Ангел в чешуе

Чешуя покрывала большую часть тела ангела, издалека ее можно было принять за кусочки фольги, такая она была блестящая. Ни рыбьего, ни какого другого хвоста у ангела не наблюдалось, а если у него и присутствовали крылья – разве что невидимые. Лицо у ангела в чешуе было светлое и детское, и отчего-то производило впечатление заплаканного. Его лучший друг, морская свинка по имени Фифи, работала вместе с ним в цирке (по вечерам, а иногда еще и утром, но это по праздникам и в выходные, не слишком часто).
- Вот послушай, Фифи, кажется, что цирк – это центр мироздания, - как правило, ангел начинал пересмотр своих идеалистических построений уже за завтраком, но морская свинка вечно перебивала его пугливые разглагольствования какой-нибудь пустячной фразой:
- Цирк – это пуп земли, - и ангел в тревоге замолкал, глядя на друга, продолжавшего углубляться в малиновое варенье. Иногда ангелу везло (чаще всего это случалось, когда Фифи была занята орехами, там попадались трудные для восприятия места), и он говорил дольше. «Зачем  ты снова перебиваешь меня? ведь сотни раз я плакал перед сном и перед тобой, и всё из-за ужасной слабости произнесенного слова», - ангел тоскливо перебирал не сказанные вслух слова, как гречку перед варкой, - «но вся штука в том, что без слов как будто нет и мысли...»
- ...Если я думаю без слов, то это ничем не отличается от мусорной свалки...
- Слов нету у слонов, - задумчиво, глядя в окно, произнесла морская свинка и принялась за кукурузные хлопья. Ангел, как обычно, подавил слезы обиды и бессилия, продолжая сражаться:
- Ну… Вроде бы те слоны, с которыми мы видимся в цирке, вполне учтивы... может, не стоит называть их бессловесными... они даже задают мне риторические вопросы… риторические приемы пригодились бы нам с тобой, но есть море, в котором не утонешь… - ангел остановился и попробовал прислушаться к себе, сомневаясь, сбился он или всё еще нет. - Слоны ужасно много едят, почти как ты, Фифи! Какие риторические приемы… то есть, какие моря ты знаешь? – он задал вопрос робко, но морская свинка уже спала, прямо на столе, покрытом цветной клеенкой, не успев доползти до сухариков. Ангел улыбнулся и нашел в себе силы осмелеть:
- Всего на свете семь морей, вчера удалось заглянуть в учебник географии, там такие охмурительные картинки, и притом, такие прекрасные подписи к ним! Первое море – это надежда, второе – это любовь, третье – это пустыня, четвертое – милосердие, пятое – отчаянье, шестое – из плодов каштана, а седьмое – мое и твое, у него нет названия, но зато есть планета…
Морская свинка внезапно открыла глаза:
- Это море скорби, море слез, в нем утонула женщина в красных туфлях, моя хозяйка.
- Фифи, ты... какая... ...хозяйка? я, может быть, плохо помню, но ты же продавалась в зоомагазине? Еще совсем маленькой...
Черные бусинки глаз Фифи  полыхнули нешуточным гневом:
- Ты тоже. Ты плавала в том противном грязном аквариуме! среди других гуппёшек!
Ангел в чешуе, как ни старался, не нашел, что же возразить, но и плакать он постеснялся.
Их номер в цирке был самым обычным: Фифи в расшитой блестками жилетке стояла на огромном разноцветном мяче и щелкала кнутом (да, ей приходилось постоянно балансировать! что удавалось с трудом, ввиду маленьких ножек, потому Фифи часто становилась очень недовольной к концу выступления, и после любила пожаловаться на жизнь); роль ангела заключалась в том, чтобы управлять сразу четырьмя лошадьми, перепрыгивая с одной на другую, а в финале мчаться по кругу сразу на всех четырех. Лошади были очень редкой породы, голубого цвета, с грустными (как и у всех лошадей) глазами. Ангел нежно заботился о своих подопечных, его мечтой было выкупить их из цирка и колесить по свету в отдельном фургончике, с Фифи и кем-нибудь еще, кто будет в этом нуждаться. Морская свинка относилась к такому плану скептически:
- Во-первых, они драгоценной породы, что значит: тебе копить очень долго, а во-вторых, твоим лошадям будет только хуже без постоянного пропитания, они, конечно, живут сейчас в тесной клетке и ничего не видят, ну и что же с того? Зато, по крайней мере, им тепло и они могут спать безмятежно. И уж если ты решишься спросить меня, то скажу тебе прямо, что не вижу особой выгоды в самостоятельном перемещении.
- Ну... сначала, может, и будет трудно, но зато потом...
- Да не будет никакого «потом». Лошадей съедят волки, сразу, как только мы выйдем за порог, а нам с тобой придется скрываться у белок, и это еще в лучшем случае, если мы успеем сбежать от щелкающих зубов.
- Но... но... да, ты права, конечно же, в цирке нам всем будет лучше, - вздыхал ангел, но на следующее утро просыпался всё с той же бредовой идеей, как будто укрепившейся за счет его снов (но Фифи не слишком расстраивалась, она знала, что к вечеру ангел снова с ней согласится, особенно если предварительно посетовать о тяжелых условиях труда и лишний раз вспомнить несправедливо короткие ножки).
