Медиум 12

Проснувшись утром, я почувствовал, что в носу у меня пощипывает и свербит, и понял, что вчерашнее приключение обошлось мне сравнительно дёшево – я только схватил насморк.
Уотсон сказал, что болезнь легче лечить, если застать её в самом начале и подойти к вопросу ответственно, и закапал мне в нос какую-то мутно-зелёную жидкость, от которой в горле сделалась страшная горечь, а в носу защекотало и закололо так нестерпимо, что я немедленно весь сморщился, облился слезами и принялся страстно чихать, сладко изнемогая при каждом чихе и едва успевая с дрожью втягивать воздух. Впрочем, при такой сильной щекотке это было очень приятно, а Уотсоны оба покатывались со смеху и наперебой желали мне здоровья.
Но надо отдать ему справедливость, снадобье оказалось эффективным, и к середине дня о насморке я уже и думать забыл.
Следовало теперь навестить семьи воскресших. Я решил сохранить хронологию событий и начать с графини Бедоз и её дочери.
- А что вы рассчитываете у них узнать? – спросил Уотсон.
- Не знаю пока. Я заранее ни на что конкретное не рассчитываю. Вы уверены, что Гудвин – мошенник?
Уотсон замялся с ответом, да я и ждал, честно говоря, этой заминки.
- А вы,- наконец проговорил он, - после вчерашнего, должно быть, решили, что он волшебник?
- Честно говоря, он произвёл на меня впечатление человека серьёзно подходящего к своему делу, какое бы оно ни было, и добившегося успехов очень порядочных.
- Вы так говорите потому только, что лично вас он пронял при первой встрече.
На это я ничего не ответил, а поднял голову и стал глядеть ему в глаза пристально и настойчиво, давя взглядом, пока он не сдался и не закрылся рукой.
- Лично вас, - сказал я тогда, - он тоже пронял при первой встрече. И, если в вашем случае это, вообще-то говоря, труда не представляет...
- То в вашем это и подавно легко, - парировал он. – Я, по крайней мере, с ног не падал.
Тогда я протянул руку и, удерживая его запястье, чтобы снова не закрыл лица, возобновил атаку, вкладывая в неё теперь чуть больше силы и чуть больше злости.
Орбелли когда-то учил меня, говоря, что при моём таланте просто грешно так лениться, и мог бы стать великим суггестором, если бы только захотел. «Суггестором», говорил Орбели – сейчас бы сказали, «гипнотизёром». Но, как я ни ленился, а вернее сказать, ни отрицал в глубине души всю парапсихологию вкупе, кое-чему я всё-таки научился, и не Уотсону было дразнить меня – тем более, после того, как он сам обратился к моей помощи. Понадобилось меньше минуты – и его глаза помутнели.
- Вы в моей власти, - отчётливо сказал я ему. – Захочу – заставлю вас смеяться до колик, захочу – заставлю плакать. Проделать то же самое со мной вы ни за что не сможете. Хотите попробовать? Хотите? Ну! Ну же!!! – я придвинулся ближе, уже зная, что сейчас произойдёт: Уотсон закричит, запрокидываясь – так же, как я в комнате Гудвина, потому, что делал я, собственно, то же самое, накачивая в его нервы и мозг напряжение, как воздух в надувной шар, пока он не лопнет.
«Что же я делаю? – вдруг стукнуло у меняв голове. - Зачем? За что? Ведь это Уотсон! Что я, с ума сошёл, что ли, ил итак увлёкся, что забыл, где я и кто предо мной?»
Я отвёл глаза и выпустил руку Уотсона. Он сильно качнулся вперёд, мне даже показалось, что он упадёт, но он удержался, ухватившись рукой за край стола. Волосы упали ему на лицо, а голова была низко опущена, и я совсем не видел глаз.
- Демонстрация силы – лучший аргумент, - наконец тихо сказал он.
Я отвратительно себя чувствовал. В конце концов, друг попросил моей защиты от Гудвина, а я? решил, придравшись к мелочи, продемонстрировать ему, что Шерлок Холмс – зло, едва ли не худшее? И только из-за вскользь задетого самолюбия, как глупый и злой мальчишка.
- Простите, ради бога, - потерянно пробормотал я. – Уотсон, я не хотел... Сам не знаю, что на меня нашло.
