Что человеку нужно. отцовский дом

   Есть в двух Евангелиях, у Матфея и Луки, не расслышанная толпой тихая жалоба Иисуса, от которой сжимается сердце: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные - гнёзда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову». Усталый, из потаённых глубин души вырвавшийся вздох тоскующего по дому человека.
   В чём тут дело? Разве не было счастьем для Петра, Лазаря, Закхея - да для любого из тех, кто следовал за Учителем, принять Его у себя по всем правилам восточного гостеприимства? И разве не назвал Иисус, тогда ещё Отрок, Своим домом храм («Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему»)? Разве не знаем мы, что истинный и вечный Его дом - дом Небесного Отца, где «обителей много», а храм - лишь малое его подобие?
   Всё так. Но Человек Иисус не мог не вспоминать Свой земной дом, свежий запах стружек у верстака, где земной отец учил его плотницкому ремеслу, руки Матери, накрывающей стол для трапезы, молитвенный покой субботы, согретые огнём свечей родные лица, безмолвную науку любви и единения - всё то, без чего человек - перекати-поле, гонимое ветром.  Утратить дом значит утратить родину, оборвать связь с родовыми корнями, лишиться духовной оседлости. В безопорном пространстве, под натиском огромного и часто враждебного мира человеку трудно, почти невозможно сохранить свою целостность, если только кочевье его не обусловлено важной задачей - миссионерством или поиском и собиранием своего «я», которое не удалось обрести дома.
   В понимании о. Бориса Ничипорова, христианского психолога, глубоко исследовавшего эту тему, дом - «главное материализующее начало семьи», «место, где в основном разворачивается и телесная, и душевная, и духовная жизнь» её. Не просто общая жилплощадь, но духовное пространство. Конечно, атмосфера дома может быть как объединяющей, культурно и духовно наполненной, так и «разреженной», враждебно-напряжённой, разрушительной - примерам такого рода несть числа, стоит лишь скользнуть взглядом по заголовкам «жёлтой» газетёнки или сквозь проницаемую стену невольно подслушать соседские «разборки». Только стоит ли говорить о том, как не надо?
   «Всякий дом, - пишет священник, - имеет типичные, в культуре множество раз отрефлексированные и опоэтизированные атрибуции». Правда, дома наши уже не вполне дома, и совсем не случайно городских жителей снедает дачная лихорадка, жажда «своего» дома, пусть крошечного, но так отличающегося от типовой ячейки в жужжащем пчельнике, где всё у всех одинаково (как в фильме «С лёгким паром!»). Впрочем, и в многоквартирном улье главные признаки дома сохранены.
   Символика фундамента прозрачна: вспомним притчу о доме, поставленном на песке. Разумеется, речь идёт и о духовном домостроительстве, об устоях личности и семьи. И символика крыши, крова «как образа надёжности» понятна вполне. Это малое небо, охранительный покров для живущих в доме. Про человека, совершающего неадекватные поступки или вовсе лишившегося разума, улица сегодня говорит: у него «крыша поехала» или «крышу снесло». Грубовато, но точно. Иногда её «сносит» сразу у многих - и рождается циничное «крышевать», отвратительное и по звуку, и по сути. Сегодня тебя «крышуют», завтра «обуют» (то бишь оберут, «кинут»); слова-обманки: прямой их смысл извращён, язык это терпит, а жизнь не прощает.
   Стены дома символизируют ограду, крепость, автономию и известные ограничения. Кроме того, они «несут на себе функцию совокупного семейного эстетического чувства, родовой памяти, соответствия той или иной духовной реальности. Это выражается в тех картинах, фотографиях, предметах, иконах, которые висят на стенах. В этом смысле что на стенах, то и в душе».
   Гамлет показывает матери два портрета: убитого отца и убийцы-отчима. «Ты зренье повернул зрачками в душу», - говорит Гертруда и с этой минуты встаёт на его сторону. Есть принципиальная разница в том, где держать фотографию дорогого тебе человека: в альбоме или на стене. Под его пристальным взглядом невозможно сделать что-то недолжное, постыдное. Это безмолвное присутствие поддерживает нравственный уклад семьи, часто весьма отличный от того, что творится за стенами дома.
