Кепка с попугаем

                Александр Вергелис

                КЕПКА С ПОПУГАЕМ

Как это хорошо – вышел из дома, и уже минут через пять из-под ног разбегаются на все четыре стороны Невский и Садовая, какие-то прозрачные и непривычно длинные - потому что утро, потому что май, потому что суббота, и ни машин, ни пешеходов почти не видно. Как хорошо бывает выскользнуть из влажной тени в световое облако и ослепнуть – так это славно, что вслух благодаришь судьбу за её милость – за счастье существовать, идти в свежевыстиранных джинсах, в легких, легче воздуха кроссовках, в футболке с непонятной надписью, имея на запястье часы с браслетом, а в голове и сердце  - блаженную пустоту, не смотря на то, что ждут тебя сегодня тысяча и одно славное дело: купить кольца, костюм, заказать букет, забежать в кафе, чтобы уточнить меню и количество персон. А персон будет, к счастью, немного – только свои, только родители и свидетели – так решили с Леночкой, так договорились. А она, милая, милая, в это время мучается с выбором платья – или уже вчера купила и спит, просыпает это волшебное утро, и оправдывает её лишь то, что в своих сновидениях она видит меня и предстоящий брачный церемониал.
Терпеть не могу все эти идиотские ритуалы с белыми голубями, с протокольным фотографированием у Медного всадника – насмотрелся. Но, черт возьми, даже вся эта грядущая чепуха не может испортить мой начинающийся день, мой славный день в городе, с утра расчерченном, как шахматная доска, неровными квадратами света и зябкой тени. И по этим квадратам я скольжу, как счастливая пешка, которой никак не избежать превращения в ферзя.
А витрины кругом вымыты – единственно для того, чтобы я мог мимоходом перемигнуться со своим отражением, каждый раз как будто говорящим мне по-приятельски: «Хорош, хорош, сукин сын!». И с прозрачным моим двойником, скользящим со стекла на стекло, были бы вполне согласны эти томные манекены, если бы не застыли они, как будто в недоумении и растерянности, словно пытаясь разрешить какой-то глубинный вопрос бытия. Но вот уже и они остались где-то там, за спиной – пластмассовый мужчина в кепке с попугаем и девушка в маечке, едва достающей до её пластмассового пупка.
- Ну и мода нынче пошла, ну и мода! – говорю, по-стариковски качая головой, невесть откуда взявшейся старушонке с собачкой - как своей, как ровеснице, и вдруг чувствую, что ноги мои сами как будто стали пластмассовыми – затвердели и не хотят больше гнуться.
В чем дело? В чем дело? В чем дело?
Мне пока ничего не ясно, ничего не понятно мне, но чуть позже я пойму, что всему виной манекен-мужчина. Это он, а точнее – его попугайская кепка. Кепка, которая сразу превращает меня в сгусток пустоты, оставляя от меня на Невском проспекте лишь черный контур.
Я будто врос ногами в тротуар. Сделать шаг можно, но в этом нет никакого смысла. Оставаться на месте, впрочем, столь же бессмысленно…
- Что с вами?
Откуда ты взялась -  в унылом осеннем плаще, в платке, с авоськой? Золотой зуб рядом с коричневым осколком виден между сухими тонкими губами. Очки с дужкой, перевязанной изолентой. И болонка на веревочке.
- Что с вами, молодой человек? Вам плохо?
Нет, мне не плохо. И не хорошо. Мне никак. И я никто.

Ну зачем, зачем именно сегодня, именно в этот день память, эта святая молчальница разлепила такие же вот сухие старушечьи губы, зачем нашептала этому воздуху, этому солнечному миражу свои страшные тайны? Зачем ты вообще живешь во мне, память, почему я не избавлен от твоих ночных бормотаний, от внезапных дневных озарений?
Причина понятна – сам виноват, что пошел через Невский – мог бы сесть на маршрутку и ехать, но нет, пошел насладиться упругостью голеностопа, покрасоваться, ловя солнце и ветер свежевыбритой физиономией.
…На том манекене, что стоит рядом с неживой подругой своей в витрине модного магазина, в точности такая же дурацкая кепка, как у него, у того, которого долго тащил за ноги по темным тоннелям, боролся с силой земного притяжения, затаскивая тело наверх по железной лестнице. Голова с открытыми спокойными глазами подпрыгивала на стыках бетонных плит, билась о железные ступеньки, а смешная кепка с попугаем крепко вцепилась в эту шатенистую макушку, вмятая в череп первым ударом, черная от крови, прилипшая к вьющимся волосам того, в спортивном костюме, которого нельзя было не убить. Не вспомнить почему – но его обязательно надо было устранить – быстро и бесшумно, а не так, как было на самом деле – зашёл сзади, приготовился, а всё тело вдруг обмякло, и туристский топорик показался таким тяжелым.
Подумал – начну замахиваться, а он обернется и закричит – что тогда? Но он не обернулся. Я подошел со спины, когда он копался в каких-то своих инструментах, открыв железную дверцу кладовки и стоя в проеме двери. И надо же – топор с визгом черканул о железный косяк, и удар пришелся по касательной – удар сильный, но не смертельный, и пришлось, как идиоту, добивать в полуприседе, бестолково рубя твердый ствол позвоночника, попадая по рукам, отмахивая тонкие пальцы, прикрывавшие лицо. Тёплые пальцы пришлось собирать, суетливо искать газету или тряпку, чтобы завернуть… А потом догадался просто положить их ему в карман штанов… Но это не самое страшное. Самое страшное, поверьте – убивать человека, зная, что еще можно остановиться, что всё пока что обратимо… Самое страшное – кричать и плакать, но не останавливаться, не давать окровавленному человеку отползти на своих обрубках…
…Но вот уже и всё. Пройдена точка невозврата, закатились в вечную ночь синие мячики зрачков, под которые, наверное, и подбиралась эта голубенькая куртка с красными полосками, и эта кепка с фиолетовым попугаем. Из-за тебя, проклятая птица, умирает мой день – умирает, едва успев начаться, и вместе с солнцем вся моя будущая жизнь закатывается за крышу Гостиного двора. Из-за тебя, неизвестный человек в спортивной куртке, бедный добрый человек, который искал инструменты, чтобы помочь мне починить автомобиль, расстраивается моя свадьба, и в кафе можно уже не заходить, и обручальные кольца уже не ждут меня в бархатной коробочке, и мой свадебный костюм покупает другой.
Я – убийца. Я обречен носить в себе это острое, как осколок стекла слово, то и дело корчась от боли. Мне страшно и омерзительно быть собой, быть тем, кем я был и буду всегда.
Я – убийца, и это хуже, чем быть убитым.

…Я – убийца – в этом я уверен еще несколько секунд после пробуждения – встретившись взглядами с собственным отражением – на этот раз не в модной витрине, а в зеркале старого шкафа. Мокрое, чужое лицо, челка прилипла к желтому лбу. Сам как мертвец – фиолетовые тени вместо глаз. А в окне – подсвеченный ночным фонарем медленный снегопад.
- Опять сон? – из-за плеча появляется в зеркале заспанная мордашка Лены.
Два года женаты, скоро будет маленький. Всё у нас хорошо. Но где-то там, в другом, но абсолютно реальном мире я – убийца.
Откуда иначе все эти повторяющиеся, с дьявольским педантизмом подсовываемые мне подробности – запах бетонных плит, темные тоннели, мертвые синие зрачки? Откуда эта кепка с попугаем? И эта невыносимая тяжесть  - тяжесть небытия, в которое погружает меня воспоминание о том, чего никогда не было – о том, что снится мне так часто?