- Жажда власти, - спокойно пояснил он. – Очень заразная штука. Хуже инфлюэнцы. И столетник от неё не помогает.
Я не нашёлся, чем крыть, и только угрюмо буркнул, поднимаясь:
- Ладно, пойду...
Уотсон вскинул голову, и я наконец увидел его глаза – тревожно-тёмные, густо-карие, без единого изумрудного проблеска.
- Вы.., - он запнулся, - берегитесь, Холмс. Я вас знаю – вам будет интересно, приятно, как перед шахматной доской, но это страшный человек – я чувствую. Он играет людьми, и вас заставит играть по его правилам – вы уже начали. А ведь это так заманчиво: коснуться чуть ли не престола божия, ощутить в себе невиданные силы, поверить в собственную исключительность, да и других убедить. И бессмертие – да? Вы любопытны, вы азартны, вы... вы боитесь его, Холмс!
Я внимательно посмотрел в его всё темнеющие глаза.
- Да. мне кажется, я понял, что вы хотите сказать. Я буду помнить об этом...
- Ну и потом, - Уотсон вдруг улыбнулся, - вас ещё можно пристрелить, зарезать, отравить, сбить экипажем и столкнуть в прорубь. Если будет, за что. Да?
Я рассмеялся и хлопнул его по плечу. Чёрт его знает, почему, но от последнего этого предостережения мне сильно полегчало.

- Частный сыщик? В доме Бедоз? – брови графини, как лифт, уехали куда-то вверх. Мне она напоминала больше всего остриженную наголо овцу в очках, хотя у графини имелась причёска, и довольно пышная. – Что вам нужно, милейший?
Она разговаривала со мной, как с дворником или садовником, зачем-то забредшим на хозяйскую половину. Я почувствовал, как кровь начинает шуметь у меня в ушах, а руки дрожать.
- Я не отниму у вас много времени, - заверил я. – Во-первых, потому, что моё время, полагаю, ещё дороже вашего, а во-вторых, меня больше интересует ваша дочь. Я по поводу её чудесного воскрешения из мёртвых стараниями мистера Гудвина.
- И вы рассчитываете, что я позволю моей дочери говорить с вами об этом? Чтобы вновь причинить ей страдания, обращаю памятью к невыносимому кошмару? Да за кого вы меня принимаете!
- Сказать вам честно? Я принимаю вас за жертву ловкого мошенника, вот за кого.
- Не смейте говорить так о магистре! – графиню даже перекосило от старания изобразить праведный гнев.
- Во сколько вам, интересно, обошлось это воскрешение?
Праведный гнев сменился торжествующим злорадством:
- Ни единого пени! – отчеканила графиня Бедоз с победным видом. – Ни единого пени, клянусь на библии. Этого вам, меркантильным любителям грязного белья, разумеется, не понять, но магистр помогает людям, попавшим в беду, совершенно бескорыстно.
Вот это был удар! Если Гудвин совершает свои потусторонние эскапады из любви к искусству, его, собственно, не за что выводить на чистую воду, да и что тогда вообще счесть «чистой водой»? Кроме того, я понял, что, поддавшись чувству уязвлённого самолюбия – опять, опять, несмотря на предупреждение Уотсона – сразу взял неверный тон и, пожалуй, так едва ли много узнаю.
Я вспомнил всё, что слышал прежде о графине Бедоз – нужно было срочно менять тактику.
- Я пришёл к вам совсем не в качестве частного сыщика, - сказал я. – Я давно отошёл от дел, придя к выводу, что загадки природы куда величественнее и интереснее, чем наши социальные дрязги. Я уже виделся с этим хвалёным Гудвином, и он не произвёл на меня особенного впечатления. Великий человек, о котором никто не слышал прежде, чем он появился в Лондоне? Абсурд! Я просто уверен, что его оживление мёртвых – фарс, а теперь ещё уверился в этом, коль скоро вы не хотите ни о чём рассказывать. Я заметил, что люди неохотнее всего рассказывают о том, что их оставили в дураках, а вот об истинных чудесах хочется поведать.
На этот раз моя тактика сработала. Как все истерички, графиня отличалась артистичностью манер и прекрасно ловилась, что называется. «на подначку».
