Стратегия выигрыша

На ипподроме не проигрывает только один человек — с метлой и совком.
Элберт Г. Хаббард


«Ж/д переезд закрыт на ремонт».

Подслеповато щурясь, Павел Иннокентьевич долго вдумывался в смысл прочитанного. Впрочем, все было ясно и без этой кривой надписи, намалеванной на листе фанеры. Шлагбаумы уверенно застыли в лежачем положении, вдоль путей неторопливо бродили фигуры в оранжевых спецовках, а груды вывороченных с мясом настилов, или как их там называют, непривычно оголили рельсы, превратив их в неприступную для допотопной «Волги» преграду. Даже грозные внедорожники, готовые распугать своими сиренами и ксенонами любые тепловозы с электричками в придачу, разворачивались, тут же исчезая в глубине зеркала заднего вида.

– Но мне нужно туда! – растерянно произнес вслух Павел Иннокентьевич. – Мне нужно туда, Домой…

Он слишком долго собирался туда. Уважительных причин в очередной раз не поехать всегда было предостаточно – и чем серьезнее они казались, тем унизительнее было вновь сдаваться. И вот он, на-конец, поехал, бросив все. Для того, чтобы с позором застрять в паре десятков километров от цели из-за дурацкого ремонта, который не закончится ни завтра, ни через год.

Оставить машину на обочине и пойти пешком было нельзя. Он понимал, что может не дойти. Кроме того, в багажнике лежали гостинцы и он должен был привезти их Домой. Но другой дороги не существовало – ни пятьдесят лет назад, ни сейчас. Потому что он помнил, что отец когда-то впервые привез его Домой именно этой дорогой. И никто никогда в жизни не приходил туда другой дорогой.

Впрочем, тогда у отца еще не было машины. Почти ни у кого, кроме Богатого Соседа, тогда не было машин. А они два раза в год заказывали грузовое такси. Потом они часто ездили по этой, единственной дороге, но им и не нужна была никакая другая. Даже если бы она существовала наяву.

И только детская память вдруг вытащила откуда-то странное воспоминание о том, как еще ребенком он видел ремонт этого самого переезда. Он любил запах железной дороги и с восторгом смотрел на новенькие шпалы. Но больше всего ему нравился подъемный кран с зеленой кабиной и большой желтой стрелой, который умел ездить по рельсам. В обычное время его было не встретить: кран где-то прятался.

И еще он потихоньку радовался, что Богатый Сосед теперь тоже вынужден будет ездить на поезде. Как его родители.

Но радость была недолгой: в очередной выходной машина Богатого Соседа вновь появилась на своем месте. Сосед презрительно поглядывал на толпу, бредущую с рюкзаками и сумками со станции, и снисходительно посмеивался. Значит, где-то была другая дорога Домой. И он должен ее найти.

Павел Иннокентьевич криво усмехнулся. Богатый Сосед из детства всегда был в его глазах эдаким злым волшебником, к которому в руки плыло все: и машина, и большой сад, и даже Другая Дорога Домой. Ему казалось, что отец – умный и добрый – тоже с завистью смотрит на соседскую машину: это было особенно унизительно. И поэтому он, подавляя слезы, яростно желал одного: заставить Богатого Соседа завидовать! Но, поскольку позавидовать тот мог разве что богатству, то нужно было любой ценой обрести возможность покупать все, что только вздумается.

Рецепт он знал от родителей: хочешь чего-то добиться – нужно очень сильно захотеть! И он хотел – так сильно, как только мог. А когда бабушка, узнав причину его покрасневших глаз, улыбнулась и начала говорить что-то правильное, но совершенно неуместное – мол, не в деньгах счастье и все такое, то он, в бессилии, затопал ногами и убежал куда-то туда, к переезду и крану на рельсах. И вот теперь, спустя пятьдесят лет, его желание, в общем-то, исполнилось. Но одновременно выяснилось и другое: прав оказался вовсе не он, а бабушка. Потому что он вновь убегает, ощущая свое бессилие. С той лишь разницей, что теперь он точно знает, куда бежать. Когда выбора нет, многое упрощается.

