Матильда

               
    Она неслась тонконогой ланью по неведомым кочкам, взвивалась стрекочущим жаворонком, голодной пантерой гналась за ускользающей добычей, мурлычущей кошкой устало тёрлась о шершавую ладонь и переворачивалась на спину покорной самкой.
   Он рассеянно кивал, не слушая её голоса; пресно чмокал её в лоб; в обед пропускал стаканчик-другой, а после погружался в кресло с газетой в руках. По ночам он жирным телом раскидывался на её тонких костях, надсадно пыхтел ей в лицо, в секунды конвульсивного оргазма стискивал до удушения её детское горло, откатывал огромный живот, довольно бормотал: - Ты была в самый раз, дорогая... - и заходился от храпа.
    Жизнь убегала неспешно, но всё заметней. Он толстел, страдал от изжоги и жаловался на боли в голове и сердце. Её шея покрывалась чешуйками морщин, и под линялыми зелёными глазами провисала набрякшая кожа. В его привычке иметь её под рукой было её представление о семейной жизни, и ни один из них не ведал, бывала ли она другой.
    Его нарекли невыразительным именем Семён. Её по простоте парадно назвали Матильдой. И было у них трое детей: его дочь Катя от первого брака и общих два сына. Он с запорошенных времён служил главбухом в тесной типографии на краю города и старательно бренчал на гитаре по вечерам; она давала тоскливые уроки музыки и замечательно вязала на спицах. Дети их обзавелись собственными взрослыми проблемами, не оставляя мечты жить лучше... ну, не сейчас, так когда-нибудь...
    Где-то далеко-далеко у неё был полубрат, с которым она из-за мелочной обиды не поддерживала отношений после смерти матери. Брат не отдал ей мамино кольцо с зелёным аквамарином, а подарил его жене, несмотря на мамино распоряжение. Кольцо не имело ценности, но Матильда считала, что оно по праву принадлежало ей. У Семёна же из родственников осталась сестра-вдова, о которой он вспоминал в день рождения дочери, потому что обе родились в один день. Только раз была Валентина у них проездом, и Семён с Матильдой озабоченно обсуждали, положить ли её на узком диване в гостиной или поставить раскладушку на кухне. Позже выяснилось, что поезд сестры уходил в полночь, и, слава Богу, решать ничего не надо было.
    По вечерам, когда он читал газету и опускал голову под тяжестью нагрянувшего сна, Матильда с тоской смотрела на его прохудившееся темя и вспоминала, каким он был в дни давнишней любви. Они познакомились через семь месяцев после смерти его первой жены. Тогда
он был выше, стройней и добрей... У него был каракулевый «пирожок» на подкладке, который он в шутку натягивал ей на голову, а она наклонялась низко-низко, пока шапка не сваливалась. Они смеялись. Он ловил «пирожок» и бегал за нею вокруг стола, чтобы повторить пустую забаву.   
       Однажды перед Новым годом от знакомого снабженца с кондитерской фабрики ему перепал шоколад, изготовленный для спецраспределителя. Сами они шоколад не ели и не давали детям, а держали его для гостей, на которых он производил впечатление не столько вкусом, сколько несостоявшимся предназначением.
         На память приходили несуразные мелочи... Странным образом через толщу лет проступила их единственная совместная поездка в Крым, где она впервые увидала красный лук... И ещё тот случай, когда у него в горле застряла рыбная кость, и он корчился от кашля, пока она не засунула ему в горло чайную ложку, а он с силой толкнул её в грудь, протестуя против насилия...
      Дни проваливались в воронку времени, измеряясь лишь промежутком от «раздобыть» до «достала». В воскресенье в их трёхкомнатную «распашонку» втискивались дети со своими чадами, и она, не приседая, покрывала расстояние вокруг земного шара между кухней и раздвинутым столом. Когда же после двухчасового разорения её кулинарных стараний, они поднимались, целовали её в щёку и махали рукой на прощанье с улицы, она устало глядела им вслед через окно, срывалась в туалет и под вой вентилятора чадила припасённой сигареткой.
    В один день их сбережения за тридцать четыре года совместной жизни канули в чёрную дыру, порождённую уродствами новой власти. Она бегала в какие-то очереди, записывалась в нелепые списки и подписывала немощные протесты. Вечером возмущенно отчитывалась в дневных сражениях, и оба безнадёжно вздыхали. Семён опорожнял стаканчик, кряхтел, смотрел мимо неё куда-то за стену и проваливался в дрёму.
