17-ая страница 17-ти книг за 17 лет

Литературная икебана-коллаж

Предисловие.
17  не потому, что «мгновенья весны». Это совпало. «17 страница» - это страница, на которой в библиотечной книге ставится штамп.  Затем мы взяли 17 книг за 17 лет с 1991 по 2007. Это тоже интересное времечко – стык миллениумов, начало пост-коммунистической эры.
Ну а жанр? Жанр. Можно же собирать цветы, коллекционировать бабочек, значки, этикетки. Почему нельзя коллекционировать 17-ые страницы? Это на много удивительней   и интереснее. Получается удивительная диковинка-кунштюк. 
Хожу по комнатам, ищу глазами по книжным полкам. Вдруг какая-нибудь книга, которая уж очень кажется интересной.  Это совсем как нравится цветок.
Василий Розанов, тот вообще считает, что книги нельзя давать почитать другим.  Такие книги Розанов сравнивает с потаскухами. Этот пассаж я прочитал как раз когда снова зашел Игорёк взять чего-нибудь почитать. Я как обычно спрятал подальше те книги, которые наметил читать на ближайшее время, потому что опыт показывал, что именно эти книги Игорек как раз и хватает – потом приходится объяснять ему, почему эти книги дать невозможно. Игорек вздыхал, но через две минуты снова хватал их обеими руками и убедительной интонацией декларировал:
  - Слушай, дай!
Дерриду и Фритьофа Капру я убедил его не брать, он взял у меня новенькую беленькую книгу Стругацких. Купил я её специально, чтобы получить представление, что это за кумир советской эпохи. В свое время никакого интереса относительно Стругацких у меня не возникало, но тут вдруг пошла ностальгия по советскому, по тому времени, когда вместо «типа» говорили «так сказать», причем, тебе непременно кто-нибудь да одергивал: мол, «так сказать» - слово-паразит. А сейчас ещё ко всему прочему Интернет, ужасная вещь, портящая зрение. И вот через неделю звонит его жена, извиняется. Она читала Стругацких в ванной. Точнее, не успела начать читать, лишь набирала воду. Зашла свекровь и нечаянно уронила беленького новенького Стругацкого (Стругацких) в ванну.
Это показалось мне забавным приключением. Я не только не расстроился, но даже обрадовался, так как появился повод больше не прятать книг от Игорька, а даже вообще их ему не давать. Но когда он снова заехал, то, увидев, книгу Сахновского на столе, воскликнул:
- Слушай, дай!
- Во-первых, я тебе уже эту книгу давал…
Тут Игорек  ухватился за книгу Матураны и Варелы, оформленную закорючками Миро.
- Слушай, дай!
- Это по биологии. Ты не поймешь. Откровенно говоря, я решил прочитать второй раз…
- Я не пойму! Ну, наглец!
- Во-вторых, ты книги берешь не читать, как выяснилось, а купаешь их в ванне.
Игорек ошалело выпучил на меня глаза.
- Во-первых это не я, а Ленка. И даже не Ленка, а мать. И то нечаянно.
- Ну бог с ними со Стругацкими, - говорю я. – А Пелевина ты же в ванной не купал, но он стал серый и мятый, как будто из пылесоса вытащил.
Через неделю Игорек приволок мне пять томов советского издания Стругацких в качестве компенсации.
- Ленка извиняется.
- При чём тут Ленка? Я тебе давал книгу, а не Ленке.
Игорек засмеялся. Логика договорных отношений для него была ещё сложнее, чем какой-нибудь Деррида-Фуко.
- Возьми Акунина, - предложил я.
- Акунина я прочитал, когда ты о нем ещё и не слышал.
Игорек положил глаз на биографию Ницше и книгу Хинштейна об олигархах.
- Слушай, зачем тебе Ницше?
У меня уже исчерпывались аргументы причин, по которым книгу я дать не могу. Биография Гитлера была не моей книгой, и я не хотелось заиметь репутацию человека, купающего книги в ванне. Ницше был в мягкой обложке, а книги в мягкой обложке я перестал давать Игорьку ещё полгода назад, потому что такой безобложечный  «Парфюмер» Зюськинда стал после чтения Игорьком напоминать швабру.
- Распадаться стали страницы, я подклеил скотчем.
Это понятно, что транснациональные корпорации спецом делают книги так, чтобы они побыстрей разваливались, выцветали, становились серыми.
- Я, Игорек, сначала прочитаю сам, а потом дам тебе.
- Но ты так медленно читаешь!»
Это факт. Читаю я медленно. Но откровенно говоря, все мои попытки овладеть спидридингом вызвали у меня своего рода психоз. Я понял, что я и не хочу читать быстрее, я хочу читать медленнее.
И самым медленным способом, наверное, является этот дзенский способ. Открыть 17-ую страницу. Прочесть, призадуматься, унестись в увидеть пространственно-временное поле. Сюжет и фабула, они не расширяют сознания. Они развлекают, не меняя наш внутренний мир. А смысл-то в этом вкусе , который несет текст замечательного стиля. Посмотрел на книжную полку, увидел Диккенса. Что-то мелькнуло. Если открыть книгу мы унесемся в английский мир, когда Диккенс жил.
Это ответ, наверное, почему книги дома. Сейчас пошел такой комнатный дизайн без книг. А иногда просверливают штырем  собрания сочинений, заливают лаком. Надо внимательно понаблюдать за этими дизайнерами, а не они ли это те самые масоны, о которых так много говорят. Человек, не только Хомо Люденс, он – Хомо Ридерс, Хомо Библиус. Мышление – чтение. Неграмотный читает устно.
«Не лепо ны бяшет братие… мысью по древу». 
Книги – это же язык. И космос – это не то, что увидели Гарин и Титов. Они увидели безвоздушное пространство и абсолютных холод. Космос – это язык, литература, книги. Это переплетение текстов, учений, книг , оно есть мир, вселенная, космос. Партийные руководители запустили в косомос, чтобы он доказал, что там бога нет. Но Гагарин сам стал брендом, буквой, иероглифом, семиотическим феноменом, так что я этот текст посвящаю также 50 покорения космоса эры, королем наших сердец. Потому что с КОСМОСОМ связались небеса всех религий поэзий, всех тех библиотек, которые написали баяны народов мира. 

