Мечталось

Мечталось.
Я протяну тебе книгу, пахнущую свежей типографской краской, и небрежно оброню: «Это я написала. Так, стишков немного».
Удивленно поднимешь брови:
– Ты пишешь стихи? Вот уж не думала...
– Так, ерунда, балуюсь на досуге, – отвечу деланно равнодушно. И буду ждать, когда твои пальцы прикоснутся к страницам, пропитанным моими болью и страхами, а значит, слегка и ко мне...
А потом ты будешь сидеть на своей даче в кресле и задумчиво листать сборник. И может быть, что-то в нем заденет тебя, и заставит подольше задержаться на витиеватой фразе, а следом – на минуту – поднять глаза к звездному небу.
Столь характерная для меня сумбурность и неясная тебе странная порывистость, получат объяснение. И ты посмотришь на меня иначе. И мое мелководье не будет больше так резко контрастировать с твоими глубинами.

А вышло по-другому.
О будущей книге разболтала тебе заранее – за бокалом вина «тайны» беспрепятственно из меня вытекают.
Стихи мне разонравились самой. В ночи они казались чем-то важным и стоящим. Вынесенные на свет, опрятно причесанные для читателя, «одетые» в знаки препинания, они обернулись глупостью. На девственно белой бумаге личные драмы смотрелись фарсом. Чувства переливались и мельчали с каждой страницей.
Всё вышло криво и неуместно.

Мне не хотелось, чтобы ты это читала. Но ты спрашивала: «когда?»
Деваться было некуда. Я написала на форзаце неловкие слова и «забыла» книгу на твоем письменном столе. И целый месяц ждала вердикта, со страхом ждала, что ты начнешь преувеличенно громко хвалить, пряча глаза.
К счастью, этого не произошло. Ты ничего не сказала. Ни слова. И я благодарна тебе за деликатность.

Мы обе чувствуем эту тотальную Невозможность: выразить себя через логос, объяснить себя другому, быть вместе, наконец.
Слова – лживы.
Когда они благозвучны и образны, умны и хороши, их появление оправданно. Они услаждают слух, поражают неожиданной ассоциацией; и рождающаяся на гребне предвосхищения эмоция побеждает Косность.
Красота реабилитирует недоговоренность.
Голая же рефлексия, не облагороженная должной просодией, стыдна. Как изуродованные конечности инвалида на ступеньках московского метро.
Она полна изъянов, как тело нелюбимой женщины.
Но какой тогда смысл в мучительных попытках высказать то, что высказано быть не может? В опустошенности, которая неизбежно наступает после того, как отложен карандаш.
«Нарисуйте попробуйте просветы воздуха в ветвях –  не нарисуете. Как они красивы!» –  сказал однажды Михаил Врубель Константину Коровину...

И все-таки изредка, в пелене бессонной ночи, чудится, что смысл есть.
А вот какой...
Мне кажется, я смогу тебе это рассказать, но позже. Уже после...
Когда ностальгически перелистывая запылившийся сборник, поднимешь глаза к звездному небу...