   Через две недели после второго сокращения учителей родители её учеников, словно по команде, известили школу о том, что более не заинтересованы в занятиях. А спустя месяц Семён непривычно рано вернулся с работы. Он бессмысленно кружил по комнате, перекладывал газеты со стола на кресло, с кресла на диван, с дивана на стол... Наконец, застыл посередине комнаты и сказал: - Типографию закрыли... Матильда не поняла и продолжала вязать свитер из сиреневой шерсти для жены райвоенкома... Он истошно заорал на неё и швырнул всю стопку газет на пол. Она с открытом ртом следила за его вздрагивающей фигурой и напряжённо соображала, что опять сделала не так...
   В одну из пятниц без предупреждения нагрянул старший сын с женой. Они странно улыбались, и ещё до того, как завели разговор, она почуяла тревогу. Молодые долго переминались и переглядывались... Потом сын махнул рукой и обрушил новость: - Мы выиграли гринкарту в Америку... Ну, не сегодня, конечно... но в общем через несколько месяцев... говорят, от пяти месяцев до года... пока не получим разрешение от      американского  правительства...   Да  погодите расстраиваться...
    Семён насуплено сидел за столом с опущенной головой. Матильда тихо плакала и стискивала руки перед грудью... Когда дети ушли, она спохватилась, что даже не предложила им чаю, и от этого ей сделалось только горше. Она украдкой бросала взгляды на мужа - он так и не поднял головы... только вертел ею время от времени и что-то безмолвно выговаривал...
   Время бежало, скакало и ползло, выплёскивая неразрешимые задачи. Они оба оформили пенсию, которая отлетала столь же быстро, как и вздох облегчения при её получении. И она совершила невероятный поступок - впервые за все годы пренебрегла мнением Семёна и настояла на своём. У Соломона Лихтенштейна, аккомпаниатора из оперного, на пианино выменяла японскую вязальную машину, привезенную его племянницей из Австралии. Непонятно, зачем старику понадобился дряхлый инструмент, и уж совсем странно, для чего племянница подарила ему вязальную установку. Семён шипел на Матильду и множество раз повторял, что жид их облапошил. Поначалу она готова была признать правоту мужа: было беспросветно туго. Ей казалось, что она поступила глупо (недаром же Лихтенштейн променял дорогую игрушку на её рухлядь), но мало-помалу стали поступать заказы сначала от знакомых, а потом от знакомых знакомых...
   Первое письмо из Сан-Франциско и фотографии из заморской цветной жизни они отмечали празднично вместе с семьями младшего сына и дочери. Матильда суетилась пуще обычного и, прибегая из кухни с новым блюдом, разглядывала самую нарядную фотографию, которую прислонила к вазе на серванте... Она всякий раз подмечала новые подробности... У внука появились усики! Какая славная куртка на нём! Ей раньше казалось, что она зелёная с синими полосами... Выходит, синяя с красными... и диковинное здание с драконами за спинами детей! Ирочка, жена Павлуши, прочла вывеску на английском. Оказалось, всего-навсего китайский ресторан.
   Семён выпил стопку водки, откашлялся и водрузил очки на переносицу. Письмо Славы на семи страницах он читал торжественно, с остановками для собственных комментариев. И когда отступления затягивались, Павел нетерпеливо подталкивал его под локоть: - Батя, дальше давай!..
    Матильда раскладывала по десертным тарелкам нарезанный пирог, когда Катерина подошла к отцу, обняла его сзади и завела разговор о внучке.
- А у нас новость! Как вы знаете, Настенька уже полгода встречается со знаменитым футболистом из «Торпедо», Георгием Травкиным. Ну, вот... позавчера, значит, Жорочка, наконец, сделал нам предложение. Покажи колечко,   доченька!   Видали?..   С  брильянтом!   Так  что  надо думать  о
свадьбе!     Жорика сегодня нет с нами,  потому что...  Ну,  скажи сама, Настюль! Ну, скажи... Чего стесняешься?
- Да ладно те, мам... Ещё ничего не известно. Может, его и не утвердят в
Москве...
   Все дружно повернулись к Настеньке и стали радостно поздравлять её.
Настенька смущенно улыбалась и вертела кольцо на пальце. Семен ринулся к серванту, извлёк новую бутылку и торопливо разлил водку по стопкам:
- Ну, внучечка, за тебя! И за твою счастливую жизнь в столице!
Взрослые вскочили и потянулись к Настеньке чокаться. После тоста Катерина пошла за Матильдой на кухню и присела на табурет.
