***

- Как там Толстой сказал?
- В «Анне-Кренине»-то?
- Да, в ней. «Все счастливые семьи счастливы одинаково, а все несчастные семьи несчастливы по-разному»…
- Да, что-то типа того…
- Но ведь вы же счастливы?
- Да, что-то типа того… Только уж жаль тогда быть счастливыми как все…
Так говорили две подруги, прогуливаясь по сырым аллеям старой набережной. Внизу под самым берегом шепелявил сонный прибой. Непривычно жаркое лето умирало этим дождливым августом. Начавшись однажды вечером, дождь шуршал за окнами вот уже третью неделю. Утро пробивалось сквозь опустевшие тучи слабыми лучами обессиливающего солнца, асфальт за день незаметно высыхал, сохраняя сырость в распластавшихся по нему трещинах, а вечером, сквозь медленно опускающийся сумрак, шлепали по земле тяжелые мокрые капли.
- А знаешь, что люди говорят?
- Люди всегда много говорят. Не знаю, а что?
- Говорят, что если не женился сразу – не женится и потом.
- Это типа не нужна толком…
- Да, что типа того… Обычно жизнь показывает.
Прибой остался умирать в холодеющих отблесках уже осеннего еще позднего заката.
Городок оживал. Молодежь шевелилась муравейником возле кинотеатра. Парочки разглядывали оранжевый свет солнца в пока еще зеленых кронах придорожных рябин. Хиппи и прочие неформалы попивали пиво и начинали гитарную перекличку.
- А знаешь, что еще говорят люди?
- Не могу же я знать все… Ну, и что они говорят?
- Говорят, что если не женился до 30 лет, никому не нужен…
- Это типа – отстой полный…
- Да, что-то типа того…
Городские здания с тяжелыми вздохами остывали, как остывают лампы накаливания, если выключить электричество. Ночь нехотя разливалась сумраком по низинам между домами и текла куда-то сквозь город, чтобы, слившись в воронку где-то за его пределами, выплыть с другой ее стороны по-новому солнечным и жарким днем.
Заканчивалось лето полупустого из-за уезжавших в отпуска жителей города, и теперь эти вернувшиеся жители отдавали последние почести своими иссякающему энтузиазму. Ненадолго оживший город снова густел и застывал.
- Завтра на работу… Опять рано вставать…
- Не опять, а снова… Все лето спала до полудня, а теперь…
- И вовсе не до полудня…
Ночь была душной – не спасали даже открытые окна. Сон не шел, скорее - убегал на встречу рассвету. Все пространство квартиры становилось таким же густым и вязким, как воздух, и осознавалось как-то слабо: углы округлились и обмякли, потолок тянулся к полу.
- Что, не спится?
- Да, что-то типа того… Опять духота стоит…
- Не опять, а снова… Можно уже и привыкнуть было.
А на работе еще пахнет свежей краской, хотя опять не понятно, что же все-таки красили. Каждый год за лето все здание наполнялось этим едким запахом, хотя ровным счетом ничего в нем не меняло своего цвета. Осень на самом деле пахнет краской.
- Совсем замучила эта бессонница…
- Выпей своей травы.
- Опять?
- Не опять, а снова.
- Травка-травка-травка-травка… Так и наркоманкой недолго стать…
- Да,  что-то типа того…
Так говорили почти уже муж и жена, глядя в провисший от жары потолок, почему-то точно зная: что-то должно произойти…

