Бессонница. Гомер...

                Александр Вергелис

                БЕССОННИЦА. ГОМЕР…

Недосып накопился изрядный, и Викентий предпринял отчаянную попытку лечь до полуночи. Он не пил вечернего чая, он даже пожертвовал трижды смотренным, но не потерявшим своего ослепительного великолепия фильмом – он отчаянным, но решительным движением, похожим на выпад фехтовальщика, вырубил телевизор, не дав ахейской армаде приблизиться к берегу… Он знал: если досмотреть фильм до конца - до пылающего дворца троянских царей, до рыдающей Андромахи, до свирепого Пирра, позволив надругаться над телом Гектора и втащить в город деревянное чудище с Брэдом Питом внутри – сколько еще проваляешься во влажной постели, думая, сокрушаясь, мечтая…
Но демоны бессонницы непреклонны. Уже, вроде бы, все жертвы принесены, уже и две рюмки позавчерашнего коньяку опрокинуты, как микстура и заедены мятой шоколадной конфетой, уже и скучный снотворный писатель отложен на стул, и спать хочется, но сон всё нейдет. А вставать, между прочим, не в семь, а по гамбургскому счету в шесть – потому что стрелки переведены на летнее время, хотя за окном еще сущая зима. И ведь знаешь, что будет утром, после двух-трех свинцовых часов выморочного сна: мутная пленка на глазах, непослушные носки, выскальзывающее из рук мыло. А завтрак, пусть и состоящий из роскошных осколков позавчерашнего праздничного стола, будет заглатываться без всякого удовольствия, как та белковая гадость, которой питались подпольщики из незабвенной «Матрицы». Пошлая пища повседневности… А дальше - весь день лицом к плоской морде компьютера. Кто кого переглядит.
А Брэд Питт, поди, валяется там в своем шатре с печальной красоткой Брисеидой. И Викентию бы валяться, и пить бы ему варварское неразбавленное вино и плевать бы на всех, да как выпутаться из этой липкой паутины!
…Нет, Гектора всё равно пришлось бы убить, но зачем так жестоко поступать с мертвым телом…
Форточка открыта, и волей-неволей Викентий внимает голосам героев. Они бьются? Да, они уже сражаются! Вот бедняга, наверное, уже припал на колено, раненый – так может, вообще его не убивать – показать свое превосходство и благородно отпустить к красавице жене и детям. Живи, Гектор! Но Патрокл… Пепел Патрокла стучит в его сердце… 
Вдобавок ко всему руки-ноги гудят, а ведь уже три дня прошло, как Викентий корчился в железных объятиях тренажеров, похожих на пыточные станки; три дня прошло, как выжимал он штангу, лежа на узенькой потной скамейке, как приседал с большим железным блином на голове…
- Ну, возмужал! Ну, окреп! – усатый, красный, готовый лопнуть от здоровья и силы дядя Гриша, мамин двоюродный брат, позавчера схватил за предплечья, проверил борцовскими клешнями племянниковы бицепсы, и ткнул его кулаком в грудь.
- Удар держишь?
Как же не держать, держит. Только плечо левое повыше, а голову пониже, ага, только не напрягаться и не наклоняться, когда бьешь, а стоять ровно – руки и так длинные, достанешь…
- Смотри, сына мне не покалечь, - мама проходит с салатницей, полной оливье, в большую комнату, где скучная дядина жена помогает накрывать на стол. Вечно не успеваем к приходу гостей!
А в доме всё еще не спят – как будто завтра не понедельник, как будто все тут на пенсии и могут себе позволить полуночничать. Во дворе, как в Колизее, кипит древняя кровь – звуки летят из окон и плещутся где-то в центре каменного колодца. Но встать и закрыть форточку – значит стряхнуть с себя так трудно добытую драгоценную пыльцу сна.