- Мам, я вот подумала, может, попросить Славку прислать подвенечное
платье из Америки... А? Там такие шьют - нашим нечего рядом делать! Как
думаешь?
Матильда повела одним плечом и отвернулась к отливу:
-Не знаю, Катюша, что тебе сказать... Они ведь даже не работают ещё... Ты же слышала, сидят пока на пособии и учат язык... Платье, поди, стоит немало...
- Ну,  прямо-таки!  В рестораны ходить могут,  а племяшке подарок на
свадьбу  -   разорятся!   Ты   им   напиши!   Они  тебе   не   откажут.   Потом
необязательно     новое     покупать.     Можно     в     комиссионке     ихней...
подешевле... которое уже надёванное...
- Не обижайся, Катюша, только не могу я сейчас просить... Им наверняка не
сладко... Вот когда встанут на ноги, начнут работать... И почему ты решила,
что они ходят в рестораны? Это они снялись только, чтоб нам показаться...
Я вот думаю, чем бы их поддержать... На днях купила два мельхиоровых
набора. Хочу один передать через Дорочку. А второй я ей в подарок...
Помнишь  её?  Мы  когда-то  у  неё  в  гостях  были с тобой!   Она  была профессором в  консерватории... Я с ней дружила ещё в училище... Представляешь, она одна уезжает в Лос Анжелес, чтобы потом дети с семьями приехали...
- Ах, Дорочка! Ну, да! Как же! И о ней вспомним и о Славочке подумаем!
Последнюю копейку для него из дому переведём. А вот о падчерице с её
выводком - чего нам переживать? Она-то ведь не в Америке. Она под
рукой! Раздеть нашего сыночка хочет! Негодяйка!
   Катерина зло скривила рот. - Не любила ты меня... Никогда не любила! Думаешь, я забыла, как ты меня в детстве заперла в ванной, потому что я не хотела мыться?.. А когда с Серёжкой Ушаковым закрутила в училище и аборт должна была делать? Помнишь, что ты мне говорила?.. То-то! Так ведь и я тебя не любила... ма-моч-ка!
    Матильда с мокрыми руками повернулась к падчерице и застыла в изумлении. - Что ты такое говоришь, Катя? Ты только подумай, что ты говоришь! Как тебе не совестно?
- Говорю то, что слышишь! Не нравится? Может, мне тоже многое не
нравится... Чего кривить? Для подружки своей пархатой с дорогой душой... А как для меня - всегда жалко! Чужая я тебе! Ну, а раз так, и дел нету...
   Катерина заскочила в комнату и резко скомандовала: - Пошли отсюдова! Нечего нам в этом доме!.. Муж и Настенька побежали за нею на лестничную площадку... и уже не вернулись... Семён переводил недоуменный взгляд с Павла на невестку, с невестки на внуков, а те с таким же удивлением смотрели на него и друг на друга...
   К зиме Семён всё чаще жаловался на то, что мир потерял чёткость, а газетный шрифт неразличим даже в очках. Как-то за ужином на кухне он выронил ложку и не смог нагнуться за ней. Матильда тревожно смотрела на его полураскрытый рот, понимая, что происходит что-то неладное. Через минут двадцать Семён пришёл в себя, но ничего не мог вспомнить. Матильда уговорила его пойти в поликлинику. Помимо обычных возрастных изменений, врач определил у него диабет и гипертонию.
    О предстоящей свадьбе внучки они узнали случайно от Гришки - жэковского водопроводчика. Матильда за безумные деньги заманила Гришку заменить проржавевший полотенцесушитель. Гришка оказался фанатом «Торпедо» и знал всё обо всех игроках команды. За день до торжества Семён позвонил дочери, но та отказалась с ним разговаривать. Он повесил трубку, хрипло замычал и... свалился на пол. Матильда бросилась к нему, звала и водила рукой по его лицу, но Семён оставался без сознания.
  Скорая ехала медленно. Матильда металась от Семёна на кухню, из кухни в спаленку, подсовывала подушки под его голову, потом убирала их, клала мокрое полотенце ему на лоб и тут же бежала смочить другое под краном... Позвонила Павлу, но дома у него никого не было. На секунду ей почудилось, что муж зовёт её. Она ринулась к нему, подвернула ногу и упала на пол. Так она и лежала рядом с ним, обнимала и гладила его, пока не приехала неотложка.
