Сон и наваждение

  1.

— Петр Ильич, почему у вас такие грустные глаза?
— Это от бесконечного, непоправимого одиночества. Мне никогда не удавалось скрыть этого чувства, а теперь и подавно ничего не поделаешь.
— А рука у вас, Петр Ильич, маленькая, как у женщины. Вот почему вам трудно было играть на фортепиано. Поэтому он улыбается вам в лицо.
— Кто? Кто улыбается мне в лицо?
— Антон Рубинштейн. Я видела его бюст в Александро-Невской Лавре. Он там напротив вас — твердый и уверенный в себе. Какие холодные у вас пальцы! Словно вы руку только что из проруби вытащили. Хотя это так и должно быть… Вы же умерли? Я помню вашу могилу и памятник на ней из черного мрамора. Худенький обнаженный торс с выступающими ключицами. Сморщенный лоб, словно застывшие дюны. И страдание на лице. То же, что в финале «Патетической».
— Отчего же вы вдруг заплакали, друг мой, Надежда Филаретовна?
— Нет-нет, я не Филаретовна. Мы с вами, к моему великому сожалению, не знакомы. Но знайте, я никогда и никому не позволю вас обижать! Я клянусь вам!
— Ну что вы! Вам вовсе не надо меня защищать. Вы помните, какой чудный ангел у меня за спиной? Помните его крылья? Они меня хранят от всех бед и напастей.
— Петр Ильич, я так счастлива! Даже не знаю, что лучше — переписываться с вами в течение нескольких лет или один раз быть рядом, как сейчас. Вы так по-доброму смотрите на меня. А можно я вас о чем-то попрошу?
— Пожалуйста. Только вряд ли я смогу вам чем-нибудь помочь. При моем-то нынешнем положении.
— Вам не надо ничего делать! Я только прошу разрешения полагать, что ваша Серенада для струнного оркестра написана для меня. Точно так же, как вы посвятили Четвертую симфонию Надежде Филаретовне фон Мекк. Но могу ли я до такой степени осмелиться, чтобы получить такой подарок?
— Конечно! Пусть моя серенада будет вашей. Мне совсем не жалко!

2.

Я жду тебя каждый день, каждый миг. Вернее, я жду не тебя, а сам момент твоего появления. Мне не нужно долгого нахождения вместе, мне важен исключительно момент встречи, как подтверждение действительности невозможного. Я не хочу быть с тобою в течение долгого времени, мне достаточно всего лишь одного дня и одной ночи. Быть с тобою дольше — значит привыкнуть и скучать.
Однажды ты сказал, что когда мы встретимся, между нами произойдет нечто подобное извержению вулкана или солнечному затмению. И я поверила в это, представив нашу встречу в мельчайших деталях.
Ты сбежишь от себя и своих бесконечных дел. Сорок пять минут на такси из аэропорта Эсейса пролетят, как одно мгновенье, пока будешь думать, что скоро, очень скоро ты положишь свою лохматую голову ко мне на колени. Я буду гладить твои волосы, а ты будешь повторять, что другого счастья тебе не надо. Ты снимешь квартиру в центре Буэнос-Айреса, потому что в незнакомом городе все размещаются в центре. Я прибегу к тебе дождливым вечером и останусь на всю ночь. Ты будешь называть меня своим ангелом, смотреть в мои глаза и целовать.

3.

Сегодняшний день в книжном центре Grand Splendid похож на вчерашний и на завтрашний. От посетителей и зевак нет отбоя. Задирают головы вверх, когда рассматривают купол. Известный итальянский художник Назарено Орланди выполнил эту роспись в начале прошлого века и посвятил ее окончанию Первой мировой войны. Краем глаза замечаю, как в затемненном холле появляется мужчина ростом выше среднего, в костюме из габардина цвета хаки. Вижу, как он короткими шагами идет по длинному, устланному ковровым покрытием проходу, и мое сердце замирает от сладкого ощущения, что когда-то точно так же появишься ты. Незнакомец становится чуть поодаль и смотрит в мою сторону. Когда группа посетителей расходится, спрашиваю:
— Чем могу быть вам полезной?
— Вы знаете, я не могу объяснить, почему и как оказался в лифте и зачем нажал кнопку этого этажа, но сейчас, когда слышу ваш голос, понимаю, что я здесь из-за вас. Можно я зайду за вами после работы?
Соглашаюсь встретиться с ним. Соглашаюсь, потому, что представляю, будто пойду с тобой. У меня достаточно доводов, чтобы так считать. Он приехал оттуда, где живешь сейчас ты, его имя начинается с той же буквы, что и твое, он тоже вырос в Петербурге, и, наконец, он тоже родился в марте, только на следующий день после тебя! А еще он смотрит на меня так, что от его взгляда внутри образуется пространство, похожее на пропасть, над которым порхают разноцветные бабочки.

4.

Он снял квартиру в самом центре Буэнос-Айреса, на Реколете, рядом со старинным аристократическим кладбищем. Большие до пола окна выходят на крыши склепов и мавзолеев. На них безмолвствуют гранитные фигуры ангелов с длинными католическими крестами в руках. Я внимательно осматриваю незнакомую комнату и подмечаю, что на столе не достает букетика живых цветов. Например, жасминов. За окном затевается весенний вечер — один из тех, при которых легко и беззаботно мечтается. Темнота спускается на город медленно и погружает тихое кладбище еще в больший покой. Неслышно моросит мелкий дождь. Мы сидим на диване, рассказываем друг другу о себе и пьем мальбек. Я всматриваюсь в его лицо и пытаюсь найти схожие с тобою черты. Но не нахожу. У него голубые глаза, светло-рыжие борода и усы. Когда на полу появляются дорожки света от уличных фонарей, поднимаюсь и подхожу к окну. Утыкаюсь лбом в прохладное стекло, исчерченное пунктирными линиями дождя, и рассматриваю молчаливых кладбищенских ангелов напротив. Впервые близость к кладбищу нисколько не пугает меня и не заставляет думать о смерти. Вдруг мне становится смешно — все ангелы повернуты ко мне спиной! Нет, вон там, в глубине, один стоит в пол-оборота.
Он подходит тихо, словно не касаясь ногами пола, и обнимает меня за плечи.
— Почему у тебя такие холодные руки? — спрашиваю.
— Я только что помыл их холодной водой, — смеется.
Осторожно начинает расстегивать пуговицы на платье и целовать мою шею. Я беру его голову в ладони.
— Ты поразительно похож на Чайковского! — говорю, ожидая в ответ фразу «если бы я был Чайковским, я бы посвятил тебе Серенаду для струнного оркестра». Но слышу совсем другое:
— Чайковскому очень нравилась Флоренция, а мне нравишься ты. Как ты смотришь на то, чтобы в следующий раз мы встретились с тобой в Италии?
— Положительно, — отвечаю я, улыбаясь.

5.

А помнишь, как однажды ты признался мне, что тебе нравится секстет Сувенир из Флоренции Чайковского?