Куролюбовский кризис

Куролюбов Дмитрий Иванович страдал и маялся. Виной всему был проклятый кризис среднего возраста. Так ему сказала Иришулик. Она с Куролюбовым прожила двадцать с лишним лет и знала его, как облупленного.
- Димулька, это все кризис, - вздыхала она в трубку, - возвращайся, Димулька. Я беляшей напеку твоих любимых. Щи три дня стоят, мясо не едим – тебе бережем. Возвращайся, а?
- Нет, Ира, не могу, - твердым голосом отвечал Димулик, зная, как тяжело её ранит такое обращение без уменьшительного суффикса. Но не ему же одному страдать, в самом деле.

Все началось с того, что Валюшка, спокойно ходившая у Куролюбва в любовницах пять лет, вдруг неожиданно взбесилась.
Дмитрий Иванович, не смотря на средний свой возраст, очень хорошо сохранился. Причем без особых усилий со своей стороны. Порода.  У них в родне мужики все такие – высокие, худые, жилистые. И все как на подбор с серыми глазами под густыми, темными бровями. Красавцы. Как таким всю жизнь любить одну единственную женщину? Никак невозможно. Даже если это Иришка – порядочная, степенная, интеллигентная. Слов таких знает, что в цеху все только ахают. Метаболизм, к примеру. Как заходит разговор про то, что некоторые, вот как Дмитрий Иванович, едят и не толстеют, так он сразу и говорит – метаболизм. Иришка научила. И сразу как-бы еще выше становится, а мужики только головами качают. Кто-то хихикает, конечно, но это от зависти. Не каждому так с женой повезло. Она ведь еще и кулинарка отменная. И симпатичная. Стройненькая, за фигуркой следит. Кудряшки светленькие.

Валька ей полная противоположность. Плотная, даже полноватая. Что спереди, что сзади – есть за что подержаться. Смуглая, чернявая, глаза зеленые, развратные. Манерам не обучена, чего и не скрывает. С первого же дня положила она свой глаз развратный на Дмитрия Ивановича, хохотала грудным смехом, крутила пуговицу на Куролюбовском пиджаке при разговоре, улыбалась призывно. А он что, дурак что ли, отказываться от того, что само в руки идет? Схватил покрепче, как только подвернулась возможность. Прижал к себе горячую, хохочущую Вальку. Так и пошло - поначалу все ровно, да гладко. Любились прямо  в цеху и на складе. На пикниках, куда выезжали всей бригадой отмечать дни рождения и праздники. На Валюшкиной даче, куда Куролюбов сбегал, отпросившись у жены к мужикам в гараж.
А потом Куролюбовы тоже обзавелись участком и у главы семьи появилась железная отмазка – он строил дачный дом.
Поэтому все попытки жены приобщить его к семейному досугу пресекались. Все свое свободное время Дмитрий Иванович пропадал якобы на стройке. Там ли или не там, жена проверить все равно не могла, потому что до участка без машины не доберешься. И потому мужу всецело доверяла. Даже хвалилась подружкам, какой работящий и положительный мужик ей достался – после работы бежит на стройку, опять за труды. Золото, а не мужик.

Стройка тянулась годами, но все же подходила к завершению - два этажа высились под горбатой крышей, пусть и без внутренней отделки.
Валя уже потирала руки в предвкушении новоселья.
А как же? Они ведь с Димой много раз мечтали, лежа под ватным одеялом на раскладушке в гулком, продуваемом всеми ветрами новострое, как заживут вместе в новом доме. Пусть и далековато от города. За границей все так живут. Дышат свежим воздухом на природе, а в загазованный город ездят только на работу.
Вернее сказать, мечтала Валя, а Дмитрий молча ей внимал. Поскольку молчание есть знак согласия, Валентина с полным правом рассчитывала и на Куролюбовский развод, и на новоселье. Поэтому, когда ей томительное ожидание окончательно наскучило, она поставила вопрос ребром – когда же будет развод?

Куролюбов затосковал. Ну чего им, этим бабам, спокойно не живется? Ну ведь все есть, живи и радуйся. Какая разница, где и с кем ночевать по большому счету? Все равно ночью спишь и ничего не чувствуешь.

- Дима, я задала тебе вопрос. Дом под крышей, окна стоят, отопление есть, вода тоже. Обои можно клеить и после переезда. Так когда?
- Валечка, ну что ты гонишь лошадей, - ответил он вопросом на вопрос.
- Каких лошадей? – Сорвалась на неприятные визгливые нотки любимая женщина. - Ты мне пять лет уже обещаешь развестись
- Когда я тебе обещал? – возмутился Куролюбов.
- А как же не обещал? Я, что, по твоему, все это сама придумала? – визгливые нотки перешли в сирену.
Скандалов Дмитрий Иванович категорически не выносил, поэтому он вскочил с раскладушки и начал поспешно одеваться. Спорить еще с ними. Себе дороже. Он не слушал, о чем гудела сиреной Валя, а одевшись, бежал в машину, где и дожидался любовницы, чтобы отвезти её в город.
Валя ворвалась в салон фурией, хлопнула дверкой так, что старенькую ладу тряхнуло от ужаса, и пользуясь тем, что Куролюбову из машины на ходу выпрыгивать было не сподручно, начала изливать душу.
Все, что накопилось в нежной Валиной душе за эти годы, начало заполнять тесный салон, и Дмитрию Ивановичу скоро стало трудно дышать от этих накоплений. Он остановился, и не глядя на любимую, твердо сказал
- Вылезай, сама доберешься. Тут автобусы ходят.
- Ну и скотина же ты, Дима! Я тебе пять лучших лет моей жизни отдала!
- Вылезай! – заревел Дима
Валентина, не привыкшая к такому обращению, разгневанной ласточкой слетела с сиденья и хлопнула дверкой так, что содрогнулась уже не только машина, но и её хозяин. А вздрогнув, выругался матом и сорвался с места.