  Конечно, не поверите, но я не подбирал цитат. Они сами подобрались. Многое совпало мистически, сверхъестественно. Я не сделал никаких комментариев, я даже не напрягался подбирая цитаты. Я устранил свое «я», которое по мнению очень разных мыслителей и ученых является иллюзией, методологической ошибкой. Я – трансцендентно, объекты – бесцветны, но ощущения, вкусы, ароматы есть. Никакого сюжета, даже такого как у Тарковского в «Зеркале». Ваш мозг начнет сейчас дышать сам, и сам придумает сюжет. Приятного вам просветления. Не спешите, читайте медленно. Наш враг - ни Америка, ни жадные олигархи, не анархисты Лимонова, наш враг – детектив и прочие остросюжетные жанры. «17-ая страница», этот нашептанный кем-то мне жанр, поможет нам замедлить свое мышление, поможет нейронным дорожкам разбросать свою оросительную систему на сером веществе. 


1991. Булгаков М.А. Две повести, две пьесы. (Библиотека журнала «Химия и жизнь»). М.:Наука.

Иванову Персиков сказал так:
- Вы знаете, Петр Степанович, действие луча на дейтероплазму и вообще на яйцеклетку изумительно.
Иванов, холодный и сдержанный джентельмен, перебил профессора необычным тоном:
- Владимир Ипатьевич, что же вы толкуете о мелких деталях, о дейтероплазме. Будем говорить прямо: вы открыли что-то неслыханное. – Видимо, с большой потугой, но всё же Иванов выдавил из себя слова: - Профессор Персиков, вы открыли луч жизни! (с.17)

1992. Приключения Великого Детектива Шерлок Холмса. Из воспоминаний его биографов доктора Джона Г. Уотсона и записок самого Холмса, а также позднейшие пародии и подражания, изыскания исследователей их жизни и приключений, снабженные схемами и фотографиями, иллюстрированные рисунками самого Уотсона и др. произведения. Том II.Составление, предисловие, подготовка текста, оформление и примечания Александра Шабурова при участии Вячеслава Курицына. Екатеринбург. Изд-во «Клип».

