379

***

«Не падай в пропасть - там война, война!» Под каждым предметом пропасть, но невинные не знают о том, ведь для невинности все пропасти залиты водой до краев и ходит она по ним как христос  без имени и без миссии...

В пропасти маленькие фигурки воинов - маленький Александр Македонский свой совершает поход (в соседнем ущелье – Наполеон, а в третьем – Гитлер, но он уже совсем заигрался) Большой мальчик наклоняется и берет в руки маленького Александра Македонского - тот вместе с конем брыкает ногами, желая вновь попасть в историю...

3а каждым словом - пропасть смыслов. Поэтому лучше молчи. А уж если сказал, то быстрей делами эту пропасть заполняй. Причем молча...

Ехал-ехал, рулил-рулил - пытаясь отыскать незнакомую дорогу. На всех знакомых - чума; это подписано - ветер такой дует, чумовой. С трудом удается что-то отыскать - приходится одновременно и на газ нажимать, и руль крутить что есть сил. Так грибник вокруг дерева за своим грибом бегает, через мухоморы перепрыгивая…

Я был здесь; был, был, был здесь; я есть здесь; я есть здесь, был и буду; был, есть, буду; я был, был, был, но всё напрасно, я боль здесь - есть, был и буду...

Бульдозер ехал туда - а туда ехало к бульдозеру. Нет, туда плыло, плавно так подгребало. Хотя в нем трактор стоял (а стояло в тракторе сидело и смотрело туда, где другое туда плавно так к бульдозеру подгребало). А столкнулся трактор с бульдозером, потому что в бульдозере вообще никто не сидел, а в тракторе только стояло сидело, к тому же смотря не туда. В общем, столкнулось теперь лежит там спокойненько...

«Ломать - не строить» - «Выдумывать поломки - не выдумывать постройки». Вообще, люди так ослабли, что способны только ломать. Иные даже на великие разрушения способны. Могли бы и построить что-то попытаться, между нами говоря - но лучше промолчу, а то они и меня сломают, мою способность строить...

- «О чем бы нам еще написать? О заморозках в раю?» - «Было!» - «Об оттепели в аду... Ну да, это по аналогии... Так о чем же? О том, как я шел по снежной тропе далеко, далеко (и, значит, замерзну, наверное)?» - «Было! Миллиард раз было! И далеко, далеко и глубоко, глубоко и высоко, высоко. И тропы, и дороги, и проселки, и все закоулки уже облазили - хоть в зной, хоть в мороз; или в, как их там – «заморозки». Причем 900 миллионов из них думало, что шагает в гордом одиночестве» - «И замерз хоть кто-то?  - «Да ну, единицы... миллионов» - «Узнать бы их имена, про то, каково им было там, глубоко, высоко и далеко...»

Да, я помню... Черный сад, шелест листьев. Как в бочке тогда жил - только черные люди и шепот вокруг. Ушел от всех, но все везде, они стояли вокруг, от меня отвернувшись, и я как в бочке сидел среди их спин в черных пальто. И во рту у меня гнили зубы. Поэтому я вдыхал влажный, свежий ветер сада, что-то записывал и засыпал...

Да, я помню... Сидел тогда в аудитории, кажется, зеленой и рядом со мной сидел соученик - его лицо и даже фамилию  помню до сих пор, но они неинтересные, чужие. Там всё было чужое. И это было так давно, что похоже на сон. Но во сне хотя бы свое. Впрочем,  тоже еще до конца не доказано. Почему я запомнил чужого? И почему  не помню свое...

Всё расплывается в сознании моем - «мне мало двух ног», на этом я решился стоять твердо. «Мне надо расплыться в пятно, ведь у всех пятен причудливые формы, а не бывает чудес без причуд; я - звезда...

«Я пойду наверх решительно, сжимая кулаки» - «Но на настоящий верх пускают только тех, кто еще и мягок, расслаблен и задумчив». Ах, как невыносимо трудно человеку быть двухсторонним - как будто это нечто противоестественное. Легко стоять на конце качелей (и нос задран как другой конец) и трудно балансировать в середине, где каждый следующий шаг делается чуть ли не вынужденно и делать его нужно очень точно, стремглав. Сплошные шаги, беспрерывные  спасения - и мелькает желтым кружочком счастье, когда мы проходим (не в силах на ней задержаться) золотую точку середины и центра - светящийся бесконечный тоннель...

Какую бы еще гайку подвинтить? Где еще я отстал, где вял и предубежден? Ведь я такой никудышный горемыка, что совсем пропаду, если не буду свои слабости выслеживать. Всё готов бросить, только покажись что-нибудь более интересное того, в чем  в настоящий момент валандаюсь. Позади всегда мура, а в середине  кол, шампур, на котором мещане нанизаны без числа. Ведь это не та середина. Не везде я первый, а где ты второй, там, значит, на тебе уже кто-то верхом сидит. А я кое-где даже сто двадцать первый - вот почему, несмотря на стокрылость свою, летать не могу. И хожу еле-еле - при сорока-то ногах. Так что винти, винти, человек, гайки - и в мозгу, и в руках, и в груди. И пусть промаслит твой механизм настоящий масляный дождь!

Мучил себя, пытаясь добить это дело, а там объем-то – ого! Но мог бы жестко всё сократить, не быть таким тупым; кому он нужен, объем - всем качество важно. Отбросил бы всякий вторичный мусор и жил бы как человек эти дни. «Нет же! И вечно так! Всегда будешь замученным, а замученный туп заведомо. «Добросовестная жадность», черт ее подери! Так уверен в своей гениальности, что думаешь, что и в тупом виде не напортачишь.  Что всё твое гениально. Это мусор гениальный! Я же не говорю, чтобы ты табуретки выбрасывал - хотя зачем нам их 100 штук - но ведь это просто мусор. Сколько можно быть дураком! Ты оглянись - полжизни прошло, все ушли, а ты где, а?! «Гений», а?! Всегда  сокращай  варку в собственном соку - а то ты ненавидишь только варку в общественной позолоте, засранец. Зачах же совсем; посмотри на себя, бледно-болезный - одним святым духом и музыкой держишься. Наркоман, алкоголик чертов... Сил уже никаких нет тебя ругать!..»

«Тупорылый, это же фигня, неужели не видишь?! Ну, ты и ишак! Невероятно! Я от тебя тащусь! Осел, посмотри внимательней, ведь я тебя столько учил! Пора бы уже чуять, когда перед тобой просто задница! А то, вон, вообще ужас, за такое и убить мало! Забил бы до смерти скота! (Вдруг подумал: «что-то я сегодня агрессивно настроен, рвусь куда-то») В общем, я в тебе очень, очень разочарован - если ты в такой муре не разобрался, то что говорить о большем? Пошли…»

Я горемыка радостный и агрессивный, а ты с подругой своей и ее мужем  горемыки пассивные. Всё-то вам не по вкусу, всё лишь бы надкусить и выбросить. Вялости - море, и все вы в этом море через каждые двадцать минут утопленники... А я? чем мне взять, горемыке? Два минуса - плюс, так может быть и сто минусов - плюс?! Хохоча, напрягаюсь, распахиваюсь. Полыхает напряг хорошо, когда много свежего воздуха. Вот и телевизор мой от него загорелся и с воем бросился в распахнутое окно! И я уже ничего не боюсь! Вот знаю  одного человека, который, судя по делам его, должен быть очень правильным - не больше одного минуса у него - так не побоюсь же  с ним познакомиться! О, как я буду любить его, восхищаться им; как  буду гореть и распахиваться...