Дома жена обрадовалась – муж пришел домой раньше, чем обычно. Журча, как ручеек, перетекла в кухню, разогревать борщок и котлетки. Дмитрий Иванович махнул пару рюмок водки, заел двумя тарелками борща, сдобренным майонезом. Навернул котлет с горой воздушного пюре, и только собрался было залечь на любимый диван, чтобы переваривать ужин перед телевизором, как начал звонить мобильный.
Пришлось срочно лезть на холодный балкон, под предлогом покурить, и полузадушенным шепотом отвечать обнаглевшей Вальке, чтобы она не звонила ему домой. Как сто раз о том было говорено.
Но остервеневшая любовница не унималась. Она грозилась все рассказать жене, если Куролюбов немедленно не попросит у неё прощения и не озвучит конкретных сроков их счастливого воссоединения.
- Я бы давно вышла замуж за хорошего человека, ребенка бы нянчила, если бы не ты! – Орала она в трубку.
- Димулечка, ты не замерз? – Иришулик сунула нос в балконную дверь.
- Нет, не замерз, - буркнул несчастный Куролюбов.
- С кем это ты?
- Да это Степаныч просит, чтобы я его завтра перед начальством прикрыл. Не может он выйти.
-  Дима! Дима! – надрывалась в трубке Валюшка. Хорошо, что Иришулик уже вернулась в укрытый за нарядными занавесками зал, к телевизору.
- Так, перестань мне названивать, поняла? Все, завтра поговорим, я телефон отключаю!

Недооценил Куролюбов Валюшкин темперамент, ох, недооценил.
Ровно через пять минут после балконных переговоров, зазвонил телефон домашний, и Иришулик, весело схватившая трубку, все свое веселье в момент растеряла, услышав о том, что её ненаглядный Димулик вот уж как пять лет любит одну только Валю, а про жену говорит, что не разводится с ней из жалости.
«Если ты его любишь – отпусти», - на такой высокой ноте закончила Валя свое выступление, дав начало выступлению соперницы.

Вы пробовали будить питона, первариваривающего пищу? Наверное, даже он отреагировал бы мягче, чем Куролюбов, которому в который раз уже помешали переваривать котлеты с борщом.
Сцена была безобразной. Ира кричала ( что было на неё совершенно не похоже, и оттого казалось еще безобразней) и плакала, а Куролюбов вместо того, чтобы покаяться и попросить прощения, припечатал её расхожим опеределением всех баб, как они есть, и позорно бежал с поля битвы в недострой.

Добравшись до пункта назначения  и улегшись на холодную раскладушку, Дмитрий Иванович прислушался к тишине. Где-то далеко-далеко, возможно, в подвале дома, скреблась мышь. А больше ни звука. Ни воя машин, ни соседского телевизора, ни хлопанья двери в подъезде. Тишина. В окно заливался лунный свет. Было так хорошо и спокойно, что на фоне этого спокойствия скандалы и истерики любимых женщин показались еще отвратительней.
«Дострою дом и буду жить один» - твердо решил про себя Куролюбов, и повернувшись к стенке, сладко задремал.

Однако, не все так в этой жизни просто. Мы в ответе за тех, кого приручили. И даже если мы за них отвечать не хотим, они нас к этому ответу призовут силом.
Первой ответов захотела Валька. Она уже поджидала его с утра на работе. Кинулась, прижалась теплым и сдобным телом, плакала, твердила, как сильно любит. Прямо жить без него не может. Если он её бросит, она жить не станет. Таблеток напьется или из окна кинется – вот какая любовь!
Дмитрию Ивановичу стало не по себе. А ну как и впрямь жизни себя лишит. Боязно. Да и приятно, чего греха таить. Молодая, на целых пятнадцать лет его с Ирой моложе, а любит как жарко! Самоубийством хочет жизнь кончать из-за него.
Помирились на складе по быстрому, а тут и жена звонит. Плачет в трубку. Ночь не спала, а под утро встала и упала. Дочка, Катюшка, скорую вызвала. Сказали, прединфарктное состояние. Нет, не переживет она его ухода. Двадцать лет ему отдала! А он, подлец, променял на шлюху эту. Домой позвонить не постеснялась, дрянь!
Дмитрий Иванович занервничал. Как он не любил эти слезы, вопли, выяснения отношений. Сухо сказал, что вечером перезвонит, сейчас не время и не место. Работать надо.

