Звуки Времени

Посвящается всем, кого знаю, помню и люблю.


Автобиографическое повествование в двух частях о первой слободской дискотеке,
о ее друзьях и противниках,
о хорошей музыке и плохой политике,
о любви, дружбе и советском сексе,
о Городе и судьбах его обитателей,
о смешном и не очень,
о Жизни и Смерти,
об Исчезающем Времени. 
               
               

      Года два назад на чужом чердаке, куда я мимоходом заглянул по своей работе кабельщика, среди поломанных вещей и обычного домашнего хлама мое внимание привлекло что-то знакомое. Это оказались детали корпуса радиолюбительской конструкции. На лице-вой панели среди дыр от выдранных тумблеров блеснула небольшая металлическая пластинка с надписью «Звуки времени»…
                               
– Лен, это ваша собака?!
– Да.
– До чего страшная! Как ее зовут?
– Марта.
– А имя красивое… 
 (Случайный разговор) 
                               
1. Ровесник рок-н-ролла 

Автор этого местами не всегда веселого повествования появился на свет в год, когда черные тарелки в домах, словно назойливые насекомые призывно застрекотали: «Едутново-селы-ы поземлецелинно-ой…» Одновременно на другой стороне Земли загремел рок-н-ролл.
 Переведя дыхание после Войны, колесо Жизни покатило дальше…      

В тринадцать лет отец, изредка возникавший на горизонте моего в ту пору еще почти беспечного бытия, принес в подарок простенький радиоприемник «Альпинист» на мягкой ручке. «Вот тут вечером, – он ткнул пальцем в край шкалы, – можно поймать Китай». Дей-ствительно, в указанное время кроме трех советских станций из шумов эфира возник жизне-утверждающий азиатский голосок: «Говорит Пекин! Здравствуйте дорогие советские радио-слушатели! Начинаем передачи из Пекина на русском языке». Далее шел гимн китайских коммунистов «Алеет Восток», цитаты из Великого Мао, перечисление очередных побед ки-тайского народа на пути социализма, свежие новости о событиях вокруг острова Джин-бол-Дао, дежурная критика американских империалистов и советских ревизионистов и тому по-добные занимающие пытливый ум подростка известия. Иногда где-то очень не близко звуча-ла чужая музыка, видимо, джаз, и что-то еще, чему я тогда не знал названия. 
В 1971 году подходила к концу моя «счастливая школьная пора». В нашем классе, к общей тихой зависти, небольшой магнитофон «Весна-3» был только у одного парня. В пла-стмассовое чудо вставлялась солидная кучка круглых батареек, а когда они через три часа садились, их разогревали на костре как картошки. Записи были такие: перепевы западных шлягеров, к примеру,  «солнце на спицах» и «синий-синий иней», да, самодельные фоно-граммы из фильма «Песни моря» – «К долгожданной гитаре…» Ко всему этому изредка по-падалось нечто много раз перезаписанное и от того почти непонятное, но вызывающе модное под общим названием БИТЛЫ.
 
 Был короткий период в конце шестидесятых, когда по советскому радио включали пе-сенки Биттлз, и я помню, каким шоком для моих ушей была их музыка. Слухи о битлах и битломании глухо доходили до нас, и некоторые, на сколько могли, отращивали волосы, с чем жестоко боролись учителя.
Как и все тогда, я был убежденным ленинцем, но даже беглое знакомство с трудами классиков марксизма-ленинизма пробудило во мне некоторое сомнение в отношении окру-жающей советской действительности. Многое в ней было далеко от идеалов коммунизма.
Некоторых преподавателей я раздражал. «Не понимаю, как можно учиться по одному предмету на пять, а по другому на… кол!» – учительница русского языка и литературы На-дежда Петровна. «Уберите от меня этого Волосатого! Видеть его не могу!» – учительница истории Мира Ивановна. После этого в притихшей аудитории она, как видно, в утешение предрекла мне не простое, но славное будущее: «Вот из таких часто выходят герои…» Класс это замечание принял близко к сердцу. А Волосатый перебрался на камчатку.      
В мае, в конце генеральной репетиции, когда всю школу тренировали на поле стадиона в слаженном выполнении простеньких физкультурных движений, директор Минин преду-предил в рупор: «Если ты, Харин, не пострижешься, – на спортивный праздник лучше не приходи!»
          Он не пришел.   
          Вдобавок к этому за мною числилось множество иных прегрешений. В частности: под-кидывание на диспуте политклуба «Алый Парус» провокационных вопросов о семье при коммунизме; издевательства над соперником на школьном КаВээНе; вечные скептические ухмылки и тому подобное.   
          Накануне выпускных экзаменов наш любимый классный руководитель физик Филипь-ев демократично предложил классу поставить мне «НЕУД» за поведение, но одноклассники после минутной оторопи отстояли оппортуниста, и тот отделался туманным «удом». Все остальные получили приличное «прим». Впрочем, школа № 9, где я пребывал последние два года, выгодно отличалась от иных  учебных заведений города, – там не было Военного Дела. То есть, учащихся мужского пола не принуждали ходить на занятия в темных костюмах с галстуками и прическами «под полубокс». Не заставляли раньше времени вышагивать стро-ем по двору и натягивать противогазы, разбирать на скорость учебные автоматы и с тоской перечислять ужасные поражающие факторы ядерного, химического и бактериологического оружия в немыслимых количествах накопленного по всему миру. 
Почти единственный в классе я не вступил в комсомол, – они не настаивали, а я не про-сился. В те времена это вызывало немые вопросы в отделе кадров, а в 1-ом отделе (КГБ) та-ких наверняка заносили в особый списочек. В армии, где почти все поголовно числились в членах, кривоногий старший сержант с чекисткой фамилией Михалев (как у героя популяр-ного в ту пору фильма «Сотрудник ЧК»), еще более страшный от угревато рябой физионо-мии, входе наигранно задушевной беседы вынудил меня написать заявление. Но всякий раз вереница провинностей отодвигала грехопадение в светлую даль неизбежного дембеля.
 
Правда, если быть до конца честным, тогда я еще не был столь твердым в своем упор-стве советскому Мэйн стриму. Дело было так. Весной 74-го началось очередное общесоюз-ное мероприятие – строительство БАМа. Молодежи надо было указать жизненный ориен-тир, да и китайцы нависали над Дальним Востоком. Добровольцев рискнувших нырнуть во глубину сибирских руд  в награду выпускали из армии на месяц – два раньше. Нестойкое большинство из числа желающих поскорее вырваться из суровых армейских пут после озна-комительного круиза по Сибири разлеталось по родным углам, – а БАМ пусть зеки строят. Потому такое высокое доверие из предосторожности оказывали исключительно комсомоль-цам. Знакомый инструктор политотдела сержант Якимчик обещал сделать мне все нужные документы, но замешкался и в последний момент меня в очередной раз (уже последний) ото-слали в творческую командировку в отдаленную роту. Так я и не сподобился стать членом и увидеть хваленые красоты Сибири.
   
Как-то накануне долгожданной свободы в веселенький майский денек на собрании ро-ты  наш замполит учил салаг: «Не тяните с комсомолом, не смотрите на Харина, он всю службу кисточкой промазюкал, у вас так не пройдет!» Упомянутый отщепенец сидел спиной ко всем в дальнем углу Ленкомнаты и, действительно, выводил по трафарету буквы на оче-редном стенде наглядной агитации. Устроился я здесь, в омском конвойном полку внутрен-них войск, художником при клубе части. В радиоузле и по совместительству киноаппаратной на стенной полке покоился ламповый «Казахстан». Короткие волны у него оказались преду-смотрительно опломбированы. Нач. клуба прапорщик Ушкань время от времени проверял сохранность пломб, но это не мешало нам, клубным бездельникам, в его отсутствии крутить ручку железного ящика в поисках вражеских голосов.
 
Свой старенький «Альпинист», присланный на втором году службы из дома, я перед дембелем продал за пять рублей. Ушкань слегка повредил его, когда пытался отнять, – мы катались по грязному полу парткабинета, где шел затянутый нами, нерадивыми работника-ми, на всю сибирскую зиму ремонт. После этого я познакомился с гауптвахтой.
Когда-то в выпускном классе школы я выбил больше всех в школе очков из малокали-берки. Но на городские соревнования меня не взяли, физрук прикинув мой неспортивный вид, пробурчал: «Случайно попал…». В первый год службы я изредка брал в руки свой но-венький АКМ с откидным прикладом для учебных стрельб. Несмотря на некоторую близо-рукость, стрелял неплохо, а из пистолета с одной руки даже лучше всех в роте (исключаю только старших офицеров). Мои способности объясняли рисовальными навыками.
 
По возвращении со службы на сэкономленные 60 рублей – буфет ядра полка с бумаж-ными  тетраэдрами кефира не всегда был доступен – я купил небольшой приемник с КВ-диапазонами «Россия-303». И почти не расставался с ним пока он не уехал от меня в элек-тричке в сторону Наро-Фоминска в забытой сумке вместе с театральным биноклем, паспор-том без прописки, студенческим билетом и закуской для пикника на двоих.      
Через полгода у меня появился внушительный «Океан-205», и в свободное время по вечерам под баритон Юрия Асмаловского я с новым качеством стал слушать концерты на волнах «Голоса Америки». Из этих передач я узнал многое об англо-американской музыке середины семидесятых. В эти благодатные годы на подъеме были корифеи рока: Led Zeppe-lin, Deep Purple, Santana, Elton John, Suzy Quattro, Lennon, McCartney, Queen. Пользовались спросом среди голодных советских радиослушателей заявки на исполнение в эфире гремя-щих боевиков Slade и  «Ночи Трех Собак». Еще сияла звезда Super Star, крутили Shocking Blue, Creedence, Doors и Beatles. Тогда же появился новый, чисто американский стиль музы-ки «диско» для новомодного  увлечения – танцев под записи в специальных залах–дискотеках. В Штатах оно приобрело размах, достаточно вспомнить «Студию 54» из одно-именного фильма. Появилось множество диско-групп. Фильм «Лихорадка в субботу вече-ром» с музыкой Bee Gees и молодым Траволтой в главной роли стал культовым. Но все это было далеко на Западе и пробивалось к нам лишь сквозь помехи на коротких волнах.
   
Описываемые времена сейчас называют «периодом Брежневского застоя», однако, на мой взгляд, конец семидесятых – начало восьмидесятых были наилучшими годами в истории Советского государства. Действительно, за политический анекдот уже не хватали, а волосы, включая бороды, можно было отпускать как у хиппи любой длины. Допускалось ношение широченных снизу штанов, а также джинсов, если, конечно, достанешь. Правда, ходили слу-хи, что «капиталисты», дабы извести нашу молодежь, вшивают в них ампулы с отравой. Од-новременно с этим, прекрасная половина молодежи укорачивала юбки до чисто символиче-ской длины. Тягомотина промывания мозгов, вроде всяких собраний, политзанятий, демон-страций дважды в год, еще продолжалась, но за уклонение от «общественных мероприятий» ничего не делали. Разве что, пожурят, если комсомолец, да, пригрозят не выпускать за гра-ницу. Комсомол как система манипулирования молодежью, безнадежно захирел, чему спо-собствовала атмосфера всеобщего пофигизма, вызванная снижением страха перед властью и безверием во все более отдаленное «светлое будущее всего человечества».  Разумеется, в от-крытую гнать антисоветчину посреди улицы могли только известные психи со справками.
В общем, наступила Золотая Осень Софьи Властьевны. Уморив несчетное количество людей, можно было позволить уцелевшим дать возможность слегка расслабиться, нагулять жирок перед грядущими испытаниями. Да, и сама Кремлевская Власть, состарившись, реши-ла отдохнуть и задремала.
В такие, вот, вегетарианские времена развитого социализма после некоторых разоча-рований и жизненных крушений, в рваных самопальных джинсах – сосед по купе, недовер-чиво оценивая дырки на коленях, радостно изрек «Сам протер!» – я вернулся в родной го-род.

2. Дикая Жизнь

Конец декабря 1976 года. Окна магазинов на Советской разрисованы новогодними зай-цами, елочками, хлопушками, дедами морозами, украшены гирляндами. Но из одного окна нагло смотрит бородач, лишь с точки зрения малограмотного совка смахивающий на Деда Мороза: McCartney с альбома «Let it be». Идеологическая диверсия, не иначе! Меломаны в Слободском водятся, понял я.
Поначалу я чувствовал себя здесь столичной штучкой, но постепенно обвыкся, утратил московский акцент и гонор. Способствовал этому в частности такой случай. Из столицы я привез два модных галстука лопатой – белый и цветастый. В провинции таких еще не вида-ли. И вот однажды принарядился по случаю. Но был осажен местным слегка подвыпившим интуитивным фрейдистом: «Думаешь, если у тебя галстук длинный, то и … длинный?» С той поры я избегаю столь много говорящую деталь мужского туалета.
Вскоре я обзавелся старыми знакомыми и новыми друзьями. Двухметровый Ливерпуль, прозванный так мною еще в школе за вялотекущую битломанию, как-то зимой познакомил меня со своим другом, жившим у Интерната. Слушали «посмертный» диск битлов «Hey, Jude». Пожалуй, я тогда впервые держал в руках фирменные диски в таком количестве. Стоили они немало: попиленные, с песочком, около полтинника, а новые в упаковке – стольник. Для справки: зарплаты работяг редко превышали двести рублей.    
Примерно в марте я побывал на одном из последних  вечеров, где гремела музыка «Ка-равеллы» – самого популярного тогда в городе ансамбля. В такие вечера в клубе Горького было пусто, зато маленький зал Промокашки забит под завязку, – народа не меньше тысячи. Теснота такая, что можно только прыгать на месте. Исполняли в основном советское, но па-ру вещей сделали под Зеппелен, было клево. Одного из музыкантов «Каравеллы» звали Крош. Ливерпуль работал с ним на ремзаводе и однажды завел меня к нему на квартиру. Же-на  хозяина, слободская красавица, работала на «Белке» – демонстрировала меховые изделия. Другой городской рокмен откликался на кличку Барбос, позже он подрабатывал в кабаке. Еще один, Борода, прихватив с собой автомат, самовольно избавился от священной воинской обязанности. Последовавшая за этим гуманная досрочная демобилизация закрепила за ним определенную репутацию. Впрочем, все они среди молодежи города пользовались авторите-том и уважением. 
На тот момент записей у меня было немного и невысокого качества, к тому же моно. Кое-что привозил из Москвы на каникулах двоюродный брат Саша: рок оперу, «Венеру и Марс», «Все проходит» Харрисона. К лету мне удалось немного заработать и приобрести свой первый стерео усилитель с колонками «Электрон-101» и вертушку «Вега-106». Первым диском, водруженным на эту диковатую систему, стал неплохой «Wild Life» McCartney, что отчасти скрадывало  недостатки аппаратуры.
 
В ближайшую субботу, взгромоздив колонки на подоконник, я врубил их на всю ка-тушку и округу. Раза два прибегал заполошный сосед, пенсионер дядя Миша, и махал кула-ками, но вскоре привык и успокоился. Остальным соседям мои концерты нравились. Крутил «АББу», рок-оперу, битлов и сборники. На этой почве я вошел в компанию соседской моло-дежи. Это были Вовик Грехов, Максимов, Решетов и другие. Почти все уже после армии, но еще не женаты – золотая пора жизни! Работали на ремзаводе, «Белке» или шоферили. Жили с родителями, по выходным умеренно выпивали, ходили на танцы в горсад или ДК, любили музыку, кое-что читали. Некоторые слушали зарубежные радиостанции и почти все критиче-ски настроены в отношении советской власти. Вечерами по средам, когда я намеренно оста-вался дома, устраивая себе «День внутреннего самосозерцания», они заходили ко мне по-слушать музыку, перед тем намахнув где-то вина, отчего нередко дремали в теплом полу-мраке, наполняемом звуками.   
Переулок Косолапова тогда еще не был изуродован строительством трех пятиэтажек. Теперь от него сохранилось лишь пять домов по четной стороне. Еще в нетронутом виде су-ществовал чудесный, с десятками старых лип, проходной сквер между переулком и улицей Свободы – любимое место игр в нашем детстве. Но огромный когда-то Косаревский Лог, от-деляющий Город от Светлицы, был уже на половину засыпан – через него пролегла улица Ленина. Даже теперь, когда от прежней идиллии этого местечка осталась едва треть, я люб-лю проходить мимо, стараясь не замечать досадных перемен. 
На Косолаповском жил единственный из нас женатый – Игорь. Молодежь собиралась у него выпивать. Однажды подсевший к нашей компании знакомец детства Витя Жуков – в последствии допившийся до Ганинского санатория (именуемого в просторечии Раковка) и второй группы инвалидности – «для крепости» влил в мой стакан с вином пиво. С непривыч-ки к местным изыскам, мне стало тоскливо, и бывшей однокласснице пришлось бежать до-мой за нашатырем: «Не умеешь – так не пей!»

Как-то субботним утром на пути в Город мы с Максимовым остановились на переулке, где уже собралась компания. Игорь изредка тюкал топором чурки дров, ставя их на здоро-венный пень. Воспользовавшись перерывом в работе, на нем расположилась хозяйская кош-ка. Игорь, в шутку, занес над ней топор и спросил: «Рубить?» – «Руби! Руби!» – весело за-кричали в ответ. Он как-то очень медленно опустил свое орудие… Кошка, перебирая одними передними лапами, ползла  КУДА–ТО.  Девки орали на Игоря, а он стоял молча, слегка сму-щенный.
В другом соседнем переулке – Матросова – все еще жил мой одноклассник по пятой школе и друг детства Тебеньков. Вместо армии за склонность к мелкому хулиганству, ухо-дящую корнями в уже далекие года, Саня успел побывать в иной «школе жизни». Просла-вился он своей склонностью (явно сексуального характера) мочиться в карманы драповых пальто, пылившихся на вешалке большого магазина под названием «Первый Номер». Мог для забавы высыпать корзину снега на задремавшего друга. Семейка  Рыжего Тебеня тоже не отставала. Сестра в дурном настроении резала пьяницу отца. После третьей попытки ее ли-шили этого удовольствия. Их мать отравилась уксусной кислотой – в те времена это был об-щедоступный способ покинуть поднадоевший мир. Мучения продолжаются две недели пока не откажут почки, забитые продуктами некроза обожженных внутренностей.
 