Сонные студенты, бороздившие странно холодный воздух утра, тянулись вереницей к университету. В это раннее время на этом узком тротуаре можно было встретить либо студентов – в большинстве, либо преподавателей – в меньшинстве. Прочие же слои населения казались вымершими в этом ареале, в крайнем случае внесенными в Красную книгу. Но и те, и другие, и даже третьи поняли этим утром, что осень все-таки наступила.
- Сплошные опоздания сегодня… ты представляешь?
- Да ну! Хотя у меня первый был…
- Да… Эти-то всегда по началу вовремя…
- Жизнь покажет…
Обилие новых лиц, неизбежный шум и скорость, от которых отвыкаешь за лето, вместе с неожиданным холодом испортили и без того нерадостное настроение.
- Что-то ты сегодня совсем никакая…
- Не знаю, не выспалась, наверное… Душно дома…
- Это да…
Так говорили коллеги между парами, не придавая никакого смысла своим словам, выпуская их на волю абсолютно безответственно. Да были бы еще слова.
- Елизавета Анатольевна, возрастная в каком?
- В четыреста пятом…
День вяло плелся, едва передвигая уставшими ногами, по колено, а то и выше увязшими в топкой обыденности. Шаловливый холодок то и дело проскальзывал мурашками по спине, заставляя вспоминать лето, ушедшее этим утром ровно на год в неведомую страну, где собиралось набираться сил и смелости снова дарить этим неблагодарным людям свой свет и тепло. Еще немного, и осень расплачется дождем от обиды за лето и пообещает отмстить людям. Но ей не хватит сил, и она позовет могущественную зиму. Жестокая и холодная, она полюбит вестницу лета весну и растает в ее ласке. Тогда вернется вечно доброе и бескорыстное лето.
А пока… возрастная в четыреста пятом. И чувство: что-то должно произойти…

- Да что с тобой?
- Не знаю…
- Депрессия?
- Что-то типа того…
К вечеру узкий тротуар пустеет: студентов уже нет, бродят редкие парочки, идут на остановку преподаватели, проскальзывают прочие слои населения. Воздух уже свежий – вечером здесь мало машин, но и не по-летнему свежий – прохладный.
- Тебе надо отвлечься.
- Наверное… Но как?
- А пошли в субботу в клуб. У Светки днюха…
- Я подумаю…
И снова ночь, только уже свежая, туманная – непривычно. И снова никакого сна. Значит, причина – не духота. Неужели это чувство? Что-то должно произойти…




- О! привет! А где твой?
- Он по таким местам не ходит… Да и я впервые…
- Боевое крещение, значит?
- Да, что-то типа того…
Так говорили коллеги на Светкином празднике, где не чувствовалась ни осень, ни холод, ни тепло, ни духота, ни бессонница. Здесь все темно и непонятно: дрожит свет, мелькают человеческие тела, бьются в истерике звуки. Сущий хаос. Ад.
- посмотрите, кто пришел!
Улыбки, поцелуи, слова, шампанское…
- Никогда бы не подумал, что Вы бываете в ночных клубах…
- И не думайте, это первый раз…
- Заметно.
- Зато за Вами заметно обратное…
- Бесцельно провожу время. Старая привычка…
- Старая привычка списывать все на старые привычки…
Болезнь нации - проводить свободное время в вязком сигаретном дыме, смешанном с сотнями парфюмерных ароматов общества посредственности и коллективного одиночества. Разбирая в пивном хмелю это тягучее, булькающее грязевым вулканом сборище пустых и обезличенных индивидов, он наделял их какой-то особой одновременно коллективной и индивидуальной единственностью и одинокостью. Одинаковые движения в разной последовательности под одинаковые на протяжении часов звуки, едва ли интегрируемые в музыку, он наблюдал как проявление этого феномена.
- Богатый опыт?
- Да, что-то типа того…
Народу заметно меньше. Едва стоя на ногах, словно пытаясь плыть в этом дыму, разводят руками и без того некудышные танцоры. Молодые люди бессовестно висят на девушках, девушки бессовестно извиваются у шестов, пытаясь увидеть себя в зеркалах. Охранники суетятся сквозь зевоту. Кого-то свалил сон.

Гудок. Один, два…
- Алло…
- Алло…Извини, я не приеду… мы к Светке…
Гудок, гудок, гудок…
И мысль успокоилась: случилось…