    В больнице палаты были переполнены, и Семёна временно поместили в тусклом коридоре. Матильда прикорнула на стуле, который ей принесла сердобольная санитарка. Всякий раз, когда мимо проходил кто-нибудь из персонала, Матильда с мольбой провожала взглядом белый халат, ожидая, что вот, наконец, займутся мужем... Через полтора часа объявился пожилой врач. Он внимательно осмотрел Семёна, буркнул: «Достаньте гепарин и шприцы! Ему нужен гепарин…» - и ушёл. Она тут же бросилась к телефону, сообщила сыну о несчастье и продиктовала название лекарства.
   Под утро Семён дёрнулся и раскрыл глаза. Матильда жалко улыбалась и быстро-быстро приговаривала: - Что, хороший мой?.. Что, дорогой?..
   Левый глаз Семёна залился кровью, и дыхание остановилось. Она побежала за дежурной медсестрой, но в сестринской никого не было. На вопли её прибежала та самая санитарка и, матерясь, выставила её из «служебного помещения»: - Какого разоралась посреди ночи? Шо ж можно сделать, раз твой помер? От публика! Ты шо не понимаешь, шо он помер? Ну! Понимаешь, значит! Чего ж орёшь?..
   Матильда вернулась к телу мужа, наклонилась над ним и, сбиваясь от душивших слёз, шептала: - Ну, скажи что-нибудь... Ну, скажи...
          Вопрос о покупке места на кладбище отпал сам собой после того, как требуемая сумма была произнесена одной стороной и переспрошена другой. Живым деньги были нужнее. Поэтому Павел принял решение кремировать тело. Матильда согласилась, только просила переговорить ещё с Катериной.
   Катерина примчалась с мужем и Настенькой на ведомственной машине как раз, когда выгружали гроб у парадного, и сходу ещё на улице стала заламывать руки... В квартиру она вошла с воем. Подбежав к телу отца, заголосила ещё сильнее. Через минут пятнадцать затихла, вытерла слёзы и кивнула своим «на выход». У самой двери спросила Ирину, на какое время назначена кремация, попудрила нос перед зеркалом и выскочила наружу вслед за мужем и дочерью.
    После службы в кладбищенской церкви, на которой настоял Павел (Матильде в голову не пришло бы заказать отпевание, но в новую жизнь потихоньку возвращались старые правила), постояли перед урной… всплакнули... Павел пригласил присутствовавших к себе домой помянуть отца.
     Матильда отрешённо сидела за столом и кивала головой при каждом упоминании имени мужа. Катерина зазвала Павла на балкон и долго о чём-то с ним совещалась. К Матильде она так и не подошла.
    Вечером Павел позвонил в Сан-Франциско. Матильда из соседней комнаты слышала, как он пересказывал Славе разговор с сестрой. Оказывается, Катерина составила список вещей, принадлежащих, по её разумению, только ей. Кроме украшений, безделиц и трюмо, оставшихся после её матери, она требовала компенсацию за «ещё бабушкино» пианино, которое Матильда «без разрешения» променяла на вязальную машину. Почему-то Матильде вспомнился брат и кольцо. Она горько усмехнулась и решила, что первым делом по возвращении домой соберёт вещи и передаст их через Павла. Что до пианино...
- Надо   обязательно поехать к Лихтенштейну и  выкупить его, даже если придётся заплатить дороже... Может, она права, - про себя рассуждала Матильда, - это её вещи... Ну и что из того, что Семён подарил мне камею. Ведь сначала её купила Мария. Стало быть, брошь Катина. Не умри Мария тридцать пять лет назад, украшение перешло бы к дочери. И то спасибо, что я всем этим пользовалась столько лет... Но Катя... Какая она  чужая!  Откуда это в ней?..  И чем я  провинилась?  Может,  всё-таки позвонить ей?
    Матильда вернулась в пустую квартиру, и буквально через полчаса, как всегда «на минутку», забежала Тюлька, она же Ираида-Уродина. На этот раз многословие соседки не раздражало. Наоборот, Матильда даже предложила ей чаю с вареньем. Ираида охотно устроилась за кухонным столом и в ожидании угощения тараторила о том, что произошло в доме за последние трое суток.