Мой новый приятель Грехов оказался потомком известной слободской купеческой фа-милии. В легком подпитии он любит демонстрировать доставшиеся ему по наследству ча-шечки из полупрозрачного восточного фарфора, а также, старые фото с усачами в мундирах и с шашками на боку. Жил он с матерью и не столь родовитым отчимом на Мельничном пе-реулке, имел свою небольшую комнатку, где его всегда можно было застать после первой смены лежащим на диване возле радиолы. Рядом, из гробика пепельницы, бывшей консерв-ной банки, подавал последние признаки жизни безвестный окурок. Лицо отдыхающего не-изменно прикрывал от мух журнал «Вокруг Света». Вернувшись из армии, Вовик не встал на учет в комсомоле, чем избавил себя от излишней финансовой и психологической загрузки. Летом он познакомился с симпатичной чуть полненькой брюнеткой Женей, которая жила в двухэтажном кирпичном доме на восточном склоне Косаревского Лога. Однажды после тан-цев мы втроем оказались во дворе ее дома. Они стояли рядом – я был явно лишним, но мед-лил. Она, обращаясь ко мне, сказала: «А ты уходи!» «Жень, подожди, я сейчас» – промолвил Добряк, но я уже покидал их райские кущи.   
Вовик обожал мелодию из «Шербургских Зонтиков».
Как и все парни, Грехов мечтал приобрести мотоцикл, желательно красавицу «Яву», даже получил права. Но для этого надо было год копить деньги, а затем ехать куда-то далеко, где вожделенный товар бывал в свободной продаже. Осуществление мечты отсрочилось на много лет.
 
Однажды с одноклассниками, где-то в сарае, мы выпили спирта, вынесенного с завода в зеленом шарике, о чем прозрачно намекал соответствующий цвет жидкости. Пошли в ДК. Там в перерыве на сцене меня познакомили с Емелей. Тот играл в ансамбле, учился на юри-ста, был меломаном и жил рядом со мной. После я бывал у него дома – обменивались пла-стинками и записями. На стене в спальне мои эстетические чувства тревожила троица при-личных икон.
В наших магазинах товаров для молодежи практически не было. Вот и решили мы втроем с друзьями, как это делали тогда многие,  съездить на выходной в Москву, развлечься и может, чего купить. Я, как недавний житель Столицы, шел за проводника. Поездка эта ос-талась в памяти. Мои спутники к тому времени нигде кроме армии не бывали, а потому все приключение вызывало у них дикий восторг. Для начала еще в Кирове купили три бутылки местной бормотухи – отвратительного тошнотворного пойла. В те времена все спиртзаводы, разливали из привозного сусла дешевое вино в бутылки по 0,8 л, называемые в народе «огне-тушителями».
Утром я проснулся под шорох веника и злобные выговоры проводницы: «Ездят тут всякие алкаши! Койку обоссали, кран в туалете свернули!» Одним глазом я поискал своих попутчиков: спальное место одного даже не расправлено, но башмаки на полу стояли, другой – это был, конечно, Вовик – храпел. Пропавшего товарища мы нашли в соседнем вагоне на верхней полке для багажа. Перед сном он пошел умыться, но с пьяных глаз не найдя при-вычного вентиля, свернул кран, что обнаружила дотошная  проводница, от которой он и сбежал.
В Москве весь день бегали по улицам, магазинам и метро. Если что-то продавали, то с огромными очередями, а стоять часа два нам не хотелось. Поэтому ограничились покупкой трех махровых рубашек разных цветов (мне досталась синяя в горошек), плавок и вина на обратную дорогу. Времени до отхода поезда оставалось в обрез, мои спутники нервничали. Это подсек ловкий продавец в «Новоарбатском» гастрономе и, как заговорщик, подмигнув, сунул нам бутылки с похожими красными наклейками, но дешевле, что обнаружилось уже в поезде. Вино в столице имелось в ассортименте и не плохое.
 
Летом наша компания частенько проводила время на Александровской Даче. Так называется красивая местность в двух километрах от города выше по реке. Сначала мимо сосен Райниса нужно пройти по тропе вдоль обрыва берегового холма, на котором как древняя крепость возвышается огороженная территория ремзавода. Затем по июльской жаре пересечь бесконечный бывший монастырский луг с цветущими травами, еще минут десять петлять по прохладе соснового леса, чтобы затем неожиданно очутиться на берегу реки с бескрайним песчаным пляжем. Сама дача купца и заводчика Александрова еще стояла тогда на краю ле-са: двухэтажное со следами штукатурки деревянное здание с тремя колоннами по фасаду, а внутри с хаосом брошенных вещей и негодной утвари – до конца 60-х  здесь обитало не-сколько семей. В августе 77-го забытое строение  кто-то сжег ради забавы, и вскоре на этом месте не осталось и следа чьей-то прежней жизни.
В этот период я впервые прочел Евангелие, правда, в детском варианте до революци-онного издания с иллюстрациями. В числе других книг религиозного содержания оно храни-лось в чулане у моей бабушки. Я открыл для себя нечто новое, многие фразы поразили не-обычностью и глубиной. Красивая книжка, пугавшая меня в детстве тисненым на темно-синей обложке ликом Спасителя в терновом венце, была передана для ознакомления Грехову и пропала. Но где-то, надеюсь, продолжает выполнять свое назначение. 

3. Великий Инквизитор Страны Вечнозеленых помидоров 

 Через соседей я познакомился с другими парнями, в том числе с Сергеем Изеговым. Как-то после вечера в горсаду возвращались домой. Под конец остались вдвоем, остановив-шись на углу Первомайской и Советской – Сергей жил тогда у родителей в деревне в не-скольких километрах от города. Долго говорили обо всем, пока бдительный мент в легко-вушке не притормозил узнать, что тут делают среди ночи молодые ребята, не собираются ли подраться.
 По вечерам в хорошую погоду мы компанией ходили по Городу с приемниками, на-строенными на рок концерт. Иногда собиралось до четырех аппаратов всех размеров, начи-ная  карманными моделями, издающими «полет шмеля». Однажды нас вдвоем с Изеговым застал за этим занятием шеф местной  гэбухи Весельков.   
Шел он по другой стороне Вятской в светлом костюмчике с ведерком зеленых помидо-ров, вероятно собранных в собственном «коллективном» саду. В наших северных краях по-мидоры убирают зелеными, а затем дозаривают с месяц в картонных коробках из-под обуви до появления розоватого оттенка и специфического кисловатого вкуса. Мой девятикило-граммовый «Ленинград-002» как раз орал «Голосом Америки» о преследовании диссидентов в  Советском Союзе – концерт закончился, пошли новости. Подманив нас к себе, товарищ в штатском сунул раскрытую красную книжечку. Даже не успев разобрать в ней ни одного слова, мы сразу поняли кто он такой. Шеф повел нас к себе в Контору, разместившуюся на втором этаже в правом крыле четырехугольника РОВД. На его звонок дверь открыл дежур-ный – мужик лет сорока. «Надо побеседовать с молодыми людьми» – уведомил его «упол-номоченный КГБ Весельков Г. Б.» (так значилось на табличке). Проходя по коридору, я успел заглянуть в помещение, куда скрылся дежурный. Мне показалось, что там работала какая-то аппаратура. В последствии до меня доходила молва о прослушивании телефонов в городе.
У районного начальника госбезопасности оказался довольно просторный угловой ка-бинет. Посреди него стоял длинный стол для заседаний с придвинутыми к нему стульями, а вдоль стен были расставлены дополнительные стулья. Нам было предложено сесть на них, что давало возможность хозяину, усевшемуся во главе стола, обозревать нас сверху донизу. Чтобы лишить его данного преимущества я через пару минут после начала допроса попросил пересесть за стол. Таким образом, он уже не видел половину наших фигур и лиц, а значит, стало легче скрывать свои подлинные мысли и чувства. Почти все время «беседы» Сергей молчал, я попросил его об этом очень тихим шепотом, когда мы шли позади нашего непро-шенного вожатого. Посреди разговора зазвенел телефон и женский голос спросил: «Ты скоро придешь?» – «Через полчаса» – был ответ. Видимо, жена заметила свет в окнах кабинета – Васильков, как я после узнал, жил рядом.
          В начале допроса он записал на клочке бумаги, который потом куда-то сунул, мои ан-кетные данные, пообещав проверить. «Какой смысл мне  врать!?» – успокоил я его. Поинте-ресовался, не иностранный ли приемник. «У меня, вот тут под стеклом, списки тех, кто со-бирается в ближайшие месяцы за границу. Если что узнаю об этих людях – вычеркну!»  Я прикинулся простачком, и когда речь зашла о тематике зарубежного вещания, как бы невин-но спросил: «Откуда берутся всякие политические заключенные?» На этот слегка замаскиро-ванный провокационный вопрос чекист ответствовал: «У нас еще довольно много уголовных преступлений, и среди них есть некоторое количество политических». Я ободрил его своим замечанием: «Логично». На вопрос шефа, что говорят радиоголоса о Брежневе, я с чистой совестью поведал: «Выдающийся политический деятель». Было видно, что сам он ничего не слушает. Еще я ему сообщил, что «Свободу» слышно плохо, смог разобрать одну передачу. «О чем говорили?» – навострил уши капитан госбезопасности. «Об алкоголизме в СССР» – дальнейших вопросов не возникло, предмет известный. В общем, больше часа играли в кошки – мышки. «Несколько лет назад в Кирове группа молодежи создала партию в противовес коммунистической» – по его словам, некоторые из нее были признаны психически больны-ми. Вероятно, чекист мечтал раскрыть и у себя подобную организацию. Позже я слышал рас-сказ Шуры Стерлягова, о том, как одного местного парня за прослушивание иностранных передач подержали в дурдоме. По возвращении оттуда он долго не мог придти в себя, при звуках иностранной музыки ему становилось не по себе.
Через пару месяцев Васильков устроил на моей работе политзанятие «о коварных методах западной пропаганды». В заключение своего шоу под гробовое молчание испуганного зала чекист  ввернул: «Нам известно, что в вашем коллективе есть люди, слушающие ино-странное радио». Меня на этом мероприятии, конечно, не было, – передали с вопросом: «Женя, ты не шпион?» Я работал художником в дорожном участке, на столе стоял приемник. «Такой маленький, а «Свободу» ловит, подозрительно…». Вид у меня был несоветский: довольно длинные волосы, бородка, рваные штаны, туристские ботинки с толстой рифленой подошвой. Зимой ходил без шапки до –20 градусов. С той поры мне долго чудилось внима-ние к своей персоне со стороны «органов». Основания для подобного опасения имелись.
Осенью Родина через военкомат призвала Изегова в качестве дармового водилы спа-сать целинный урожай Казахских степей, распаханных когда-то с подачи Волюнтариста с башмаком на босу голову, который рассчитывал таким путем дать возможность народу по-есть хлебушка досыта и поскорее послать его строить Коммунизм. Домой Сергей вернулся месяца через три, уже под Новый год. Злой как черт. Задним числом приятно свалить это на проделки Василькова.
Спустя год произошел немного комичный случай. Мы с Греховым шли по нашему Бродвею – так, несколько иронически, в молодежной среде именовали относительно ожив-ленный участок улицы Советской между двумя кинотеатрами. Еще издали я узнал знакомую, чуть сутуловатую фигуру городского ангела-хранителя. Он тоже меня узнал и во все глаза сверлил своим крысиным чекистским взглядом – по этой особенности их породу всегда лег-ко вычислить. На мне в придачу к длинным волосам были подвернутые до икр дешевые чешские джинсы с собственноручно вышитым красными нитками на заднем кармане именем кумира – Stevie Wonder. Когда разминулись, я толкнул друга и на ухо сообщил: «Это шеф КГБ!» Вовик недоверчиво оглянулся. В тот же момент оглянулся и Васильков. Секунду в пол оборота мы разглядывали друг друга…

4. Герои нашего времени   

Однажды на городском пляже к нашей компании подсел слегка поддатый паренек. Его привлекли вопли и хрипы из переносного магнитофона Янычара. Сначала он мне не понра-вился, да, и я ему тоже. Но постепенно мы стали друзьями. Он любил музыку и разбирался во многом лучше меня. Самое главное, Чиж, как за птичью фамилию Чижиков звали его друзья, был очень общительный, жил в центре города, в бывшем особняке купца Лыткова на Вятской, всех знал, и его все знали и любили. Работал Сергей в Доме Культуры электриком-осветителем (осеменителем, как я потом шутил). Для молодого человека в расцвете половых сил, это было наилучшее место в городе. Через Чижа я познакомился со многими городски-ми меломанами и вообще занятными людьми. 
Обычно я заставал своего нового приятеля уткнувшимся лицом в подушку. Кое-как от-ворив мне дверь, он вновь бросался животом на любимый диван придавить полчасика. По-сле чего, правда, далеко не всегда, неспешно отходя от сладкой полудремы, начинал подобно медиуму отвечать на мои осторожные вопросы. Очухавшись окончательно, Чиж, разгляды-вая узоры на потолке, лелеял вслух свои розовые (они же голубые и золотые) мечты. Напри-мер, сделаться служителем культа и быть поближе к церковному антиквариату, или вы-учиться на зубного техника и точить золотые коронки из левого металла, или завербоваться в загранку, чтобы привозить импортный товар и жить припеваючи. Пока же от нечего делать в протяжные зимние вечера пробовал бренчать на гитаре, в поисках нужных аккордов переби-рая струны своими длинными пальцами. Забегая вперед, скажу, летом 78-го мы даже захоте-ли вдруг (не иначе как от жары) организовать свой рок ансамбль. Обрадованный нашим эн-тузиазмом стуловский худрук уже назначил репетицию, но мы не пришли, – вовремя одума-лись, – никто толком не умел играть, особенно я, разве что на магнитофоне. 
Чижиков, перебирая пальцами складки на животе, частенько жаловался на некоторый не свойственный возрасту избыток авторитета. Что совершенно не удивительно, – Чиж ел по ночам. С вечера мать всегда заготовляла ему солидные бутерброды и такую же кружку чего-нибудь запить.      
У Сергея была подруга Люся. Он звал ее Люсьен. По общему мнению, у них была лю-бовь.
      …Они сидели передо мной на диване, смеялись и обнимались. Люська взяла с широкого подоконника какую-то книгу и прочла: «Второй господин имел  довольно небрежного вида бородку…» Это про меня. Смех. 
         Люся жила в одном подъезде с Васильковым и была знакома с его сыном. Однажды меня привел к нему мой сосед Герман с очевидно не бескорыстным намерением сбыть само-дельный усилитель, изготовленный умелым сыном чекиста. Во время нашего разговора дверь в комнату слегка приоткрылась, и в темноте щели появился изучающий знакомый Зор-кий Глаз: «Это отец» – успокоил нас сынок, и мы продолжили свои дела, после чего дверь тихонько закрылась. Чекист следил за своим отпрыском. 
         Люсьен уехала учиться в Йошкар-Олу. На каникулах они встречались, Сергей ездил к ней раза два. Но любовь остыла, появились новые увлечения.
Друг Чижа Андрюха Аристов занимался фарцовкой, то есть нелегальной перепродажей иностранных вещей. В те годы на мелких спекулянтов власти уже закрывали глаза. От сле-дователей на допросах они откупались импортными шмотками и дисками – любители запад-ной музыки попадались и среди стражей советских законов. Выискивали в основном валюту, связи с иностранцами и порнографию. За это могли посадить. К сожалению, ко времени мое-го знакомства с Чижом Андрюха был уже не тот, его связи в Москве оборвались, ему прихо-дилось иногда надолго уезжать из города, чтобы  замести следы своего существования. Но, все-таки, через него можно было раздобыть кое-что.
Среди моих знакомых появился страстный коллекционер Дима Сакерин. Всю жизнь он что-нибудь собирал: марки, записи, грампластинки, книги. Еще в школе накопил солидную коллекцию марок. Мы гадали, как ему это удалось? Наконец, по пьянке – к чему имел пагуб-ное пристрастие – Дима раскололся и поведал Чижу тайну своих приобретений. В детстве он прочел книжку о почтовых марках и постиг в них толк. Забавно, что эту книгу он, видимо, взял у моего двоюродного брата Саши, с которым учился в одной школе, а тот, в свою оче-редь, у меня, пока я пребывал в армии – многие тогда увлекались филателией, в школах су-ществовали специальные кружки юных филателистов. Когда другие собирали марки с само-летиками и животными, Дима искал старые с невидным рисунком. Во время войны в Сло-бодском квартировали эвакуированные из Ленинграда. В основном это были семьи совет-ских чиновников, военных, интеллигенции. С собой они привезли ценные вещи, среди кото-рых были коллекции марок. Все это добро постепенно выменивалось на продукты и оседало в сундуках слободских торговок. Через двадцать лет забытые старые альбомы вытащили на свет юные филателисты и обменяли у Димы на красивые картинки.
Со своими многочисленными  родственниками, включая замужнюю сестру, Дима жил на Энгельса против ателье «Силуэт». Семейка умеренно выпивала. У Димыча, как его ува-жительно звали друзья, имелся свой угол, за который шла перманентная война с упрямой престарелой бабулей, норовившей в ожидании смерти залечь на сундуке в углу. Стены сво-его жилища Дима любил обвешивать фотографиями и вырезками из журналов. Одно время это был иконостас из голых красавиц, а так как в комнатушке часто собирались шумные компании, встреча с бдительными товарищами была не за горами. Нагрянувшая милиция под предлогом борьбы с порнографией поснимала роскошных баб. Пришлось сменить тематику, появились Димины любимые певцы и музыканты: Высоцкий, «Сюзео Квадрио», «Джиз гарес», Битлы и «Бони М.» в золотых цепях (в дальнем уголку). Когда он взял в рассрочку у Изегова старый усилитель с колонками, оставив под залог два альбома марок, – я в последствии выкупил их за подзорную трубу и шестьдесят рублей в придачу, – жизнь его родных окончательно превратилась в ад. У двухлетнего племянника врачи обнаружили порок сердца «от громкой музыки»: при первых звуках рок-н-ролла несчастный начинал, толи плясать, то-ли дергаться в припадке. Я продавал Диме записи. Когда долг достиг сотни, он дал мне под залог дальнейшего кредита три дорогостоящие по каталогу марки Суэцкого канала, а в даль-нейшем еще альбом марок Германии. «Суэц», как потом выяснилось, оказался фальшивым. Любимым изречением нашего героя было: «Деньги – бумага!»
В феврале Дима пригласил меня на свой день рождения: «Запиши что-нибудь типа Мак-Картни, в подарок». Мы пришли с Чижиковым. За столом собралось полно народа – родственники вперемешку с друзьями. «Водку разливайте!» – объявила мать, но, сколько Чиж не озирался, водки не обнаружил. Поили исключительно «Грушевым» вином местного разлива – зеленого цвета, с запахом валерьянки.   
Вокруг Димы частенько собиралась сомнительная публика. Однажды, была уже позд-няя осень, я зашел к нему после работы. Вместо скорого решения наших дел хозяин, бывший уже  слегка под мухой, увлек меня в популярную пивную на Советской. За изогнутую форму зала в народе ее прозвали «Аппендицитом». Я не сторонник подобного общения с массами, но черт силен! Там за наш столик подсели двое собутыльников уже далеко не первой свеже-сти. Поплыли кружки с пивом, в некоторые для крепости подбавляли водку. Один из новых знакомцев, сняв треух, обнажил свой изуродованный череп: «На Даманском вдарили!». Вме-сто лба у несчастного зияла солидная выемка. Даже поверхностное знание анатомии не ос-тавляло сомнений в умственных, а возможно и психических особенностях данного индивида. Вскоре я еще раз убедился в справедливости известного совета «никогда не пить с незнако-мыми людьми».
Дима и другой мужик куда-то пропали, а мы с жертвой китайской агрессии побрели по улице к остановке: Титаник еле стоял на ногах. «Поехали ко мне в Трофимовку!» – изрек он и для большей убедительности вынул небольшой, но неприятный ножичек. Усадив бандита в автобус, и дождавшись, когда он задремал, я скользнул на ближайшей остановке к двери. «А товарища чего оставил?!» – заметив мой маневр, успела крикнуть кондукторша. Но я уже выскочил вон, и не разбирая дороги, по азимуту направился домой.
Второй муж сестры Димыча, Пашка, был после срока. Как-то при гостях он вытащил из кармана черепаху и как фокусник, уверенный в своем искусстве, начал со всей силой топтать ее сапогом (другой обуви не признавал), демонстрируя тем самым прочность округлого корпуса. Спустя месяц, не увидев очередной раз эффектного аттракциона, я осторожно осведо-мился у Димы. «Сломалась» – был ответ. Однажды с хорошего бодуна Пашка вышел на Советскую с игрушечным револьвером своего пасынка и попросил закурить у подвернувшегося кстати мента. Тот не понял юмора и через полчаса в «бандитскую малину» ворвалась мили-ция с автоматами. Пашку слегка побили и подержали в кутузке. Несколько зим после этого его черная косматая башка без шапки в любой мороз еще мелькала в городе.
Промозглой осенью 77 года во время прогулки по Бродвею, Чиж познакомил меня  с  вертлявым парнишкой. Это был тогда еще школьник Саша Кисляков. В фойе «Авроры» Кис-ляк вытащил из пакета пачку потрепанных пластов, на одном из которых красовался экс битл с красной розой в зубах. Кисляк – ласково называемый Чижом Сын, за что в ответ получал развалистое «О-тэц!», – перепродавал все более-менее дефицитное из того, что попадало в его руки. Видимо, сказывалась цыганская кровь, полученная от отца. Весной он уговорил мать взять в кредит сроком на год за 1086 рублей лучший на тот момент проигрыватель «Электроника-Д1-01». Чиж привел меня оценить звучание. Было ново, непривычно, но не плохо. После этого я подновил свой комплект, купив колонки Video Ton венгерского произ-водства. Их долго не брали в «Культтоварах» из-за цены и не внушительного вида, но всё оправдалось мягкостью звучания.