- Вот как вы полагаете? – язвительно переспросила она. – Это, конечно, ваш богатый сыскной опыт вам подсказывает? А ну-ка, сэр, пойдёмте со мной, - и с тем же рвением, с каким готова была только что выставить меня, она повлекла меня вглубь квартиры, даже удостоив «сэра».
Дом отличался богатой бестолковостью обстановки – варварское смешение стилей, обильно припудренное позолотой. Не обошлось и без фарфоровых собачек, венцом коллекции которых оказался мопс, размером с далматинца, из французского зефира.
Меня усадили в кресло и даже предложили кофе с ромом и конфеты – правда, с таким одалживающим видом, что и кофе, и конфеты, соблазнись я ими, должны бы были застрять у меня поперёк горла.
- Так вот, - проговорила она, вперив в меня тяжёлый взгляд. – Я сама была на сеансе Гудвина и видела собственными глазами...
Дальше последовал рассказ, фактически слышанный мной уже дважды, разве что более эмоционально расцвеченный. Графиня вошла во вкус, совсем позабыв, что меня, как частного сыщика, следует презирать, ибо слушал я, как мог, участливо.
- Ну? – победоносно заключила она. – И какова, по-вашему, может быть техника таких фокусов?
- Выходит, вы сами провидели, что с вашей дочерью случится несчастье? – сочувственно переспросил я. – Представляю, как вы жили весь этот месяц! Но скажите, миледи, само это видение, оно висело в воздухе? Имело вид тумана? Сквозь него можно было видеть или оно имело плотность реального предмета? Как оно выглядело? Как дым?
- Нет, - покачала головой графиня. – Это выглядело... Как картина, но нарисованная не на холсте и не на бумаге.
- А на чём?
- Ни на чём. На пустоте. На сгустившемся воздухе. На... Нет, не могу объяснить, - она уронила руки на колени, действительно, похоже, исчерпав своё красноречие.
Что ж, это, в общем, совпадало с тем, что видели Уотсон и Раух. Я должен был бы расспросить для комплекта и Мэрги Кленчер, но всё оттягивал этот разговор – почти бессознательно, оставляя себе надежду на феноменальную память Мэрги – ну, как мелькнёт разгадка. И, в то же время опасаясь, что – нет, не мелькнёт.
- Всё же, это всего лишь видение, - осторожно начал я второй раунд встречи с графиней Бедоз. – Очень впечатляющее, но... видение. То, что произошло с вашей дочерью, представляется мне много более фантастичным, чтобы быть реальным.
- Иными словами, вы мне снова не верите? – графиня тоже бросилась в очередной раунд, очертя голову.
_ Чему же мне верить, коли вы ничего не рассказываете! – провёл я тут же контратаку.
- Да, уж видно, иначе от вас не отделаешься, - обречённо вздохнула моя собеседница. – Что ж, слушайте...

История оказалась воистину фантастичной. Во-первых, как и было ей предписано, своё видение во время сеанса графиня Бедоз ни с кем не обсуждала, и дочь её поэтому тоже о нём понятия не имела. Дурные сны её сиятельство – в отличие от Уотсона – не мучили, хотя наяву она, разумеется, не могла не тревожиться.