   Но автономия эта не может быть абсолютной. «Окна и двери, - пишет Борис Ничипоров, - это возможность сообщения с миром». Разъезжаясь с соседями по коммуналке, я согласилась на первую же квартиру, пусть и на окраине, зато с деревьями и небом в окнах. Теперь, почти как в детстве, весной цветут под окном вишни и яблони, осенью янтарно светятся берёзы и алеет рябина, зимой ветки опушаются снегом. Проснёшься ночью - тени веток качаются на стене, утром затевают возню синицы. Это - живое, любимое, необходимое, без чего душе не уцелеть под многотонным прессом мегаполиса.
   Каждый знает: есть дома открытые и закрытые. Одни свою отдельность оберегают, присутствие чужих раздражает их, другие рады превратить свой дом в проходной двор. Это зависит от психического склада, характера, рода занятий хозяев. Многообразие человеческих типов, как в зеркале, отражается в наших домах. В якутском селе, где я работала после института, не водилось замков; уходя, двери подпирали палочкой, что означало: хозяев нет дома. Один близкий друг залепил дверной глазок бумажкой, нарисовал на ней закрытый глаз и написал: «Спи!», а дверь открывал, не спрашивая, кто там. Теперь в порядке вещей - стальные двери с кодовыми замками, варварски взломанные дачные домики... Раз уж «крыша поехала», не устоит никакая дверь; сам фундамент жизни колеблется, «мой дом - моя крепость» звучит насмешкой, понятие «дом» утрачивает свой священный смысл.
   Разглядывая старые семейные фотографии, замечаешь: раньше любили сниматься на крыльце, на пороге дома. Там удобно разместить членов семьи согласно иерархии: сверху - старшие, родоначальники, на нижних ступеньках - дети, и никогда - наоборот. Малыши очень любят играть на ступеньках, и немудрено: позади - спасительный укром дома, готового защитить при опасности; с крыльца открывается на три стороны большой, пока ещё не исследованный, полный тайн мир. Борис Ничипоров цитирует Софонию, то место, где устами пророка Бог предостерегает перепрыгивающих через порог, т. е. нарушающих определённые запреты, наполняющих «дом Господа своего насилием и обманом». «Порог - это всегда некий внутренний предел, черта, которую надо переступить, войти в некое новое пространство»; он «разделяет сферы». Отсюда, замечает о. Борис, обычай не здороваться через порог.   Войдя в дом, человек не сразу включается в жизнь семьи, ему нужна пауза, чтобы «прийти в себя»: вымыть руки, переодеться в домашнее, настроиться на другую волну.
   Каждому понятна и символика лестницы - не просто физического, но и духовного восхождения. Совсем по-разному должны были чувствовать себя люди, которые входили в свой дом, поднимаясь по высоким ступеням, и те, кто вынужден был спускаться вниз, в подвал.
Угол в доме - это «стык двух пространственных и силовых линий... символ тупика, конца, некой упёртости, предела». Если в доме нет детской комнаты, ребёнку отводят уголок, где он обустраивает свой собственный мир, а провинился - ставят в угол (загоняют в безвыходный тупик, чтобы одумался); когда кому-то плохо, он забивается в угол сам; обычай незамужним-неженатым не садиться за столом на угол тоже, видимо, не на пустом месте возник. Наконец, дом верующих предполагает место для молитвы. «Красный угол» с иконами или распятие на стене освящают внутреннее пространство. Молиться, конечно, можно и без них; главное - что поставлено в доме «во главу угла».
   Сакральное значение имеет язык, на котором в семье говорят. «Через слово... пространство дома может быть либо освящено, либо осквернено. Формой освящения дома является молитва», формой осквернения - мат, «язык демонов».
   ...Всю жизнь вижу во сне мой первый и единственный дом. Его давным-давно нет, нет и сада, и самой нашей улицы. Но я возвращаюсь туда, и вижу, что дом невредим, и остаюсь там жить, и милые лица вновь окружают меня, хотя нет их теперь на земле. А все дома, что были потом, - просто квартиры.