При покупке бытовой техники знакомые и друзья часто брали меня как специалиста по электронному железу для проверки работоспособности товара. Обычно это был магазин «Культтовары» в центре на Советской. Я придирчиво проверял новую игрушку во всех ре-жимах и только после этого давал положительный вердикт. «Главное ОТК приняло!» – вос-клицали тогда продавщицы.
Однажды Кисляк поспешил, приобрел магнитофонную приставку «НОТА – 304» без моего участия. (Моя расхваленная Чижом старая триста третья его разочаровала.) Как назло она оказалась неисправна, – толком не писала. Кисляк притащил ее ко мне, и я определил небольшой заводской дефект сборки: один проводок не туда припаяли. Втроем с Чижом по-шли в «Культтовары» разбираться, но встретили отпор твердолобых продавщиц. Пришлось накатать им в «Книгу жалоб» смачную телегу. Кое-кого лишили тогда премий.
После этого случая мое появление в магазине долго сопровождалось шипением и даже припрятыванием под прилавок дефицитного мелкого товара вроде батареек.

Любителем несоветской музыки считался Тимур – симпатичный татарин интеллигент-ного вида, с атлетической фигурой. Всегда хорошо одетый в импортное, он выделялся среди молодежи. В то время у меломанов был популярен Elton John с его «Captain Fantastic» и «Желтой кирпичной дорогой» – двойник лежал у Тимура, но он с ним ни за что не расста-вался. Однажды я был у него дома, менялись дисками. За Boney M. 77-го он дал мне двух битлов. Это был первый появившийся в городе образец музыки в стиле диско. Я взял его у Саши Фукалова, привозившего  кое-что для себя из Кирова. Диск ему не понравился, а я сде-лал с него много записей всем желающим – раскрутил. В комнате у Тимура дверцы шкафов изнутри были оклеены девицами из журналов, а на книжной полке восседал веселенький ба-рельефчик Ленина. «А это зачем?» – искренне удивился я, – «Ну, мало ли кто придет…» Тимур работал на «Белке» в сырейном цехе, самом грязном, со смрадным воздухом. Платили там 200 р.
  В декабре, первым из моих новых друзей, женился Изегов, я включал музыку на его свадьбе в столовой у Педучилища. Сергей интересовался музыкой, позднее сам приобрел ап-паратуру и диски. Сообща мы развивались в этом и во многих других направлениях. С женой Галей они тогда жили в полуподвальном этаже старого дома на Вятской. За продольное рас-положение комнат-отсеков я в шутку называл их жилище подводной лодкой. На печке Галина рука изобразила красками звездолет в форме гитары – обложку альбома группы Boston. Галю по распределению после техникума прислали к нам работать в горгазе. Сергей развозил бал-лоны. Как-то в районной газете «Ленинский Путь» я прочел заметку, в которой его изобла-чали в незаконном поборе денег (1 рубль) за внеочередную доставку газа. 

5. В краю непуганых идиотов   

В ноябре 1977 года отмечалось 60-летие Октябрьской революции. Дата довольно круг-лая, если учесть, что это всегда был главный праздник большевиков-коммунистов. Они как бы чувствовали  ненадежность своей власти и спешили насладиться ею сполна. В такие дни вино продавалось без ограничений, народу разрешалось прибалдеть до упора за «святое де-ло», а потому танцы в ДК проходили в пьяном угаре. Дверь на сцену была открыта и все счи-тающие себя хоть в какой-то степени знакомыми с музыкантами или работниками клуба мог-ли свободно пройти в служебную часть здания, показав тем самым свою избранность перед остальными. Большинство просто искало место для распития бутылки, буфет был забит. Нырнул под сцену и я. Народу там тоже много, почти все пьяные, двое дрались, их пытались разнять. С удивлением я узнал Чижа: сильно пьяный, в разорванной рубашке и в крови. Его противник повыше и явно поздоровее. Бандитская морда, решил я: «Кто это?» – «Да, Зега, друг Чижа, вместе работают!»– просветил меня приятель Вовик. Прозвище Зега прилипло еще в детстве, когда на вопрос: «Как тебя зовут?» – парень немо отвечал «Се-е-га».
Новый 1978 год мы встречали вдвоем с Чижиковым в его прибежище под  сценой. В последний день года людей на танцах мало, новогодний бал отшумел накануне, пришли только те, кому уж совсем некуда податься. Чиж достал бутылку шампанского: «Крошка дала», – так он звал свою мать. Я принес «Обратную сторону Луны» и Чиж поставил кассету на полу разобранный магнитофон. Чарующие звуки в сочетании с алкоголем производили поч-ти наркотическое действие. После полуночи Сергей сбегал наверх  «выпить пару рюмок с коллективом».
Оба Сергея родились 1 мая, и с 78 года мне доводилось этот день праздновать вдвойне. Тем более что тогда он считался вторым государственным праздником: коммунисты оседла-ли этот древний полу языческий вальпургиевый «день весны и труда». За неделю до него по всей Советской развешивали «матюгальники», по которым гнали первую программу Всесо-юзного радио, напичканную уныло-оптимистическим официозом, а в праздники вдобавок сдобренную гимнами о Советской Родине, Партии, Ленине и тому подобном замшелом про-пагандистском скарбе. Все эти завывания – «Ленин всегда с тобой!», «Партия наш рулевой!» и  бодренькие марши «Мы к Коммунизму на пути!», «Любовь, Комсомол и Весна!», «Это время гудит БАМ!» – наперебой врывались во все уши со всех сторон.    
На площади Революции перед свежепобеленным привидением Вечно Живого с рукой протянутой в направлении все более неясного будущего, загодя строилась полированная трибуна. На нее перед началом демонстрации трудящихся взбиралось местное руководство во главе с первым секретарем Горкома Партии. С раннего утра центр города оцепляла милиция. Движение транспорта по Советской от Грина до Энгельса прекращалось, а примыкающие улицы перекрывались автобусами и грузовиками. Строго соблюдался график прохожде-ния колонн демонстрантов. Люди шли как на работу. Колонны формировались у проходных предприятий и около школ. Здесь явившихся сверяли по спискам, раздавали флаги, транспаранты с утвержденными ЦК КПСС и опубликованными заранее в центральных газетах призывами, портреты вождей на палках, бумажные самодельные цветы, или, на худой конец, ветки с привязанными к ним надувными шарами. Главное, больше красного – любимого цвета коммунистов. Все это сонмище народа толпилось на Советской от «Хлебного» до санэпи-демстанции и под присмотром милиции, солдат и сотрудников в штатском ожидало торже-ственной минуты начала демонстрации.
 После короткого напутствия с трибуны, в высь летели сигнальные ракеты, оркестр из вечно полу пьяных духовиков ревел марш, и Красный Ход начинался! Автомашины, укра-шенные  живой скульптурой наверху и обвешенные со всех сторон щитами с лозунгами по-хожие на бутафорские броневики. Огромные плакаты на велосипедных колесах, знамена всех видов от наградных и почетных до спортивных обществ и союзных республик. Впереди колонны «Белки» сразу после панно с эмблемой фабрики выложенного из кусочков меха, вышагивали рядом со своим директором Квакиным счастливые передовики мехового произ-водства.   
 Через рупоры выкликали приветствия коллективам, проходившим мимо трибуны, со-провождая их комментариями об успехах данного предприятия или учебного заведения. 
Диктор выкрикивал: «Слава слободским меховщикам! Ура!» – «Ура!» – кричали в от-вет.
«Слава советским педагогам! Ура!» – «Ура!».
 «Слава работникам советской торговли! Ура!» – «Ура!».
 «Слава советской молодежи! Ура!» – «Ур-Ра-А!» – орали в ответ все более пьяными голосами.

Выход не демонстрацию открывал редкую возможность продемонстрировать личное благосостояние советского человека. Для этого вытаскивались на всеобщее обозрение все наряды, добытые непосильным трудом в очередях и дальних поездках. Лучше всех, по по-нятным причинам, одевались, конечно, торгаши. В описываемое время принарядились и ме-ховщики. За перевыполнение нормы выработки им стали выдавать к праздникам по очеред-ным спискам шапки, воротники, а некоторым даже шубы. Их сомкнутые до тесноты ряды в меховой броне и облаках почти банного пара на осенней демонстрации выделялись издалека.
Между тем на Энгельса колонны рассыпались кто куда. Флаги и транспаранты едва ус-певали подбирать на хранение активисты партии и комсомола. Справедливости ради замечу, весь этот карнавал нравился советским людям. И теперь они с ностальгией вспоминают свое навсегда канувшее в Лету беззаботно-инфантильное прошлое.

1 мая 1978 года перед началом демонстрации я с трудом пробрался через заграждения из автобусов на углу Вятской и Советской во двор дома, где жил мой друг. Крошка хлопота-ла у накрытого стола, собирались родственники. Из открытого окна доносились бравурные марши и радостные вопли – демонстрация  в самом разгаре. Чиж раскраснелся, будучи уже явно навеселе, бегал с места на место, выкрикивая свои замечания по процедуре праздника. Гости сидели за столом, шла чинная семейная беседа, я помалкивал, изображая скромного молодого человека, которым, впрочем, и был. Мать Сергея уважала меня как чуть ли не единственного непьющего среди его друзей. Родственники, тети и дяди, вместе с поздравле-ниями давали Сергею наставления, имея в виду его несколько легкомысленное на их взгляд поведение. Крошка протяжно жаловалась на то, что он связался с Ольгой Зверевой, мать ко-торой, ее когда-то, якобы, обокрала: «Люся, вот, хорошая девушка была, жалко, уехала учиться».
 
Одни гости уходили, другие приходили. Ворвался как всегда жизнерадостный двою-родный брат Славик – Медяк. Когда он впервые зашел ко мне домой в очках и на высоких каблуках, с рыжими волосами до плеч, мои родные мать с бабушкой испугались: «Какую страшную девку Женя привел!» Медный был похож на ударника из «Шокин Блю». Незадол-го до этого Славик познакомился со своей будущей женой Галей. Произошло это на моих глазах. Наша небольшая придурковатая компания (кроме Медяка был еще Дима) непринуж-денно расслаблялась в фойе ДК в начале вечера, когда народа еще мало и места предоста-точно.  «А че, вижу, парень симпатичный, танцует хорошо» – вспоминала она потом. Жили они душа в душу и были во всём подобны друг другу. Оба простые до наивности. Как-то на очередном дне рождения Чижа, Галя подсела ко мне и за разговором задрала юбку, обнару-жив голубые панталоны чуть не до колена: «Смотри, первый раз надела!» Все присутствую-щие это видели и впоследствии долго потешались, вспоминая. 
Другой двоюродный брат Чижа – известный городской дурачок Саша Рыков. Этот не-счастный человечек уродился на этот свет неверным путём. Отчего развитие его шло как-то уж очень медленно, а вскоре и вовсе приостановилось на неком промежуточном уровне ме-жду слегка натасканной беспородной собакой и поступающим в приготовительный класс церковноприходской школы позапрошлого века. Из всех необходимых в жизни наук он как-то сам собою разумел один лишь счёт денег, да и то более интуитивно, чем умственно. А по-тому достаточно уверенно мог прикинуть ценность белых и ржавых кружочков лишь в пре-делах стоимости одной булки хлеба. Впрочем, больше 20 копеек родители ему никогда не доверяли. Из бумажных денег он разбирал лишь «Один Рубль», а потому признавал только эту валюту.

Саша не мог долго оставаться на одном месте. От излишней нервной энергии он посто-янно куда-то спешил. К Чижу забегал по несколько раз в день, слава Богу, не надолго. Лю-бимой фразой у него была: «Ну, я пошел». Говорил он с некоторым дефектом, отчего своего кузена величал Сеоза Сизиков. Однажды Чиж получил телеграмму на такую фамилию. Часто сбегая из дома, путешествовал по всему Союзу почти бесплатно, подкрепляясь в дороге бул-кой хлеба, которую предварительно выедал изнутри, оставляя аппетитную оболочку на де-серт. Убогого не обижали, был он тогда безобиден. Изредка мать устраивала его на пару не-дель (больше не хватало терпения) поработать в Вахрушах на конвейере промышленным ро-ботом. Сашу ставили в самый конец конвейера, – фасовать обувь по коробкам. Получив аванс одними рублями, он срывался в очередное турне.
Еще один братец допился до белой горячки, да, так и не отошел полностью после лече-ния. Жил он в Зяблицах у сожительницы, куда однажды заманил меня подремонтировать те-левизор, возражать не рекомендовалось. Жаловался на плохой сон: «Если съем вот этих си-них шесть и этих зеленых шесть, а сверху бутылку водки, то сплю как убитый».
Старший двоюродный брат Сергея жил в Кирове, у нас любил появляться в лётной форме. Чиж, как вы уже заметили, дававший всем клички, звал его Фаза. Как-то глядя на очередную трансляцию съезда коммунистов, нетерпеливо заметил: «Маленькую бы Атомную бомбочку на них всех!» В общем-то, он был нормальный, не пил, иногда жаловался на сердце, от чего и умер, успев выйти на пенсию. Впрочем, тогда он выглядел как огурчик.
 
Чиж по возвращении из армии (сержант стройбата в Байконуре) и ко времени нашего знакомства был симпатичным пареньком, еще не утратившим во внешности некоторой доли невинности. Когда он, достаточно трезвый дабы воздержаться от демонстрации своих се-мейных трусов,  появлялся на танцплощадке в фойе родного ДК, за полчаса успевал околдо-вать какую-нибудь дурочку и тащил к себе под сцену послушать музыку и выпить вина. Да-лее действовал по своей любимой поговорке: «Вали, сама не ляжет!» Для особо упорных в ход шел гэдээровский женский возбудитель, припасенный Аристовым за время срочной службы. Со временем у Чижа стали собираться целые компании из приятелей и девиц легко-го поведения, устраивающие сцены дикого секса. После использования по назначению пьяных девок отволакивали подальше в темноту подсценного пространства, где торговали желающим за бутылку красного. Секс в Советском Союзе, все-таки, был!
Вскоре среди женского общества приходившего на танцы распространились жуткие слухи о Чиже. Тень их упала и на меня ни в чем не повинного: «Если уж этот, хорошенький, такой гад, то чего ждать от его волосатого приятеля!» Постепенно вокруг Чижа остались только известные в городе женщины сомнительной популярности: Лара Глухова, упомянутая Ольга, залетная Люба с прокуренным почти мужским голосом, а позже некие дамы с мясо-комбината, угощавшие своих поклонников неизменными копчеными костями, – деликатесом Советских времён.