[Как   помечено в моих записках, мысль взяться за сей труд мне пришла 6 октября 1990 года в гостях у Курицына. За окном бушевал ветер, по телевидению шла последняя серия советского сериала о приключениях Шерлока Холмса; двумя часами ранее ещё дома, я слышал новую радиоинсценировку по «Пестрой ленте» (примечательную во многих отношениях, но о ней речь впереди); а сейчас, раскрыв попавшийся под руку журнал и остановив свой взор на заголовке «Из личного дневника Д.Х», прочел:
«Создай себе позу и имей характер выдержать её. Когда-то у меня была поза индейца, потом Шерлока Холмса, потом йога, а теперь раздражительного неврастеника. Последнюю позу я бы не хотел удерживать за собой. Надо выдумать новую позу». (“PRESS SURFINA” (Ижевск), 1990, № 4, с.7).
Придя домой я завел специальную тетрадочку, вывел на обложке каллиграфическим почерком «Записки о Шерлоке Холмсе» и стал записывать в неё попадавшиеся мне упоминания об этом деятеле и свои соображения на сей счет.](с.17)

1993. Налимов В.В. В поисках иных смыслов. М.: Издательская группа «Прогресс».

Карл Поппер убедительно показал, что критерием демаркации должна быть не верифицируемость, а фальсифицируемость. Отсюда следует, что гипотеза остается открытой для дальнейшей проверки [ Поппер, 1983]. Идею фальсифицируемости, правда, можно было найти и в любом сколько-нибудь серьёзном руководстве по математической статистике. Задачей статистического анализа данных как раз является забота о том, чтобы поставить гипотезу в условия риска при сопоставлении с данными эксперимента. Но можно ли поставить в условия риска дедуктивные концепции широкого философского звучания? Как быть с эволюционной теорией Ч. Дарвина или с концепцией бессознательного З. Фрейда.(с.17)

1994. Марк Алданов. Ключ. Бегство. Романы. –  М.:Вече.

Утро осеннего дня было темное и дождливое. В коридорах, общих залах и номерах гостиницы «Палас» электрические лампы горели почти непрерывно целый день. В десятом часу знаменитый химик Александр Браун, с трудом приподнявшись на постели, нашел ощупью пуговку выключателя, зажег лампу на ночном столе, взглянул на плоские часы с бесшумным ходом, снова опустил голову на подушку и долго лежал неподвижно, плотно закрывшись одеялом, хотя в комнате было тепло. Вода едва слышно шипела, входя в трубы отопления. Слабая лампа освещала те предметы, которым полагается быть в десятирублевом номере каждой гостиницы «Палас», в любой европейской столице: малиновое сукно на полу; не идущие часы поддельной бронзы на камине, не служащем для топки; маленький, крытый стеклом стол, за которым трудно работать; диван, на котором невозможно лежать; и шатающуюся ременную скамейку для чемоданов в узкой передней, откуда боковая дверь вела в ванную комнату. (с.17)

1995. Виталий Кальпиди. Мерцание: Книга стихов. Пермь: Изд-во Пермского университета. 

Вопрос самому себе: почему в одной эмоционально положительной парадигме стоят имена любимого мной Андрея Тарковского и нелюбимого Параджанова, художника с таким тонким вкусом, что он (вкус) часто исчезает? Скорее всего, это следствие потери интереса к кинематографу вообще и, стало быть, к разнице между данными кинематографистами в частности. Кстати, турнирная таблица искусств с моей точки зрения: 1)математика, 2)музыка, 3-4) философия-поэзия, 5)балет 18-19 веков… (с.17)