Гром грянул через месяц. Первого августа, незадолго до вечернего чая, Элизабет – дочь графини Бедоз – ушла из дому пешком, сообщив своей горничной, что хочет навестить подругу. Со слов этой самой горничной, выглядела хозяйка очень взволнованной, просто места себе не находила. Полицейские спрашивали потом, не получала ли она писем, не виделась ли с кем с утра или накануне. Не виделась и не получала. К ночи, когда совсем стемнело, графиня забеспокоилась и послала кучера привезти молодую хозяйку из гостей. Выяснилось, однако, что она там и не была. Начался розыск. Удалось выяснить, что женщину похожего описания видели в сумерках возле ограды Гайд-парка, но на этом след обрывался. Графиня, совершенно уверенная в том, что сбывается пророчество со спиритического сеанса, бросилась к Гудвину, но не сумела доже в прихожую попасть – её встретил грудью человек в чёрном с завешенным лицом. «Магистр велел сказать вам, - механическим голосом отчеканил он, - что ещё не время, и он сам придёт, когда будет нужно». Нельзя сказать, что это успокоило графиню, но попытки встретиться с Гудвином она оставила. Четвёртого августа полицейский сержант, который вёл расследование, пришёл в дом Бедоз с лицом таким опрокинутым и виноватым, что она всё поняла. Тело нашли у набережной Ист-Энда. Для опознания в морге Мэрвиля поехали с полицейскими горничная Элизабет и её подруга – та самая, к которой она якобы собиралась первого августа. Обе опознали тело и обе пришли в ужас от его вида. Сама графиня тело не видела – она тоже поехала в морг, но взглянуть на дочь не могла себя заставить. Сидела в экипаже, прижимая к глазам платок, как вдруг почувствовала чью-то руку на плече. Вздрогнув и чуть не закричав, обернулась – сзади неё сидел закутанный в чёрный плащ Гудвин. «А вот теперь пора, - проговорил он так, словно они всё это время и не расставались. – Мне нужен от вас карт-бланш, графиня. Я должен сейчас же забрать тело. Тогда ваша дочь ещё может вернуться к вам». «Как вернуться? – ахнула графиня Бедоз. – Она умерла». «Иногда это обратимо, - сказал Гудвин. – Пишите доверенность, да поскорее. Если тело вскроют, уже ничего нельзя будет поделать». Он взял бумагу и вошёл в госпиталь со стороны морга. Люди с закрытыми лицами следовали за ним. Прошло, должно быть, всего минут пять – и они уже вышли, неся тело, закутанное в чёрную ткань, так что видна была только кисть руки. «Это ваша дочь, графиня? Никакой ошибки нет?» - сурово спросил Гудвин, отвернув край ткани. Графиня закричала и упала в обморок, но она успела увидеть и узнать. Когда она очнулась, экипаж куда-то ехал – Гудвин и его люди исчезли. Она застучала зонтиком и закричала кучеру. Тот, остановив экипаж, объяснил, что «господин в чёрном» велел ему везти бесчувственную графиню домой, и что «пусть она ни о чём не беспокоится – он знает, что делать». Совсем без сил, она кое-как поднялась в свою квартиру и тут же снова увидела Гудвина сидящим в кресле в гостиной. Он был всё так же невозмутим. «Я уже начал ритуал, - проговорил он, глядя графине в глаза взглядом, от которого она вдруг сразу почувствовала уверенность в том, что всё будет хорошо, и Лиз, действительно, вернётся. - Он займёт пять дней». «Это будет стоить...» - начала было графиня, но он покачал головой: «Я не беру денег. Вы только оплатите мои расходы. Тело должно быть положено в саркофаг, сделанный точно по размеру. Тело я измерил. Саркофаг закажете вы сами. Ещё понадобятся некоторые снадобья – я вам назову. Вы закажете их тоже». «Запишите, не то я боюсь забыть», - попросила графиня, но медиум снова покачал головой: «Вы не забудете ни единой буквы». «А где я найду всё это? Саркофаг? Снадобья?». «Вы найдёте, - так же спокойно и уверенно проговорил он. – Вы найдёте не позднее следующей полуночи».

- И вы действительно нашли? – уточнил я, уже не сомневаясь в ответе.
- Да, это было, словно наитие свыше. Меня прямо-таки подняло и повлекло. И я шла, сама не зная, куда, пока не оказалась перед мастерской. Там вообще-то делают всякие бутафорские вещи для театров, для представлений, но и заказы берут – на ящики, на сейфы, на гробы необычной конструкции. Странно вот что: и там, и в другой лавке я будто засыпала, а во сне говорила всё как надо, и сама не помню.
- Ну, а сам ритуал?
- За мной приехали как раз на пятый день. Магистра в экипаже не было, сидел только его ассистент. Он сказал, что всё почти завершено, но теперь требуется моё присутствие. Мы приехали в какой-то дом, спустились в подвал. Там горело много свечей, и на полу был очерчен круг, а по нему знаки: белые, чёрные и красные. В кругу на возвышении стоял саркофаг, открытый, с телом моей дочери. Оно было закутано в расшитую ткань – шёлковую, по-моему, но шёлк необыкновенно тонкий, я видела сквозь него лицо дочери с закрытыми глазами, её руки, сложенные на груди. Гудвин стоял в головах. Другой его ассистент держал крышку саркофага. «Подойдите ближе», - велел мне магистр. Я приблизилась, еле держась на ногах от волнения. «Мой зов уже вызвал её из глубины вечности, - проговорил он, – но возвратить к жизни её может только зов самого близкого человека. Положите ей руку на грудь. Не бойтесь». Я сделала это, и мне на миг почудилось вдруг, что Лиз жива. «То, что вы не можете поверить в её смерть, - тут же, словно читая мои мысли, сказал Гудвин, - очень поможет вам. А теперь громко позовите её по имени. Ну же!». «Элизабет», - громко крикнула я, и она поднялась из саркофага...