 6. Русский бунт 

В воскресенье 6 августа 1978 года в Слободском городе произошли некоторые события, свидетелем и участником которых я оказался. 
В те незабвенные года на стройках социализма катастрофически не хватало рабочих рук, которые общественно полезному труду на возведении свинарников и котельных пред-почитали ковыряние в носу за сторублевую зарплату. Для затыкания прорех летом использо-вали дешевый труд полу подневольных студентов, завозимых иногда издалека. В этот раз к нам пригнали узбеков. Учитывая сдержанно хулиганский характер местной молодежи, столкновение оставалось вопросом времени. Вообще-то, национализм слобожанам, как и русским в целом, не характерен. Общеизвестна местная, отчасти двусмысленная, поговорка: «Татары и вотяки – наши родники». Но чужаков надо было поучить. Думаю, будь студенты даже из России, все случилось точно также, держись они изначально обособленно, как эти обкуренные узбеки. Говорят, когда после войны в городе стояла воинская часть, стычки с солдатами происходили постоянно.
Считается, что драку перед танцами в горсаду затеяли из-за девок наши боксеры. Под-качавшись несколько месяцев в спортивной секции, эти ребята чувствовали себя хозяевами улиц. Существовали неярко выраженные группировки по районам города: Трофимовка, Демьянка и, наверно, другие. Драки на танцах случались почти каждый раз, задирали на лю-бого не понравившегося, побитого частенько волокли за ограду танцплощадки в крови. Были подобные эпизоды и у меня. Еще весной 77 года один детина попросил у меня закурить. Ви-димо, я, по его мнению, ответил ему грубовато. «Ну, ладно, еще встретимся»… Встреча со-стоялась через год. Я стоял вблизи мужского туалета у эстрады в фойе ДК, разговаривал с Шурой. Неожиданно ко мне подскочил  известный задира и выпивоха по кличке Чапай и, схватив за руку, потащил за собой: «Выйдем!» Не успел я опомниться, как оказался в туале-те, и двое пьяных стали отрабатывать на мне благоприобретенные боксерские навыки. Ощутимыми были только два первых удара, потом я стал увертываться. Кончилось тем, что один из нападавших поскользнулся и упал в лужу мочи, а второй взвыл от боли, угодив кулаком в кафельную стену. В дверях стоял их авторитет (тот самый) и грозил еще чем-то. Судя по его лицу, такого результата сражения он не ожидал. Я пошел жаловаться Чижу. Втроем с Зегой мы поднялись в зал разбираться. Мои друзья неважно стояли на ногах, и вся разборка све-лась к пьяному разговору, что, мол, так делать не хорошо.
Лишь позже я понял, чем объяснялось подобное враждебное отношение ко мне со сто-роны местной уличной полушпаны. За годы проведенные вдали от малой родины, я утратил характерный местный говор. Да и внешность моя тогда заметно отличалась от принятых стандартов. Чижу приходилось часто рассеивать возникавшие подозрения в моём не вятском происхождении. Впрочем, достаточно было назвать фамилию. Харины – одна из самых рас-пространенных фамилий на Вятке и в Слободском.
В тот вечер, было еще совсем светло, я пришел на танцы в горсад один. У входа не-большая толпа молодежи что-то оживленно обсуждала. Тон задавал один возбужденный па-рень. Из разговоров я узнал следующее: узбеки напали на слобожан и резали всех, кто под-вернется, в том числе, музыкантов в горсаду. Говорили о десятках доставленных в больницу окровавленных пострадавших. Любопытно отметить, здесь же вертелся «местный» узбек – я встречал его и раньше – на него гнев не распространялся: «Не трогайте, он наш!». Когда-то в наш район для пополнения колхозов рабсилой завезли на постоянное жительство несколько десятков молодых парней из Узбекистана. Часть из них прижилась и обогатила местный ге-нофонд.
 Кто-то бросил клич идти на общагу узбеков – отомстить. Где она находится – на бе-тонном заводе – знали не многие. Основываясь на своих «конспиративно-революционных» знаниях, почерпнутых из советских фильмов и зарубежных передач, я попытался организо-вать колонну по пять человек в ряду. Первые два ряда – из крепких парней сцепленных меж-ду собой в локтях. Быстрым шагом колонна двинулась по тротуару вниз в южную часть го-рода. Две машины милиции обогнали нас и попытались перекрыть улицу чуть ниже ДК, но ментов оказалось мало и, несмотря на пущенный газ, люди стали просачиваться сквозь ред-кий заслон. Увидев это, милиционеры попрыгали в свои машины и погнались следом за про-рвавшимися.
На Заводской улице самые отчаянные стали вооружаться, вмиг разобрав ограду ока-завшегося на пути забора, при этом хозяин подбадривал: «Ребята, врежьте им, как следует!» Толпа собралась на пустыре перед железнодорожной веткой на фанерный комбинат. На пу-тях стоял состав. Подъехали две пожарные машины, кто-то из милиции орал в матюгальник. Наконец, объявился проводник, и мы цепочкой побежали собачьими тропами через завалы бетонного производства в сторону общаги. Разгоряченный мент без фуражки пытался оста-новить нас в узком проходе, но, схватившись с одним парнем затерялся в клубах пыли поза-ди. «Не останавливайтесь!» – командовал автор этих строк. В числе первых я оказался у за-крытых дверей общежития. После нескольких ударов из них высунулся испуганный мужик и стал уговаривать не входить внутрь: «Они там все с ножами, свет отключен!» Начинало тем-неть. В руках некоторых парней были только палки и камни. В это время подоспели менты и начали оттеснять нас от входа. Но толпа уже собиралась.
Милиция и активисты в штатском в количестве до 100 человек, плюс, уже упомянутые пожарные машины, выстроились вдоль фасада четырехэтажного здания, отделив его вход от массы молодежи. В окна полетели камни, которых после недавнего строительства валялось вокруг предостаточно. Вскоре не осталось ни одного целого стекла, включая противополож-ную сторону здания, – специально ходил смотреть. Активная часть толпы несколько раз с криками «Ура!» бросалась в атаку на цепочку милиции перед входом, но серьезных потасо-вок не завязалось. Большинство зевак наблюдало происходящее со стороны. После девяти вечера совсем стемнело, остался только свет фар автомашин, да, редких здесь на окраине фонарей. 
Прибыл начальник РОВД Полуван и стал убеждать в рупор: «Не устраивайте массовые беспорядки!» Однако это только раззадорило, в него полетели камни, в том числе и моя по-ловинка кирпича приятно блюмкнула о крышу «Волги». Вывели плачущую женщину: «На первых этажах живут русские, у нас дети боятся!»
Общага выглядела не жилой: темные пустые окна, только с верхнего этажа несколько узбеков еще кричали, грозили кулаками и чем-то кидались. Развязка приближалась.
Значительная часть молодежи имела личные счеты с милицией. Задержанных подвы-пивших  парней частенько избивали, за что в ответ блюстители порядка слышали в свой адрес нелицеприятный возглас «Фашисты!», после чего ментовские тумаки становились увеси-стей. Иногда пытались свалить на случайно попавшихся не раскрытые дела. Пару раз под-вергался такой обработке Вовик Грехов. Большинство рядового состава видимо специально набиралось из сельской местности для исключения связей с городскими, что усугубляло про-тивостояние. Когда среди родственников или знакомых появлялся такой, к нему возникало презрительно-заискивающее недоверие. К тому же, при поступлении на службу будущих блюстителей инструктировали дистанцироваться от прочих, – не пить и не дружить с ними.
В одном «Уазике» сидел тогдашний спецназ в касках, с дубинками и, видимо, другими спецсредствами. Парни подошли вплотную: «Мужики, че вы там сидите?» – те молчат. Машину, шутя, раскачали, и она опрокинулась на бок. «Спецназ» повыскакивал, завязалась драка. Вперед выпустили милицейскую овчарку на длинном поводке, – кой кому она порвала новенькие штаны. В ответ полетел град камней, теперь уже почти в упор. Один из ментов, видимо чувствительно получивший по голове, с ярости кинулся в толпу рядом со мной в тщетном намерении выцапать из нее своего, скорее воображаемого обидчика, но его тут же начали дубасить кулаками. После этого прозвучали выстрелы в воздух, а под ноги посыпа-лись шашки с хвостами едкого дыма. «Черемуха!» – вспомнилось знакомое название. Кто-то, пытаясь откинуть обратно одну из дымящихся картофелин, ожег ладонь. Ветер нес угар на толпу, и та стала отходить на пустырь. Мне досталось газа, кроме того, еще засветло я заме-тил на себе липкий взгляд одного типа, – в толпе могли быть подосланные стукачи. Чтобы не доставлять радости своему ситному другу Василькову, пора было убираться.
   
Отойдя от поля боя шагов на сто, я встретил Юру, с которым за год до того ездили в Москву. Постояли еще немного, посмотрели со стороны. Толпа из оставшихся человек двух-сот едва различалась в дыму, ее поливали из брандспойтов пожарных машин. На подножке стоял штатский и рукой указывал, куда направлять струю воды, – метили зачинщиков.
Уже возле автостанции нам на встречу выехала колонна из двух десятков разномаст-ных автомашин. Передняя остановилась, из нее высунулся человек и спросил прохожего впереди нас: «Где тут бетонный?» – Из Кирова шла подмога. Мимо в сторону Демьянки мед-ленно проследовали автозаки, крытые брезентом грузовики с солдатами ВВ и милицейские машины.
Как потом я узнал, оставшихся на пустыре окружили и продержали до утра, несколько десятков парней были задержаны, но дня через три их отпустили. Всех узбеков в ту же ночь вывезли из города и района. Впоследствии к нам присылали только вьетнамок и монголок. Одна из них даже умудрилась забеременеть. Парней затеявших драку с узбеками осудили на несколько лет по нелепой статье – «расовая дискриминация». Аналогично поступили с узбе-ками из отряда «Фергана» учинившими ответную резню среди слободского населения. Суд был закрытый – с участием  КГБ. Под усиленной охраной в перерывах заседаний группу уз-беков водили на обед в столовую в центре города сквозь строй озлобленных слобожан, гото-вых растерзать чужаков. Чиж полагает, что один из наших парней являлся осведомителем и потому был отпущен. Возможно, его тогда и завербовали. Через несколько лет я имел воз-можность поближе узнать этого человека.

Чиж в тот вечер был на работе в клубе. После окончания мероприятия публику, по его словам, долго не выпускали наружу.
 Штат милиции в городе удвоили, а придирки с ее стороны возросли. В частности, тол-пу молодежи выходящую из горсада после танцев на проезжую часть улицы, стали разго-нять, а некоторых парней иногда хватали и везли к себе, где выписывали штраф в 1 рубль за нарушение правил. Подвезли разик и меня. Моя компания пошла в милицию, но помощи не потребовалось, отпустили. С неделю я сидел тихо дома, музыку на улицу не врубал. Платить так и не стал, – не искали.

7.  Клуб Культуры. 

Юра, с которым мы возвращались по домам, был человек любопытный во многих от-ношениях. Работал он на ремзаводе – там же, где Ливерпуль и Грехов, – избирался комсор-гом цеха, всегда тщательно и прилично одевался, имел кучерявые волосы умеренной длины. Юра жил в доме у автостанции, из своих окон первого этажа любил с удобством рассматри-вать происходящее на этом людном перекрестке. Он считался среди нас почти что Кулиби-ным – все время что-нибудь мастерил, у него неплохо получались столярные работы, вклю-чая мебель. В те времена он увлекался изготовлением корпусов для колонок всех размеров. Любимое его словечко – фазоинвертор –  с легкой руки Чижа едва не прилипло к нему вме-сто школьного Аркан. С восторгом слушал у меня видеотоновские колонки: «Словно мячик отскакивает!» Однажды полгода возился с аэросанями, но, разочаровавшись, продал их – двигатель еле тащил по ровному месту. Юра любил путешествовать и отдыхать на природе в компании. Одно время мы гоняли с ним за десятки километров от города на велосипедах. Как-то мы втроем зашли в библиотеку «Белки» при ДК, – по протекции Чижа мне давали здесь дефицитные книги, в том числе, «Три мушкетера» не прочитанные в детстве. В чи-тальном зале Юра выбрал несколько кирпичей Большой Советской энциклопедии. Особенно его заинтересовал том на букву «П». В последствии он его приобрел и демонстрировал гос-тям цветные иллюстрации.
В сентябре 78 года я предложил моему приятелю, владельцу катера, прокатиться ве-черком после работы на другой берег с двумя девчонками. Уговаривать его, разумеется, не пришлось.
Незадолго до этого я познакомился с Ириной. Скажу сразу, она мне не нравилась. Те-перь я думаю дело в астрологии: по восточному календарю она крыса, а я лошадь – несо-вместимая пара. Но тогда таких тонкостей мы не знали, астрология высмеивалась как лже-наука средневекового мракобесья, а гороскопы были запрещены для печати.

Ее подруга Лена была полная дура. Правда, надо учесть, что я смотрел на них, восем-надцатилетних, с высоты своего двадцатичетырехлетнего возраста. Встретились на углу Ле-нина и Грина. Обе девки пришли в брюках. Еще засветло в нескольких километрах от города вверх по реке на пологом берегу были выгружены все запасы продуктов и приспособлений для пикника оказавшиеся в лодке Аркана, главным образом, немытая посуда. Дамы брезгли-во все это подобрали, но с помывкой сковороды и котелка не справились, обнаружив полное отсутствие хозяйственных навыков. Аркан сделал все сам. Не помню, но вина у нас, кажется, не было, возможно, это была ошибка.
Когда стемнело, мы с Ириной уединились, отступив от костра. После недолгих объятий я полез рукой в ее штаны. Признаюсь, это выглядело грубовато и несколько оскорбительно с моей стороны, но результат превзошел все ожидания – бестия схватила меня за оба уха и ед-ва не оторвала их. Я закипел изнутри, и дальнейшее помню смутно. Кажется, на обратном пути (парочка на задней скамейке весело гоготала) грозил выкинуть садистку за борт, а когда причалили, забросил подальше подтяжки ее брюк. Две унылые тени при свете Луны долго искали их на берегу среди десятков привязанных лодок.
В то время я работал в дорожном участке, где начальствовал Бабайлов – отец ныне из-вестного у нас предпринимателя. Коллектив был в целом хороший, работали и зарабатывали неплохо. Пристроил меня туда дядя – в ту пору значительный человек в руководстве района. Работа двух видов – художник и помощник геодезиста. Кроме обычной наглядной агитации (стенгазеты, объявления и поздравления, таблицы показателей, стенды по ТБ и советской тематике, лозунги к праздникам на длинных красных тряпках) я рисовал дорожные знаки и красил автомашины по весне. В летний сезон занимался разбивкой трассы для строящейся дороги на Шестаково, – самостоятельно или в компании с недавней выпускницей строительного института Галей Комаровой. Если бы я продолжал там работать и заочно окончил ин-ститут, то со временем мог занять свободную должность инженера-геодезиста, стать Боль-шим человеком и получить квартиру в строящихся домах на Грина. Но судьба в лице Чижи-кова распорядилась по-своему. В конце августа в ДК освободилось место радиста, и Чиж по-рекомендовал меня как разбирающегося в аппаратуре и, к тому же, непьющего.
Смотрел меня механик в своей стеклянной конторке, расположенной в котельной ря-дом со зданием клуба. Я предупредил, что не комсомолец, но это его не смутило, а зря. Ме-ханик оказался в высшей степени забавным человеком. Карьерист до мозга костей, член пар-тии, учился при фабрике заочно на кого-то, при этом простодушный и смешной на вид. На него невозможно было обижаться. Как, впрочем, и доверять. Подошвы ботинок умудрялся снашивать с внутренней стороны.
 
 Дом Культуры имени Горького принадлежал меховой фабрике «Белка». Соответствен-но, все обитатели ДК являлись работниками фабрики, проходили через ее отдел кадров и бухгалтерию. Фабрика была тогда чуть ли не отдельным государством со своим жилфондом, детсадами, газетой и типографией, домом отдыха в Крыму, профилакторием, бесплатной столовой, свинофермой и, конечно, наилучшим в городе клубом, позже называемым Домом Культуры. В те времена на фабрике работало более пяти тысяч человек. Фабрика постоянно нуждалась в молодых рабочих руках, в основном женских. Зазываемых из сельской местно-сти девок селили в общежитиях. Нравы здесь процветали довольно простые, и до семидеся-тых годов выражение фабричная девка считалось, чуть ли не синонимом уличной. Коренные слобожане не давали своим сыновьям жениться на таких. В описываемые времена предубе-ждения эти уже почти исчезли в силу изменившейся демографии – большинство населения города составляли приезжие из сельской местности. Произошло это после того, как при Хру-щеве колхозников уравняли в правах с жителями городов – им постепенно стали выдавать паспорта. Началось массовое переселение людей, часто вместе с домами. У Слободского появились пригороды, больше похожие на деревни. Кроме того, фабрика стала строить для своих работников  благоустроенное жилье, да, и зарплаты выросли. Ранее при Сталине по-лунищие астматики-меховщики довольствовались фабричным рабством взамен колхозного. 
Надо заметить, почти вся продукция фабрики, как и других предприятий города, при народной власти вывозилась в неизвестном направлении. Можно только гадать, где продава-лись пошитые в Слободском шубы, шапки и воротники. В наших магазинах лежали только шапки из кролика. По большим праздникам, правда, кое-что распределялось среди рабочих и служащих – одна вещь в пять лет на человека. Поработав лет двадцать можно было при-одеться в меха. Разумеется, куски меха тащили с работы и шили из них на дому, но за такое многих сурово карали.
Заступал я на место Лени Агеева, который за год до того женился и проживал с женой в радиоузле, отгородив постель занавеской. Раза два ранее я бывал у него в гостях с Максимо-вым – Янычаром. Такое прозвище, навеянное некоторой рыжиной и внешней строгостью персонажа, прилепил, конечно, Чиж. Самого Сергея некоторые его собутыльники за склон-ность к аллергическому покраснению после пары стаканов вина травили Краснощеким. Агей был аккуратный, вежливый и в целом приятный человек, правда, несколько утомительный, мог часами загружать рассказами о рыбалке и подобных скучных для меня вещах. В то время они с Янычаром считались приятелями, но позже поссорились и отзывались друг о друге не лестно. Мой сосед имел противоположные качества, и от этого утомлял еще больше. После того, как жена Лени разродилась, семейство съехало из ДК, – ему пришлось менять работу, для семьянина она не годилась. Делал он это с явной неохотой, долго разбирал накопившееся за годы работы барахло, рассказывая о некоторых памятных ему вещах. Леня оставил мне столовый нож, заточенный под финку, гидрант удобный для использования в качестве кастета и халявский телефон – у него имелись знакомые связисты. Все это пригодилось в моей новой жизни. Под конец передачи дел он выставил бутылку водки. Третьим подсел завхоз, – длинный, тощий, всегда голодный как собака, веселый и деловой он пробовал себя в качест-ве конферансье в клубной самодеятельности. Когда разлили по второй, зашел вечно пьяный баянист Володя. Я предложил свою дозу ему, и тот не отказался. Это заметно раздосадовало остальных.
Коллектив ДК представлял собой разномастный зверинец, он же Ноев ковчег, – всякой твари по паре. На вершине местной пирамиды власти размещалась наша директриса, еще достаточно молодая и крупная в некоторых местах женщина. Говорили, ее привез откуда-то худрук – серый кардинал ДК. Впрочем, он же в узком кругу сотрудников рассказывал разное о прошлой жизни нашей патронессы.
 
Однажды обитатели клуба были взбудоражены чудовищным зрелищем в служебном туалете. В унитазе покоился не человеческих размеров несмываемый фекальный МОНСТР. Друг за другом туда водили смотреть всех сотрудников. Директрису из пиетета перед важной персоной или по причине смутных подозрений, не позвали.
Радиоузел располагался на лестничной площадке второго этажа, представляя собой продолговатое помещение примерно два с половиной на шесть метров заставленное столами с аппаратурой и разным сопутствующим творческой работе хламом. Всегда зашторенное ок-но выходило на едва освещенную лестницу, от чего, если не включать свет, даже днем сохранялся интимный полумрак.
В комнате над радиоузлом стоял приличный бильярдный стол со страшноватой датой «1937 год». Разумеется, такое местечко не могло остаться без внимания моего приятеля. Очень скоро он стал неплохим игроком и на равных сражался за рубли и трешки с многолет-ними любителями, приходившими в ДК. Это был своего рода закрытый клуб для избранных. Комнату обычно держали на замке, но вездесущий Чиж умел  подбирать ключи, при случае разнообразя благородную игру другой, не менее увлекательной под кодовым названием «Ножки среди шаров».
       