«Волга» развернулась и двинулась прочь от переезда с оранжевыми фигурками. Павел Иннокентьевич понимал, что ни мостов, ни тоннелей, пересекающих проклятую железную дорогу, в этой глуши никогда не было и не будет, а потому она, подобно реке, надежно преградила ему путь Домой. Переплыть через нее он не может, а объехать реку нельзя. Но и вернуться назад ни с чем он уже не мог. И все потому, что наивное детское желание, загаданное в далеком прошлом, вдруг резко начало сбываться. Более того, похоже, что именно такое желание загадали когда-то многие – если ни все…

Пустынная загородная дорога вскоре уперлась в федеральную трассу, ведущую туда, откуда он приехал утром. Машинально повернув в противоположную сторону, Павел Иннокентьевич медленно двинулся по правому ряду, вызывая явное раздражение остальных участников движения. Те проносились мимо, недовольно упирались ему в зад и, конечно же, сигналили. Павел Иннокентьевич давно научился не обращать внимания на подобное проявление нетерпения, но вдобавок в салон ворвался вой сирены. В зеркале замелькали синие блики, а лающий голос полицейского матюгальника заставил его свернуть на обочину и выключить мотор. Милицейская «Волга» цвета «раковая шейка» – синяя с красными полосами на бортах – объехала его и тоже остановилась.

Суетиться не хотелось – тем более, что он явно ничего не нарушал. Но из «Волги» вылез странного вида пожилой старшина милиции. Он подошел, козырнул и окинул взглядом машину Павла Иннокентьевича.

– Надеетесь все-таки добраться? – неожиданно спросил Старшина. – Ну-ну, желаю удачи. На этой, глядишь, и доедете… Это тебе не мыльница современная – не сдохнет.

Павел Иннокентьевич изумленно посмотрел на него. Только сейчас он понял, что у старшины такая же древняя «Волга», как и у него.

– Я машину сразу заприметил! – пояснил Старшина. – Сейчас таких нет. Сейчас вообще ничего нет. Моя, вон, семьсот тыщ пробежала – делали, ведь! И чинить умели – хоть редуктор, хоть поршневую... А тут недавно стартер забарахлил – дай, думаю, на сервис заеду. Так что ж вы думаете – пацаны глаза вылупили! Там делов-то: щетки поменять, а они и слов таких не знают!

– У таких ремонт дороже машины выйдет! – поддакнул Павел Иннокентьевич.

– Вот-вот! – обрадовался Старшина. – Они мне так и сказали. Только ведь что обидно-то: они же ни за какие деньги щетки заменить не сумеют! Не обучены… Им проще предложить машину поменять: менжеры, блин!

– А… а вы почему здесь? – задал непонятный вопрос Павел Иннокентьевич.

Старшина горестно посмотрел в сторону.

– Боюсь! – неожиданно пробормотал он. – Вот так, чтобы убегать в никуда – стрёмно чего-то… Хотя, веришь ли – на этой самой «Волге» 30 лет назад троих бандюков задержал! Один! И работать могу: вон, даже стартер сам перебрал! Я, когда маленький был, все мечтал на кране работать: был тут такой – зеленый, с желтой стрелой… Ежели чего тяжелое сделать нужно, так сразу за ним посылали. Меня бы сейчас на такой кран – всегда был бы при деле и не стеснялся бы! Не то, что здесь, богатым пугалом числиться… Ладно – удачи!

Козырнув еще раз, Старшина поплелся к своей машине и, подняв облако пыли, вскоре скрылся за поворотом. А Павел Иннокентьевич еще долго стоял на месте, размышляя над услышанным. Ясно было одно: Старшина, как и он, тоже пытается выйти из непонятной Игры. А когда ты не один, то уже легче.

Конечно, формально говоря, никакой Игры не было. Просто с какого-то момента возникло некое Изобилие: устойчивое, соблазнительное и совершенно необъяснимое. Никто не стал работать лучше или больше, никто не выиграл в лотерею или на скачках, никому не приписали нолик к зарплате. Роботов, делающих все самостоятельно, тоже еще не придумали. Но в итоге началось что-то странное. Вещи, на которые его родители с трудом зарабатывали десятилетиями, становились на глазах у всех доступными чуть ли ни каждому желающему!

Сначала Павел Иннокентьевич просто злился, наблюдая, как бездарный пацан из соседнего отдела легко приобрел в кредит новенький автомобиль, о котором сам он и не мечтал. Потом он поймал себя на мысли, что такую древнюю «Волгу», как у него, на улицах уже и не встретить. Двигатели автомобилей самостоятельно связывались с головными компьютерами сервисных центров, ежесекундно сверяя свое поведение с эталонным. Магистрали в одночасье осветились ксеноновыми фарами и наполнились шуршанием низкопрофильных покрышек. А когда однажды, разглядывая витрину престижного часового магазина, он вдруг понял, что в принципе может себе позволить приобрести великолепные часы, красовавшиеся на самом почетном месте, то его самого будто бы сорвало с предохранителя...