Графиня Бедоз закрыла лицо руками, не то вновь переживая былые впечатления, не то демонстрируя мне эти переживания. Я выдержал приличную паузу, после чего снова спросил позволения поговорить с Элизабет.
- Не надо волновать её, - снова возразила графиня. – Она уже рассказывала в полиции, что ничего не помнит, и вам скажет то же самое.
- А вам она сказала что-то другое?
- Да, я спросила её о причине того волнения, о котором говорила её горничная – помните?
- И вы расскажете мне?
- А вы наконец оставили свой скептицизм?
- Да. Да!
- Так вот, мистер Холмс, - графиня Бедоз понизила голос, - Элизабет сказала, что накануне вечером видела экипаж, в котором ехала смерть.
- Смерть? То есть?
- Да самая настоящая. В чёрном плаще, с косой – точно, как рисуют на картинках. Она видела этот экипаж трижды, и понятно, что её это взволновало.
- Почему же она не рассказала об этом сразу?
- А вы бы рассказали? Она побоялась, что её сочтут... Вы понимаете?
- Сумасшедшей?
- Ну да, в этом роде. А в тот день... Она сказала, что с самого утра не находила себе места, ей было просто необходимо как-то развеяться, но когда она вышла на улицу, она снова увидела этот экипаж, только на сей раз он не проехал мимо, а стремительно приблизился, и смерть своей чёрной рукой схватила её и втащила вовнутрь.
- А дальше?
- А дальше она может только смутно припомнить, как куда-то мчалась и мчалась, и вокруг то мерцали звёзды, то вспыхивали светила, а потом вдруг она услышала мой зов.
Я несколько мгновений подумал.
- Скажите, миледи, а ваша дочь как-то изменилась после этого случая?
- Ну разумеется. По-вашему, смерть и воскрешение – недостаточно сильные потрясения, чтобы изменить человека? Первые дни она вообще оставалась... потусторонней. А сейчас её нервы совершенно расстроены. Её мучают кошмары, она часто плачет, но, слава богу, доктор говорит, что скоро всё пройдёт.
Я поднялся с места, собираясь откланяться.
- Последний вопрос, миледи. Как фамилия того сержанта, который вёл расследование?
- Гастингс, - сказала графиня Бедоз.

У полковника Горнера мне повезло меньше – в манеже воскрешённого впоследствии внука сопровождал молодой гувернёр, сразу после инцидента уволенный.
- До воскрешения вы тело внука видели? – спросил я сурового седого полковника, и его губы  задрожали, а глаза наполнились слезами.
- Это было ужасно, мистер Холмс. Я даже не смог себя заставить коснуться его.
- И Гудвин сразу забрал тело?
- Да.
- Он не взял с вас денег?
- Нет. Кроме того, что стоил саркофаг и травы, которые он жёг в курильнице. Слава богу, мистер Холмс, не то я не смог бы заплатить ему – за саркофаг мне пришлось заложить этот дом.
- Заложить? Дом? За саркофаг?
Полковник строго посмотрел на меня:
- Саркофаг из чистого золота, мистер Холмс. Он очень тонкий и лёгкий, но...
Я чуть не засмеялся от радости.
- И где теперь этот саркофаг?
- Когда Ронни встал и протянул ко мне ручонки, - полковник Горнер всхлипнул, и я должен был долго ждать, пока он справится с собой, - раздался страшный удар грома – мне почудилось, сам ад взревел – а затем блеснула молния, и саркофаг вспыхнул и сгорел.
- Сгорел? Золотой саркофаг? Но золото не горит, сэр.
- Тем не менее, на месте, где он стоял, вспыхнул огонь, дым повалил клубами, а когда он рассеялся, в центре круга осталась только кучка золы.
- А мальчик ничего не рассказывал вам?
- Он рассказывал, будто, когда он был в  манеже, его позвали к выходу, и там сидела в карете очень красивая леди, с которой он поехал кататься прямо по небу, и там были радуга, и облака, и маленькие ангелы, как на рождественских открытках.