Первое время на работу я ходил как на праздник. Остановись мгновенье, ты прекрасно! Прежде всего, переделал все, как мне нравилось. Вместо огромного «сталинского» усилителя до потолка с паутиной проводов тянувшихся от него во все стороны установил новенький (от киноаппарата), присмотрев его под сценой по наводке завхоза. Правда, по прошествии не-скольких месяцев, под ворчанье киномеханика его пришлось вернуть как запасной для вновь установленной звуковой аппаратуры зрительного зала. Взамен визгливых рупорных громко-говорителей в фойе я повесил самодельные колонки, приспособив для этого старые корпуса и динамики от давно умолкшей аппаратуры. Дальний угол в радиоузле оформил для гостей: стол, стулья, зеркало. Сам любил сидеть за рабочим столом на полированном корпусе радио-лы «Мелодия» без ножек. Украшением стола являлся неплохой трансляционный приемник «Ишим». В конце 70-х до разгрома «Солидарности» у нас хорошо была слышна третья программа польского радио, по которой крутили западную музыку. Кое-что я записывал и даже включал в фойе ДК в перерывах между танцами. От многочасового слушания польской речи я знал многие слова, понимал наполовину смысл передач. 
Но вернемся в наш клуб, там жизнь била ключом. На третий день как я приступил к ра-боте, со сцены украли бархатный занавес. Воры проникли через окно первого этажа. Кажет-ся, их так и не нашли, зато в Слободском вскоре вошли в моду брюки из черного бархата.
 
С началом танцевального сезона в сентябре у меня пошла веселая жизнь. Обязанности по работе были не обременительные: включать музыку перед началом вечера и в перерыве на улицу и в фойе. В те года лестница на второй этаж не была зарешечена, и любой мог под-няться по ней до темной площадки. Там всегда стояли, сидели на ступенях, пили вино и це-ловались, а ближе к концу уже валялись пьяные. Понятно, что ко мне на огонек заходили приятели со своими приятелями и так далее до бесконечности. Иногда набивалось человек двадцать, дым стоял коромыслом, столик для гостей завален бутылками. Интересно, что ни разу никто из администрации не застал у меня пьяную компанию. Прибегут, видят, что пять минут назад тут черт знает, что было, – но нет никого! Сам я старался не пить на работе. Тут самое важное иметь чутье, когда можно, а когда нельзя. Вино в буфете продавали по празд-никам, а в обычные дни (лучше сказать вечера) только по знакомству, своим людям, в том числе работникам клуба. Этим пользовался Чиж,  за услугу его поили даром. Иногда просили и меня купить спиртное. Раза два заходил мой одноклассник Кожин. Он приезжал иногда на родину из Риги, где служил в военной авиации штурманом на вертолете. Однажды он навер-но обиделся, что я не взял бутылку. Буфетчица накануне заявила, что я должен три рубля и мне не хотелось с ней встречаться. В начале 80-х Кожин бывал в Афгане. Как-то он повстре-чался мне с засохшими ссадинами на лице: «Свалились, еле остался жив! Война!» Я не спрашивал подробности, а сам он не распространялся. Официально войны не было, а всего лишь «интернациональная помощь» в строительстве новой жизни. Однако запаянные гробы привозили и к нам, но говорить об этом громко, было не принято.
От нечего делать для уяснения ошибочности основ коммунистической теории, а также, в тайной надежде разбогатеть, в свободное время на работе я читал «Капитал» Маркса. Ме-ханик, увидев однажды меня склоненным за увесистым книжным кирпичом, одобрительно заулыбался, мол, понимаю, человек грызет гранит политических знаний. Первый том я оси-лил полностью, я дальше стал пропускать – пошли повторы. Вообще, весь трехтомник без ущерба смыслу можно было сократить до книжечки в сотню страниц. Ошибки в учении я тогда так и не нашел.
 
До того как мы поссорились, Ирина с подругой иногда заходили ко мне в ДК. Однажды я провожал ее до дома, – она жила там же, у седьмой школы, где Кисляков. Видимо она ув-леклась мною. Я отличался от многих парней: учился заочно в Москве, не пил и не курил, ездил на красивом велосипеде, интересовался музыкой и работал на видном месте. Мы шли в темноте, рядом шуршал о мостовую мой велосипед, говорили сущую ерунду. «Я жила в Ка-зани с отчимом, он ко мне приставал, – «Как ты хороша в постели!» – Пришлось уехать к бабушке». «У меня была первая жена, а сейчас есть вторая, а потом будет третья»... Наверно мы тогда от распиравшей биохимии молодости были чуточку сумасшедшие. Однажды придя ко мне на работу во время танцев, Ирина застала меня с другой. Мы сидели молча  вчетвером в разных концах пенала радиоузла. Кто-то входил, выходил, говорил со мной. Потом они с подругой тихо ушли. Через неделю я получил на вахте сверток с двумя франко-русскими словарями и письмом, которое бегло прочел и выбросил. Как неосторожны мы бываем к чужим чувствам и как носимся со своими…

8. Дорогая

Весной 78 года по какому-то случаю был вечер для работников ремзавода в ресторане «Север», – единственном тогда в нашем городе месте отдыха с легальной выпивкой. Народ звал это заведение кабак, помещалось оно в самом центре на Советской. Там Грехов позна-комился со своей будущей женой Наташей, симпатичной бойкой девкой из компании школьных друзей Чижа: Андрона, Зеги, Аристова и Коли Сивкова. В последствии Грехов часто сетовал: «Вот дурак был! Надо бы на Ленке жениться!» Это он о моей жене, они, под-руги и соседки, были тогда вместе. Как, по-видимому, часто происходит, важнейшие собы-тия нашей жизни случаются помимо нашей воли и даже без нашего участия! Замечу, что мою будущую супругу провожал тогда из кабака Аркан, лез целоваться. Так в нашу компа-нию вошли Лена и Наташа. Первая была свободна, и я стал к ней присматриваться. Девки курили и любили выпить. 
Каждое лето Лена ездила в деревню к тетке, откуда по вечерам ходила на танцы в клуб в Ивакинцах, где хитом сезона 77 года был «Хоп-хе-хоп!»
Чижа послали в те края на месяц в колхоз, как видно, для улучшения местной породы. Записи от Андрюхи Аристова скрашивали сельские посиделки. Что там у них было? Наде-юсь, всего лишь мимолетная романтическая любовь на свежем воздухе. Во всяком случае, при встрече Чиж всегда восклицал: «Ленка, любовь моя!» – и норовил приобнять.
Все то лето 78-го слилось в один бесконечный и прекрасный день. Вспомнить бы все до мельчайших подробностей! Но нет, невозможно…
Еще по прохладе часов в 9 утра на аркановском катере переправляемся на городской пляж, на том берегу. Постепенно собирается вся компания. Вялимся, болтаем, а в голове от жары или от угара молодости звучит джаз. На спине Чижа губной помадой Лены я вывожу «I’m punk». С этим тавром он гордо шатается по раскаленному песку.
         Ближе к вечеру в чьем-то сарае выпиваем и закусываем слегка. Затем в центр, – кто-то предложил идти в ресторан, где Янычар справляет день рождения. Правда, он не всех звал…
В кабак меня не впускает тетка – вышибало шире дверей – одет не по форме: шорты из обрезанных джинсов. Чиж предложил надеть недавно взятые им у Тимура изрядно поношен-ные  бледно голубые штаны, с условием, что я их у него куплю за 25 рублей. Хитрец опасал-ся, что те могут вскоре протереться. Я поносил их месяца три, и когда они точно порвались между ног, нашил заплату из черной искусственной кожи, а сзади на кармане такую же над-пись USA и продал Диме.
Наша несколько развязно веселая от вина и дневного угара шайка подсела за стол Яны-чара, отчего его физиономия вытянулась больше обычного. Чинный обряд чествования юби-ляра был испорчен – Янычар и Чиженок терпеть не могли друг друга. Ожидаемого подарка мы не догадались захватить, но все заказанные закуски съели, а вино выпили. Именинник хмуро покинул стол, и дальнейшее происходило без него.
В октябре во время обычного субботнего вечера, когда у меня в радиоузле слегка рас-пивала небольшая компания знакомых, я сблизился с Леной. Она сама сделала первый шаг. Мы целовались в темноте площадки у дверей, за которыми шумели Агей и другие гости. Возможно, уже тогда я услышал «Я тебя люблю», что было неожиданно, но приятно. Она привела меня ночевать к своей двоюродной сестре и положила рядом с собой на диване. Но и только. Поползновения были пресечены, но начало обнадеживало.
Когда новая знакомая в первый раз оказалась у меня дома, я заставил ее терпеливо выслушать концертный двойник Питера Фрамптона с его говорящей на английском гитарой. После чего для компенсации угостил хорошо прожаренными котлетками маминого приго-товления.
 
Лена работала в отделе статистики, который ютился на задворках горкома КПСС разместившегося в добротном здании, когда-то принадлежавшем купцу еврею. Над входом со двора красовался барельеф в виде звезды Давида. Вскоре его соскоблили, но вечный символ еще долго проступал сквозь свежую штукатурку.
У заезжего фарцовщика за сто рублей я взял, видимо, первые в городе, электронные часы. Через год батарейка села, и я отправил часы по гарантии на завод-изготовитель, кажется в Армению. Недели через две, идя на работу, я забрал на почте посылку с часами. После ра-бочего дня под шестиконечной звездой Лена, как обычно, зашла ко мне в ДК.  Когда мы с некоторым недоверием  сравнили свои паспорта, то убедились, дата рождения оказалась од-на. Правда, она на пять лет моложе. В этот момент забежал Чиж и, предвкушая халявскую выпивку, воскликнул: «Вы че, жениться уже собрались?!»
 «Это была Судьба!» – саркастически восклицал он в последствии. Узнавший обо всем позже других Вовик недоумевал: «Когда вы с Ленкой успели снюхаться?»
До свадьбы я звал ее Дорогая, а после – просто жена. Лена жила с матерью и братом Колей на южной окраине города, застроенной четырехквартирными брусковыми домами ра-бочих фанерного комбината, где когда-то работал ее отец. Он известен мне только по фотографиям, включая, армейскую с Колымы, и выцветшую на кладбищенском кресте с датой. Мать промышляла в разливочном цехе спиртзавода.

9. Клуб Культуры (продолжение).

Каждые две недели по пятницам в ДК проходили торжественные бракосочетания, что вносило приятное оживление в нашу трудовую деятельность. Церемония проходила на вто-ром этаже в светлом зале, увешенном картинами членов союза вятских художников. Фабрика по разнарядке закупала их работы для поддержки творчества.   
Работница Загса Нина Ивановна раскладывала по столу свои бумаги, рядом подсажи-вался представитель Горсовета – благообразный сухонький зам в очках или девушка-секретарь. В середине продолговатого зала на пути следования процессии размещался я со своей аппаратурой: микрофон, магнитофон, усилитель с колонкой. Еще один динамик висел на первом этаже вблизи лестницы, по которой брачующиеся под Мендельсона поднимались к своему счастью. В кабинете директрисы устраивалась комната невесты, о чем свидетель-ствовала соответствующая надпись, прилепляемая поверх постоянной таблички «кабинет директора». Аналогичное превращение происходила с соседним кабинетом зама – там от-крывалась комната жениха. На каждую пару отводилось полчаса и обычно к часу дня все заканчивалось. Изредка меня угощали шампанским, особенно если попадались знакомые. На своем бракосочетании Зега вместо свадебного марша попросил включить Band of the run, что и было исполнено. 
Осенью происходили особо важные политические мероприятия: городская партийная конференция, комсомольская конференция по случаю 60-летия ВЛКСМ и торжественное за-седание, посвященное очередной годовщине Великого Октября. Все они напоминали некий священный ритуал, отработанный десятилетиями и повторяемый каждый раз с незначитель-ными вариациями. В такие дни в ДК, по образному выражению Чижа, начинался ОХУЕВОН. Уборщицы со своими вениками и швабрами, словно ведьмы на помелах загодя облетали по-лы и закоулки. С раннего утра задолго до моего прихода клуб заполняли неизвестные в гал-стуках и совали свои носы во все углы. Механик по такому случаю одевал свой лучший тор-жественно траурный черный костюм и почти не стоптанные башмаки. Даже Чиж являлся трезвый и подтянутый, как прилежный призывник.
«Т-ты чего оп-поздал на десять минут!!! Я уже п-оставил микрофоны!» – вместо «здравствуйте» – встречает меня механик. Моя работа заключалась в установке двух микро-фонов: на трибуне и в президиуме у ведущего заседание. Сам я с остальной аппаратурой по-мещался в оркестровой яме. В начале церемонии с помощью вшивого вертака производяще-го скрипы наравне с музыкой извлекался гимн Советского Союза или Интернационал, или еще что по тематике. За всеми моими манипуляциями следил бдительный шеф-соглядатай. Когда играл гимн, я тоже вместе со всем залом в пяти метрах от физиономий президиума стоял с серьезным видом без движения перед усилителем.
Когда-то, в 70-м году к очередному юбилею вождя в зрительном зале ДК был сделан ремонт. До того стены были завешаны огромными бардовыми полотнищами, а потолки от-деланы лепными завитками. С центра потолка свисала гигантская люстра. Теперь стены го-лые, крашеные, освещение – светильники дневного света. В результате акустика зала безна-дежно испортилась, что при  неосторожном обращении с микрофоном приводило к самовоз-буждению – появлялся ужасный вой из колонок. Поэтому необходимо было постоянно нахо-диться возле усилителя, чтобы успеть во время убавить громкость.
В начале каждого заседания на сцену вносилось огромное темно багровое Знамя. Про-делывал это наш механик с величайшим напряжением всех своих человеческих сил в вытя-нутых перед собой руках. В завершении своего прохода он с видимым облегчением втыкал древко в специальную стойку на середине сцены. Ведущий заседание первый секретарь вальяжно грассировал «Та-а-щи!»

10. Best of My Love

Зима 78–79 годов выдалась небывало холодной. 31 декабря за полчаса до полуночи в клетчатом «все сезонном» пальтишке, похожем на укороченную солдатскую шинель, я сбе-жал с работы к своей Дорогой. Она уже поджидала меня – готовила пельмени. После удара курантов начался премьерный показ фильма «31 июня». Нам не удалось тогда посмотреть его полностью. Печь пылала, а на дворе 50 градусов мороза…
В эту же зиму Димыч имел не осторожность влюбиться в заезжую полу-узбечку Любу. Когда та ему отказала, резал вены на левой руке, а затем окончательно спился. Помню, мы с моей будущей женой тащили его из ДК, в попытке спасти от неминуемого вытрезвителя. Дима упирался, валился, пытался сбежать, и под конец мы плюнули на него. Он уполз от нас на четвереньках в Дом пионеров, где гремела танцевальная музыка.
В декабре женился Грехов, а в марте я. Накануне продал видеотоновские колонки Ари-стову – не хватало денег. У меня сохранилось старое обручальное кольцо, а вот за кольцом для моей Дорогой пришлось срочно ехать в Москву, – в Слободском золото в свободной продаже, разумеется, не оседало. Но даже и там подходящего не нашлось, взяли 375-ой про-бы. Оно оказалось мало. Кое-как надели  накануне бракосочетания, закрыв сверху перчаткой, а в торжественную минуту я окольцевал свою невесту другим. Через пару дней злополучное кольцо я распилил, освободив от мучений свою возлюбленную. Из столицы мы привезли бу-тылку «Наполеона», которую по приезде распили у меня наверху. Этого показалось мало, и я взял в буфете бомбу плодово-ягодного. После чего Дорогой стало нехорошо, и я потащил ее на свежий воздух к ближайшей урне сквозь толпу в фойе и давку у входных дверей – был какой-то праздничный вечер, вероятно, 8-е марта. Чиж на другой день, рассматривая как те-лескоп, пустую бутылку из-под «Наполеона», обиженно восклицал: «Хоть бы каплю остави-ли попробовать!» – Любовь эгоистична.

–И что б никаких ибанских обычаев! – потребовал я перед свадьбой.
Побывав на нескольких свадьбах, я навидался всякого похабного веселья местных де-ревенских шутников. Как то: подношение жениху с невестой яблочного ёжика с иголками из спичек или пары яиц с предложением разделить поровну, притаскивание козлов с чуркой и двуручной пилой (дабы новобрачные попрактиковались в слаженной работе туда-сюда), и другое. Коронным номерком такого юмора считалось, разумеется, обряжение одного шутни-ка в женское платье. Другой при этом подвязывал в просторных штанах в забавном месте деревянную палочку определённой длины и незаметно подёргивал её за особую верёвочку.
Избежать «эксцессов», все-таки, не удалось. Грехова умыкнула невесту в женский туа-лет в надежде заставить меня выкупить её традиционным способом: выпить из туфли невес-ты рюмку водки, что должно было символизировать покорность будущей супруге. Взбешён-ный жених ворвался в эту темницу и вырвал разутую Дорогую. При этом какая-то посети-тельница, поднятая с унитаза, завизжала.
Свадьба шумела в ресторане два дня. На второй Кисляк притащил свой проигрыватель, и было весело.  Чижа чуть не схватили менты на выходе, до того был пьян. Еще приволокся Чапай, поили и его. У тещи водки хватало всем. Сразу после ресторана, полупьяные, («А го-ворили, жених не пьет!») мы с женой зашли в «Культтовары» и купили телевизор – основной предмет семейного очага. Выбор пал на очень небольшой, с экраном чуть больше почтовой марки, но удобный для переноса парочке подвыпивших молодоженов, ящичек с шильдиком «ВЛ–100». Как выяснилось позже, это скромно означало «Владимир Ленин – 100 лет». Гово-рят, так хотели назвать «Жигули», но ограничились автомобильным телевизором.
На третий день свадьбы, братец Чижа – страдалец от бессонницы – нашел дорогу ко мне домой и для почина спросил у матери топор «пропустить ручеек по двору», таяло. Чтобы поскорее избавиться от незваного и вооруженного гостя я вынес ему бутылку водки. Он в один присест выдул ее из горла и удалился.   
А через неделю 31 марта 1979 года – в наш день рождения – состоялась первая публич-ная дискотека. Случилось это неожиданно, но примерно так.

