Аксиомы авангарда. 5. филонов не спит

Павел Николаевич Филонов почти не спал по ночам, писал, рисовал, делал записи. Рассматривая его работы, Исаак Бродский спросил у Филонова про один из рисунков тушью, сколько часов ушло на его создание, и сам предположил – часов пятнадцать?
Филонов взял рисунок и сказал, что эту вещь он делал месяц или два, часов по четырнадцать – восемнадцать в день.
Академик страшно удивился:
– Когда же вы успеваете сделать столько работ?
Понятно удивление Бродского, если сопоставить огромное количество произведений Филонова с тем временем, которое он тратил на каждую картину, а это десятки, сотни часов.
– Да я и работаю десятки лет как один день, – сказал Филонов Бродскому, – работаю без отдыха и работаю каждый день.
Бродский покачал головой и грустно улыбнулся. У Филонова было не жарко, но академик снял пальто и начал его вешать на едва заметный гвоздь, вбитый в верхушку стойки мольберта.
В комнате, кроме двух художников, картины Филонова рассматривали сестра Павла Николаевича, певица Евдокия Глебова, ее муж, Глебов-Путиловский, заведующий учебной частью Академии художеств и Екатерина Александровна Серебрякова, жена Филонова. Когда кто-то из них рассмеялся, – как быстро академик нашел, куда приткнуть свое пальто, – Бродский, изменив свое намерение, с пальто в руках сделал три быстрых шага, мгновенно повесив пальто на тонкий гвоздь, спрятавшийся на боковой стороне шкафа. Он будто знал, что оба гвоздя находятся на этих местах или должны появиться, поскольку он, как колдун или фокусник, захочет, чтобы они выросли в тех местах, где он решил повесить свое пальто.
Под общий смех Исаак Израилевич отпустил легкий полупоклон присутствующим.
«Если он и колдун, подумал тогда Филонов, то слабоватый. Да, и откуда возьмется у него сила, если я не давал ему постановку? Малевич, скорее всего, не открывал ему пути через нуль. Самое большее, на что он способен, вот на такие цирковые штуки с гвоздями, а уж работать больше четырех-пяти часов Бродский никогда не сможет».

Десятки лет Филонов работал, действуя временем. Его метод полностью повторил Чкалов, перелетев через Северный полюс. 12 августа 1936 года Павел Николаевич записал в дневнике: «Товарищ Чкалов в письме т. Сталину говорит: ”Я буду летать до тех пор, пока правая рука держит штурвал, а глаза видят землю“».
Павел Мансуров, близко знавший Луначарского еще с 1917 года, рассказывая наркому о картинах Филонова в присутствие Чкалова, заметил, что Филонов будет писать картины до тех пор, пока его рука сможет держать кисть. Летчику это понравилось, иначе бы он не передал суть услышанного от художника в своем письме вождю.
Несколько месяцев спустя, Филонов подумал о подлости жизни: она, хотя и не в силах заставить героя самого перестать действовать временем, а все-таки находит способ обездвижить его. Прост этот способ – не отнимет ни рук, ни ног, возьмет – и тяжкую гирю положит на руки – даст болезнь родному человеку. Вот ее подлейшая постановка: тормозить подъем в мировом масштабе искусства на небывалую высоту тем, что надо ухаживать за больною женой.
«Несчастье с моею дочкой, – вывел Павел Николаевич первую фразу в дневнике сразу после того, как поставил дату 27 ноября 1938 года. – Подлая болезнь моей Катюши. Я хочу записать, чтобы она прочла в будущем, как она с моей помощью ”боролась за свою шкуру“; как я ей говорю постоянно и постоянно разъясняю смысл этой борьбы, ее диалектику. Я много видел разных людей, но такого человека, как моя дочка, не встречал и не читал о нем: необычайная мощь организма, жизненная энергия, сила жизненной энергии - эти ценнейшие качества – ее природные свойства, ее природа, ее биологические, физиологические данные”.
Павел Николаевич взглянул на часы. Шестой час утра. Жена крепко спит, ее дыхание ровное. Только в три часа ночи ей удалось заснуть, а до этого она задыхалась и стонала. Кровоизлияние в мозг, в левую часть, поэтому поражена правая сторона тела, язык, концы пальцев. Врач сказал, что причиной этому склероз и возраст. Врачи самоуверенны.
Филонов в который раз начал считать годы Екатерины Александровны.
Он смотрел на жену и покачивал головой. Милая. Как сильно она испугалась его картин, когда впервые их увидела. И ничего. Ничего. Не всякий мозг твердоглядый, а она все-таки вынесла прожигающий до позвонков водоворот его картин, переборола себя.
А что другие?
Вот Бек, комсомолец, студент Академии, слышал его выступления и хотел у него заниматься, собирал о нем справки у профессоров и студентов.
Профессора говорили ему: «Филонов – ненормальный, сумасшедший, шарлатан». Студенты предупреждали: «Не ходи к Филонову – он гипнотизер».
Павел Николаевич полистал дневник и добавил под записью о Беке от 18 сентября 1933 года: «По профессии Бек – слесарь».
Вот они, другие.
А она – ничего.

Павел Николаевич перевернул страницы дневника и возвратился к последней записи, перечитал и продолжил:
«Такой организм, как у нее надо изучать таким людям, как Дарвин и И.П. Павлов.
Сейчас она лежит тяжело больная. Может быть, едва осталась жива, может быть, и сейчас состояние ее рискованное. Но я, чувствую ясно и точно, ни секунды не сомневаясь, что она будет здорова и весела, а ее природа позволит ей прожить до 120 лет, может быть и больше, как прожили некоторые колхозники в нашем Отечестве, судя по радиопередачам. Так я верю в ее природу, в биологическую конституцию ее природы. Моей дочке 75-й или 76-й год от рождения... ».
Павел Николаевич был много моложе Екатерины Александровны. Когда он писал эти строки, ему было неполных пятьдесят лет. Это его фактический возраст, записанный в метрическом свидетельстве о рождении.