Не летят мои ангелы...

          Не парят высоко в бескрайних небесах надо мной,  белокрылые мои ангелы. Не кружат родимые,  роняя лёгкие перья и китайские шлёпанцы случайному народу на головы.  А в чём же…, в чём причина то? Это видимо потому, что я до сих пор,  так почему-то и не крестился. Хоть все родственники у меня и крещёные, а один так и вовсе два раза. Да и большинство знакомых и малознакомых тоже. Мои покойные родители, мои бывшие жены, все мои дети. Сейчас это повсеместно. Как же…, вдруг война,  а я уставший?  Один я,  мутный такой оригинал остался.  Было правда,  несколько поползновений с моей стороны, особенно в минуты тяжкого похмелья или во времена очередного увольненья с работы, когда я сидел бессмысленно дома, но не довелось…, не случилось. Видно уже и не судьба. Последний раз это было, я имею в виду попытку крещения, когда я недолго валялся в больнице скорой медицинской помощи, в простонародии называемой БСМП или «Тысячекоечная».

          Во время очередной праздничной пьянки, я с большим вожделением,  но видимо не совсем  уважительно чего уж тут скрывать,  пьяный я бываю отвратительным,  отозвался об одной даме, которую я безумно и болезненно любил.  И меня пару раз пырнули за это,  очень острым и очень стальным ножом. Опасно ткнули, с левой стороны, совсем рядом с моим беспокойным и глупым влюблённым сердцем. Я с полчаса без сознания провалялся на полу, в луже собственной крови густо разбавленной коньячным спиртом, но слава богу, соседка вовремя догадалась вызвать скорую помощь и меня успели спасти. Если бы не она, лежать бы мне в прохладном морге, терпеливо дожидаясь похоронного оркестра,  с подмятыми трубами и вечно не попадающими в такт тарелками. Когда же этот музыкант научиться  брякать правильно? Попадать в соль-бемоль?

          Самое интересное, что я очень хорошо запомнил даже саму операцию. Видимо, наркоз оказался бессилен перед большой концентрацией алкоголя в моей дурацкой крови и я не смог во время операции надолго уснуть. Боли я совсем никакой не чувствовал. Я отчётливо внутри ощущал,  скользкие пальцы хирурга у моей рёберной стенки  щекотавшие мои лёгкие. Его гудящий баритон, время от времени произносящий какие-то отрывистые фразы.  И скрип кривой иголки,  штопающей мою бесчувственную благородную кожу. Так что,  теперь могу спокойно рассказывать со стороны пациента и операционного стола,  как проходят такие операции,  а не опираясь на досужие россказни  уволенных из больницы за прелюбодеяния и аморалку знакомых медсестёр. Тут  то  я,  о-го-го какой спец теперь! Всё знаю! Всё напишу…. Хотя,  пожалуй нет. Сначала нужно научиться сносно писать. А то вечно куда то заносит.

          Меня на каталке, нестабильного как порция киселя,  вывезли из операционной в тёмный и холодный коридор и оставили совсем-совсем  одного. Остывать.  Настало время похмелья, горло пустынил зверский сушняк. Наркоз плавил горячие восковые мозги. Алкоголь потихоньку выветривался. Начинал болеть шов,  с зачем-то вшитым мне в бок метровым медицинским шлангом.  Я встал с каталки,  и обмотавшись простынёй как в сауне,  отправился на поиски холодной воды.

          В операционной случился маленький переполох с большими криками. Удивлённые  медсёстры  гренадёрской комплектации, узрев меня бродящим как больничное приведение босиком по коридору,  дружно бросились в погоню и высказав мне всё что они думают обо мне лично,  и обо всех таких же как я буйных алкашах  в частности,  завалили  меня на каталку и стуча об углы на поворотах,  быстро укатили в палату.  Привязали вафельными полотенцами к стальной раме кровати, сделали укол самого зверского снотворного и только тогда я спокойно уснул. Точнее даже, провалился в яму беспамятства. А попить воды,  они мне так и не разрешили. Жестокие всё-таки женщины работали там.
           Проснулся я только на следующее утро. В тоске и недоумении. И как же меня снова так угораздило? А как всё весело начиналось! Водка, женщины, музыка, опять женщины, снова водка!  Сколько теперь здесь париться? Об этом только одному богу известно. Положение у меня – безжалостно меня заверил врач, не сказать чтобы очень лёгкое. Лечение предстоит основательное и не быстрое. Так и потекли скучные дни больничного существования.  Для начала тщательно я изучил все четыре больничные, белые и скользкие стены. Ничего интересного там не обнаружил. Читал старые журналы и книги,  валяющиеся в художественном беспорядке на подоконнике. Иногда они  были без начала, а иногда и без конца. Так оказалось даже интересней, можно самому придумать финал. Вынуждено смотрел по телевизору какие-то наши бредовые сериалы. О справедливых ментах и  тупых братках.

