала украшения. Выходила в бусах, каких-то ожерельях в несколько рядов, в браслетах на запястьях и выше локтя… Всё это просто светилось по контрасту с ее тёмной, бархатной кожей, создавая бурную, шокирующую гармонию дремучей древности с утончённой  одухотворенностью ее лица. А косметики не употребляла. Однажды вся семья, кроме Магги и её младшей сестрёнки Элли, куда-то уехала. Когда я зашёл за ней, она не была готова. Она вышла ко мне в кухонном передничке и попросила подождать. Я уселся на крылечке и стал с удовольствием вслушиваться в мелодию непонятной речи. Элька  явно качала права, а Магги её урезонивала – то ласково, то строго, а то и грозно рявкая. Напротив открытого входа, через коридорчик, располагалась комната с письменным столом, сплошь заваленным книгами.

Вышла Магги, взяла меня за локоть и быстро потащила прочь от дома.
    -Не хочет тебя отпускать? – спросил я.
    -Да нет, это наши женские дела.
Я оглянулся. В окошке виднелась Элькина рожица: она показывала язык вслед уходящей сестре. Увидев, что её застукали, ойкнула и исчезла, возмущенно крикнув уже из глубины квартиры: «Абоджисе брони!» Магги повернулась ко мне и сказала:
    -Посмотри. Нравится?
На губах её была помада непривычного оттенка, прекрасно сочетавшаяся со всем её обликом, включая украшения.
    -Ещё как! Класс!
Она тут же достала бумажную салфетку и начисто стерла помаду.
    -Ты что? Зачем?
    -Да я же тебя всего вымажу, - был ответ.
Позже я спросил, чей это стол я видел, не отца ли. Она ответила:
    -Мой.
    -Ничего себе! Это так ты проводишь каникулы?
    -Но тебе же нравится, что я такая умная. А каникулы я провожу просто прекрасно.
И она коротко стиснула мою руку, уколов ноготками.
 
У Магги никогда не было плохого настроения, по крайней мере, я этого никогда не видел. Она просто светилась доброжелательностью, энергией и весёлостью. Всё это сразу же передавалось окружающим – уже из-за самого ее присутствия. Если я приходил к ней, не успев отлежаться после особенно тяжёлого дня, то через минуту от усталости не оставалось и следа. Её все знали. С ней все здоровались. Иногда я спрашивал: «Кто это (с тобой поздоровался)?». «Понятия не имею», - отвечала она.

Один только раз увидел я Магги разгневанной. В тот вечер она не вышла ко мне. Такое бывало:  она иногда уезжала куда-то с отцом. Когда стемнело, ноги сами понесли меня к дому Планджа. Там горел свет во всех окнах. Перед домом никого не было, и я из любопытства подошёл ближе. Изнутри доносился разговор на повышенных тонах. Говорили Магги и Барт. Я ушёл и больше не подходил.
На следующий вечер встретились, как обычно. Я спросил, что у неё случилось вчера. Она помрачнела и ответила:
    -С папой говорила. Офори накапал ему про нас с тобой. Скотина!
    -Офори? – удивился я, - а какое ему дело?
    -Ему до всего дело есть.
    -А что он сказал?
    -Что ты ненавидишь африканцев,  и я не должна с тобой встречаться. Fool (дурак)! – фыркнула она, как разъярённая кошка. – Fool!!
    -Ну и что теперь?
    -Что теперь? Гуляем!
Догадываясь о необычайных способностях Магги, я подумал, что теперь Офори не поздоровится. Однако он продолжал жить и пакостничать. Если Магги и была колдуньей, то явно не «чёрной». Правда, нас с Магги он оставил в покое.
 
Однажды во время обычной вечерней прогулки мы оказались у Центра. Был будний день, и народу там было мало. Вдруг Магги забежала вперед и, повернувшись ко мне, преградила дорогу. Так она обычно делала, когда хотела, чтобы я ее поцеловал, но на этот раз она сказала:
     -Потанцуем?
     -Прямо здесь?
     -Можно и войти.