Кто-то большой и сильный уверенно повел свою непонятную Игру, смысл которой находился по ту сторону человеческого разумения. Уже через некоторое время памятная с детства привычка отца таскать на запястье старенький дедовский «будильник» казалась ему дикостью. Крутой Игрок ежесекундно проигрывал человечеству сумасшедшие деньги – за часами последовали телевизоры, мобильные телефоны, очки, мебель, посуда, тряпки: в общем – все. Павел Иннокентьевич без сожаления выбрасывал нормальные, в общем-то, вещи и гнался за новыми просто потому, что они новые. И это было приятно.

Игра захватывала. Политики в телевизоре уверенно врали про правильность выбранного курса и повышение благосостояния населения, а он ловил себя на том, что уже не может писать древней ручкой и носить обыкновенный зонтик. Ему казалось совершенно очевидным, что древний комод красного дерева был громоздким, убогим и бесформенным, тогда как легкая пластиковая мебель выглядит современно и практично. Вслед за комодом из его жизни исчезла большая ламповая магнитола, замененная на компактную кассетную потаскушку. Та не продержалась и года, вытесненная новомодным проигрывателем дисков. Любопытно, что продать прежнюю вещь с какого-то момента стало невозможно – комиссионки вдруг пропали как класс, а попытки дать объявление неизменно заканчивались одним двумя звонками тех, кто, по всей видимости, тоже пытался что-то продать и просто интересовался ценой конкурента.

Вместе с комиссионками исчезло понятие «ремонт». Павел Иннокентьевич, который, когда-то, сам любил поковыряться с паяльником и осциллографом, в итоге выбросил и то, и другое: чинить что-либо не имело более смысла. Потроха современных изделий превратились в нечто неразборное, запчасти и радиодетали стыдливо исчезли из виду, а новенькие изделия имели такую соблазнительную цену, что всякие мысли о латании старых дыр уже казались глупыми и устаревшими... И даже автозаводы дружно сменили ориентацию, начав клепать одноразовые изделия – наподобие телефонов и ботинок…

Шоссе шло на юг, удаляясь от Дома. В детстве Павел Иннокентьевич часто ездил здесь с родителями: с тех пор мало что изменилось. Те же знакомые названия, привычные зигзаги – сейчас «Волга» нырнет в тоннель под окружной железной дорогой, после чего шоссе возьмет левее и окончательно унесет его оттуда, где находится Дом.
Павел Иннокентьевич хмыкнул, подумав о «Волге». Ее он, в общем-то, тоже выбросил еще десяток лет назад, пересев на современное авто последней модели тех лет. Но на помойку старушка не попала по одной-единственной причине: уже тогда он начал понимать, что Игра приобретает странный характер. Возможно, это произошло в тот момент, когда ему на глаза попалось сообщение о чемпионате мира по метанию мобильных телефонов. Оказалось, что подобная забава обрела устойчивую популярность, а производители телефонов чуть ли ни гордятся тем, что именно их изделие, попавшее в руки варвара, удостоилось чести грохнуться всеми своими миллионами сверхминиатюрных полупроводников об асфальт в нескольких сантиметрах дальше проигравшего конкурента.

Тогда он впервые почувствовал, что ему становится жалко уничтоженный понапрасну труд неизвестных ему людей. С другой стороны, не похоже, чтобы кто-то где-то особо перенапрягался, ежедневно выбрасывая на рынок сотни и тысячи новых потребительских игрушек. Довольные и счастливые покупатели тащили из магазинов новые и новые покупки, и уже в открытую потешались над старыми фильмами, где зачем-то показывали жар мартеновских печей, прибитые градом поля пшеницы и прочие страсти, явно придуманные бестолковыми стариками.

Павел Иннокентьевич, который к этому времени не успел приобрести разве что самолет, все чаще и чаще хмурился. Он начинал понимать, что Крутой Игрок вовсе не так глуп, как казалось поначалу. С ними играл вовсе не филантроп и не пьяный купчишка, а холодный и безжалостный профессионал, который уверенно шел к своей цели. Но к какой?

Тоннель под окружной железной дорогой остался позади. Он не знал, вокруг чего замыкает эта дорога круг – но именно так ее называли родители и соседи: Окружная. И теперь от Дома его отделяют уже две железнодорожные «реки».
За тоннелем была деревушка. Он никогда не останавливался здесь. Сквозь нее вправо убегала грунтовая дорожка. Он не знал, куда она ведет.

Он свернул на нее. И через пару километров почувствовал, как заколотилось сердце: дорожка, проткнув деревушку насквозь, вынесла его к высокой железнодорожной насыпи, у основания которой криво положенные бетонные плиты образовывали своего рода тоннель, ведущий по ту сторону. Непонятно, кто и зачем рыл эту странную нору под рельсами много десятилетий назад, но она жила своей жизнью. Все эти годы она была рядом, но, в тоже время, была непостижимо далеко от стремительного течения жизни, которое неслось вдоль шоссе. Поэтому ей незачем было меняться.