1996. Бабель И. Сочинения: В 2т. Т.1. – М.:ТЕРРА.
Наступил вечер. Зажглись в небе далекие золотые точки. Наш двор – глубокую клетку – ослепила луна. У соседей женский голос запел романс «отчего я безумно люблю». Наши ушли в театр. Мне сделалось грустно. Я устал. Я так много читал, так много занимался, так много смотрел. Бабушка зажгла лампу. Её комнату сразу сделалась тихой; темная, тяжелая мебель мягко осветилась. Проснулась Мими, прошлась по комнатам, пришла снова и стала дожидаться ужина. Прислуга внесла самовар. Бабушка была любительница чаю. Для меня был припасен пряник. Мы пили помногу. В глубоких и резких бабушкиных морщинах заблестел пот. «Хочешь спать?» - спросила она. Я ответил: «Нет». Мы стали разговаривать. И вновь я услышал бабушкины истории. Давно, много лет тому назад один еврей держал корчму. Он был беден, женат, обременен детьми и торговал безакцизной водкой. Ему стало трудно жить. Он пошел к цадику и сказал: «Рабби, мне досаждает комиссар до смерти. Простите за меня бога». – «Иди с миром, - сказал ему цадик.- Комиссар успокоится». Еврей на пороге своей корчмы он застал комиссара. Тот лежал с багровым вздутым лицом. (с.17)

1997. Александр Еременко. Инварианты. Екатеринбург. Издательство Уральского университета.

Когда директор спать ушел
и заморозились плафоны,
взбесившись, со стола на стол
перелетают телефоны.
А за окошком, где торчат
деревьев черных камертоны
и лопаются электроны,
и ветки тонкие горчат,
сухие черные вороны
кричат,
             качаются,
                кричат… (с.17)

1998. Фолкнер У. Поселок: Роман / Пер. с англ. В. Бошняка и В. Хинкиса; Коммент. А. Долинина; Худож. М.Квитка и О.Квитка. – Харьков: Фолио. 

Глаза в глаза они глядели друг на друга. Для одного из них дело было, что называется, в шляпе, он уже видел воочию результаты и говорил так уверенно, словно прошло уже по меньшей мере полгода.
- Прах подери, ему и деваться некуда! Не огрызнется даже! Не посмеет!
- Гм, - произнес папаша. Из кармана незастегнутого жилета он достал прокуренную тростниковую трубку и принялся набивать её. – Ты бы от таких лучше подальше держался.
- Оно конечно, - отозвался Джоди. Он взялся из фарфоровой подставки на столе зубочистку и снова уселся. – Да ведь нехорош же – сараи-то поджигать. А коли завелась у кого дурная привычка, будь любезен за неё и поплатиться.
Ни на следующий день он не пошел никуда, ни через день. Но на третий день, едва солнце к закату, оставив своего чалого дожидаться на привязи у одного из столбов галереи, он сидел в задней комнате лавки за шведской конторкой (выдвижная её крышка целиком убиралась в заднюю стенку, открывая столешницу), - сгорбившись, чёрная шляпа на затылке, одна здоровенная, поросшая черными волосами ручища, тяжелая и неподвижная, как копченый окорок, придерживает бумагу, в другой перо – сидел и выводил своим крупным, неспешным и развалистым почерком слова контракта… (с.17)

1999. Милорад Павич. Хазарский словарь. Роман-лексикон в 100 000 слов. Мужская версия. / Пер. с серб. Л. Савельевой. – СПб.:Азбука, Амфора.

«Свет откладывал в мои глаза яйца, как мухи слюну в рану. Известно, что может вылупиться из таких яиц..» Старику была вредна жирная пища, и он потихоньку отсвоих домашних каждый день, одну за другой, опускал страницы «Хазарского словаря» в тарелку с супом, чтобы собрать с поверхности жир, а потом выбрасывал замасленную бумагу. Таким образом, ещё до того, как кто-нибудь заметил, он извел весь “Lexicon Cosri” . В тех же записках говорится, что книга была украшена иллюстрациями, которыми старик не пользовался, потому что они портили вкус супа. Эти иллюстрированные страницы – единственное, что осталось от словаря, и, возможно,  их и сегодня ещё удалось бы разыскать, если среди следов вообще можно распознать самый первый, за которым последовали другие, образовавшие тропинку. Считается, что у одного профессора, специалиста по ориенталистике и археологии средних веков, доктора Исайло Сука, был то ли экземпляр, то ли рукописная копия «Хазарского словаря», однако после смерти ученого в его архиве ничего похожего не оказалось… (с.17)

2000. Виктор Пелевин. Чапаев и пустота. Роман. Предисловие Ургана Джамбона Тулку. – М.: Вагриус.