По вечерам, после цирка они репетировали или занимались каждый своими делами: Фифи играла в тетрис или в пятнашки, ангел в чешуе пускал мыльные пузыри и любовался ими на просвет, а иногда сочинял себе и Фифи новые костюмы, что было трудновато: у ангела не было не только крыльев, но и рук. Вместо рук у него были ласты, которых он стеснялся, почему и предпочитал длинные рукава (это было его основное требование к одежде; у Фифи требования были гораздо тоньше и многограннее).
Однажды Фифи разбирала свои старые вещи, для чего разбросала их по полу и зарылась в них с головой; когда ангел вошел в ее комнату за какой-то надобностью, он увидел, что Фифи, всхлипывает и ползает по какой-то исписанной зелеными чернилами бумажке.
- Ох, что такое случилось? – с искренним беспокойством воскликнул ангел, всплеснув рукавами, но в ответ свинка только зло огрызнулась:
- Не твое дело.
Впрочем, потом она добавила (очень тихо, возможно, что ангел ничего не слышал; возможно, что Фифи не хотела, чтобы он что-то услышал, а возможно, хотела, чтобы он всё услышал, несмотря на то, что она этого совсем не хочет):
- Нет, неправда, неправда, она не утонула, о чем вы... Она просто любила поплавать, вот и уплыла слишком далеко, она жива и даже здорова, а иначе – кто же пишет мне все эти письма?
Естественно, ангел не сумел разобрать и половины звуков, и стыдливо вышел, потирая ластой сыроватый висок: «как, ну как я пойму ее, если я вообще ничего никогда не понимаю? что я скажу ей в утешение, если она такая маленькая, если на ней растет шерсть а не чешуя, как на мне? если она совсем, совсем другая, чем я? наверно, это всё меня попросту не касается...»
Во время вечернего представления, несмотря на то, что действительность является нестабильной и пляшущей для любого наездника, ангел обратил внимание на женщину, сидящую в отдельной ложе: смоляные брови грозно срослись на переносице, волосы черные и ленивые, как ночь, зубы сверкают хищно и весело. Когда женщина подошла к ангелу после представления, он как раз гладил голубых лошадей и расчесывал им гривы специальной щеткой. На женщине была лихо распахнутая шуба, ярко-малиновое платье и алые туфли на босу ногу; картинно подбоченясь, она громко и насмешливо произнесла:
- А что как ежели куплю я у тебя твоих лошадей?
Ангел вздрогнул и выронил щетку из обеих ласт.
- Шутка, - щелкнула каблуками женщина (словно волчьим зубом) и, развернувшись, направилась к выходу; ей, видимо, всюду было тесновато из-за своей ни с чем не сравнимой стати.  Лошади шепотом сообщили ангелу, что таких красоток они всю жизнь подсознательно побаиваются, а тот, глотая слезы, кормил их кусковым сахаром. Бедного ангела так легко расстроить!
Как же он удивился, застав черноволосую женщину у себя дома, в комнате у Фифи! Но ее голос стал поразительно нежным и журчащим – не то, что в цирке, около клетки с лошадьми, где женщина так его напугала. Ее голос теперь даже дрожал, а морская свинка что-то покорно попискивала в ответ. Ничего ангел не успел услышать, ни слова, потому что Фифи в ярости захлопнула дверь, едва заметив его.
Ложился спать ангел в тревожном непонимании всего и вся (тревожном даже по сравнению с обычным ходом вещей), и долго ворочался с боку на бок. Во сне ему слышался изменившийся, ласковый голос женщины:
- В море – тысячи кораблей, необходимо выбрать верный; а если не хочешь кораблей – то ты на правильном пути, ты мало-помалу начинаешь видеть брод там, где его не видят другие, там, где брода для других просто нет, потому что и моря не существует, море – это только наш страх перед ним, когда ты захочешь – оно становится твердой поверхностью, когда захочешь – оно расступается, когда захочешь – оно исчезает, и ты спокойно и в полной тишине гуляешь по освобожденному дну, выискивая наиболее интересные и заманчивые дорожки между подводными замками и городами... да и снега ты боишься совершенно напрасно: никакой снег не вынесет моего жара, любой снег испарится от соприкосновения со мной, такая уж я раскаленная...
На следующее утро Фифи грызла семечки еще более мрачно, чем следовало ожидать.
- Кто это была такая? Она похожа на богиню! – восхищенно пролепетал ангел, но Фифи не отвечала, и ангел неуверенно продолжал:
- Мои лошади испугались, но мне удалось их переубедить, доказать им, что они не правы, мне-то сразу было понятно, что...
- Моя хозяйка теперь плавает дальше, чем рыбы! – с неожиданным весельем фыркнула Фифи, - А ты не верила мне! А уж какие у нее острые зубы и сильные лапы! Она плевать хотела на все корабли и тому подобное, видали таких! – свинка иронично покосилась на ангела, – И никакие лошади ей не нужны, даже голубые. Вот еще! Ведь у нее и целый табун поместится на ладони! С легкостью! Еще какой!!!
Ангел почувствовал, что его глаза снова застилает пелена: своей собственной слабости он не скрывал и не стеснялся, но то ли дело – ужасная слабость произнесенного слова! Она и есть то, что всякий раз выбивает почву из-под ног, что заставляет гонять лошадей по кругу, даже садиться им на спины – всё ради нескончаемого поиска равновесия...