«Волга» осторожно вползла в дыру и, через несколько секунд, вылезла с другой стороны. Павел Иннокентьевич понял, что объехал злосчастный переезд и теперь находится по другую сторону того рубежа, который еще десяток минут назад казался ему неодолимым. Но теперь от Дома его отделяла Окружная.

Грунтовка пересекла заброшенную помойку и уверенно побежала куда-то вправо, прячась за густыми деревцами. Павел Иннокентьевич медленно поехал дальше, пытаясь разобраться в собственных ощущениях. Он по-прежнему рвался туда, где был его Дом, но что-то стало сильнее стучаться в его висок, пытаясь холодным и циничным образом объяснить ему, что никакого дома там уже нет. Нет того места, о котором ты думал тогда, когда тебе становилось особенно плохо, и куда ты мечтал однажды вернуться, обманывая сам себя. Успокаивающая фантазия счастливого сна под утро вновь разрушалась мерзким звоном будильника, побуждающим вернуться в привычное и постылое измерение.

Павел Иннокентьевич не мог объяснить, почему непонятная сила тащит его в собственное прошлое. Умом он прекрасно понимал, что деревья, казавшиеся ему в детстве огромными и вечными, могут оказаться на поверку высохшими и больными, а вода в озере, в котором он когда-то пускал подаренные родителями кораблики, уже не будет ни чистой, ни прозрачной. Совсем недавно он уже испытал подобный шок, когда случайно оказался в кукольном театре, купившись на афишу спектакля, премьеру которого он видел еще будучи ребенком. Сердце поначалу радостно забилось, когда в зале стемнело и откуда-то из темноты донеслись звуки знакомой мелодии, но уже через мгновение он невольно морщился, придирчиво всматриваясь в потрепанные временем декорации. А когда вместо того, памятного цокота копыт, проносившегося когда-то меж зрительских рядов и вызывавшего восторженный гул детской аудитории, послышалась примитивная магнитофонная запись, исходящая из одной точки, он молча протолкался к выходу и потом долго бродил по городу, не находя покоя.

Впрочем, покой он потерял гораздо раньше. Одна неотступная мысль постоянно буравила мозг: кто и каким чудом производит миллиарды вещей, ежесуточно выбрасываемых на прилавки? Как-то ради смеха он попытался прикинуть, сколько времени и денег уйдет лично у него, чтобы, тряхнув стариной, самостоятельно собрать хотя бы переключатель гирлянд для новогодней елки? Получилось вдесятеро дороже и стократно хуже того, что предлагалось на всех углах во время Рождественских распродаж. А когда он, разобрав новенький переключатель, захотел оценить его схемотехнику, то вместо электронного блока увидел большую и некрасивую кляксу, из которой торчали тоненькие проводочки, припаянные к разъему.

Чуда техники не было – его не удостоили чуда.

Неандерталец, доведись ему увидеть патефон, наверняка зачарованно уставился бы на блестящие движущиеся штучки, прежде чем огреть их с перепугу дубиной. И, возможно, это в итоге ускорило бы на несколько веков его превращение в кроманьонца. Но вид грязной кляксы подавлял своей безнадежностью: она не могла ничему научить. Хуже того – Павел Иннокентьевич начал тогда подозревать, что и производители «кляксы» понятия не имеют об ее устройстве, а просто тупо следуют некой предписанной свыше рецептуре. Как вьючные лошади, которые не знают, какую поклажу и зачем они везут.

Конечно, по большому счету все знать необязательно, да и невозможно. Во все времена существовали справочники, словари и энциклопедии. Но была еще одна странность, на которую он также обратил внимание... Дети больше не играли в кубики!

На мысль о кубиках его навела случайность. Как-то пацаны из соседнего отдела решили заключить пари: кто точнее угадает, скоро ли закипит их офисный чайник? Тогда Павел Иннокентьевич, к всеобщему удивлению, также принял участие в споре и блестяще победил, угадав время с точностью до пары секунд. Но в полный шок пацанов повергло то, что победитель, оказывается, ничего не угадывал, а подсчитал результат в уме! Павел Иннокентьевич, в свою очередь, был шокирован тем, что никто из молодых сотрудников не представлял себе, будто бы можно связать воедино мощность чайника, объем воды и комнатную температуру, чтобы затем решить в уме простейшее уравнение, знакомое ему со школы. Увы: симпатичные и, казалось бы, эрудированные ребята, умеющие виртуозно играть десятью пальцами на компьютерной клавиатуре, мгновенно призывая на помощь нужные программы, беспомощно замолкали вместе с погасанием экрана монитора.