Фон Эрнен поморщился.
- Вся эта история – чушь собачья, - сказал он. – Они, конечно, идиоты. Но ты и сам хорош. Это ты из-за этого в Москву приехал?
- Ну а что было делать? Я ведь, когда убегал, отстреливался. Ты-то понимаешь, что я стрелял в сотканный собственным страхом призрак, но ведь на Гороховой этого не объяснить. То есть я даже допускаю, чято я смог бы это объяснить, но они бы обязательно спросили – а почему, собственно, вы по призракам стреляете? Вам что, не нравятся призраки, которые бродят по Европе?
Фон Эрнен взглянул на меня и погрузился в размышления. Я смотрел на его ладони – он еле заметно тер их о скатерть, будто вытирая выступивший пот, апотом вдруг убрал под стол. На его лице отразилось отчаяние, и я почувствовал, что наша встреча и мой рассказ ставят его в крайне неприятное положение.
- Это, конечно, хуже, - пробормотал он. – Но хорошо, что ты доверяешь мне. Я думаю, мы это уладим…Уладим, уладим… Сейчас я звякну Алексею Максимовичу… Руки на голову.
Последние слова я понял только тогда, когда увидел лежащее на скатерти дуло маузера. Поразительно, но следующее, что он сделал, так это вынул из нагрудного кармана пенсне и нацепил на нос.
- Руки на голову, - повторил он. (с.17)

2001. Александр Дугин. Русская вещь. Очерки национальной философии: в 2т. Т.1.- М.: Арктогея-центр.

И постепенно мы столкнулись с парадоксальной картиной, когда наиболее популярный и знаменитый мыслитель современности и его теории оказались непонятными, неизвестными, непроницаемыми для большинства. В конце концов гордиев узел марксизма был попросту ликвидирован признанием философии и политэкономии марксизма «заблуждением» и затем всеобщим отказом от этой идеологии. Чрезмерные превозношение и догматизация превратились в столь же чрезмерные ниспровержение и релитивизацию. И со стремительной скоростью казавшееся столь внушительным здание марксизма было внезапно и повсеместно разрушено. Причем самыми рьяными ликвидаторами были именно силы, ответственные за создание отчужденного догматического культа Маркса. Как бы то ни было, идеи Маркса сейчас практически не имеют наследников, но от этого они не стали менее глубокими и поразительно точными  в решении определенных вопросов. Складывается ситуация, когда марксизм, полностью растерявший своих традиционных сторонников, может быть взят на вооружение совершенно иными силами, остававшимися в стороне от марксизма в то время, когда вокруг его  идей царил интеллектуальный и политический ажиотаж.
Подобная дистанция и отсутствие ангажированности в тот или иной марксистский лагерь на предшествующих стадиях интеллектуальной истории позволяет переоткрыть Маркса заново, прочитать его послание так, как это невозможно было ранее.  (с.17)

2002. Милан Кундера. Шутка. Роман / Пер. с чеш. Н. Шульгиной. – СПб.: Азбука-классика.