- Ну как?
- Нормально…
- Как Светка?
- Упилась, бедняга…
- А ты?
- Нет, вроде… хотя… не помню…
Полдня на отдых, а потом опять на работу. На работу… На работу? Нет, уж лучше остаться дома. Дома… Дома?
Открытое окно в пелене золотистого тюля не спасало от нависшего над холодным полом сигаретного дыма. От него все сереет и теряется, стаскивая своими невесомыми руками приветливую маску уюта с лица кухни. Кухня становится чужой, словно в гостях: вроде ясно, что, где и как – а найти ничего нельзя.
- Да что с тобой?
- Не знаю!
- Не кричи. Пойди поспи…
- Не хочу.
Телевизор – безмозглый ящик с длинным, вертлявым и находчивым языком. И кто только изобрел эту дрянь? Обои, какие-то грязные, старые, с дурацким рисунком, листами отстали от стен, поселив в расщелинах паутину. Грандиозные планы ремонта, осложняемые грандиозным дефицитом семейного бюджета.
Из безмозглого ящика льются бессвязные слова, только утяжеляя воздух, все еще пропитанный сигаретным дымом.
- Ты курил в зале?
- …
- Стоило отлучится… Открой балкон.
- Холодно будет…
- Открой…
Если какой-то запах прицепится – сущая пытка – достанет до каждого нервного окончания, даже не приспособленного для обоняния.
Весьма навязчивая вещь.
Завтра две лекции у второго по возрастной. Скорей бы…
Вече плетется, как загнанный конь, ковыляет, как хромой на обе ноги, - и это не реакция непривыкшего организма на похмелье. Это - … Наверное, это – совесть.
- Надо поискать что-нибудь на завтра…
- По работе?
- Ну да…
- Я схожу тогда…до стоянки.
- Ну да.
Вот все и встало на свои места: она – за лекциями, он – на стоянке. Совместная жизнь.
Ручка выводит на клетчатой бумаге затейливые каляки-маляки, едва ли похожие на лекции. Лист за листом отправляется в мусорную корзину.
Память метрономом отсчитывает дни, недели, месяцы, годы. Два с половиной, тридцать, сто двадцать, восемьсот сорок…
- Да, что-то типа того. Округленно…
- Дожилась, сама с собой разговариваю.
- А что, было с кем поговорить? Так что, весьма ценный жизненный опыт.
- А еще память.
- Да, и она…
За окнами не спеша меняется палитра, сгущаются сумерки и усиливается холод. Осень наверстывает упущенное. В такой вечер редкий человек захочет высунуть на улицу нос – все еще помнят лето и не ждут зиму. А ведь именно зима дает возможность написать на белом листе снега что-нибудь, кроме затейливых каляк-маляк.
Сумерки заполняют и комнату – кажется, что кроме нее в темноте не осталось ничего, и этот кусок пустого пространства, ограниченный стенами, висит по чьей-то воле в другом (а может, и в том же) пустом пространстве, возможно, тоже чем-то ограниченном. И так до бесконечности, пока та не вернется в кусок пустого пространства комнаты, ограниченного стенами и висящего…
Звонок в дверь.
Все-таки квартира есть, есть и подъезд, есть и дом, есть и…
- О-о-о… Кому еще спать надо…
- …
- Вот тебе и «…»
Где-то на полке – папка с лекциями. Раз.
Где-то в шкафу – любимый костюм. Два.
Где-то в углу – телефон. Три.
- Алло, девушка? Машинку можно заказать? Хорошо. Спасибо. – Раз.
- Алло, Кать? Можно у тебя переночевать? Хорошо. Спасибо. – Два.
- Алло, девушка? Машинку заказывали? Белая. Три-пять-семь. Выходите.
- Хорошо. Спасибо. – Три.




Утро. Дождливое, осеннее, заметно пожелтевшее, но свежее и непривычно выспавшееся. Правда, не у всех, но все-таки… В такое утро хочется измениться почти как весной, пропеть про себя или даже вслух «выбросить хлам из дома и…», но никого не звать. Разделить это утро с самим собой.
Беззаботные студенты с плеерами, отделившими их от объективной реальности, все так же медленно и, казалось, бесконечно тянутся к университету.
- Здравствуйте.
- Доброе утро.
И так несколько раз. Вот бы никого не видеть. Или чтоб не видели тебя. Но даже студентов, отгородившихся от мира объективной реальности каким-нибудь новомодным музыкальным течением, льющимся из наушников плеера иногда через край, тяжело не замечать.
Монотонные часы лекций, между которыми не хочется сидеть на кафедре, где почему-то перестали открывать окна.
Коридор в одну сторону – будто по делу.
Коридор в другую – будто по другому.
Еще какие-нибудь незначительные дела, зайти в деканат, в отдел кадров, еще куда…
- Здравствуйте.
- Добрый день.
- Вы домой?
- Да, что-то типа того…
- Может, пройдемся?
- Может…
Странно, неужели кто-то еще в этом городе любит гулять под дождем. Или не любит.
Серое тусклое небо, которое нормальные люди хотели бы разорвать солнечными лучами, навалилось на горы на том берегу холодной серо-сизой бухты. Прибой ластится к берегу, усыпанному мелкими камнями, шуршащими под его ленивыми волнами и под неторопливыми ногами гуляющих между небом, берегом, морем и дождем людей.