Его удивления по этому поводу тогда, впрочем, никто не разделил. А он с ужасом понял, что современные дети уже не знают, почему два плюс два равно четырем: правильный ответ им изначально сообщал тот же компьютер. Кто-то намеренно лишил их счастья придвинуть к двум кубикам еще два, заменив убогие шестигранники из его детства на стильные электронные машины, на экране которых можно было создать абсолютно все. А он вспоминал, как играл в кубики сам, пытаясь построить свой первый домик – пусть маленький и нескладный. Это было вполне естественно: детская забава и ничего больше. И только сейчас, спустя полвека, он вдруг осознал, что уже тогда, еще не умея ни читать, ни писать, он твердо усвоил, какой домик получается устойчивым, а какой сразу рушится, не простояв ни секунды. Потому что нельзя сложить домик, который, к примеру, будет расширяться снизу вверх или тянуться куда-то вбок… Такой домик упадет. А вот на мониторе можно нарисовать что угодно: хоть пирамиду, поставленную вершиной книзу. Компьютеру наплевать на все: на экране такая пирамида будет сто-ять сколь угодно долго…

Кому-то вдруг стало выгодно, чтобы человека окружили неподвластные и непонятные ему вещи.
Человек тысячелетиями карабкался куда-то наверх, выбираясь из первобытной дикости. Сегодня он докарабкался до высоченной вершины, где и выяснил, что не понимает, как он там оказался. Кто-то ради забавы подталкивал его все выше и выше, подобно тому, как дети ставят один кубик на другой, пытаясь построить высокую башню, чтобы с хохотом посмотреть, как она в итоге все же рухнет…

Кто-то отнял у человека кубики и начал играть в них сам.

Башня построена и уже шатается.

Павел Иннокентьевич помотал головой, как бы отгоняя дурные мысли. Но они возвращались вновь и вновь: как ни крути, а человек, во все века стремящийся сделать свое положение устойчивым, в итоге попал в неустойчивый мир. Положение неандертальца было куда устойчивее, благо ему некуда было падать.

Грунтовка потихоньку перешла в полосу препятствий, образованную набросанными на нее бетонными плитами с торчащей наружу арматурой. Две машины здесь уже не разъехались бы, но Павел Иннокентьевич по-прежнему был один. «Волга» скрипела и чуть ли ни гнулась, переваливаясь с одной плиты на другую, но уверенно двигалась вперед, как и подобает простой и надежной машине. Она могла капризничать, ворчать и постоянно требовать прибавки жалованья, будь то бензин или масло, но при этом неизменно доставляла своего владельца к месту назначения, не пугая его миганием дурацких лампочек, призывающих срочно звонить на сервис.
Неожиданно в кармане ожил мобильный телефон. Павел Иннокентьевич даже вздрогнул: то, без чего нельзя себе было вообразить ни минуты в условиях Города, показалось ему здесь чем-то неправильным, искусственным. Внутренне он уже оборвал для себя все связи с тем миром.

– Алло! – послышался незнакомый голос. – Павел Иннокентьевич! У вас проблема: мы не можем идентифицировать ваше местонахождение! Принадлежащие вам автомобиль и телефон выдают несовместимую информацию: срочно сообщите свои координаты! Специалисты нашего технического центра помогут вам…

Павел Иннокентьевич в первое мгновение растерялся и даже собрался, было, что-то объяснять и проверять. Но уже в следующую секунду он все понял: новенькую, нашпигованную электроникой машину, он оставил в Городе, а сам удрал на допотопной «Волге», с микропроцессорами абсолютно не знакомой. Именно это и смутило неизвестного ему Контролера, обратившего внимание на то, что телефон лихо удаляется от машины непонятным ему способом.

Старшина был прав: именно на этой машине он сможет доехать Домой!

– Алло! – недовольно вещала трубка. – Ваше оборудование неисправно: необходима срочная диагностика. Для этого…

Павел Иннокентьевич остановил машину и вышел наружу. На него снова дохнуло свежим запахом чего-то давно забытого, не имеющего для него конкретного названия. Он и сейчас не знал, что это – клевер, скошенная трава или просто туман, собирающийся в низинах холмов. Но это было неважно: главное состояло в том, что сюда он их не пустит… Вместе с их цифровыми технологиями, какими бы чудесными они ни были.

– Метание мобильников, говорите? – прокричал Павел Иннокентьевич в трубку. – Сейчас будет рекорд!