- Барсуковых грабанули прямо серед бела дня. Трое в масках залезли в
хату  через балкон и приставили ножа к горлу Таньки.  Она  сдрейфила и
разом выдала Колькины тайники. Потом они её связали и заперли в ванной. Так она и провалялась там до вечера, аж пока не вернулась с работы невестка. И даже того... обосцалася... А мне их ни капельки не жалко! Противные они! Он вот скока раз проезжал мимо - никода не предложил подвезть, а Танька кажный день в новом платье... Ну, я тебя спрашиваю!.. Да, вот ещё, Полуцкой привезли внука из Сургута. Сынок ейный занаркоманился вусмерть, а невестка, самая что есть уличная, пропила себя напрочь... Ты Вовку Костюкова из пятьдесят шестой знаешь? Так его опять тягали на допрос. Токи он ничегошеньки против Козла не говорит, потому шо его бандюги пострашнее органов... Слухай, Матильда, а, може, у тя найдётся трошечки?
     Ираида крепко зажмурилась и тряхнула сморщенным личиком, причмокнув от возбуждения.
     Матильда полезла в сервант и выудила бутылку вина, припасённую ещё Семёном. Так они вдвоём просидели весь вечер, поминая покойника и проклиная нынешнюю жизнь. На прощание соседка пообещала зайти за Матильдой в выходной, чтобы вдвоём отправиться в церковь. - Обязательно! Помолишься, и сразу полегчает, - заверила она.
    И впрямь, в воскресенье утром Тюлька повела Матильду в собор, недавно отреставрированный после полувекового пребывания в нём мебельной фабрики. Матильда настороженно оглядывалась в пахнувшем свежей краской раззолоченном тереме. Она протискивалась к алтарю следом за бойкой соседкой и шёпотом задавала вопросы. Ираида отмахивалась от неё и односложно бросала: - После...
    Батюшка охотно кивал, слушая о себе похвальные речи Ираиды. Под конец благословил Матильду и подставил руку для целования. Матильда стушевалась, но Ираида подтолкнула её к пухлой ладони, и она уткнулась в неё губами. Потом обе они стояли на коленях в первом ряду перед иконой Божьей Матери. Следуя примеру соседки, Матильда впервые в жизни крестилась и повторяла незнакомые слова молитвы. Облегчение от посещения церкви не пришло: то ли потому что Матильда не прониклась достаточной верой, то ли по причине батюшкиного безразличия, а, может, оттого, что вся затея была пустой.
     В пятницу Матильда поехала к Лихтенштейну. Соломон Моисеевич удивлённо выслушал её объяснение. Под конец рассмеялся и покачал головой: - Да что вы, голубушка, убиваетесь из-за такой малости? Забирайте его хоть сейчас. Оно у меня на даче. И ничего вы мне не должны. Считайте, вязалку я вам подарил. К одним приходит, от других уходит. Стало быть, и нашему двору когда-нибудь прибудет. Вот только дожить бы... Вы лучше присядьте и послушайте Виктора Карловича Пренделя.
     Матильда растерянно оглянулась и увидала у противоположной стены высокого мужчину со скрипкой подмышкой.
- Премного рад, - мужчина театрально согнулся в поклоне, подошёл к ней и поцеловал руку. Матильда испуганно отдёрнула кисть: - Ну, что вы?..
     Виктор Карлович поклонился и вернулся на прежнее место. Соломон Моисеевич устроился за роялем, потёр руки... Грустные звуки разбегались по стенам, окнам, полу... Скрипка в руках Виктора Карловича настороженно замерла и пролилась молитвенной скорбью равелевского Каддиша. Матильда, напряжённо сидевшая в потёртом кресле, сникла и поплыла вслед за музыкой к печальным раздумьям. Слёзы катились из её глаз, зачарованно глядевших в пустоту... Игра прекратилась, Матильда вздрогнула... После небольшой паузы она подошла к роялю, обняла улыбающегося Соломона Моисеевича одной рукой и протянула вторую Виктору Карловичу: - Замечательно! Замечательно!
      Виктор Карлович вновь церемонно поклонился и опять поднёс её руку к губам. Она снова смутилась, но более не сопротивлялась...
      Виктор Карлович проводил её до дома и попросил разрешения позвонить в конце недели. В субботу она вздрагивала при каждом звонке, но голоса были всё не те. Звонил Павел, потом какой-то Петр Петрович, собиравший деньги для общества заботы о бездомных животных. Звонила Лёлечка Порфирьевна из музыкальной школы - зачем-то просила одолжить ноты Шёнберга.
       Виктор Карлович позвонил к вечеру и пригласил на концерт «Виртуозов Москвы». Матильда поначалу решила не соглашаться, но вместо этого спросила, на который час... После концерта она зазвала его к себе на чай, и они проговорили до половины второго ночи. На следующий день Виктор Карлович объявился с букетом цветов и коробкой конфет. Матильда не знала, как реагировать  -  всё же вдова...