- Ты где была?
- На работе, где ж еще?
- И ночью?
- У Катьки.
- А дома – что?
- Ты…
- Может, ты тогда вообще уйдешь?
- Может…
Непривычно узкая комната со знакомыми желтоватыми стенами, ободранным стенным шкафом и закрытой на тряпку дверью. Серый потолок тяжелее медленно темнеющего неба.
Столько сделать для того, чтобы все это стало твоим, а потом понять, что тебе нужно вовсе не это.
- Чего тебе еще?
- Я… это… прости… я погорячился…
- Да, что-то типа того…
- Ты обиделась?
- …
- Почему ты ушла?
- …
- Да, я знаю, я сам виноват… Ты что, спишь что ли?
Глубокий, легкий, спокойный сон, который никто не прервет и никто не отнимает…
…Необозримое поле без единого деревца в приятно-прохладном летнем воздухе, шевелящимся над землей вялым и ленивым ветерком. Ясное, прозрачное, бесконечное и необъятное небо без единого облака, как будто их вообще в природе не бывает. Как будто это не природа. Мягкая высокая трава расступается едва заметной тропинкой, сама тянется к рукам, перекатываясь по полю ленивыми серебрящимися волнами, точно прибой разбивающимися о проходящую невдалеке дорогу. Теплый, неведомо откуда, словно из самой глубины бездонного неба, мерно капающий невесомый дождь. И в каждой капле – как в зеркале – все то же безразмерное зеленое и голубое. Калейдоскоп. Капли, вертящиеся в воздухе, меняя небо и землю местами так неуловимо и таинственно, что они от этого перестают быть собой. И она – между одной вечной бесконечностью и другой – в каждой капле, мерцающим своим внутренним светом в темной и неизведанной третьей вечной бесконечности. И все они – бесчисленное их множество – вдруг лопаются и разбиваются обо что-то. О какие-то ступени и перила. Лестница. Бесконечно уходящая по земле в небо и через землю в воду. Неуверенный шаг наверх. Другой. Третий. Тонкая рука на мокрых перилах, собирающая теплые капли, осевшие на них, как маленькие мыльные пузыри, выдутые словно из стекла. И – взмах! Вихрь брызг и оживших капель перед глазами в лучах невесть откуда взявшегося солнца…




- Тебе надо что-то решать.
- Да, что-то типа того…
Молчание на аккуратной выбеленной кухне нарушалось только тихим ворчанием безмозглого ящика, рассевшегося на важном приземистом толстом холодильнике и тщетно пытавшегося привлечь к себе хоть чье-нибудь внимание.
- А то будет, как Толстой сказал…
- В «Анне-Каренине»-то?
- Да, в ней. Может, это шанс? Откуда тебе сейчас знать? Не суди раньше времени. Твои слова.
- Мой слова: вообще не суди. Я, собственно, этого и не делаю…
- Нет, ну должно же быть у человека хоть какое-то мнение? Вот даже этот – ( в безмозглом ящике растеклась по креслу масса некоего политика, готовая было съежиться, когда на нее указали из той неэкранной реальности) – имеет мнение…
- Скорее всего, не свое. А иметь чужое все как-то не культурно… Ладно, когда свое… имеешь…
Разговор, вроде имевший в начале какой-то смысл, то ли вдруг лишился его, то ли переоценил, но в любом случае прекратился за бесполезностью излагаемых слов, и лишь масса в кресле по ту сторону пестрящего экрана продолжала монотонно журчать.

Каждый день, перед каждым своим шагом, человек делает выбор. В редких случаях выбор делается за него. Но шагает человек все равно сам.

