Глава III. Портрет

   Вспомнив этот вкус, Таня сразу же пришла в себя и вынырнула из пучины внезапно нахлынувших воспоминаний. От воды исходила приятная прохлада. Она протянула руку, чтобы прикоснуться к озёрной глади, но вдруг вспомнила, что на ней белые шёлковые перчатки и резко отдёрнула ладонь. Небо потемнело, резкий порыв ветра сорвал с неё шляпку и понёс вперёд, аккуратно приземлив её на тонкую озёрную гладь, создав круги, которые Таня всегда считала дыханием озера... Она растерялась и какое то время простояла, не зная что делать. Ветер усилился – приближалась сильная буря.
   Вдруг, Таня почувствовала, что по её щекам течёт какая-то холодная, обжигающая жидкость… Сперва она испугалась и подумала, что это кровь! Но это были лишь  две тонкие нити слёз, не то от ветра, не то от чего-то ещё... Девушка и сама не поняла, что случилось, но она резко развернулась и устремлённым шагом пошла обратно к причалу. Танечка и думать забыла о злополучной шляпке... Она вообще не могла думать, по её лицу было видно, что она чем-то серьёзно озабочена. Вот позади остался причал, затем мимо неё проплыли сосны и скамейки парка. У нёе было такое ощущение, словно она стоит на месте, а мир двигается вокруг неё. Ей прекрасно было знакомо это состояние.
   Совершенно случайно, она вспомнила неприятный запах сырой земли и еловых веток, которые смешиваясь воедино, вызывали в ней тошноту и нервозность. В её голове невольно всплыли строки из недавно прочитанного сонета Шекспира:

     "This were to be new made when thou art old,
      And see thy blood warm when thou feel'st it cold." (4)

   Назревал дождь, ветер медленно сгущал тучи прямо у Тани над  головой. Придя в себя, она, опустив голову, побрела внутрь - её знобило и подташнивало. В доме было тихо, словно все куда-то испарились. На резном комоде лежал тонкий слой бархатной пыли, и горела свеча. Слева от входа на стене неровно висел огромный портрет Анны Павловны Фроловой – Таниной мамы. Глядя на него, девушка словно почувствовала холод  могилы, и её нежная кожа тут же покрылась мурашками… 
   Ей казалось, будто она сейчас рухнет на пол: тоненькие ручки дрожали, а ноги подкашивались, на лице было непонятное выражение досады и скорби. Танечка не понимала в чём причина. Одному богу известно, что бы случилось, если бы в коридор не вышла служанка и не застала свою госпожу в столь беспомощном состоянии.
- Госпожа! – взвизгнула служанка от испуга – Что с вами? Вы бледны и трясётесь… Вам принести воды?
- Нет, спасибо… Принеси-ка мне лучше стул. – проговорила Таня, словно её сердце сдавливали тиски.
- Сию минуту. – она тут же выскочила и спустя пару секунд прибежала со стулом – Может позвать доктора? – робко прошептала молодая служанка, словно дом живой и мог их услышать.
- Нет… Нет. – немного подумав, ответила Татьяна – Это всё приближающаяся буря. Ступай. – и служанка ушла.
   Она осталась сидеть в коридоре, не понимая, что же с ней случилось. Её одолевало странное и назойливое чувство, словно она в этом огромном доме совершенно одна. Её бабушка испытывала иногда то же самое, после смерти мужа. Обычно в такие моменты она шла на веранду, брала спицы и вязала, стараясь ни о чём не думать.
   Тишина нарушилась, когда её взгляд упал на матушкин портрет. В её памяти сразу же начали оживать образы, звуки, запахи. Она никогда особо не любила мать, её воспитанием занималась бабушка. Впрочем, и матери до неё не было особо никакого дела…  Анна Павловна смотрела на неё с портрета властным, укоризненным взглядом, что девушке даже стало немного мрачно на душе. За окном сделалось совсем темно.
   Таня приподнялась и поправила портрет – теперь о висел ровно. Сквозь туман мыслей и подкатывавшую от нервов тошноту, Тане вспомнился день, когда она любила свою маму больше всего на свете.

   Это случилось пять лет назад, сразу после Таниного восемнадцатого дня рождения… Она стояла в церкви рядом с отцом, его тяжёлая рука лежала у неё на плече. Она не верила в то, что это произошло вот так вот быстро и незаметно. Её мама лежала рядом, как живая… Только она не дышала и не шевелилась. Всхлипывания родных и близких оглашались звонкими ударами колоколов, которые казались Тане ударами молота божьего, которые приговаривают её маму к вечному заточению. Вдруг она поняла, что по её щекам катятся слёзы. Она приподняла руку, и слеза, словно звезда, упала прямо ей в ладонь и разбилась на сотни крохотных капелек. Это были капли грусти, тоски, сожаления. В церкви пахло ладаном и свечами. Всё что было после Танечка не запомнила: ни то как несли гроб, ни то как священник читал молитвы над могилой и даже ни то как её отец плакал, стоя на коленях у гроба… Она была слишком поражена горем.
   Но одна вещь врезалась в её память на всю жизнь. Напротив неё стоял симпатичный молодой человек, на вид лет двадцати… Он был одёт в изящный чёрный фрак. Таня так и не поняла, чем же он выделяется из толпы. Нисмотря на то, что в его глазах читались грусть и соболезнование, его лицо оставалось непоколебимо железным. Он был похож на фарфоровую куклу, которую Тане привёз её дядя моряк с далёкого востока… Эти куклы всегда пугали Таню – на их лице сияла улыбка, но внутри не было абсолютно ничего живого…
   Дома Танечка спросила у отца, что за молодой человек был на похоронах? Отец сказал, что это сын его близкого друга, который недавно вернулся из Германии. Его звали Роберт.


* (4) - "Это было бы как будто снова стать молодым, когда ты стар,
         И увидеть свою кровь горячей, когда ты чувствуешь, что в тебе она холодна."    
        (В.Шекспир, Сонет II, англ.яз.)