Чей это голос? А! Это Парис, он же ушастый эльф со своим жалким луком. Всё из-за тебя, изнеженный эгоист, из-за тебя убивают друг друга могучие мужи, из-за тебя плачут красавицы, не давая спать возмужавшему Викентию. Вот тебе, слизняк! Викентий вскакивает с постели и захлопывает форточку. В комнате почти тихо. Викентий ложится, но в этом ватном беззвучии бледная тварь Бессонница чувствует себя еще вольготнее. «Троя» осталась там, за занавеской, зато слышно, как спорят соседи снизу. Или это сверху? Обладатель пьяного мужского голоса зловеще хохочет, как оперный злодей. О чем они? «Бу-бу-бу… Комната… Бу-бу-бу… Моя комната! Бу-бу-бу. Ха-ха-ха!». Ну и слышимость. Как в панельном доме  на Ленинском, откуда убежали с мамой в центр, где стены толстые и до Летнего сада пять минут. Нет, конечно, здесь лучше. И слышно только когда орут очень громко, как сейчас. Так это снизу или сверху? И там, и там коммуналки, а у них с мамой – отдельная квартира.
- И ванна! – добавляет артистка Светлана Крючкова, выплывшая из какой-то советской комедии.
А новоселье-то удалось на славу. Как спится на новом месте? Маме-то хорошо спится, а вот Викентию часов до трех никак не заснуть. Это он – Светлане Крючковой, которая оказалась женой дяди, и совсем даже не скучной.
- А в салат надо добавлять арбузную косточку, - говорит она маме с вызовом.
- Не обязательно, - смеется Гектор, только что убитый, и поэтому свободный.
А в кладовке за стенкой, упираясь золотым теменем в потолок, стоит страшная статуя Аполлона.
Но дядя Гриша смеется, он теперь – Валентин Гафт. Спрашивает, идет ли ему мамин кухонный передник с ромашками. Все тоже смеются, а Светлана Крючкова как завопит:
-Ааааа!
И в стену ударяет рогами Аполлон-Минотавр.
- Сволочи! – стонет проснувшийся Викентий и прислушивается.
-Ааааа!
Произошло настоящее чудо, он заснул, заснул! А эти орут, и вот, разбудили… На таймере три часа. Три часа! Три часа осталось спать или четыре? Время-то перевели.
Стенка снова дрожит – как будто внизу ухнули в нее тараном. И – страшный, режущий тишину женский крик.
- Аааааа! Ненадаааааа!
Сон испуганно отпрянул в темноту, сна нет и уже не будет. Но разве это важно, когда там, внизу – такое?
Викентий приподнялся на горячей изжеванной простыне. Кажется, тихо… Хоть бы угомонились, хоть бы больше не кричала женщина – потому что, если хочешь быть настоящим, надо вмешаться. Для чего иначе окреп и возмужал, для чего тискал тебя мамин брат и учил боксерской стойке? Для чего Брэд Пит? Троя для чего?
Но прокрасться мимо маминой комнаты к выходу не получится – у мамы не бывает бессонницы, но спит она чутко, как сторожевой пёс. И что скажет она, выбежав в коридор босиком, в розовой ночной рубашке, известно.
Что? Куда? Ночь на дворе, ты что! Что? Ты с ума сошел! Пусть сами разбираются. Там коммуналка, пусть соседи милицию вызывают!
Но он упорен, он только выяснит, что там творится.
Ты что – смерти моей хочешь?
Нет, не хочет Викентий маминой смерти, и поэтому он снова забирается под одеяло с головой, и поджав колени, как в детстве, оказывается под шатром в уютной темноте. Но вдруг снова стучат и кричат, и женский крик покрывает мужской рев – потому что это крик абсолютного отчаяния.
Однако это всё чепуха – у пьяниц всегда разборки. Ну не убьет же он ее, в самом деле. Не хочет же он в тюрьму. Соседи не реагируют – значит, привычное дело. Они тут давно живут, а Викентий с мамой недавно переехали. Ну вот, надо подождать. Сейчас поорут и перестанут. Женщины, кстати, всегда кричат в три раза сильнее, чем надо.
И всё вдруг стихает. И сбежавший сон возвращается с повинной, неся ворох подношений – деревянного конька на колесиках, пластмассовый меч – тот самый, который мама так и не купила тогда в «Детском мире», и настоящий пиратский пистолет – без дурацкого расширяющегося к концу дула, похожего на пионерский горн, а с нормальным стволом, который удобно выхватывать из-за ремня. Эти сокровища складываются в шатре из одеяла, куда заезжает игрушечная скорая помощь, где раздается чей-то плач и кому-то аплодируют стоя.
Четыре оставшихся часа возмужавший Викентий спит, как ребенок, а потом бежит на работу – вполне свежий и бодрый.
А вечером мама, глядя, как Викентий с удовольствием доедает подсохший оливье, скажет:
- Ты слышал ночью? Говорят, ниже этажом пьяный муж жену забил. До смерти. Представляешь?