Музыкальный момент

Коллектив любой музыкальной школы представляет собой осиное гнездо. На момент моего поступления в Слободскую ДМШ ко всему прочему это было еще растревоженное осиное гнездо: шла завершающая стадия войны инициативной группы старших преподавателей с директором Шадриным. Прекрасная половина человечества, как известно, составляет в подобных заведениях большинство. На этом фоне из смеси шипов и роз мужчины, – вот действительно прекрасная половина. Я и тогда не вдавался во все эти своры, а теперь подавно не хочу разбирать оттенки политических коллизий, тайных заговоров и открытых выпадов сторон.

До меня звукооператором работал любимец женского общества Филиппыч. Шадрин видел в нем заговорщика и шпиона, наладившего подслушивание. Дело в том, что из радиоузла во многие классы и кабинеты Филиппыч протянул провода для удобства подачи фонограмм в ходе учебного процесса. В обратном направлении эта система могла быть использована для прослушивания разговоров преподавателей. Поэтому у многих старожилов школы ещё долго сохранялась привычка вынимать на всякий случай провода колонок из розеток. Всю эту хитроумную систему я почти сразу перепаял по своему вкусу, а из болгарского усилителя, использованного для этого неблаговидного занятия, в Перестройку сделал мощный КВ-передатчик для ведения антисоветской агитации и для связи с предполагаемыми партизанами.

В кабинете Филиппыча собиралась для своих пересудов школьная противошадринская «оппозиция». О накале страстей говорит следующий факт. Года два спустя после моего поступления, в кабинете директора, в дальнем углу шкафа, при перетряске ворохов бумаг ввиду предстоящего ремонта, было обнаружено самодельное взрывное устройство: гильза с порохом и приделанной к ней иссохшей батарейкой. Проводки должны были замкнуться при открывании боковой дверцы и, как минимум, довести жертву до сердечного приступа. (Известно, что у Льва Николаевича были проблемы с сердцем.) Виктор Фёдорыч, душа нашего небольшого мужского сообщества, взялся обезвредить «бомбу»: отнёс во двор, где бросил в бочку для сжигания мусора. «Здорово шарахнуло!» – сообщил он по возвращении.

Шадрин под каким-то предлогом уволил Филиппыча и, не долго думая, взял случайно подвернувшегося человека, то есть меня. Поэтому как на ставленника Шадрина на меня смотрели, мягко говоря, подозрительно. Вскоре в коллективе произошел окончательный раскол. Лев Николаевич с верным ему меньшинством отгородился, создав в левом крыле здания Хоровое отделение. Очень скоро там было создано особое государство с жесткой дисциплиной и нацеленностью на высокие показатели в обучении и воспитании детей. Я остался в среде его противников, которым для установления порядка и равновесия прислали руководителя со стороны, – Бабушкину из Вахрушей. В нашей ДМШ уже работал ее муж. Вообще семейных пар в коллективе было порядочно. Пять.

Я трудно вписывался в новые условия, так и не став до конца своим человеком. Еще одной персоной нон грата оказался преподаватель музыкальной литературы Валерий Игоревич Сухих, – мой ближайший коллега по работе и наставник в овладении основ музыкальной грамоты. Человек замечательной редко встречающейся у нас интеллигентной породы. За аккуратную седоватую бородку и подчеркнуто вежливое обращение со всеми на «вы», моя жена за глаза прозвала его «профессором». Его аудитория сообщалась с моим кабинетом через окно-«раздачу». Первый год это доставляло неудобства, так как от меня часто проникали мешающие звуки, возникавшие в результате того, что большую часть рабочего времени я занимался своими делами: слушал не всегда классическую музыку, делал записи, паял любительские схемы и вел приятные беседы с гостями. Профессор все это мужественно терпел, да, и сам постоянно, почти по-дружески, забегал ко мне. Раздача, все-таки, к следующему сезону была закупорена двойными стёклами. Поощряя мои занятия электроникой, он привозил мне на своей машине из дома подшивки журналов «Радио» прошлых лет, различные детали, а под конец тяжеленный нерабочий армейский радиоприемник 50-х годов на антикварных лампах.