Содрав с телефона заднюю стенку, Павел Иннокентьевич выдрал из него аккумулятор и, неловко размахнувшись, швырнул его в сторону оставшейся позади помойки. Затем, с размаху, шмякнул телефон о бетонную плиту, после чего нарочито вяло раздавил его каблуком. Остатки чудодейственных потрохов он носком ботинка смахнул в щель между плитами.
 
«Волга» спокойно тарахтела, ожидая хозяина. А Павлу Иннокентьевичу захотелось запихнуть в ту же щель номера налогоплательщиков и пенсионных страховок, пин-коды кредитных карточек и регламентированные штрафы за нарушение правил движений – все то, что в итоге сделало его жизнь расписанной кем-то сверху, помимо его воли. Он молча платил, получал, подписывался и соглашался, хотя в его согласии никто, в общем-то, и не нуждался.

Детская игра в номерки по трамвайным билетикам или жетонам из гардероба по принципу «У кого больше, тот и выиграл!», давала шанс набить щелбанов сопернику. Взрослая забава с цифрами делала тебя безликим проигравшим, потому что никакой игры уже и не было – его заменило тупое подчинение неким правилам. Он покупал то, что предлагала ему реклама, и невольно думал так, как говорили с экрана лоснящиеся политики. И самым унизительным было сознание того, что подобная жизнь была, в общем-то, удобной.

До тех пор, пока кому-то там, наверху, не надоела эта игра. Хотя возможно и другое: кто-то свыше играл свою партию в номерки и выиграл. Но щелбан вместе с проигравшим получили они все. Тут-то и выяснилось, что от одного такого щелчка рушится вся видимость внешнего благополучия. Обильного, удобного и безнадежно скучного…

Впрочем, возможно, что играли как раз именно с ними. И стратегия выигрыша была одна: отучить их делать все! Решительно все.

«Волга» упорно пылила по неизвестной ему дорожке, открывая то справа, то слева незнакомые сюжеты. Он должен был знать эти места, потому что Дом был где-то рядом – но он не узнавал и не чувствовал ничего. Разве что аромат цветущих яблонь, скрытых от глаз, то и дело накатывал откуда-то в душный салон. Однако вскоре плиты кончились, а дорога уперлась в Т-образный перекресток. Павел Иннокентьевич машинально повернул вправо, поскольку Окружная – последний рубеж, не пускающий его Домой, должна была, по идее, проходить именно там. И буквально через несколько минут понял, что перед ним – железнодорожный переезд…

Переезд был действующий – мало того, шлагбаум был закрыт, светофор подмигивал красными огоньками, а перед ними стояла чья-то «Победа», попыхивая сизым дымком из трубы глушителя. Но внутри у Павла Иннокентьевича что-то оборвалось: он понял, что проклятая дорога сейчас закинет его обратно за железнодорожное полотно, под которым его провела спасительная дыра в насыпи. А потому через десяток минут он вновь окажется на шоссе, по которому утром бежал из Города. На глаза навернулись слезы отчаяния, но в этот момент в голове мелькнул спасительная мысль.

– На шоссе не было и нет никаких поворотов! – прошептал он. – Значит, эта дорога ведет куда-то еще… А передо мной – Окружная!

Хлопнув дверцей, Павел Иннокентьевич вышел из «Волги» и подошел к стоящей перед ним «Победе». Он постучал в закрытое стекло и в ту же секунду понял, что прекрасно знает эту машину! Стекло нехотя опустилось, и на него уставилась физиономия Богатого Соседа. Он ничуть не изменился.

– Твой дом – в Городе! – недовольно буркнул Богатый Сосед таким тоном, будто бы они расстались только вчера, а не полвека назад. – И ты не мог сюда проехать, потому что твой переезд закрыт. Уезжай обратно.

– Мой Дом здесь! – неожиданно твердо произнес Павел Иннокентьевич. – Я еду Домой.

– Тогда садись на поезд! – ухмыльнулся Богатый Сосед. – Неудачники вроде твоего отца должны ездить на поезде. Они не могут найти свою дорогу.

Павел Иннокентьевич побледнел. Сосед вновь открыл рот, собираясь что-то добавить, но в это время рельсы загудели и по ним, не торопясь, проследовал тот самый подъемный кран с зеленой кабиной и большой желтой стрелой. Фигура в светоотражающем комбинезоне яростно махала руками и что-то кричала.

– Я нашел дорогу! – донеслось до Павла Иннокентьевича. – Живем!

На платформе крана стояла синяя «волга» с красными полосками на борту. Старшина еще долго махал ему рукой, пока кран не скрылся в тумане. Лампочки светофора погасли, бревно шлагбаума дернулось и поехало вверх, но Павел Иннокентьевич не отходил от окна «Победы».