- У меня замена вечером. Я, пожалуй, пойду…
- Маленкий-злобный-препод выходит на тропу войны с нерадивыми студентами?
- Да, что-то типа того…
Осенний холодок укутывает людей в шарфы и свитера с высоким горлом, заставляет ходить по улицам быстрее, запрыгивать в первый пришедший на остановку автобус. Автобусы застревают в первой попавшейся на дороге пробке тоже наверняка от холода. И люди, укутанные в шарфы и свитера с высоким горлом, поглядывая то на часы, то на бесконечную вереницу частного, общественного и прочего транспорта, путаются в собственных мыслях.
- Такая молодая, а платок носите, как я…Небось, учительница.
- Да, что типа того…
Престарелые женщины в цветастых платках, ставшие давно привычным атрибутом городского одиночества, по им одним понятным параметрам выбирают себе минутных собеседников в не движущемся транспорте. Эти люди-атрибуты-одиночества – своего собственного и чужого – видят в своих случайных собеседниках родственные души, предрекая тем самым судьбу этим душам, не чувствующим еще в воздухе своей жизни аромата одиночества.
- А разве это так заметено?
- Ну я же заметила…
Эти люди, действительно, многое замечают, но в отличие от таксистов, считающихся неплохими психологами (житейскими, разумеется), едва ли это афишируют.

Молчаливый семинар неподготовившихся вечерников, плавно переходящий в письменный опрос. Не знают устно – не знают и письменно. Спишу, как школьники, а вроде взрослые люди.
- Сдаем. Время вышло…
- Подождите-подождите..
Минут десять посидеть на опустевшей кафедре, поиграть на компьютере в пасьянс. Потом еще один семинар у первого. Интересно, такой же?
- А, это Вас на замену поставили…
- Да…
- Что-то типа того…
Пасьянс отменяется. Надо было их раньше минут на десять отпустить, а так… И откуда он взялся?
- Ну и как они Вам?
- …
- Вы всегда так немногословны?
- Нет, я не всегда так немногословна.
- Только на работе?
- Только на работе…
- И дома?
- И дома… Дома… Дома…
- ?
- Это я так, о своем… Не обращайте внимания…
- Я бы попросил Вас проверить их, они все-таки моя группа…
- Проверить как они умеют читать конспекты?
- Да…
- Что-то типа того?
- Типа того, типа того… А вы бы, типа того, взяли бы их не на замену, а на весь курс, и, типа того, научили бы их, типа того, рассказывать. И Вам бы, типа того, зарплату прибавили. За часы.
Современное почти всеобще образование как-то по-особенному обезличивает студентов настолько, что их даже тяжело запомнит по именам, даже фамилии плохо помогают. Инкубатор.
- Итак, подумайте, что делает вас всех личностями и каждого в отдельности индивидуальностями…
Вопрос о том, что не существует, но имеет название. Детская загадка, ответ на которую – «ничего».
- Нет, ну Вы это видели? Я не то что на весь курс, я уволиться хочу!
- Вовсе не обязательно расправляться со всем, если где-то дела идут неважно… Дома, например…
- Много Вы понимаете в домашних делах…
Полупустой автобус в прозрачном сумраке позднего осеннего вечера пробивает себе путь желтым светом фар. Уставшие люди тяжело спускаются со ступеней таких же уставших автобусов. Маленький городок выдыхается быстро.
Непривычно огромная железная дверь, отделяющая сырой и темный подъезд от теплого дома, от узкого коридора с большим зеркалом, от зала с мягкой кроватью и безмозглым ящиком, от кухни с обеденным столом и низкими белыми стульями, от комнаты с креслом и заваленным бумагами и книгами письменным столом.




- Кто там?
- Соседи.
- Чего вам? Здрасьте…
- Позвонить можно? От вас…
- Вот.
- Спасибо.
Гулкие гудки. Заспанный голос.
- Алло.
- Алло. Это я. Почему ты дверь не открываешь?
- Сплю. И вообще – чего тебе?
- Как чего? Я домой пришла…
- Ах домой! Ну-ну..
- Хорошо. Хотя бы вещи дай тогда забрать…
Скрежет засова. Скрип двери. Все тот же заспанный голос.
- Заходи…
- Еще раз спасибо…
Соседи – невольные свидетели жизни.