…Потом парикмахерша отошла чуть, и я, прислушиваясь лишь к шорканию бритвы о кожаный точильный ремень, застыл в какой-то сладостной неподвижности, исполненной блаженного безучастия. Минутой позже я ощутил на лице пальцы, влажные и скользящие, легко растиравшие по моей коже мыльный крем, и вдруг осознал нечто странное и смешное: какая-то чужая женщина, которая мне столь безразлична, как и я ей, нежно гладит меня. Затем парикмахерша стала взбивать мыльную пену кисточкой, и мне показалось, будто я вовсе не сижу в кресле, а витаю в белом, покрытым пятнами пространстве, упираясь в него взглядом. И тут я представил (ибо мысли и в минуту отдохновения не устают вести свои игры) беззащитной жертвой, отданной на произвол женщине, точившей бритву. А поскольку мое тело истаивало в пространстве и я ощущал лишь лицо, которого касались пальцы, я легко вообразил, что нежные руки парикмахерши держат (поворачивают, глядят) мою голову так, словно ничуть не связывают её с телом, а воспринимают саму по себе… (с.17)

2003. Сергей Давлатов. Встретились, поговорили. – СПб.: Азбука.

- Многие померли, - ответил Секин, - например, Шура Глянец. Глянец пошел купаться и нырнул. Да так и не вынырнул. Хотя прошло уже более года.
- А Миша Ракитин?
- Заканчивает аспирантуру.
- А Боря Зотов?
- Следователь.
- Ривкович?
- Хирург.
- А Лева Баранов? Помнишь Леву Баранова? Спортсмена, тимуровца, победителя всех олимпиад?
- Баранов в тюрьме. Баранов спекулировал шарфами. Полгода назад встречаю его на Садовой. Выходит Лева из Апраксина двора и спрашивает:
«Объясни мне, Секин, где логика?! Покупаю болгарское одеяло за тридцать рэ. Делю его на восемь частей. Каждый шарф продаю за тридцать рэ. Так где же логика?!»
- Браво! – сказал я.
Он заказал ещё водки.  (с.17) 

2004. Рыжий Б. Б. Оправдание жизни. – Екатеринбург: У-Фактория.

Снег хрустит под ногою.
Снег бинтует кровавую морду планеты
Но она проступает
под ногою. Не знаю,
доживем ли до нового лета
мы, родная, с тобою.

Я встаю на колени.
Умываю лицо снегом, смешанным с кровью.
Горизонт – как веревка,
чтоб развешать пеленки
Снов ненужных совсем. И с какою любовью…
И с любовью, и с ленью

Припадаю к земле и
Слышу шум в населенных, прокуренных недрах.
Это мертвые мчатся
На гробах. И несчастней,
И странней самураев в торпедах.
И печальней, и злее.
                1994, февраль   (с.17)

2005. Юрий Мамлеев. О чудесном. Циклы. – М.: РИПОЛ классик.

- Горрилов, опишите снова подробней свое хроническое состояние невменяемости.
- Пожалуйста. Встаю утром, точно в девять часов, умываюсь, ем, стихи не читаю и никогда не читал; потом тянет работать; работаю, потому что есть в этом потребность и хочется заработать побольше; прихожу с работы, обедаю, покупаю какую-нибудь вещь и иду с женой танцевать… Сплю. Вот и всё.
В воздухе раздавались возбужденные крики:
- И вы подумайте, ни одного бредового нюанса… Никаких стремлений на тот свет… Какое тяжелое помешательство… Вы слышали, этот тип никогда не читал стихов… Уберите его, он нас доведет!
Но дюжие санитары-роботы уже выволакивали сопротивляющегося Горрилова.
- Ах, он сегодня мне приснится, - рыдала сверхизнеженная девица-врач. – Какой кошмар… Мне и так каждую ночь кажется, что меня загоняют в ХХ век!
- Ужас, ужас… Сенсационно, - проносились голоса по дальним призрачным коридорам. (с.17)

2006. Дюпон, Франсуа. Мильён названий. Сборник «дюпонизмов». Т1. /сост. П. Ложкин. – Екатеринбург: «ИГНЫПС».