          Пару раз, сразу после обеда приходила молодая красивая следачка в коротенькой шубке, ложила свои точёные ножки одна на другую,  радуя мой истосковавшийся по открытым изгибам взор, и ласково пытала меня о «происшествии». Снимала показания, записывала школьной ручкой в чёрную папку.  Уговаривала, грозила, улыбалась, хмурила свои красивые чёрные бровки. Пришлось сказать, что ничего то я не помню и ничего то я не знаю, потому что был сильно пьян.  Не подставлять же под удар свою любимую девушку. Если бы уголовное дело завертелось, то пути к ней у меня были бы отрезаны напрочь. А я лелеял смутную надежду вернуться и попробовать начать всё сначала.  С нуля, так скыть.

          Процедур практически никаких не было, сплошные ежедневные капельницы и таблетки, не понятно зачем. Практически никуда не выходил. Да и трудно было привыкать ходить поначалу. В мой бок был вшит шланг,  по которому в стеклянную ёмкость, которая называлась «банка Боброва» всё время стекала жидкость,  накапливающаяся между рёбрами, плеврой и легкими. Даже просто от глубокого вдоха кровь в банке начинала булькать и пузыриться. На горлышко этой банки был намотан замызганный бинтик,  выполняющий роль ручки при моих внутрибольничных перемещениях. Впрочем,  моя верхняя одежда на следующий день оказалась у меня в тумбочке. Врачу нужны были какие-то документы,  находящиеся при мне, в кармане куртки. Медсестра принесла вещи со склада. Документы я отдал,  а вещи оставил у себя. Куртку, туфли и джинсы со свитером. Спрятал в тумбочке. Назад их никто не попросил. А я не горел желанием безвылазно прозябать в стенах больницы,  всё время отведённое мне на лечение.

          Через неделю моего скучного и горестного существования я в задумчивости, держась за стену поднимался на какой-то там этаж, не то третий не то четвёртый,  не помню уж зачем и совсем неожиданно столкнулся со своим давним и не побоюсь этого слова хорошим знакомым.  Священником, отцом Виктором. Во-о-о-т это так встреча! Я знал его,  когда он ещё не был священником. В ту пору,  когда мы познакомились,  он был зелёным студентом,  учился на втором курсе в институте и подрабатывал холодным дворником, махая по утрам большой метёлкой  недалеко от конторы,  где я работал столяром. Он приходил ко мне после работы и мы пили с ним крепкое пиво, в расположенной напротив «Кулинарии» рассуждали о красивых и очень красивых девушках и о поэзии серебряного века. Он,  как и я пописывал стишки и рассказы. Пожалуй,  я думаю,  что если его сейчас спросить об этих фривольных разговорах, то он откажется. Скажет – такого не было. Понятно, сан не позволит ему компрометировать свою биографию.
 
          Помнится,  он серьёзно занимался «карате». И показывая свою растяжку, не один раз разбивал ногой тусклые лампочки  висящие у меня под потолком в столярке. А потолки были не низкие. Силён он был в этом. Нормальный такой пацан, общительный, улыбчивый студент. Что его подвигло стать священнослужителем мне неведомо. Да и не интересно. Он стал усердно посещать храм. Иногда мы после этого виделись, пива больше не пили, о девках разговоров не вели, да и о поэзии тоже. Разошлись разными курсами. Вернее это он сменил сферы общения. Я то остался там же где и был. Но друзьями мы остались. А тут такая встреча. Постояли мы с ним в коридоре, поговорили о превратностях моей смешной судьбы и о вариантах её быстрейшего изменения.