Занятия радиолюбительским паянием принесли мне не вполне заслуженный авторитет радио мастера. Ко мне потянулись массы со своими наболевшими проблемами. Одной из жертв волосатой руки с паяльником оказался художник горторга, приличного вида паренёк примерно моего возраста. Ему взбрело в голову заманить меня к себе домой отремонтировать проигрыватель. Я какое-то время отнекивался, набивал цену с его точки зрения. И вот однажды, уже в начале лета, но в конце рабочего дня он, заметно поддавший, явился ко мне с бутылкой коньяка и полкило яблок в качестве аванса за будущий ремонт. Я звякнул по телефону жене, – мы обычно встречались после работы, – и халявский коньяк тяпнули на троих. После чего художественную натуру окончательно повело на подвиги. Для продолжения банкета он потащил нас через винный магазин к себе в мастерскую. Там милый человек совсем раскис, садился ко мне на колени, лез целоваться, и под конец, помахав купюрами, – «Получил зарплату!», – закемарил, уткнувшись в стол. Мы с женой тоже изрядно нахрюкались, а потому, оставив своего благодетеля на попечение судьбы, шатаясь, ушли восвояси.

На другой день он ворвался ко мне и заявил, что у него пропали деньги: «Ну, кончай шутить!»

С той поры он со мной не здоровался и не просил ремонтировать что-либо.

Никогда не пейте с малознакомыми людьми.

В конце мая в школе наступает чудесная пора окончания учебного года. В один день происходит приятное превращение 15-летних синих чулков в нимфеток-выпускниц. Они то и дело забегают, как отвязанные, в мой кабинетик по самым малозначительным делам, тогда как еще вчера тихо сидели на стульчике посреди моего царства аппаратуры, вникая в тонкости пропущенных по болезни музыкальных фрагментов опер и симфоний; при этом, я как спец с серьезным видом комментировал танец Хачатуряна: «Вот тут они саблями трахаются…» Неприличное с некоторых пор словечко вызывало уже смешок понимания.

Первые годы выпускные проходили  в школе. Это уже потом стало модно снимать кафе. Музыку для танцев я включал в зал или в соседний класс. Одновременно на контрольные динамики в радиоузле шла своя дискотека. Бабушкина однажды сунулась ко мне в такой момент и, включив свет, разглядела Люську в обнимку с моим одноклассником Усатовым, приехавшим на родину из Запорожья. Праздники, концерты и торжества в школе случались постоянно.

***

Как-то Лев Николаевич, не без гордости, рассказал мне такой эпизод. Когда начали строить здание администрации, хотели снести одноэтажный домик, в котором помещалась художественная школа. Ее решили переселить в новое здание ДМШ. Шадрину такой вариант, естественно, не нравился. Свою школу он выбивал (это у него всегда получалось) по кирпичику и потому делиться площадью не желал. Он пошел на хитрый ход: инспирировал статью в газету об исторической ценности домика, в котором осели молодые художники. Властям пришлось отступить, а на доме появилась мемориальная доска о посещении этого места в гражданскую войну красным полководцем Блюхером.

Домик, кстати, смотрится симпатично на фоне дерев и монолита Администрации. Последнее здание до переворота, звали Дом Советов, а также Серый Дом или Розовый Дом, – в зависимости от текущей политической окраски.

После выпускного в школе наступала тоскливая для меня пора отрыва от основного производства в своем уютном тихом кабинетике. В опустевшем здании бродили работники, ряженые в спецодежды для хозяйственных и прочих работ. Рабочий день в этот богоугодный период редко переползал за обеденный перерыв, но какие долгие и мучительные это были часы! Первое время, пока в школе еще дорабатывал свой педстаж Валерий Игоревич, таскать носилки с мусором или стремянку, по ходу ведя с ним интеллектуальный разговор и посмеиваясь над его частенько едкими замечаниями в адрес саблезубых коллег женского пола, эти несколько недель в июне еще были терпимы. Но после его ухода…

Стандартный набор ежегодных хозработ состоял в скитаниях по всем закоулкам двухэтажного здания и отковыривании защитных плафонов светильников дневного света. Другим видом трудовой деятельности было свешивание и развешивание оконных штор. Пока был Сухих, – на верху лестницы стояли по очереди. После – свалили всё на меня, как на самого молодого и крайнего в общественном статусе. По всей видимости, основное предназначение моей почти официальной должности бездельника, когда-то пробитой Шадриным, состояло в том, чтобы разбавить слишком феминизированный коллектив школы мужскими руками, столь необходимыми при перетаскивании с этажа на этаж пианино и шкафов.

Но всё это - рутинные ежегодные обряды, предвкушающие грядущий летний отдых.

Шадрин слыл любителем всего нового, в том числе в технической области. За огромные по тем временам деньги он приобрёл для школы первый переносной советский видеомагнитофон с камерой. Комплект весил не менее 10 кило, носить его нужно было в специальной наплечной сумке. Кассеты для этого чуда научно-технической революции напоминали обычные в картонных коробках магнитофонные катушки с лентой, только шире. К сожалению, видеокамера забарахлила, пришлось отослать на завод изготовитель, где следы её затерялись. Так я не стал первым слободским видеосъёмщиком.