– Кажется, и я нашел дорогу Домой! – улыбнулся он. – Потому что только на ней я мог встретить вас. Но Вы навсегда остались в прошлом, как злобный персонаж моего детства. Вас посылали в него специально, чтобы заставить нас завидовать и отучить что-либо делать. Но на самом деле Вас здесь нет.

Физиономию Богатого Соседа исказила злобная гримаса. Его машина сорвалась с места и, прогрохотав по настилу переезда, покатилась вдаль. Павел Иннокентьевич, вернувшись за руль, поехал вслед за ним, но, миновав шлагбаумы, с удовольствием убедился, что дорога пуста. Богатый Сосед исчез навсегда.

А еще через десять минут справа показался квадратный пруд. Павел Иннокентьевич уже не сомневался, что это тот самый пруд, который виднелся вдали с железнодорожной платформы, когда они ждали поезд. Он уверенно повернул направо и вскоре понял, что узнает далекие силуэты. Вон тот высокий цилиндр – это, конечно же, водонапорная башня, плоские коробки за деревьями – хозяйственный и продовольственный магазины, куда он часто ходил с родителями, а вот эти ворота…

«Волга» скрипнула тормозами, и Павел Иннокентьевич медленно вышел наружу. Сердце забилось так, как не билось уже десятки лет: он узнал эти ворота. Он не знал, с какой целью их построили, поскольку никогда не видел их открытыми. Вот и сейчас на двух ржавых петлях неизвестного цвета болтался все тот же древний амбарный замок, который, возможно, еще хранил под слоем полувековой пыли отпечатки его детских пальцев. Он всегда любил играть именно у этих ворот, потому что машины никогда здесь не ездили, а потому никто его отсюда не прогонял.

За воротами лежал его поселок. И где-то там, в километре от закрытых ворот, был его Дом. Но для въезда всегда использовались противоположные ворота, дорога от которых вела к тому самому, закрытому на ремонт переезду. Ему нужно было найти ключ и открыть именно эти ворота.

Но ключа, похоже, никогда и не было.
 
Павел Иннокентьевич тронул калитку – она нехотя скрипнула и открылась. Он сделал робкий шаг и очутился там, по ту сторону. Ему захотелось закрыть глаза, потому что на него мгновенно обрушились пьянящие запахи детства – то ли цветущие деревья, то ли обыкновенные желтенькие цветочки, названия которых он так и не запомнил. Он улыбнулся и ощутил в себе решимость прямо сейчас, немедленно открыть эти ворота любой ценой. Он вывернет наизнанку свой бездонный багажник, возьмет все инструменты, какие только там есть, и одолеет эту последнюю преграду, отделявшую его от Дома.

Он погладил ржавый замок.

– Извини, приятель, – тихо сказал он ему. – Ты ни в чем не виноват, но мне придется причинить тебе боль. Впрочем, разве что… разве что его никогда и не было?

Не сознавая, что он делает, Павел Иннокентьевич схватил замок обеими руками и, что было силы, рванул его вниз. Чуда не произошло, но Павел Иннокентьевич вновь и вновь тряс замок вверх-вниз, заставляя створки ворот недовольно вибрировать и скрипеть. И дужка замка, казалось бы, намертво прикипевшая к механизму, в какой-то момент вдруг начала шевелиться и, после очередного рывка отвыкшего от физических нагрузок Павла Иннокентьевича, вдруг вывалилась одним концом наружу. Тяжело дышащий Павел Иннокентьевич вытащил замок из петель и распахнул створки ворот.

Ключа никогда не было. А проржавевший насквозь замок изначально не был заперт: дорогу Домой запереть нельзя. Просто почему-то никому не приходило в голову попытаться открыть его…

Он въехал на территорию, закрыл ворота и аккуратно приладил замок на прежнее место. А еще через несколько минут сквозь белоснежные ветви соседских яблонь и вишен он увидел Дом. Свой Дом. С другой стороны.