          В больнице на четвёртом этаже у него была своя комната. Такая часовенка размером с келью. Или келья размером с часовенку? Не знаю, что он там делал. Видимо причащал или может быть исповедовал перед смертью безнадёжно больных, утешал, увещевал, молился за здравие, лечил заблудшие не туда,  куда надо души. Вспомнив,  что я не крещённый,  посоветовал мне,  как можно более спешно ликвидировать этот пробел в моей густо исписанной спиртовыми чернилами биографии. Положение моё в то время представлялось мне настолько плачевным без смеха, что я почти согласился. Он вручил мне небольшую книжонку, дал указание выучить наизусть пару молитв – «Верую» и «Отче наш» и быть к следующему четвергу готовым,  к великому таинству крещения! Учить я естественно ничего не собирался, потому что и так эти молитвы почти знал,  но креститься  был не против.  Наверно в ту пору я бы согласился и на обрезание по мусульманскому обряду и на постриг в буддистский монастырь. Такое было  поганое и серое настроение,  прямо хоть вешайся в больничном туалете. Нет,  лучше уж креститься, чем утопиться.

          За пару дней до предполагаемого торжественного события, ко мне в палату зарулил земляк Вовка.  Был он бывшим афганцем, к тому же сильно контуженым и от этого непредсказуемым ни в словах,  ни в поступках. Он лежал этажом выше в неврологии. Как он узнал, что мы из одного района мне неведомо. Видимо он служил в батальонной разведке. Он был родом из деревни находящейся верстах в тридцати от нашей. Его деревня называлась Ивановка,  и общих знакомых не было, ну просто никаких. Совсем. И тем не менее он как-то узнал, что мы из одного с ним района.  В какую переделку он попал теперь,  я его не расспрашивал, надеясь,  что со временем  всё  что нужно  он расскажет мне сам.
 
          Его положение было ещё хуже,  чем у меня. Швы на теле у него под халатом,  напоминали пулемётные ленты революционного партизана, матроса  Железняка. Крест - накрест. Настолько он был искромсан и заштопан. Но в отличии от меня банка «Боброва» у него была из мягкого пластика и приклеивалась лейкопластырем к телу. И руки у него были свободны. Ходить ему было тоже трудно,  и от этого желание попить пива только зверски усиливалось. Его просто злила невозможность выпить, притом что денег у него были полные карманы. Но он был правильных понятий и для этой цели ему нужен был компаньон. Этим человеком,  непременно должен был стать я. Так он говорил, так он хотел. И я им стал. Потому что я был его настоящим земляком.

          Часов в восемь вечера когда врачи разошлись по домам и на дежурстве остались только сонные медсёстры, мы вытащили из тумбочек довольно помятую уже одежду, переоделись и спокойно вышли через центральный вход не вызвав никакого подозрения у дремавшей охраны. Может они нас приняли за студентов, может за врачей, а может за задержавшихся посетителей? Чёрт его знает.

          Как на грех оба ларька находящихся у самой больницы оказались закрыты. Было уже изрядно прохладно, и это нас немного бодрило. Я думаю,  что на жаре мы бы быстро скисли. Ближайшие павильоны с пивом и водкой находились километра за полтора на улице Высотной и мы неторопливо, останавливаясь через каждые двадцать метров побрели туда. Добрели мы туда примерно через час. Наш выбор пал на строение под вывеской «Мир рыбы», заштатный такой павильончик. Но там были столики, там мы купили пару салатов, пиво и бутылку дорогого коньяка. И сидели,  неторопливо запивая одно другим. Я то  знал, о злокозненном действии пива после крепких напитков. Но доказать Вовке ничего не успел.