11. Премьера 

К нам в ДК частенько после Кирова заезжали гастролирующие ВИА – вокально-инструментальные ансамбли, – так стыдливо называли советские поп группы. Исполняли они в основном проверенные песни советских композиторов, изредка что-нибудь свое и еще реже – иностранное.  На концертах в первом ряду сидела тетя из отдела культуры с пропеча-танными текстами песен и сверяла, – то ли поют. В конце выступления она ставила свое за-ключение в сопроводительные бумаги с подписью и печатью. Если нарушений набиралось достаточно, группу могли снять с гастролей. Лишь немногие отваживались исполнить в кон-це что-то не разрешенное.   
Дома народ балдел под глухие магнитофонные записи Высоцкого и неизвестных блат-ных бардов или тащился от разрешенных популярных песенок  советских ВИА с приятными мелодиями, но слабой аранжировкой. Они редко попадались на пластинках, но ходили само-дельные концертные записи. В ДК в оркестровой яме иногда было включено на запись сразу несколько магнитофонов. Заезжие музыканты обычно выражали явное недовольство по это-му поводу. Записи настоящих рок групп вроде «Машины Времени» в нашей провинции еще только появлялись в плохом качестве. Масса молодежи была не готова к восприятию музыки моих любимых стилей джаз-рок и ритм энд блюз, таких как Earth Wind & Fire и Stevie Won-der. Диско был понятным и подходящим для всех. 
Одной из второсортных групп срочно требовался звукооператор. Представился случай покататься по Союзу, но я отказался – свадьба была на носу, да, и учеба. Работа звукоопера-тора мне нравилась, и кажется, я имел способности к этому. Собственно, много лет я этим и занимался: работа в ДК, а затем в музыкальной школе, дискотека и домашний комплекс. А вот Чиж имел талант светотехника, – на старом сталинском оборудовании из скрежещущих реостатов, выглядывая из приоткрытого люка в полу, он классно регулировал освещение сцены во время концертов.   
 
Слухи о дискотеках, то есть танцах под записи иностранной музыки, потихоньку рас-ходились по Союзу. В «Комсомолке» и «Ровеснике» появились статьи. В Кирове что-то где-то прозвучало, а тут как раз у одного из музыкантов группы «Сережки», игравшей на танцах в ДК, случилась свадьба или похороны. В общем, неизбежное произошло. Главное, оказаться в нужное время в нужном месте.
Собрали, черт знает, какую, клубную аппаратуру. Чиж включил три фонаря, я принес вертушку, а Кисляк дал несколько пластов. Народа пришло много – подвоха не ждали. Я на-думал рассказать о группе Chicago – так требовал тогдашний жанр. Музыка не для средних умов, особенно в провинциальном городке Союза ССР. Страшно было говорить в микрофон, голос дрожал и срывался. Меня сверлили сотни глаз, а я думал только о том, что сказать в следующую секунду. Паузы между номерами великоваты – один вертак. За полчаса до окон-чания вечера началось массовое бегство публики. Дотанцовывать под припасенный на конец отличный диск Nazareth 76 года пришлось в ближнем кругу друзей.  Этот первый опыт пока-зал, что надо серьезно готовиться и что в наших условиях проигрыватели для дискотеки не годятся – игла не устойчива, требуется время и внимание для установки нужного места фо-нограммы. Стереомагнитофоны к тому времени уже появились в продаже, и вскоре я купил дешевый, но как оказалось надежный и удобный прибалтийский «Elfa-303», а к осени второй такой же.

Среди наших знакомцев объявился еще один местный чудик и владелец полутора этажного дома  с большим фруктовым садом. В детстве, помню, я отметился в небольшом набеге на эти частные угодья, где проживала зажиточная по местным понятиям семья. В конце 70-х мы присутствовали при ее закате. Из всего семейства остался один непутевый на-следник – Кормилец, как его окрестили с легкой руки Чижа. Его жадная на дармовщинку компания некоторое время с удовольствием доила этого паренька. Кормилец по инерции, полученной от уже покойных родителей, производил кисловатое, вызывавшее изжогу,  вино из яблок в обилии произраставших в его саду. В подвале дома стояли токарные станки, а все комнаты были забиты «антиквариатом». Я предложил клиенту слайды с голыми бабами, а Чиж самих баб. Особенно этот несчастный западал на Звереву. Она в своей обычной манере, основанной на знании слабостей мужского пола, брала быка за рога, то есть, садилась на ко-лени и лезла целоваться. Подобный напор иногда обращался и на автора, но тот держался холодно, чем, вызывал еще большее любопытство. После пропажи некоторых приятных без-делушек, Кормилец слегка поумнел.
Весной я совершил с Кисляком обмен аппаратурой. Отдал ему «Вегу-106», любимую «Ноту-303» с записями, самодельные колонки в корпусах производства столяра Кормильца и что-то из пластов, а взамен получил вертак высшего класса с колонками из комплекта «Элек-троника Д1-01». Усилитель он уже успел продать, но через год я его выкупил. Теперь стало возможно делать качественные записи.
Летом мы попытались провести еще одну дискотеку в ДК, так как в горсаду с танцами что-то не ладилось. Все было уже установлено, фонари призывно мигали, на заднике сцены в фойе красовалась святящаяся надпись SUPER DISCO, Андрюха дал свой магнит с записями. Но в последний момент танцы в саду начались, и двери для нашей публики, столпившейся перед входом, так и не открылись.

12. Суд Красного Синедриона 

Бригада артистов ДК ездила по району с концертами. Иногда брали меня для обеспече-ния звучания. Помню, сидел за печкой возле усилителя на сцене сельского клуба.  Баянисты с лицами  потными то ли от привычного усердия, то ли от тайком початой бутылки водки наяривали марши и вальсы, бабы в длиннополых псевдонародных костюмах надрывно ора-ли, худосочный завхоз то и дело юморил. Мышка – балерина с ученицами изгибами своих юных тел демонстрировали невинный советский стриптиз, а детский хор под управлением Черепахи Тартиллы на радость деревенским педофилам исполнял заливистые пионерские песни. Колхозникам нравилось! В благодарность они яростно вышибали искры радости из своих мозолистых заскорузлых ухватов.   
После комичного случая со старым микрофоном, когда его пружинистая стойка, обмо-танная в слабом месте изолентой, во время спектакля художественной самодеятельности стала медленно под нарастающий хохот зала клониться, как увядающий цветок, а возможно, вызвав у кого-то и не столь невинные ассоциации, директриса выдала мне два новеньких, ранее скрываемых в заначке. Кроме того, мне удалось уговорить механика для улучшения озвучивания зала приобрести усилитель «Трембита», – разумеется, не без задней мысли ис-пользовать его позже для дискотеки. С двух микрофонов на четыре колонки в зал пошел сте-рео звук, что имело эффект. 
           Весной, когда организмы простых людей ослаблены нехваткой витаминов более обычного времени,  как у нас водиться, проводили какие-то выборы. По советской традиции для заманивания избирателей в день выборов, помимо буфетов с дефицитом в виде яблок, конфет и ватрушек, которых   хватало только для самых ранних птах, на участки для голосо-вания посылали агитбригады местных артистов. В числе клубных скоморохов в качестве приставки к микрофону побывал в таком походе и я. Запомнился концерт в бывшей мона-стырской церкви на Первомайской. Народа в те года уже собиралось мало, не то, что в моем детстве, когда день выборов считался большим «Красным» праздником. И хотя в рапортах по итогам участия в голосовании мелькали привычные 99,98%, в действительности за всю семью, а иногда и за соседей, голосовал один человек. Впрочем, не явившихся засвидетель-ствовать лояльность, донимали по месту жительства товарищи с выездными урнами. Выбо-ры давно стали рудиментом на безжизненном теле советской демократии, архитектурным излишеством, алебастровым завитком на столпе власти. В советские времена я только один раз сходил туда, исключая армию, где солдат водили строем, а бланки выдавал замполит. Было противно, но опасался попасть на заметку, – генсеком стал Андропов. Мы с женой яви-лись поздновато, после обеда. Я заметил, что наши фамилии оказались в числе дюжины дру-гих на особом рукописном листочке. Когда приемщица как бы незаметно вычеркивала их, я сострил: «Уже в черный список занесли?», – она заметно смутилась.
           Бумаги в СССР едва хватало на многотысячные тиражи трудов «теоретиков социализ-ма» и нечитаемые «производственные романы»  «инженеров человеческих душ». А потому избирательный бюллетень представлял собой символический фиговый листочек, пропеча-танный с обеих сторон. Что нужно делать с крошечной бумажкой меньше открытки с фами-лиями кандидатов от «нерушимого блока коммунистов и беспартийных», – нигде не поясня-лось. Все не глядя, спешили избавиться от такого замысловатого «выбора». Кабин для тайно-го голосования не было или они для бутафории стояли в дальнем углу, – заходить на виду у всех неловко, да, и опасно, так как «несознательные граждане» с помощью тайком прине-сенных огрызков химических карандашей украдкой писали на полях бюллетеней свои поже-лания, вроде следующих: «Брежнев, где мясо?», «Хрущев обещал коммунизьм в 80-м году!», «В 5 квартире живет не прописанный тюремщик», «Что б вы все сдохли, сволочи!». Оставалось только по-быстрому облегчиться в стоящий на виду именинником увесистый ящик слоновьих размеров. После данной процедуры ощущение скверное, будто в морду плюнули. За одно такое издевательство можно ненавидеть власть до скончания века.

* * *

С молодой женой мы гоняли за город на велосипедах. «Все как на демонстрацию идут за реку вино пить, а они катят мимо на спортивных!» – замечание нашего друга. В заречном парке по выходным все лето, а частенько и зимой, устраивали массовые гуляния с музыкой, концертами, продажей дешевого вина под слащаво рвотным названием Абрикотин и непри-тязательных закусок. Сотни компаний под каждым кустом орали песни, пили и гуляли до-темна. Особенно обожали выводить «Вы слыхали ль, как поют дрозды» или «Из полей доносится «налей»». Под вечер усталые, но довольные, с последними оставшимися в репертуаре песнями без слов, пошатываясь, брели по мосту в сторону города. Задремавших на свежем воздухе бережно подбирали санитары природы и грузили в свои повозки. План товарообо-рота выполнялся по всем статьям.
В августе 79 года втроем, с двоюродной сестрой жены Ириной, мы ездили в Грузию к их тетке, вышедшей когда-то замуж за грузина.
Когда мы сошли с поезда на вокзале Миха Цхакая, меня тут же отозвали в сторону ме-стные, (первая мысль – сейчас зарежут) и стали просить продать джинсовую курточку Ferrari, которую я зимой выменял у Кисляка на пару дисков и венгерский пиджак в клеточку в придачу – московский трофей. Но в цене не сошлись. По приезде домой мне понадобились деньги, и я все-таки продал куртку.   
 У наших родственников было трое детей, сын Зурико и две дочери,– старшая к тому времени развелась, имея ребенка. Все семейство летом располагалось в пропахшем сыро-стью сельском родовом доме, приподнятом на опорах среди большого двора-сада. Еще в до-роге я заболел, и вся поездка оказалась отчасти омрачена. Первые три дня меня поили до-машним вином, не очень вкусным, но беспохмельным. Однажды я дошел до семнадцатого тоста – соседа-толстяка после тридцатого отнесли домой на носилках. Предпоследний тост был поднят «За хорошего человека Брежнева!», – я в ответ, чтобы угодить, подняв бокал, от души ляпнул: «За товарища Сталина, – тоже был хороший человек!» Мой хозяин дядя Шота едва не поперхнулся. Позже я узнал, что с женой он познакомился в колонии-поселении еще в те самые Сталинские времена.
В целом было интересно и весело: катались по горам и селам, ели экзотические мало-съедобные на мой вкус блюда, смотрели национальную забаву футбол и реставрацию древ-ней крепости, купались в горной реке – после чего я вновь слег с температурой. Под конец, объевшись недозрелым виноградом, я каждый час бегал на кукурузное поле. Отошел от эк-зотики только в поезде, заказав в вагоне-ресторане бифштекс с коньяком.

* * *

Новый танцевальный сезон в ДК 1 и 2 сентября 79 года открывала наша дискотека. На этот раз был полный фурор, народ балдел, в перерывах парни выжимали на улице рубашки. С двух магнитов я гнал записи Boney M, Manfred Mann, не помню, что еще. Наловчился бол-тать в микрофон – пригодилось многолетнее слушание зарубежного радио, особенно концер-тов Севы Новгородцева. Частенько я подражал его манере, да, и новости о рок группах брал из его передач. В сентябре мы провели еще два вечера, тоже удачно. Встал вопрос об оплате. Директриса платить по тарифу ансамбля – 60 рублей за вечер – отказалась, да, и сами музы-канты были не довольны возникшей конкуренцией. Нам предложили 15 рублей в месяц, что выглядело издевательски. Помимо этого, тучи над Чижом сгущались. Во время мероприятий подсценное пространство стали запирать, лишая тем самым дежурного электрика его обите-ли порока. В результате,  за многочисленные нарушения моего друга выпихнули с работы по собственному желанию. Лишь поход к директору фабрики и уговоры Крошки спасли от худшего. Со своим новым приятелем Валерой он поступил в Кировский строительный тех-никум – дома появлялся раза два в неделю. Зега еще весной отбыл на Дальний Восток про-должать службу (уже за плату) на подводной лодке.  Клуб стал для меня пуст и скучен, нако-пились склоки с администрацией – я был молод и горяч, умел наживать врагов. Как-то ко мне, испортив дверь, вломился пьяный капитан милиции Катаев – искал кого-то, полез даже в дальний угол под лестницей, забитый до верху негодной аппаратурой. Не найдя никого, стал грозить. Я ответил довольно грубо. Потом каждый раз  при встрече он всегда придирал-ся: «Знаю, ты занимаешься спекуляцией, я тебя выведу на чистую воду!»
После неудачи с ДК мы обратили внимание на Промокашку. Там появилась молодая директриса Лариса, которой срочно нужно было организовать танцы. Своей аппаратуры у нее не имелось. В бухгалтерии швейной фабрики мы подписали договор о проведении тан-цевальных вечеров  по пятницам за 30% кассового сбора от входных билетов. При полном зале это составляло 50 рублей за вечер. Чижиков получал треть этой суммы. 10 октября 1979 года мы с Изеговым ездили на его автоцистерне для перевозки газа за мощными колонками производства Ганинской баянной фабрики. Одну привезли из Кирова, а другую – из Вахру-шей. Две трети необходимых денег Сергей дал мне в займы, и я потом долго по частям воз-вращал их.   
В последние дни работы Чижа в клубе мы начали эвакуировать световое оборудование, которое он наладил из неучтенных софитов. Все это слегка поржавевшее богатство спускали по веревке из окна второго этажа и прятали в кустах. Часть вынесли в коробках под мусором. Вахтерша тетя Валя явно заподозрила неладное, но смолчала.
 Примерно тогда же мы были посланы в горком, – менять перегоревшие лампочки. Около часа ползали со стремянкой по коридорам и комнатам этого старинного здания, пови-дали все его нутро от кабинета первого секретаря с изразцовой печью до женского туалета. Меня умилил закуток величиной не более двух квадратных метров – в нем сидела толстая тетка, и что-то усердно печатала. Сопровождал нас горкомовский завхоз – в костюме с гал-стуком похожий больше на одного из секретарей. Видимо у него была сытая жизнь, он все время шутил: «А это вам, ребята, на бутылку с огурцом!» На полученную пятерку мы тут же в «Хозтоварах» купили три многоклавишных выключателя, на основе которых Чиж смасте-рил пульт ручного управления светом. Выключатели оказались качественные, два из них до сих пор работают у меня дома. Пожалуй, это почти единственное, что сохранилось из обору-дования дискотеки в рабочем состоянии.
В перерывах танцев в ДК я начал крутить рекламу предстоящего открытия дискотеки «Звуки Времени». Признаюсь, это название я взял с «Голоса Америки». Так назывался ко-роткий 15–минутный обзор современной американской музыки. Вскоре программу убрали с эфира, и моя совесть успокоилась.
Тем временем, атмосфера на работе накалялась, и я стал подыскивать новое место. С помощью все того же Лени мне это удалось, однако, плавного перехода не получилось. Как назло, в очередную пятницу в ДК шло затянувшееся допоздна партийное собрание – при-ближался «Великий Октябрь». Механик не захотел меня отпустить – опасался накладки. Я поругался с ним и за полчаса до начала дискотеки в Промокашке ушел с работы.
На другой день вечером в ДК были обычные субботние танцы. Сразу почувствовал ка-кую-то напряженность вокруг себя. Ко мне подскочила баба лет тридцати и развязно заяви-ла: «Твоя дискотека – дерьмо! Эта иностранщина  никому не нужна! Скоро тебе плохо бу-дет!»
Не помню уже кто, рассказал мне о случившемся скандале.
Утром было важное комсомольское мероприятие, о котором механик не напомнил мне накануне, когда я оставил его с аппаратурой в оркестровой яме. При выносе знамени надо было включить то ли гимн Союза, то ли Интернационал. Механик все испортил, на весь зал при всем руководстве города и фабрики из динамиков шел грохот, треск и вой. Конечно, все свалили на меня.
Директриса в понедельник вызвала меня к себе и, нарочито вздохнув, сказала: «Пойдем, Женя, на профком». И мы пошли. Я бы мог плюнуть на все, не ходить, результат был предрешен, но стало интересно посмотреть на это представление, где меня, возможно, не ждали.
Председательствовал Чайников. Тут же бегала знакомая бабенка, стало ясно, чем она пугала. Упирали на то, что я совершил прогул, плюс, были другие нарушения, – директриса собирала на меня компромат. Упомянули мои дебюты в промокашке. Я вяло огрызался. Под конец молодая стерва не выдержала и почти выкрикнула: «Если ты еще раз сделаешь свою дискотеку!…» Чем она мне грозила, я так и не узнал. Профком одобрил чье-то решение уволить меня за прогулы. Я пошел к директору фабрики Квакину. Удивительно, но он сразу меня принял. Это был уважаемый в городе человек. По работе в ДК я часто его видел, при встрече с ним здоровался, думаю, он меня помнил. «Если профком утвердил, я ничего уже не могу. Что делать, если ваш механик дурак! Вы еще человек молодой, у вас все впереди» – напутствовал он меня.
До оформления всех бумаг – бюрократический процесс на большом предприятии затянут – я проработал еще несколько дней. Все это время механик более обычного опекал меня, подключая, в помощники завхоза. Опасались провокаций с моей стороны. На прощание я втюрил ему при сдаче вместо четырех новых магнитофонных кассет – негодные старые, упаковав их в свеженькие коробочки и перемотав на новые катушки. В последствии при встрече он ласково пожурил меня за эту проделку.
А с той профсоюзно-комсомольской ведьмой я столкнулся еще раз через год на чьей-то  свадьбе. В перерыве она пьяная подошла ко мне и, протянув руку, завопила: «Это че у тебя на значке написано!?» – я успел выкрутить ее лапу. На значке вокруг полосатой не советской звезды значилось: Двухсотлетие американской революции 1776 – 1976. Получил я его, простояв перед тем шесть часов в очереди, на выставке в Москве в ноябре 76 года вместе с Конституцией США в пакете, на котором горел огнями ночной Нью-Йорк с башнями 110–этажных Близнецов на переднем плане.
Пройдет немного лет и романтический туман молодости навсегда рассеется. Соединенные Штаты станут для всех нас обычной страной мира, может быть самой богатой и сильной, но и только. Good-bye, America!