  017. Сюрреализация письма
  117. Великолепные переставления
  217. Пропажа бунта
  317. Демон ТАЖ
  417. Неубедительная просьба о восстановлении причин
  517. Запутанные в узел действия
  617. Совершенные привыкания
  717. Эдди СКРИПТ
  817. Предметы в собственности у тени
  917. Профнастил времени
1017. поток треугольников в мозгу
1117. Сюжеты для размышлений
1217. Темное начало
1317. Смерть – главный редактор
1417. Продолжения, - следуйте!
1517. Герой лица
1617. ФЛОДИЗЕЛЬ
1717.  Абстракция существ
1817.  Амурография
1917.  Немного переморщил
2017.  глупинец
2117.  Замкнутый кондор
2217.  Иешуа ушей
2317. Окиян Сергеевич
2417. Осли ШПИНГАЛЕТ
2517. Сверхновые и суперстарые
2617. Мудркинд
2717. Гигантомахонький
2817. Пока поколение по колено в лени
2917. Словарево
3017. Ахиллесова петарда
3117. товар, деньги, лицо
3217. Хорошая девочка, ни сжечь, ни канонизировать
3317. Игральные шашки
3417. Комиссары в рясах
3517. Мы все – веселый кал природы, хотя уверены в другом
3617. Восточный и Западный полюса
3717. Хорошая она, конечно, бессонница
3817. Чай с солнцем
3917. Военно-полевое православие

2007. Игорь Сахновский. Человек, который знал всё. – М.: Вагриус.
… Ирина Олеговна рыдала, сидя на полу, сдутая, как резиновая игрушка, с трясущимися грудями, и твердила своему никчемному супругу, что она никуда не уйдёт, пусть он только ей прикажет: «Останься!» Но этот интеллигентный балбес, вместо того чтобы прямо изъявить свою волю или, например, просто сказать жене: «Пошли пить чай», удосужился лишь поднять её с пола и напомнить, что он не вправе приказать – мол, она же сама потом ему не простит… Вот и поимел счастье наблюдать в кухонное окно, как непривычно смуглая, роскошная красотка, выйдя из дома поступью осторожной косули, садится в иномарку цвета ультрамарин, уже готовую к вертикальному взлёту.
После этого Безукладников, по правде сказать, три дня спасался у Лёни Ламерчука перепонками грецких орехов на спирту, то есть напивался до потери сознательности, хотя всегда справедливо считался непьющим, в отличие от того же Лёни.
- Вот ты говоришь про мёртвых, что они, типа, всё знают…
Ничего такого Александр Платонович не говорил. Но Лёня под выпивку всегда порывался возобновить их давнюю дискуссию.
- Ты говоришь, сигналы от умерших. Ладно, допустим, кое-какие сигналы имеют место…(с.17)

          ***

Когда перечтем наши «17» на второй или третий раз пересечений обнаружится больше. Они не могут обнаружиться, они не могут не пересечься – ведь всё происходит в нашей голове.
Призраки, мертвецы, роботы,  мусорные идеи, полуторможение. Дейтероплазма, дедуктивные методы.
Вместо ворон прыгают телефоны.
Призрак коммунизма бродит между Пелевиным, Дугиным, Кундерой, Довлатовым. По окном одного из екатеринбургских почитателей Хайдеггера кто-то написал «Гуссерль - дурак».  Читаю этого Дерриду, которого не даю и, наверное, никогда так и не дам Игорьку, и хочется написать что-то подобное. Философия – это просто свобода мысли. В России в 19-ом веке философию так и называли «вольнодумство».
Альтернативные языковые практики, гипертексты, все эти литературно-философские синкопы, - всё для одной задачи. Их послание: не верь мне на все сто, не верь, не превращай эти мои слова в догму. Не становись Селифаном, читающим буквы. Делай сюжет, смысл, идею сам.
Все говорят:
«Интернет-Интернет».
Другие говорят:
«Серебряный век, философский пароход, Дягилев, Бунин, Набоков, Питирим Сорокин, Пригожин, Гиппиус, Бердяев, Шестов, «мирискусники», футуристы, символисты,  тартусско-московская школа».
И чудеса техники, и мудрые, глубокие слова, - всё, всё обратится в шум, если я сам,.. сам, сам,… я, я…  не прочту, не сынтерпретирую.  Если какой-то текст пригоден для чтения, он хороший текст, но гений всё равно - не писатель, гений всё равно – читатель сам.