          Он меня просто не слушал, он был увлечён рассказом о природе Афганистана увиденной им сквозь прицел пулемёта и коньяк у нас кончился ещё на первой главе его длинного повествования. Он сходил ещё за бутылкой. И ещё. И я понял,  что добром для меня это не может кончиться. Но он был контуженным и уже не слышал того что я ему говорил. Он вернулся уже в себя.
          Через час я его вытащил на улицу продышаться. Он уже почти не стоял на ногах. Точнее стоял,  но в такой позе, что ему бы позавидовал акробат. Его так перекосило, что я боялся, как бы у него не разошлись швы на животе. Мне тоже было не очень легко, так как приходилось следить за пришитой ко мне банкой, которая стояла в кармане куртки. Буквально через минуту к нам подъехали радостно улыбающиеся товарищи милиционеры. То,  что у дверей забегаловки,  стоят два пьяных человека,  было видно за три километра.  Мы были заманчивой жертвой. Тормознул-скрипнул  шестьдесят девятый с синей продольной полосой по бортам,  и круглое лицо счастливого сержанта осветилось улыбкой. – О! – сказал он радостно, - это наши клиенты, - залазьте по одному, - и быстро открыл заднюю дверцу машины.

          Никуда мы естественно лезть не стали. А когда неразгибающийся но несгибаемый Вовка распахнул широко куртку и показал им свои пулемётные ленты красных швов, с приклеенным к животу целлофановым пакетом,  в котором бултыхалась слитая кровь, попутно проводя пояснительную лекцию о проблемах лечения в БСМП, они от увиденной картины как-то скукожились, и разочарованно пожелав нам скорейшего выздоровления быстренько упылили восвояси, стыдливо  стараясь не оборачиваться. Вид моей стекляшки с пришитым к боку шлангом придал им ускорение. Мне даже их жалко стало. Надо же, какой облом! Практически два готовых клиента в вытрезвитель,  а забрать нельзя! Вдруг откинут копыта по дороге? Доказывай потом. Им тоже проблемы не нужны.

          Земляку вскоре совсем поплохело. Идти он совсем не мог. Я тоже был ему в этом плохой помощник. Так как мог поддерживать его только правой рукой  и то не долго. Швы на моём боку от ходьбы начали потихонечку кровоточить. В течении следующего часа мы успели перейти только проезжую часть дороги и продвинуться по направлению к лечебнице метров от силы на двадцать. Не больше. Такими темпами мы могли прибыть в палаты только под утро. Такси ловить было бесполезно. В этом районе они раньше были очень редкими гостями. Не боись Вован, связисты они знаешь ли тоже своих не бросают! Я потихонечку отхлёбывал из бутылки коньяк и терялся в размышлениях, - Что же делать? Знакомо скрипнули тормоза милицейского УАЗика. Чёрт бы вас побрал, опять, те же самые!  Патрульная машина возвращалась с окраины и снова остановилась возле нас. – Вот что мужики, - сказал старший наряда, - садитесь, мы вас довезём до больницы, сами вы явно не дойдёте, мы всё равно едем мимо, - и мы покорно забрались внутрь.
 
          Возможно,  мне и пролезла бы эта самовольная отлучка из палаты и ни кто ничего бы наутро не заметил. Но когда мы подъехали к центральному входу, то стало понятно,  что друг мой Вовка уже не может передвигаться самостоятельно и пришлось вызывать дежурную медсестру отделения в котором он лежал и с помощью сержанта милиционера  затаскивать его в палату на третий этаж. Хотел я ему сказать спасибо, да как то был в сомнениях я весь. И не напрасно. Коньяк я допивал в одиночку. Дружбан вырубился!

          Естественно,  на утро обо всём знал и мой лечащий врач. Или моя лечущая врачиха?  Не знаю,  как будет правильнее. Холодно посмотрев мне в глаза, она, Вера Георгиевна,  произнесла, - Вы будете наказаны! -  И громко цокая каблучками,  удалилась по коридору из палаты в свой кабинет. Наказание последовало незамедлительно!  Уже днём с меня сняли все швы, а назавтра утром выписали из больницы, выдав какую-то непонятную бумажку. Вовку впрочем оставили, его выписывать было никак нельзя. Да и кто же рискнёт выписать инвалида афганца? Уже выйдя на улицу,  я вспомнил, что меня будет ждать сегодня отец Виктор,  для приобщения меня к Богу.  Но увы! Ничего не получиться. Придётся Богу подождать.

          Вот так я в очередной раз не успел крестится! Что же! Подождём до следующего раза! Вот потому-то пока и не парят высоко в бескрайних небесах надо мной,  белокрылые мои ангелы. Не кружат родимые. Где-то они видимо в других местах, там где нет ни милиции, ни пива,  ни коньяка.