Это было неожиданно. Павел Иннокентьевич смотрел на свой дом, но ему казалось, что он видит самого себя с какого-то непонятного ракурса, как если бы кто-то с улицы умудрился заглянуть в собственное окно на тридцатом этаже. Он узнавал все и не узнавал ничего. Все было так же, как и полвека назад, когда он уехал отсюда в Город. Но было что-то щемяще-неуловимое, что отличало его от соседских строений. Вдали тарахтела косилка, откуда-то доносился запах шашлыка, а над многим трубами вился легкий дымок. И только там, где стоял его Дом, не было абсолютно ничего. Казалось, что даже пчелам не хотелось гудеть там, где не было человека. И цветущие, вроде бы, деревья не излучали запаха. Да и сам Дом не был похож на Жилище – сейчас это было просто некое строение…

– Ничего! – зачарованно шептал Павел Иннокентьевич, глядя на Дом. – Ничего… Все будет хорошо… Я привез тебе гостинцы…

Он понимал, что случилось с его Домом. Здесь он появился на свет – и первое, что он ощутил, еще не осознавая того, были волны. Звуки мягкого весеннего ветерка и шум далекого поезда, скрип деревьев и шелест травы, стрекот сверчков и удары дождевых капель по крыше – все эти волны, которые когда-то дарил ему Дом, непостижимым образом навечно сохранились в его мозге. Но и Дом, в свою очередь, навсегда запомнил свою новую частичку с ее собственными волнами, прописав ее в глубинах своих стен и потолков, деревьев и травы, забора и калитки. Только вместе они могли жить в резонансе, даря друг другу ощущение полета и настоящей жизни. Так живут детские качели, беспомощно замирающие без детей – так живет струна, затихающая без музыканта.

Дом живет только с тобой – в одиночестве он погибает. Вместе с деревьями, запахами и шумом дождя. Он тоже погибал в Городе, в котором вместо родных волн его пронизывала Цифра. Но все-таки успел вернуться.

Откуда-то издалека, с надрывом, пытаясь внести диссонанс в звуки Дома, до него донесся нестройный хор гудков и сирен. Павел Иннокентьевич с удивлением прислушался – он точно знал, что все автомагистрали остались далеко позади. Но все же далекие звуки не были галлюцинацией – напротив, они явно пытались достучаться до сознания этого мира, как бы моля о помощи. И Павел Иннокентьевич все понял.

Крутой Игрок решил закончить Игру. Его сильная рука все-таки выключила одному ему известный Рубильник, чтобы посмотреть, как шмякнется корабль с миллионами сытых и необразованных пассажиров, в одночасье лишенный поводыря-автопилота. И сейчас, в эту саму минуту, миллионы перепуганных водителей, в одночасье оказавшихся в заглохших автомобилях и без мобильных телефонов, исступленно сигналят в никуда, отказываясь верить в то, что такой удобный и надежный мир исчез так же неожиданно, как и появился.
 
Крутой Игрок, казалось бы, верно рассчитал свою стратегию выигрыша. Трудно сказать, какое пари и у кого он при этом выиграл. И все же в одном он ошибся: компьютерные кубики рухнули, но настоящие остались. Вот почему только эта машина могла довезти его до Дома: она тоже была настоящая. Древняя конструкция, подобно пирамидам, не нуждалась ни в интернетах, ни в навигаторах, ни в сотовых сетях связи. Исчезновение Цифры было ей безразлично.

Дом спасет его, но сначала он должен спасти Дом. Его Дом обязательно придет в себя, как только почувствует, что все его частички вновь начали слышать друг друга, подхватывая невидимую глазу мелодию. Теперь он вернулся и привез с собой гостинцы.

Павел Иннокентьевич открыл багажник и вытащил оттуда несколько связок книг, которые когда-то любил перечитывать по много раз. Каким-то непонятным чудом он сохранил их… Книги помнят этот Дом – он их радостно примет. Они станут на полку – здесь должна была сохраниться книжная полка. Человеческие мозги предназначены для книг, а не для Цифры, какие бы обличья та не принимала. Когда он захочет, то протянет руку и сам достанет с полки книгу. Он больше не даст Цифре командовать собой.

Он тащил свои книги в Дом, шаркая по песчаной дорожке и пиная проросшие на ней желтые одуванчики. Из окна соседского домика кто-то незнакомый приветливо помахал ему рукой – он радостно кивнул в ответ. Несомненно: скоро сюда начнут приезжать и другие. Когда, например, вдруг поймут, что наряду с мониторами, файлами и сканерами на свете есть и полная луна, которая, независимо от Крутых Игроков, будет в свой час занимать свое место над белоснежными вишнями, превращая ночь в сказочный сумрак. Если только…

От неожиданной мысли Павел Иннокентьевич даже остановился. А что, если Крутой Игрок как раз и подсказал всем верную стратегию выигрыша? Может быть, он понял, что человек опять заблудился в лабиринтах эволюции, и просто решил помочь ему, ускорив процесс? Что, если он специально пробренчал у всех перед носом красивыми побрякушками, чтобы затем ткнуть носом в истинную ценность?

Павел Иннокентьевич улыбнулся и начал подниматься по скрипучим ступенькам своего Дома.