13. Промокашка

Народное название клуба швейной фабрики пошло от прежнего наименования Клуб Промкооперации. В 79 году здание имело неприглядный вид, требовало капитального ремон-та. В этом сельском клубе мы начали свой поход за славой. Аппаратуру хранили в холодной комнате за сценой, – форточка без стекла. На дверь я поставил свой замок, привезенный ко-гда-то из Москвы. Еще недавно он с приятным лязгом хорошо смазанного механизма запи-рал нас с Дорогой в радиоузле ДК. Спустя два года при поспешной эвакуации я не потрудил-ся снять его на память.
К 12 октября все было готово: два усилителя, четыре колонки, два магнитофона, четыре мощных театральных фонаря, из которых один (красный) был прожектор, второй – с  дефи-цитным синим стеклом, а два имели отдельные стартеры-прерыватели на каждую из четырех двухсот ваттных ламп. Кроме того, в Промокашке мы подключали боковое освещение сце-ны. Все фонари были оснащены полосками цветного стекла, которое прихватили на память из ДК. Также у нас имелся запас 500-ваттных ламп на 220 и 110 вольт, – последние пригоди-лись в последствии для первой автоматической цветомузыки. Аппаратура расставлялась по сцене на двух столах, вдоль которых на банкетках усаживались операторы, а иногда и гости. Чиж, как я уже говорил, умел мастерски манипулировать выключателями фонарей, создавая замысловатые световые эффекты покруче любой автоматики. Правда, через час такой работы он утомлялся и начинал сачковать. Тогда пробовал «мигать» я или кто-то из наших друзей. Но так, как у Чижа, ни у кого не получалось. Вначале, пока публика постепенно собиралась, я включал что-нибудь известное. Затем минут на сорок давал прогоны с информацией о ка-кой-то рок группе или исполнителе. Помню, рассказывал о королеве диско Donna Summer, о рок-н-ролле, о группах Jefferson Starship, Boston, ELO, Eagles, о музыке из фильмов Saturday Nigh Feather  и Grease, о певице  Suzy Quattro, записи которой пользовались популярностью в нашем городе. Ее очень любил Дима: «Включи Сюзео Квадрио!» Однажды он зашел к нам  в ефрейторском кителе с длинными, по тогдашней моде, волосами, похожий на махновца – другой  чистой одежды в скромном  гардеробе молодого забулдыги не осталось.

Технически моя работа выглядела так. Перед началом я отыскивал на катушках с запи-сями нужные вещи, штук шесть, и раскладывал их на столе. Надо заметить, что я обычно за-писывал  диски полностью, сборки почти не делал. На полчаса музыки уже хватало. Далее, пока один магнит крутит запись, на другом подыскиваю что-то еще, часто сообразуясь с те-кущим настроением публики. Музыку подбирал и ставил в такой последовательности: мед-ляк, средняя, быстрая, очень быстрая, боевик. За полчаса до закрытия два медленных хита подряд, и затем забой до отказа. В конце что-нибудь романтичное, прощальное. Кроме того, помнил где-то схваченное правило двух певиц подряд не включать. Микшера тогда еще не было, – при переключении убавлял громкость, чтобы не щелкало.
Большое значение для ди-джея имеет дикция, умение говорить в микрофон. В какой-то мере я копировал кумира тех лет в среде не вполне советской молодежи известного Севу, а также, интонации ведущих рок концерты по «Голосу» и «ВВС» на английском языке. Тогда это наверно было для многих не привычно. Первое время я отрабатывал свой голос, читая в наушниках тексты из художественной литературы, добиваясь похожести на указанные об-разцы. Делал записи на фоне музыки и спецэффектов, которые затем использовал в работе. Надо признать, в обычной жизни у меня некрасивый голос, но, пройдя через аппаратуру, он преображается до неузнаваемости, становясь, по общему мнению, даже приятным.
Пару слов о моих экспериментах со звуком. Не без гордости могу сказать, кое в чем, мы шли впереди своего времени. Например, для большей динамичности я применял уско-ренную запись некоторых фонограмм, включал звуковые шумы типа гула потока воды внут-ри водопроводной колонку, для чего при записи микрофон опускался в глубину уличного колодца. Для этих же амбициозных целей был приобретен примитивный ритм-синтезатор. Правда с пользой применить его так и не удалось, – аппаратура того времени не позволяла синхронизировать электронные барабанные удары и пощелкивания тарелочек с музыкой на диске. Зато однажды я сделал успешную спецзапись популярной «Абракадабры», пропустив ее через фузер, – распылитель звука для гитары.
Информацию я брал из зарубежных передач – записывал в особую тетрадь. Как-то в наш балаган удалось заманить Изеговых, они жили рядом. После одного из моих пассажей в духе Севы Новгородцева, он заметил: «Понятно откуда ветерок дует». Сергей относился скептически к моей затее. Некоторые вечера удавались лучше, – все зависело от количества публики, новизны записей и чего-то еще. В зале было довольно прохладно, и от танцующей массы поднимался пар, оседавший затем на холодных стенах и стекающий по ним ручейка-ми вниз. Иногда мы спускались в народ потанцевать. 

 Однажды Емеля, зайдя ко мне среди зимы, застал такую картину: посреди комнаты на полу я рисовал афишу для дискотеки. Посещаемость падала, реклама могла поправить дело. Когда краска просохла, мы с Чижиковым водрузили это произведение местного поп-арта на чугунную ограду спортивной школы. На ядовито бардовом фоне цвета вэ-вэшных погон – другой краски в запасах отставного художника не нашлось – черный диск, из которого вы-рываются двумя наклонными желтыми лучами – ЗВУКИ ВРЕМЕНИ, а более мелко, – disco, rock, pop, jazz, rock-n-roll, salsa. По верху крупно белыми буквами – ДИСКОТЕКА.
Остро встал вопрос о пополнении новыми танцевальными записями, – некоторые ме-ломаны, узнав о моем бизнесе, стали бойкотировать обмены. Обычно раздобыв свежий диск, я обносил его всем знакомым, и те давали переписать что-нибудь из своих запасов. Обмен происходил на пару часов, нужно было выжать все что возможно. Мой сосед студент Логи-нов привозил из Кирова диски для записи, давал мне, а я успевал стаскать их Емеле. Так продолжалось некоторое время, пока соседи не узнали о существовании друг друга и не до-гадались о моих аферах. Емеля прозрачно намекнул мне об этом, и наши отношения охлади-лись. Но прежде я успел сделать у него удачную перезапись «Санта Эсмеральды» 77-го года – эталона диско музыки семидесятых. 
Лариса в надежде получить аттестацию выписала из Кирова некого эксперта по диско-текам. Он оказался приличным человеком, дотерпел до конца, но, сколько она его ни пытала, не высказал своего мнения, кроме слегка поощрительного замечания в мой адрес: «Контакт с публикой есть». Человек явно не глупый, он видел, что мы делаем нечто похожее на запад, хоть и в сельском клубе. Какое-то время в нашей глуши, пока коммуняги не опомнились и не возглавили народное начинание, это сходило с рук. Пару раз к нам заглядывали проверяю-щие из отдела культуры и горкома комсомола. О таких визитах меня предупреждал Чиж, умевший все пронюхать заранее.
К весне посещаемость наших вечеров упала. Причины были разные. Ларису однажды, когда она разнимала дерущихся, слегка приложили. Это ее взбесило, она прибежала на сце-ну, включила освещение и под угрозой прекращения танцев потребовала от своих обидчиков покинуть зал. Кассирша часто саботировала продажу билетов, говоря: «Народу мало при-шло, танцев, наверно, не будет». Люди уходили. В начале мая дискотека прекратила работу. Всего прошло около тридцати вечеров. Нас уже знали и стали приглашать на свадьбы и другие вечера.


14. Год Московской Олимпиады

Зиму я пересидел в миниатюрном полутора местном закутке художника-оформителя районного узла связи. Работа подобного рода поднадоела мне еще в армии, а когда к маю да-ли писать десятиметровый лозгун на красной тряпке, я затосковал и, не без обоюдного жела-ния со стороны администрации, уволился. Запомнился мне этот период трудовой бездея-тельности поездкой в колхоз на заготовку хвойной лапки и двухнедельной отсидкой в воен-комате, где я в полу дреме перебирал дела призывников и чертил какие-то таблицы. Коман-довал отделом все тот же капитан знакомый мне по унылому маю 1972 года, успевший стать майором. Однажды в отделе появился прилично одетый молодой мужчина и, вертя какими-то бумагами, негромко о чем-то заговорил с начальником. «Писюн?» – полу утвердительно переспросил тот у штатского. Из обрывков долетавших фраз я понял смысл дела. В армии чтобы откосить от службы некоторые молодые солдаты имитируют недержание мочи. Такими хитрыми больными помимо медицины занимается КГБ, вынюхивающее все факты способные пролить свет на возможный обман. Они, похоже, и ставят окончательный диагноз.
 
Однажды меня, в числе других не вполне занятых делом сотрудников, отрядили присут-ствовать на собрании по выдвижению кандидата в депутаты обл. совета. Набрался полный зал дома пионеров. Кандидат мне понравился, вел себя раскованно, шутил к месту, на бюро-крата не походил, да, и не стар еще. Но под конец шоу подсунули горькую пилюльку, – предложили «Кто за то…» Все дружно сделали «лапы вверх». Пришлось и мне сдаваться.
В те времена к концу зимы частенько оказывалось нечем кормить несчастных колхоз-ных коров, а потому нахлебников - горожан отрывали от их тепленьких рабочих мест и по-сылали в лес на делянки собирать после лесорубов дармовой корм – ветви елок и сосен. Де-лали это в порядке помощи колхозам, иногда по субботам, а чаще в рабочие дни. Вообще, с июльского сенокоса до поздней осени пока поля не покроются снегом, гоняли в колхоз всех, с четвертого класса школы до работающих пенсионеров. Обычно поездка занимала большую часть времени. В тот раз сначала около часа нас везли на автобусе. Потом еще столько же на огромных санях за трактором по лесной зимней дороге. Сама работа длилась не более сорока минут. Загрузив возок и усевшись сверху, наша бригада приняла по стакану вина, за которым заблаговременно в соседнюю деревню был отряжен гонец на тракторе. Обратно ехали весе-ло, удобно и согревшись. Но не всегда все было так легко и беззаботно. Иной раз приходи-лось попахать на уборке картошки, стоговании сена, на элеваторах и хранилищах, трястись на ухабах в грузовиках, проклиная наше колхозное хозяйство, при котором люди заняты полурабским низкопроизводительным трудом.
 
«Подъем сельского хозяйства – дело всенародное!», – красовались на Первомайской метровыми буквами слова генсека Брежнева.
Между тем продуктов питания в магазинах с каждым годом убывало. С начала семиде-сятых перед ними  выстраивались очереди за мясом, а позже и за колбасой. К 80-му году масло и другие молочные продукты выбрасывали в продажу эпизодически. Когда это случа-лось, у прилавков и дверей начинались давки, переходящие в потасовки, в ходе которых сильные оттесняли слабых. Некоторые, как моя мать, ездили по выходным дням за продук-тами в Киров или в Кирово-Чепецк – там снабжение было классом выше.
Слободской пивзавод выпускал в торговую сеть продукцию отвратительного качества. Как-то в буфете ДК один парень изумленно-радостно демонстрировал окружающим только что купленную бутылку с полуистлевшей мумией мышонка на дне: «Сохраню на память!»  Это открытие, однако, ничуть не смутило остальных толпившихся в очереди, – привозного пива практически не бывало. Слободская водка из магазина имела отвратительный вкус, я ее не пил. Хорошие сорта, «Старка», «Посольская», были доступны лишь по случаю. Из вин в продаже сухое «Ркацители» – алкаши не брали его ввиду слабости, и советский шампусик на дрожжах. Единственное утешение – недорогой коньяк сносного качества. Народ пил разли-вуху–бормотуху по рублю бутылка, после которой любая теперешняя дрянь кажется некта-ром. В Капустнике возле моего дома как раз торговали подобным зельем. (Свое название райповский магазинчик, построенный на нашем огороде, получил по той простой причине, что на его полках красовались лишь ряды банок с указанным овощем. Чуть позже, уже в гор-бачевские времена, их сменили трехлитровые банки с березовым соком.) В конце рабочего дня все окрестные кусты и подзаборные пространства были переполнены мужиками в спе-цовках, некоторые, не обращая внимания на собаку, порывались проникнуть к нам во двор, просили стаканчик и хлебушка с лучком на закуску. Вели они себя достаточно смирно, в бла-годарность, оставляя моей бабушке шкурки – пустую тару.
 
С января 81 года в Слободском ввели талоны на дефицитные продукты питания. Часа полтора я простоял за ними в огромной предновогодней очереди – толпе у пункта выдачи на углу Советской и Энгельса. В первый раз дали сто граммов масла и триста граммов колбасы на человека в месяц. «Шилом его, что ли, намазывать?!» Потом таких очередей уже не стало, а норму увеличили до двухсот и четырехсот соответственно. С каждым годом число талонов умножалось и к концу Советской власти дошло до абсурда.
Производимые в области мясомолочные продукты на 90% вывозились в крупные города. Ежедневно с нашего мясокомбината отгружали не менее трех автомашин с освежеван-ными замороженными тушами. Не раз на перекрестке возле моего дома из-под брезента вы-валивалась небрежно закрепленная говяжья нога и часа два валялась посреди улицы. В 82 году с моста через Вятку  вблизи берега свалилась вверх колесами машина–фургон. В рассы-павшихся картонных коробках лежало масло из Белой Холуницы, оно смягчило удар и води-тель сумел сам дойти до больницы, где вскоре скончался. Прибывшие менты перегрузили уцелевшие коробки в другую машину. Некоторые из них украдкой глотали шматки сгребае-мого с земли дармового продукта.
 
Весной 80 года у нас родился сын Даниил. Это случилось в пятницу. Прямо на сцене с микрофоном в руке я поднял тост: «За диск-жокея 2000-го года!» 
Жена возилась с сыном, и я завел себе подругу. В начале лета по наводке вездесущего Чижа  взял у мента-собачника овчарку. Он звал ее Матрена. В нашей семье она прожила две-надцать лет под именем Марта. В те времена хорошие собаки в городе были довольно редки, а уж мою знали все. Я везде старался брать ее с собой (чего из ревности не терпела моя супруга): в лес за грибами на дядином «Уазике», на пикники зимой и летом, на реку, к теще и к друзьям, а иногда на дискотеку. Марта любила ввязываться в драки людей, тех, кто ей не нравился, норовила тяпнуть за нос, могла сто раз подряд принести брошенную палку, отлич-но плавала через реку и обратно, умела взбираться по приставной лестнице, прыгать через заборы, играла с мячом, хватая его, как вратарь, только зубами. Она была почти человеком. Множество чудесных часов провели мы в странствиях по окрестным лесам и дорогам. Марта гонялась за утками, низко летящими от нее над мелководной речкой, а однажды на вершине холма под названием Крутец, где зимой прокладывают свои пути лыжники, вспугнула зайца. Встречали на закате и пару лосей, тихо переходивших дорогу в 50 метрах впереди. Марта бесшумно увязалась за ними, и мне пришлось полчаса с волнением ждать ее…

В июле меня вызвали в милицию. Сначала допрашивал добрый следователь. Дело оказалось вот в чем. Весной Лариса попросила меня съездить в поселок Первомайский, помочь тамошним клубным работникам в организации дискотеки. Ехать туда особого желания не было, но они обещали купить что-нибудь из дисков, и я согласился, – деньги были нужны, я тогда не работал.
Собрался клубный актив, на меня смотрели как на оракула. Я что-то им рассказал, про-дал пару пластинок и две кассеты с записями. Деньги, 150 рублей, директриса выдала мне без бумаг. К счастью, о записях менты не знали, а продажа подержанных пластинок по боже-ской цене в небольших количествах, да, еще человеком, явно имеющим склонность к мело-мании, особым криминалом не являлась. Конечно, мне пришлось назвать несколько извест-ных в городе имен любителей музыки, но приезжих продавцов не выдал. Через полчаса за-шел старший дознаватель и буркнул: «Сразу признался?» А потом мне: «Устраивайся на ра-боту». В те времена шататься без дела более одного месяца не рекомендовалось, могли признать тунеядцем и принудительно трудоустроить чернорабочим или даже сослать в кол-хоз на полгода. При большем сроке и антиобщественном поведении грозила изоляция на срок до шести месяцев, правда, такое наказание применялось редко – к алкашам, мелким ху-лиганам и бывшим зекам. Этот вызов последствий для меня не имел.
Еще осенью Кисляка забрили в армию, оттуда он написал Чижу слезное письмо, жало-вался на здоровье. В ответ мы сочинили послание с советами о мелком членовредительстве. Помогли они – не знаю, но через полгода страдальца комиссовали по язве желудка.
Чижа, тем временем, благополучно выгнали из техникума за пьяный дебош в общаге с выкидыванием тумбочек из окон. Когда перед тем молоденькая кураторша группы приехала в Слободской в поисках пропавшего студента, то нашла своего героя на сутках в ментовке за хулиганство уже на родине. Дело было так. В день рождения, 1 Мая, Аристов напоил друга, и тот по какому-то поводу расшумелся на углу около своего дома, чем привлек внимание проходившего мимо Разувана без формы. И под сердобольные реплики зевак тот, заломив руку хулигана и матерщиника умелым приемом, самолично препроводил оного по финиш-ной прямой мимо винного в ментовку. Кураторша пришла в ужас, и отказалась защищать этого бандита и сексуального маньяка, скрывавшегося под личиной простого советского студента.
Но вскоре Чижикову повезло, он устроился на работу вместо моего одноклассника, по-кончившего счеты с жизнью, – одного из тех, с кем когда-то в сарае пили спирт из шариков. Что это была за работа, я еще расскажу.
   