Работалось плохо, поэтому без конца бегал в курилку. Даже затошнило от табака, тем более, что привычного завтрака с утра не было. В голове плавала какая то муть и даже и не хотелось её разгребать.
Степаныч прищурился с любопытством из-за синей дымной завесы
- Что ты не в себе сегодя, Дмитрий Иванович.
- Из дома ушел, - рубанул с плеча Куролюбов.
- Нуууууу
- Вот и ну. Валька, зараза, позвонила домой и все жене рассказала.
- И чего теперь?
- Чего-чего... поживу на даче пока, а там видно будет.

С работы бежал пораньше, чтобы любимая женщина не увязалась следом. Поужинал в забегаловке сухими люля-кебабами с безвкусной рисовой кашей. Подумав, взял еще харчо. Покачал головой, огорчаясь. Это не Иришкин суп из мяса, это рис с солеными огурцами и бледной морковкой в горячей воде с добавлением жира. Да и то – растительного, небось, какого.
Вечер просидел в нужнике. Не пошел ужин впрок. Чуть было не заплакал от жалости к себе, зависнув над дырой со смятой газетой в руке, чувствуя, как дрожат ноги от напряжения и продувает поясницу и все, что ниже.
Вспомнил теплый свой туалет, любовно выложенный чешским кафелем и заскучал еще больше.
Желудок лечил по обыкновению – водкой. Закусывал хлебом, присыпанным солью. Разговаривал с маленьким, лупоглазым телевизором. Плакал и забывал из-за чего плачет. Проснулся совершенно разбитым, задрогшим, с дикой головной болью и тошнотой.
Включил телефон – куча звонков, и от той, и от другой.
«Потом, сил нету на них», подумал упавший духом Куролюбов и поехал на работу.

На работе ругался с Валькой. Вот ведь зараза какая. У ней гормон играет, как у кобылицы,  и плевать, что ему впору в гроб ложиться. Тошнит весь день, печень, как гвоздем колет.
Все же затащила на склад. Да только без толку. Осечку дал Дмитрий Иванович. Не получилось выстрела, даже и холостого.
Валька надулась, решила женским своим умом, что разлюбил. Целый день не разговаривала. Зато спокойно.
Позвонил Ирине, не зверь же. Переживает она, прединфарктное состояние вон уже случилось.
Жена уже не кричала. Смягчилась. Рассказала, что много думала, много советовалась с умными людьми. Читала тоже - и в компьютере, и в журнале женском. Это все кризис среднего возраста. Про кризис Куролюбов слушать не стал. Голова и так пухнет, еще словечки эти, умные, вздувают мозг.
- Димулька, это все кризис, - вздыхала она в трубку, - возвращайся, Димулька. Я беляшей напеку твоих любимых. Щи три дня стоят, мясо не едим – тебе бережем. Возвращайся, а?
- Нет, Ира, не могу, - твердым голосом отвечал Димулик, зная как тяжело её ранит такое обращение без уменьшительного суффикса. Но не ему же одному страдать, в самом деле.

Но вечером, проводив взглядом Вальку, выходящую с предприятия под ручку с Колькой Табейкиным, намеренно громко и бурно радующуюся жизни, поехал не на дачу, а домой.
- Я за вещами, - холодно сказал Ире.
- Дима, ну хоть покушай с работы то, горяченького, домашнего, - участливо заглядывая ему в лицо предложила жена. – Осунулся то как, - покачала головой. Жалеет – свой, поди, не чужой.
Побычился немного для приличия и дал себя уговорить.
Трехдневные щи с мясом на сахарной косточке и макароны по флотски показались необычайно вкусными. Съел тарелку щей и пол-сковороды макаронов и потом долго сидел на теплом, удобном унитазе с кроссвордом в руках. Уходить не хотелось. Тем более, что Иришка уже навела пену с ванной. А после ванной, облачившись в мягкий, истершийся от времени турецкий халат, пошел прямо в спальную. Упал в мягкую, с запахом Тайда, постель и тут же уснул. Спал без сновидений.

Утром было все, как обычно. Омлет из трех яиц, булка с маслом и сыром. Кофе с молоком.
Ирина – умная женщина, решила выждать. К чему травмировать мужа разговорами. Он и так уже травмирован кризисом. Чтобы отвоевать его у любовницы, надо вернуть былую страсть. Сегодня же заедет к Надежде Васильевне. Она бельем торгует, выберет поэротичнее. Свечей ароматических бы не забыть купить. И шампанского, непременно шампанского! Надо заехать в супермаркет на проспекте – там бывает израильская клубника.

Посвежевший, отдохнувший Дмитрий Иванович, летящей походкой вошел в цех. Валя нарочито отвернулась. Он засмотрелся на её профиль – волосы густые, шелковистые. Вздернутый носик. Грудь выпирает призывно, а под ней мягкий, не раз целованный животик.
- Валюш, ну не сердись, солнце. Смотри, какую шоколадку я тебе купил по дороге на работу.
Валюшка вспыхнула от восторга – любит!
Кризис среднего возраста двинулся дальше по накатанным рельсам.