Вошли в полутёмное помещение и с удовольствием станцевали несколько танцев, как тогда, в наш первый вечер. Потом сели за столик в отдалённом от бара, плохо освещённом конце зала, развалились и стали просто слушать музыку. Хайлайфы прекратились, и зазвучал диск с негритянскими спиричуэлс, где первым номером шёл «Go down, Moses» в исполнении Луи Армстронга. «О! Моё любимое», - сказала Магги. «И моё», - сказал я.

              http://www.youtube.com/watch?v=SP5EfwBWgg0

 Выяснилось, что мы оба любим спиричуэлс, блюзы и Армстронга. Такие пластинки в баре были, но бармен, как человек Томсона, считал своим долгом ненавидеть меня, и долг этот исполнял исправно. У него было брюзгливое лицо, похожее в профиль на верблюда. Впрочем, анфас – тоже. Когда бы я ни приходил к нему с просьбой поставить ту или иную вещь, он угрюмо отвечал, что сейчас это невозможно, так как он очень занят, и начинал перетирать стаканы, переставлять бутылки или что-нибудь пересчитывать. Он всегда был недоволен тем, что я заказывал. Если заказывал кока-колу или какую-нибудь другую «соду», он изображал презрение к тому, что я пью такие девичьи напитки, если пиво, то почему так мало, если бренди, то почему не коньяк «Камю» или «скотч».
      
Магги попросила, чтобы я заказал пластинку с блюзами. Я рассказал ей о наших с барменом тёплых отношениях и выразил сомнение, что ради меня он поставит хотя бы локти на прилавок.
    -Иди попробуй. Если заупрямится, попробуем уговорить вместе.

Я пошёл. Бармен выслушал меня с кислой рожей, опустив глаза и губы. Разумеется, он никак не мог поставить нужную пластинку сейчас. Я уточнил, что это просьба леди. Он всмотрелся в полумрак, узнал Магги и сразу же сделал всё, что надо. Потом мы подходили вдвоём с ней и расспрашивали его об имевшихся в наличии пластинках. Он получал вопросы в основном от меня, а отвечал в сторону Магги, предоставляя мне возможность созерцать свой мерзкий профиль. Впрочем, анфас он был так же хорош.

С тех пор мы посещали Центр часто, примерно через день. На террасе за столиками обычно сидели наши. При виде нас с Магги они сразу же приносили недостающие стулья и звали к себе. Мужчины становились энергичными и решительными, говорили значительные вещи и требовали, чтобы я тут же вводил ее в курс разговора. Особенно галантными были армяне. Все привыкли к тому, что мы сидим недолго, танцуем пару танцев и снова растворяемся в ночи.
 
Однажды Безносов, щуплый и прикольный мужичок по прозвищу Куб (т.е. Которого Укусил Бегемот) пригласил её на танец, предложив мне посидеть. Я стал сидеть, а они ушли танцевать хайлайф. Обычно его танцуют следующим образом: шаг вперёд правой, ставишь левую рядом с правой и тут же делаешь ею шаг вперёд, потом снова шаг правой, ставишь ее рядом с левой и тут же ею - вперёд и так далее. Этот расслабляющий танец мгновенно осваивали все европейцы, привыкшие к строгим правилам парных контактных танцев, которые тогда безраздельно господствовали в Европе и Америке. Хайлайф давал свободу импровизации, возможность партнерам полюбоваться друг другом с близкого расстояния. Те же, кому нужен был контакт, танцевали его как медленный фокстрот.

Можно было весь танец протоптаться  на месте, ступая не вперёд, а то вправо, то влево, чуть раскачивая при этом тело. Но существовало неписаное правило - что-то вроде танцевального кодекса чести – по которому, если один сделал какое-то отличающееся от простого топтания движение, то другой должен был его повторить, естественно, с запозданием примерно на полсекунды и зеркально: ты двинул правой рукой, я – левой, ты перекрутился по часовой, я – против и так далее. Это, а особенно некоторое запоздание имитации, создавало приятное впечатление какой-то текучести, плавности. Но этим правилом нередко пользовались женщины, которые из хулиганских побуждений ставили своих партнеров перед выбором: либо танцуй до чёртиков, либо проси пощады. Всё дело в том, что любое движение женщина делала по-женски, то есть плавно, расслабленно, лениво, а мужчина должен был выдавать энергичный, резкий, мужественный вариант и потому выматывался быстрее.

И вот Куб и Магги вошли в толпу и начали танцевать. Что потом произошло, догадаться нетрудно. Сначала они нормально топтались друг против друга, и Магги согревала его очаровательной улыбкой. Затем она для разминки заставила его немного покружиться туда-сюда и вдруг… удвоила скорость! Негры очень ценят танцевальные зрелища и обычно расступаются, давая место неординарным танцорам. Секунд через десять образовался круг, в центре которого Магги не то что раскачивалась и кружилась, а скорее вибрировала, как поющая струна, а Безносов стоял, опустив руки, подняв брови, и лишь изредка дрыгал ногами. Толпа сначала ритмично хлопала в ладоши, но затем ритм сбился, так как все начали хохотать. Наконец Куб ухватил Магги за руку и, улыбаясь и раскланиваясь во все стороны, повел её обратно к столику.
    -Ты и со мной проделаешь такой финт? – спросил я её позже.
    -Если заработаешь.