      Через три недели она пришла к Виктору Карловичу, и её поразили бесчисленные картины и рисунки, которые покрывали стены почти до потолка. На старом резном рояле умостились, по крайней мере, два десятка фотографий с дарственными надписями, некоторые на иностранных языках, из чего Матильда заключила, что Виктор Карлович был выездным. Она засиделась до позднего вечера, и когда он подошёл и положил ей руки на плечи, она в томительном порыве обняла его... Он мягко касался губами её кожи и крепко прижимал к себе... Она не помнила, как одежда её оказалась на полу, и, уже не молодая женщина, она стояла обнажённой перед другим мужчиной.
     Он не душил её. Всё, что происходило с ней, похоже было на дивную сказку, в которой мускулистый принц с нежностью впивался в её разбуженную неведомой лаской плоть. Ей было стыдно криков от неизведанного ранее наслаждения... И необычайно радостно оттого, что на свете бывает такое... Нет, даже не удовольствие - счастье! Было так приятно, так сладостно, что в самую пору умереть, чтобы никогда уже не лишаться... Потом она с любопытством рассматривала спящего Виктора, но не смела дотронуться до него. Как могла оставить его жена ради другого? Ей так хотелось приласкать сухое крепкое тело, сделать для него такое... Она ждала, когда он проснётся и боялась, что наступит разочарование... Но не её, а его... Любовь Семёна была подобна артиллерийскому обстрелу, а с Виктором... она гнала мысль о том, что будет после...
     В конце марта Павел позвонил и сказал, что заедет вечером по важному делу. Приехал один, спросил, нужны ли деньги, барабанил пальцами по столу и собирался с мыслями.  Матильда не выдержала:
- Павлуша, не тяни!
- Мам, Иринина мать, Клавдия Борисовна... в   общем... она того... Она не Клавдия  Борисовна... Короче, по-настоящему её зовут Фейга Абрамовна...  И мы собираемся в Израиль... Поедешь с нами?
     Матильда тихо качала головой. Её поразила даже не столько новость об отъезде, сколько то, что Клавдия Борисовна оказалась еврейкой. Пронеслась мысль, что, слава Богу, Семён никогда не подозревал... Она долго молчала. Наконец, вздохнула и спросила: - Ты голоден? Павел кивнул, и она с облегчением принялась угощать его. За чаем Матильда всё же решилась спросить: - А твои ребята? Они что, тоже евреями будут?
    Павел обнял мать перед уходом, и они долго не отпускали друг друга. Попрощавшись с сыном, Матильда опустилась в кресло и заплакала. Ей было жаль себя, сына, внуков и ставшую еврейкой Клавдию Борисовну... Будущее не сулило ничего определённого, кроме потерь и расходов... Она раскачивалась в такт незатухающим всхлипам, смахивала нескончаемые слёзы и ждала...
    Виктор Карлович приехал к вечеру, как всегда, с цветами. Едва он вошёл, она бросилась к нему и громко разрыдалась. Он, ещё не понимая причины расстройства, гладил её плечи и почти по-детски пришёптывал: - Ну-ну... Ну что ты?.. Всё обойдётся... Всё будет хорошо...
    Она заснула в его объятиях, а он продолжал целовать её шею, грудь, живот... На следующий день он проснулся пораньше и поспешил на кухню. На завтрак он готовил яичницу с грибами и сыром...
- Господи, - думала Матильда,  не открывая глаз, - почему жизнь состоит из нескольких мгновений радости и множества печалей? То доведёт до самой крайности, когда уж ничего не мило, а то чуть придушит и тут же отпустит... А потом снова завертится, только с другими бедами и милостями...  Неужели так все живут?
    Матильда чувствовала себя птицей, выпущенной из клетки на неуютную волю, и многое ей казалось чужим и непонятным в новом неопределённом мире... даже свалившееся счастье. И пришло оно, стыдно подумать, со смертью мужа... Жизнь вокруг делалась злее и жестче, а у неё впервые за многие годы появился интерес к себе и ко всем вокруг.
    Она точно знала, что не желала вернуть ни одного дня из прежней поры. Только сожалела, что не могла унестись далеко-далеко...  назад в молодость...  в тот самый год знакомства... Но не в силах она была изменить прошлое, как не в силах была заглянуть в будущее. И, слава Богу, что было оно неведомо... По крайней мере, это вселяло надежду...
    Матильда откинула одеяло, сладостно потянулась и прислушалась к свисту чайника.