***

После долгого и счастливого отсутствия в школе завелся свой, не приходящий со стороны раз в неделю за полставки, а постоянный Завхоз. Отставной шахтер-пенсионер, по повадкам больше смахивающий на чекиста, начал, как водится у всякой завхозной породы, совать нос во все дела и темные углы. Первым делом он прибрал себе ключи от киноаппаратной, легкомысленно выданные мне Шадриным (тот намеревался приучить меня, как когда-то Филиппыча, по праздникам крутить кино), и, недосчитав по описи оборудования металлического угольника, ворчал и подозрительно косился на самодельный ножик-резачок на моем рабочем столе. Летом во время хозработ он дал мне задание красить пол сцены в актовом зале. Когда через полчаса садист заглянул ко мне в предвкушении увидеть как я склоненный до пола, вдыхая вонь краски, уныло вожу кисточкой, его ждало сильное разочарование, перешедшее вскоре в возмущение. Сцена была почти готова, но от двух банок выданной мне краски ничего не осталось! Я применил знакомый мне по армейской практике экспресс-метод: нашел щетку, насадил ее на палку от швабры и, макая этим приспособлением в тазик с краской, быстро и весело справился с работой. Все перечисленные предметы я одолжил в запаснике школьных уборщиц. Завхозу для завершения работы с ворчанием пришлось выкатить еще одну банку краски, которой он, вероятно, готовил иное предназначение.

Впрочем, он был на своем месте. Его кипучая деятельность имела и некоторые плюсы для меня. Уборщицы ввиду незначительности моей персоны, ранее игнорировавшие «кабинет звукозаписи», отныне стали изредка на пяток минут наведываться ко мне, так как «грязь от него расползается по всей школе». Особенно шахтеру не нравились скрашивавшие мое одиночество посетители. Однажды, в конце концов, наши прения дошли до Бабушки и, будучи на тот момент в плохом самочувствии, я на горячую голову выложил ей заявление об уходе. «Так и знала, что вы это сделаете!» – воскликнула та.

Десять месяцев я отдыхал, проживая полторы тысячи, накопленные от продажи аппаратуры. Так как Рупосов не достал мне приемник, то, оказавшись на свободе, в декабре 85-го я ездил в Москву. Со мной для компании увязался Санька. Ничего похожего на мои мечты в немногочисленных комиссионках столицы не нашлось. Через месяц, уже один, ездил второй раз. Видел небольшой GRUNDING за 600 рублей и внушительную магнитолу за 900. Потом жалел, что не взял хоть это.

К следующей зиме, проев все сбережения, я по единственному работающему в городе телефону-автомату попросил Бабушкину взять меня на работу, благо место было все еще свободно. Выдавая мне ключ, она слегка съязвила: «Берите, все равно делать нечего». Так я снова угнездился на своем местечке. От больших денег на память остались электробигуди «Фея» кировского производства подаренные жене, чтобы не ворчала, и выписанная через посылторг магнитола VEF. Работают до сих пор.

В мое отсутствие  шахтер унес из осиротевшего кабинета настольную лампу, зеркало и оставшийся от Филлипыча самодельный наждак. Правда и сам он исчез, прихватив на память о школе шесть мешков голубиного помета из несметных залежей этого ценимого огородниками продукта годами копившегося на чердаке. Оказалось, он получал пенсию более 200 рублей и по советским законам не имел права работать! На какое-то время школа осталась без надзирателя, и я воспользовался моментом для восстановления справедливости.

Летом, когда в начале августа школа еще пуста, дежурная преподавательница Надежда Борисовна, доверив ключи, попросила меня принести что-то из каптерки завхоза на втором этаже. Самой ей ввиду далеко не слабой комплекции каждый раз делать это было затруднительно. Я выполнил просьбу, прихватив торчавшую на виду бывшую мою лампу. После такого отчасти импульсивного поступка только и оставалось унести ее домой. Кстати, я давно уже заметил, приобретенные таким путем вещи не приносят ощутимой пользы. Так и эта лампа где-то пылится у меня без применения.

Вскоре Бабушкины куда-то уехали. Выбрали новую директрису, а завхозом стал одноклассник Чижа Колпащиков, – в просторечии Колпак. После автомобильной аварии (завалил новую шестёрку) он какое-то время нуждался в лёгком труде. Работал наплевательски, спустя рукава, частенько появлялся под градусом, с директоршей разговаривал на «ты», как со старой и притом хорошо знакомой шлюхой. Всё это панибратство коробило и меня: «Жендос, давай выпьем!» Под конец своей деятельности он выпросил у меня за 20 рублей небольшой самодельный приёмник. Времена наступали политизированные, все интересовались свежими новостями в стране и мире...

2004г.