Но вообще мы танцевали с ней контактно: ее щека на моем плече. Пусть бы только попробовала похулиганить!  Ничего бы не вышло.

Однажды Магги уехала с отцом на несколько дней, и мне пришлось изменить уже ставший привычным вечерний распорядок. В субботу вечером ко мне пришли Генка и Скиба с бутылкой джина. Мы с нею быстро расправились, и я достал ещё одну. Но куда двум бутылкам джина против трех русских мужиков? Решили, что нам не хватает только немного семейного уюта и пошли к  Котиковым, заглянув по дороге в магазин  (он почему-то был ещё открыт). Когда вышли, я увидел, что к дому Планджей подъехал знакомый чёрный «Пежо», и из него выходит всё семейство. Магги несколько раз по-волейбольному подпрыгнула, махая мне рукой – наверное, засиделась в дальней поездке или уж очень хорошее настроение у неё было. Генка и Скиба улыбнулись и тактично отвели глаза. Я прикинул, что она устала, а у нас вечер уже покатился по другой дорожке, и мы двинулись прямиком к Котиковым.

Меня распирала радость, я нёс какую-то восторженную ахинею. Ребята меня по мере сил поддерживали, но временами вслух выражали удивление, мол, давно меня таким не видели.  У Котиковых мы далеко продолжили начатое дело. Вышли примерно в полночь. Я всё ещё не мог остановиться, всё ещё бурно радовался без видимых причин. Наконец, разошлись. Я сделал вид, что иду домой, а сам прокрался к дому Планджей.
   
В холле горел свет. Я заглянул в окно. Сантиметрах в тридцати от меня в кресле сидел Барт и читал газету. Напротив него сидела и вязала пожилая домработница. По моим расчётам, девчонки (а к этому времени в Буи приехала ещё и старшая дочь Барта Вероника) должны были спать в малой спальне, рядом с холлом. Её окно было метрах в двух правее. Я тихо прокрался туда и  в отражённом свете, который проникал  из холла в коридорчик, увидел три спящие фигуры. Лиц не было видно. Судя по росту, Магги могла быть на ближней к окну кровати справа. Я позвал так тихо, что сам не слышал: «Магги!» Но она услышала, сбросила простыню, как тень скользнула к окну и всем телом прильнула к москитной сетке. На нас обоих нашло какое-то помешательство. Прижавшись друг к другу через сетку, мы, как сумасшедшие, что-то шептали, целовались, а рядом спали её сестры, а в двух метрах сидел отец…

Вдруг я услышал шелест газеты, и свет в холле погас. Барт шёл к себе мимо спальни дочерей. Надо было смываться. Я присел под окном и услышал удивлённый голос Барта: наверное, он увидел дочку в странной позе у окна и вошёл выяснить, в чём дело. Я нырнул в ближайшие кусты, потом в канаву и отступил организованно и без потерь. Хотел ещё вернуться. В конце концов, Барт меня не видел, а какое обвинение он мог предъявить Магги? Ну, стояла ночью у окна и любовалась звездами. А то, что была не вполне формально одета (если вообще была одета), так это Африка!

Я сел на крыльцо к Васильевым (у них уже не было света) и решил подождать минут двадцать. Но тут, к моему величайшему огорчению, все многочисленные стаканы, опорожненные за вечер, разом дали о себе знать. Я еле сидел. Наконец, поднял себя за шиворот и повёл – конечно, не к Магги, а домой, и при том отнюдь не по прямой, хотя абсолютно ясно сознавал, что прямая – кратчайшее расстояние между двумя точками.
  
Наутро встал с трещащей головой, без очков и в отличном настроении. Разбудил Генку и повел его искать мои очки. Он покорно лазил по кустам и канавам, которые я ему указывал, и только временами побуркивал с изумлением: «Ну, донжуан растакой, шастает тут по ночам!»… А меня разбирал смех. Когда мы уже отчаялись найти очки, о моих поисках узнали буровики и, переглянувшись, заржали. Оказалось, что ночью по пути домой я зачем-то завалился к ним, уселся за стол в пустой комнате, пел песни на разных языках и отказывался идти домой, а когда всё-таки ушёл, забыл очки.