- А вы рассказывали ему что-нибудь о том, как в самом деле обстояло дело?
- Господь с вами, мистер Холмс, нет конечно! Легко ли это ребёнку? Мы сказали, что он болел и бредил – вот и всё.
- А можно я с ним поговорю?
Полковник колебался.
- Если вы пообещаете...
- Ничего не рассказывать ему? Не беспокойтесь, полковник, я пришёл узнавать, а не рассказывать.
- Хорошо, я его приведу.
Он вышел и вернулся, ведя за руку небольшого мальчугана в аккуратном бархатном костюмчике.
- Вот, Ронни, - проговорил полковник, ласково подталкивая мальчика вперёд, - этот джентльмен хочет тебя о чём-то спросить.
- Здравствуйте, сэр, - вежливо поклонился мальчик.
- Тебя зовут Рональд, верно?
- Да, сэр.
- Меня – Шерлок Холмс. Твой дед рассказывал, что ты был болен - давно, ещё в начале осени?
- Да, сэр, - это был вежливый мальчик.
- И ещё он рассказывал, будто ты катался в карете с красивой дамой. Ты можешь рассказать мне о ней?
- Но дедушка сказал, что мне это привиделось.
- Неважно. Пусть привиделось. Всё равно расскажи о ней, пожалуйста.
- Ну, я ездил в манеже, - начал не очень бойко рассказывать мальчик, - с господином Дакаром...
- Это гувернёр, - вставил полковник.
- Да, я понял, - откликнулся я досадливо – мне не хотелось, чтобы мальчика перебивали.
- Вдруг он сказал: «Рон, тебя спрашивает леди».
- Дакар сказал?
- Да. он ещё спросил, знаю ли я эту леди или нет. Но я снаружи ничего не мог разглядеть, потому что шторы были опущены, а когда дверца приоткрылась, мне показалось, что это мисс Квентин, знакомая мамы, и я сказал господину Дакару, что да, я эту даму знаю. И только, когда он отошёл, я увидел, что это не мисс Квентин, а другая дама. У неё вдруг переменилось лицо.
- Переменилось лицо?
- Ну да. только что была мисс Квентин, и вдруг смотрю – уже другая.
- Ну хорошо, а какая другая? Волосы, глаза – что ты рассмотрел?
Мальчик задумчиво покачал головой:
- Не знаю, сэр. Она была красивая, как фея. Но больше я ничего не помню.
- Во что она была одета?
- Не помню! – мальчик чуть не плакал, не то от досады на собственную непамятливость, не то на мою непонятливость.
- А потом? – спросил я, оставив вопрос о внешности незнакомки.
- Мы катались прямо по облакам, и были радуги, и шёл дождь, а потом я вдруг услышал, как дед меня зовёт. А потом я уснул, а проснулся уже дома в постели.
- И больше ничего об этом не помнишь?
- Я помню, как доктор делал мне укол. Но это было на самом деле, а про даму, наверное, я бредил, - рассудительно проговорил мальчик.
- А как найти теперь этого вашего Дакара? – спросил я полковника.
Тот виновато пожал плечами:
- Не знаю. Он должен был уехать из Лондона, так что... Ронни, ты иди к себе. Я скоро освобожусь.
Вежливо простившись со мной, мальчуган вышел.
- Тут еще одно, мистер Холмс, - хмурясь, словно в неразрешимом затруднении, проговорил полковник. – Дело в том, что никакого укола Рону никто не делал.
- А он рассказывал вам о нём раньше? – насторожился я.
- Да.
- Знаете, полковник, очень хорошо, что вы сказали мне об этом. Думаю, в этом уколе кроется очень рациональное зерно. Я, кстати, не спросил вас, что вы сами думаете по поводу этой истории с воскрешением?
Полковник развёл руками:
- Что же я могу тут думать! Мистер Холмс, я всегда считал себя человеком практическим, рациональным, а тут... Извините за такое выражение, но просто мозги набекрень.
- Вы были бы рады, найдись всему этому рациональное объяснение?
Очень серьёзно он посмотрел мне в глаза.
- Я был бы счастлив.
- Это хорошо, - кивнул я. – Куда приятнее работать, если это кому-нибудь нужно.