В течение первого года в письмах ко мне мама неоднократно толсто намекала, что не возражала бы, если бы я привез чёрненькую жену. Я думал, что это у нее такой юмор, и на намёки никак не реагировал. Прежде всего потому, что совершенно не мыслил себя женатым, и ещё, что если уж жениться, то только на Рите из Москвы. После бесславного увядания нашего романа у меня не прибавилось желания жениться. Скорее, наоборот: осознав, как близко я подошел к «роковой черте», я был где-то в душе даже рад, что всё так, то есть никак, кончилось. Я загнал размышления о женитьбе в дальние полутёмные уголки сознания и ничем их не подкармливал.

И вот появилась Магги. Умница, обворожительная и ласковая, любящая… И снова зашевелились мысли о женитьбе – даже не конкретно о женитьбе на Магги, а абстрактно: что такое вообще быть женатым, постоянно иметь рядом женщину, из года в год – одну. Если эта одна – Магги, то вроде бы это должно означать непрерывную радость, надежность, покой… для меня. А как для неё? Меня беспокоила одна мысль: почему Магги выбрала меня? Нет ни малейшего сомнения, что она могла бы «снять» абсолютно любого – черного, белого, клетчатого… Наше сближение было быстрым и всеобъемлющим, наш интерес к личностям друг друга – глубоким и искренним, но это ли нужно двадцатилетней красавице? Её старшая сестра Вероника влюбилась в армянина Айка, так это же настоящий  голливудский киноартист!

Иногда мне казалось, что мы держимся вместе именно  из-за скорости сближения, что мы столкнули и перепутали наши души, и в возникшем вихре, или взрыве, или хаосе Магги просто на время потеряла ориентировку. Я уже привык, что она часто отвечает на вопросы, которые я ещё не произнёс вслух. Почти всегда эти вопросы были связаны с интенсивными эмоциональными всплесками. Я не знал, насколько эмоционально насыщенными были вопросы типа «Почему мы вместе?», но на всякий случай не позволял себе думать о таких вещах в ее присутствии. А то ещё воспримет подобный вопрос и подумает: «А в самом деле, чего это я?»

Прятать такие мысли от Магги было очень легко из-за полнейшего душевного комфорта, в который я погружался в ее присутствии. Такие мысли были бы просто неуместными. А вот днем на работе, особенно если приходилось куда-нибудь ехать, и было время вздремнуть в дороге, ко мне приходили видения на грани сна и бодрствования. Часть из них была просто тревожными обрывками каких-то сюжетов с участием Магги. Очнувшись, я бы не смог сказать, в чём было дело, но оставалось смутное беспокойство за неё, и я с особенным нетерпением ждал вечерней встречи, чтобы удостовериться, что с ней всё в порядке. Но были и сюжеты, которые я запомнил потому, что они возвращались многократно.

В одном из них Магги обнимала мою маму на пороге нашей квартирки на проспекте Елизарова. Вероятно, это была их первая встреча. Мама, естественно, плакала, а Магги сцеловывала её слезы и что-то ласково говорила на непонятном мне языке. К моему удивлению, мама всё понимала и что-то отвечала по-русски… На меня они внимания не обращали.

В ещё одном сюжете Магги выходит на берег Невы в не особенно красивом месте, где-то у проспекта Обуховской  Обороны. Стёкла домов на противоположном берегу пылают в лучах предзакатного солнца. Синева неба, тёмная синь реки. Магги смотрит на всё это широко раскрытыми глазищами и, защищаясь от холодного ветра, придерживает у горла мою чёрную куртку, в которую она одета.
  
И ещё один сюжет: мы идем вечером по набережной Корнилова в Севастополе. Вовчик Рыжий, Боб и Кол – все со своими девушками или жёнами, а я – с Магги. Она, в белом облегающем платье, почти повисла у меня на руке и обменивается репликами с Колом. Кол жутко умничает и острит, аж уши топорщатся от напряжения – хочет произвести впечатление на Магги, а она отвечает короткими фразами, от которых Вовчик беззвучно хохочет, а Боб бумкает басом и подначивает Кола. По воде бухты прыгают разноцветные огоньки. И мы все молоды, красивы, и всё у нас ещё впереди.
 
Избавиться от всей этой мешанины в голове я мог только рядом с Магги. Когда она преграждала мне дорогу и, слегка прижавшись, поднимала ко мне лицо, любые проблемы и сомнения мгновенно исчезали, и оставалась лишь эта незыблемая реальность:  ее чуть приоткрытые губы и то ли лунные блики, то ли весёлые чёртики в её глазах.


                ПРОДОЛЖЕНИЕ   СЛЕДУЕТ