Ширпотреб из соцстран, Югославии и Финляндии привозили советские туристы. Рубли обменивались для них на местную валюту в размере 30 американских долларов. Большинст-во жутко экономило на еде и развлечениях, но зато привозило что-то домой: кусок модной ткани, несколько кофточек или даже простенький магнитофон. Это называлось «оправдать поездку». Обычные люди выпускались за границу скопом в «поездах дружбы» под присмот-ром оравы тайных и явных стукачей и соглядатаев партийно-комсомольской выучки во главе с сопровождающим из «органов». Для большей надежности всех предварительно запугивали и рекомендовали следить друг за другом. Побывал в таком круизе Янычар и потом долго не мог угомониться в описании своих впечатлений. Особенно его воображение поразила стран-но мерцающая лампа под потолком диско бара: «Я ее часа два рассматривал». Рассказывал он и о том, что некоторые по возвращении из польско-венгерского оазиса социализма, не выдержав низвержения в унылый ад своей заколюченной Родины, с похмелья в ожидании кары за «недостойное поведение» совершали самоубийства. Впрочем, такому испытанию подвергали только «политически грамотных», то есть тех, кто «правильно себя вел». Голосо-вал вместе со всеми «за», ходил на демонстрации и собрания, был членом партии или, хотя бы, комсомольцем-активистом, не рассказывал анекдотов про Брежнева и не восторгался За-падом. С моими умонастроениями надеяться было не на что. Ну, а Чижа, не взяли даже в школьную поездку в Ленинград: «Да ты там, в Эрмитаже, уставишься на голые статуи, – опозоришь всех нас!»
          Летом 1980 года после окончания Олимпийских игр в Москве, бойкотируемых странами Запада из-за военного вмешательства СССР в Афганистане, началось тотальное глушение зарубежных радиостанций. Несколько месяцев я чувствовал себя отрезанным от внешнего мира. Особенно бесила нас с Изеговым невозможность прослушивания концертов рок музы-ки. К счастью, вскоре я нашел некоторый выход из создавшейся ситуации – научился пере-делывать диапазоны в приемнике в сторону более коротких, чем по советскому стандарту, волн, где глушилки не так зверствовали. Со временем я стал переделывать диапазонные планки в приемниках всем желающим, внося, таким образом, посильный вклад в борьбу с коммунизмом. Но нет худа без добра. Ранее все силы «глушителей» бросали на «Свободу», а теперь они равномерно распределились на западные радиостанции, включая ВВС, «Голос Америки» и «Немецкую Волну». «Свобода» пошла даже лучше других. Когда Грехов в пер-вый раз услышал выступление Солженицына и другие передачи «Свободы», то был поражен: «Слыхал разное, но такого!..» Рассказывали там много ужасов о нашей «замечательной со-ветской родине», о ее настоящих и мнимых героях, о пытках в тюрьмах и концлагерях, изде-вательствах над инакомыслящими. За четверть века я узнал бездну фактов, прослушал сотни книг и документов, воспоминаний очевидцев, тысячи репортажей. Это был мой Главный Университет.

15.  Boat on the River

Летом у нас появился новый знакомый. Прибыл он из Ганинской психбольницы, где лечился от белой горячки, а потому какое-то время после этого воздерживался от спиртного. Впервые мы с ним случайно встретились в северной бане. Чижиков считался большим люби-телем попариться и смыть грехи. «С легким паром, с чистой жопой!» – его прибаутка. С Ва-ней, старым фарцовщиком и меломаном, он был знаком давно. В начале семидесятых тот привозил с юга гибкие пластинки на костях с записями западных боевиков и продавал у нас по три рубля. В том числе знаменитые вещи Shocking Blue, вызвавшие ажиотаж среди сло-бодских рокменов, принявшихся подбирать аккорды и сочинять русские слова.
После бани пошли к нему домой, –  Ваня жил у матери где-то на Полевой. На вшивень-ком «Аккорде» он ставил неплохие пласты, которые, видимо, брал в Кирове у друзей. 
Ваня давал записывать диски в своем присутствии за пять рублей. Однажды он принес Styx и был сильно удивлен, когда я не проявил интереса к этой классной пластинке. Второй магнитофон – на первом делали запись Изегову – оказался заранее спрятан в чемодане и включался дистанционно! К сожалению, подобную авантюру для конспирации удалось про-делать лишь раза два.
Вскоре Ваня устроился работать лесником и поселился в маленькой избушке у леса, где мы частенько собирались поболтать и слегка выпить сухого вина. Как-то в подпитии Ваня признался, что был в армии осведомителем. После этого я перестал ему доверять, то есть,  высказываться при нем на политические темы. Один раз он предложил нам подписать обра-щение с какой-то коммунячьей инициативой или протестом. Такие бланки частенько печата-ли в «Комсомолке», – надо было вырезать его, подписать, наклеить марку и бросить в ящик. Где-то их собирали в мешки и слали далее капиталистам как выражение общественного мне-ния советских людей. Я подписался Ваня Чемоданов, а Чиж – Чонкин. Мы  были знакомы с этими героями антисоветских сатирических произведений по зарубежным передачам. Дядя Ваня не понял юмора, но заподозрил подвох. С той поры мы стали звать его Ваня Чемода-нов.
Глядя на меня, в 81 году Ваня провел несколько танцевальных  вечеров в седьмой шко-ле. Готовился он тщательно, все текстовки писал печатными шизофреническими буквами, а соседние предложения выделял различными цветами. Видимо он был моим первым последо-вателем.

16. В зените славы

Директором единственного в городе ресторана «Север» был деловой мужик лет сорока и почти интеллигентной наружности. Когда мы пришли к нему с предложением вести диско-теку, он сходу согласился. По пятницам там обычно бывали свадьбы и пару раз к тому вре-мени мы уже засветились. Нам дали вечера по вторникам и четвергам с 7 до 11 часов. В вы-ходные дни играл кабацкий ансамбль. Платить обещали 30 рублей за вечер, что и было ис-полнено. Во вторник 26 августа 1980 года мы открыли самый веселый период своей общест-венно-политической деятельности.
За лето мне удалось собрать свою первую любительскую электронную конструкцию – цветомузыкальную приставку на четыре фонаря. Чиж получил разгрузку. Радиодетали кре-пились к двум картонным платам, дефицитные тиристоры продал Шура. Ввиду простоты схемы, прикосновение к металлическим деталям аппаратуры каралось не всегда безобидным пощипыванием. Чуть позже я сделал более совершенную приставку. Кроме этого смастерил микшерский пульт с четырьмя индикаторами уровней, что значительно повысило оператив-ность и качество балансировки каналов. Теперь я мог делать необходимые трюки: мгновенно и бесшумно переключаться с одного магнитофона на другой, смешивать сигналы и контро-лировать их по наушникам. Два фонаря могли работать в режиме близком к стробоскопиче-скому эффекту, при этом частоты мигания регулировались в широких пределах. Свет в зале гасили почти полностью – хватало нашего. В довершении картины, на колонках, чемоданах для переноски аппаратуры и наших майках появились надписи Звуки Времени.
Рассказывать что-либо серьезное полу пьяной публике бесполезно. Поэтому прогоны ограничивались легким юмором (по мере сил) и редкими анекдотами про рок звезд. Главным была музыка, погружение в англоязычную атмосферу. Молодежь всех возрастов отрывалась от совкового быта. В первый вечер из нового крутил Village People. Хорошо шли 10 CC, Belle ;poque, Cerrone, Moroder, Dr.Hook, Rockets, сборники американского диско с «Уткой в дискотеке», «Кун-фу», «Бразилия» и т. п. Вечер отныне всегда начинался одной и той же сделанной мною «фирменной» фонограммой. Под эффекты с пластинки группы Tubes шло: «Добрый вечер, дорогие друзья! Дискотека «Звуки Времени» приветствует вас!» Причем, «дискотека» через «э», – так произносили  дикторы «Голоса Америки». 
Всю осень зал был полон, билеты заказывали заранее. Мы находились в зените славы. Народ собирался еще до нашего появления, сопровождаемого восторженным шепотом: «Зву-ки идут!» Почти каждую пятницу и субботу нас приглашали на свадьбы. Однажды мне при-шлось быть одновременно на двух. В общем, веселили город, и сами оттягивались по полной программе. Появились страстные любители нашего балагана, следовавшие за нами по пятам в странствиях по заведениям культуры и общепита. Их мы сразу узнавали в общей массе. Например, колоритная фигура, пригодная для борьбы сумо – Лена-Чуча – хулиганы отступа-ли под ее кулаками. На сохранившейся фотографии сделанной ею, мы с Чижом за работой среди аппаратуры на фоне ресторанных бокалов. Только что окончивший школу забавный паренек Санька, с тем чтобы бесплатно проскочить вход, помогал таскать оборудование. По-сле пары рюмок он заказывал полюбившуюся ему вещь: «Включи эту!», – имелось в виду Go West! Санька тогда толком не разбирался в названиях. 
Моя жена сидела в углу сцены за колонкой и беспрерывно курила. Чиж объяснял лю-бопытным, что это проверяющая из отдела культуры, многие верили. В ее обязанности вхо-дило оттаскивать нахальных баб, пытавшихся сесть ко мне на колени. Сам я почти не пил, а вот Чижа иногда приходилось тащить до дома наравне с чемоданами. Большую часть вечера он проводил за чьим-нибудь столом. Вечного «хвостиста» любили и угощали. Он играл роль связующего звена между мной и публикой: знал все местные новости, договаривался о про-ведении свадеб, при случае сглаживал возникающие конфликты.
 
С началом зимы появились проблемы. Не исключено, что это была организованная провокация с целью прекращения нашей «антисоветской» деятельности. Сначала милиция поймала на дискотеке пьяных пятнадцатилетних девок подростков. Директору дали нагоняй. Давили на него через администрацию общепита, перед которой он оправдывал необходимость дискотек, привлекающих публику в простые дни. В декабре отключили отопление. Несмотря на электрообогреватели, в зале стоял холод, людей собиралось все меньше, через свободный вход пошли хроники. В  такой неуютной атмосфере мне предложили провести вечер для педучилища. Директора в те дни в городе не было. Я предчувствовал неладное и долго отказывался. Но уговорили. Студенток пришло мало, от силы человек тридцать, да, с ними еще преподавательница. И вот в холодном полупустом зале среди шатающихся алкашей сидели, поеживаясь, субтильные создания, начитавшиеся книжек про чистую любовь типа "алых парусов" и статеек о праведных комсомольских дискотеках. Коллективная жалоба была состряпана и отправлена кому надо. Новый год мы еще отпраздновали, – рядом в банкетном зале гремел Емеля для своей избранной публики, – а  после меня вызвал к себе унылый директор и подал некую бумагу со списками разрешенных и запрещенных для прокручивания иностранных групп. Моих любимых записей ни в той, ни в другой категории не значилось. Кроме этого, не менее 40% должны были занимать «песни советских композиторов». С этим дела обстояли особенно плохо, за все время на дискотеках я только раз включил вещь на русском языке, - из  фильма «31 июня», - да, на свадьбах крутил иногда народные. Условия совершенно невозможные и унизительные для меня. Дискотекой мы с Чижом  занимались не ради денег, а исключительно для удовольствия, своего и, надеюсь, части нашей публики – молодежи тяготевшей к западной культуре, проводниками которой мы себя ощущали.
С февраля переехали на окраину города в Стуловский дом культуры и провели там несколько вечеров, возможно, самых успешных за период нашей деятельности. Публика доходила до телячьего восторга, репертуар был накоплен, навыки отработаны, плюс, новая мерцающая стробоскопическим эффектом цветомузыка. Но дирекция из осторожности ограничивала частоту наших выступлений. После шести вечеров, когда для проведения свадеб потребовалось держать аппаратуру ближе к центру, этот очаг культуры также заглох.   

17. Simply a Love Song

В сентябре 81 года мы попытались еще раз начать работать в Промокашке. Лариса сра-зу заявила: «У тебя плохая дикция, вести буду я!» (В ресторане мне кидали трешки, чтобы я больше говорил.) Я согласился, и мы засели выдумывать сценарий дискотеки. Сочинили не-что ужасное, включая  угадайку из нескольких старых советских мелодий начала 70-х.
Лариса отчитала визгливым голоском текстовку и удрала от микрофона по своим делам – в фойе опять дрались. На следующий вечер я привел Марту. Она сидела на сцене, а пару раз прошлась со мной среди танцующих. Порядок соблюдался, вид милицейской собаки внушал уважение. После третьего вечера мне стало противно видеть Ларису и слушать ее голос, сбивчиво выплевывающий мои заготовки. Мы забрали аппаратуру на очередную свадьбу и больше не вернулись.   
Примерно в это время Чижа вызвал к себе на допрос Васильков. Для начала он стал с пристрастием выяснять финансовый источник красивой жизни нашего героя:
 – Зачем носишь кожаный плащ? – (среди молодежи, скорее всего, как противовес коммунистическому засилью, в то время появилось увлечение фашистскими атрибутами).
 – Где взял деньги на джинсы?
 – …
 – А на рестораны каждый день!?  - удар ниже пояса.
Чиж с друзьями окопались в только что открывшемся ресторанчике «Уют», где на ха-ляву ели, пили и, не отходя от кухонной плиты, развлекались с поварихами. С не скрывае-мым торжеством доморощенный любитель психологических экзерсисов, повозившись с ключами, вытащил из сейфа бутылочку с машинным маслом и торжественно поставил ее на стол перед носом ошарашенного Чижа. Не задолго до того тот продал в церковь за сто руб-лей списанное на работе трансформаторное масло, для употребления его в качестве лампад-ного. Церковники, не смотря на их искреннюю лояльность и сотрудничество, считались без-божной властью врагами народа. Особенно пресекалась всякая связь молодежи с церковью. Не то что помолиться, но даже просто зайти туда на минутку считалось опасным для карье-ры. На работе могли узнать и сделать проработку с оргвыводами вплоть до увольнения. Прежде всего, это касалось членов партии и комсомола, работников школ, детских садов, госслужащих.
В довершении дела чекист отправил свою жертву в сопровождении сотрудника в фор-ме нескончаемыми лестницами и коридорами в какой-то подвал, где у  вконец запуганного Чижа сняли отпечатки пальцев. «Поиграем на пианино?» – весело предложил подвальный спец.
 По-видимому, допрос преследовал профилактические цели, дабы отбить охоту торго-вать и жить не по-советски. Поставлена еще одна галочка в отчете «работа с молодежью». Но нельзя исключить связь этого происшествия с возможным интересом к нашей деятельно-сти со стороны властей.

Наши дискотеки начались со свадеб друзей и знакомых. Этим и завершились. Чаще всего бывали в столовой фанерного комбината, ресторане, столовой в Светлицах, а также, в кафе у автостанции, стекляшке у педучилища, а однажды в столовой бетонного, в том здании, возле которого когда-то произошло побоище с милицией.
До 81 года свадьбы были веселее, вино лилось рекой, плясали доупаду. Вечер начинал-ся обычно в семь часов, и до девяти сидели за столами – не спеша, пили, закусывали. На конце стола всегда хватало места и нам с Чижом. Часто нас сопровождали в этих походах моя жена и холостяцкий друг Чижикова по выпивкам и прочим похождениям Валера Зянкин. Свадебщики иногда роптали, глядя на компанию халявщиков, устроившуюся в конце стола наравне с гостями. Любитель спиртного, Чиж промышлял умыканием бутылок со свадебных столов. Заранее присматривал парочку бесхозных и во время танцевального запала, когда я, как бы для большего кайфа, делал затемнение на несколько секунд, он тащил их и совал в чемоданы из-под аппаратуры. Однажды добыча составила восемь штук, правда, две были не полные, а в одной оказался самогон.
Когда цену на водку подняли на рубль, а продолжительность мероприятий ограничили одиннадцатью часами вечера, свадьбы стали скромнее. Иногда уже к десяти часам на столах было пусто, и несчастные мужики шатались между них в поисках спиртного. Зато работы стало меньше, а деньги те же – 50 рублей. Кроме нас на свадьбу обычно приглашался бая-нист – за десятку и выпивку он ублажал старичков после сорока народными песнями и пля-сками.
На свадьбе Аркана, где Чиж под всеобщий хохот в дикарском кордебалете выделывал непристойные па за спиной Медяка и, главным образом, его Гали, меня отозвал в сторону их сосед Перваков и стал, как мог, извиняться за давний армейский случай. Первые месяцы мы служили в одном отделении, – на меня свалили его промах. «Ты тогда тянул на сержанта, а мне было все равно» – успокоил я его запоздалую совесть.
Последняя свадьба (у одноклассника Миши Нестерова), где мы засветились, состоялась летом 83 года. Моя жена была первой, кто вырубился. Пока я тащил ее от столовой фанерного комбината к матери, пьяный Янычар, оставленный у магнитофона, уронил усилитель, повредив немного угол корпуса. Вообще тогда все много выпили. Даже я затеял небольшую драку. Один из гостей заснул где-то в кухонной утробе. Очнувшись среди ночи, он вышел наружу, высадив окно. Когда на другой день увозили аппаратуру, забыли в автобусе синий фонарь, самый дефицитный. Но упорно искать не стали, Время DISCO подходило к концу. А жизнь еще продолжалась…               

18. Воронья слободка   
 
Где-то в начале 80-х мы с женой ездили на родину ее матери в деревню Черменята вблизи села Пантыл, где тогда жила ее тетка. После застолья с водкой и простой деревенской закуской, родственник, приехавший, как и мы в гости, увлек автора на поиски в заброшен-ных домах безразличных ему самоваров. Потом была звенящая цикадами ночь в чулане на свежем воздухе под марлевым пологом. Утром, не дожидаясь местного автобуса, мы ушли вдвоем с женой по лесной дороге в сторону шоссе мимо кедровника возле несуществующей деревни, мимо брошенных среди полей храмов и развалившихся избушек, не встретив нико-го на своем пути.
   
Как я упоминал, моя теща жила на южной окраине города вблизи Бетонного завода. Там же вскоре после свадьбы поселились и супруги Греховы. В этом районе, заселенном в основном рабочими ближних предприятий, среди которых было не мало выходцев из дере-вень, существовала особая атмосфера добрососедства, когда многие знакомы, состоят в род-стве, вместе работают или учатся. Все восьмидесятые мы с женой почти каждый уикенд про-водили там. Иногда с нами собиралась и отдыхала с ночевкой целая компания друзей. У те-щи в заначках всегда имелся не один десяток изделий известного завода, что придавало осо-бый колорит нашим пирушкам. Каждый раз случались забавные происшествия, обсуждае-мые на другой день с все новыми пикантными подробностями. Как-то среди ночи, услышав подозрительную возню, теща прогнала веником парочку, которой сама только что постелила: «Я у себя дома ****ства не потерплю!» – иногда она была строга. Однажды под Новый год при свете елочки, не подумав закрыться, мы с Изеговым уединились в соседнем доме с дву-мя молоденькими девками, но отдохнуть душой и телом не успели. В самый драматический момент как фурии ворвались наши супруги. Больших трудов стоило помириться с ними.
У Чижа есть пунктик – антиквар – иконы, самовары, серебряные табакерки и прочий инвентарь прошедших времен. Всю жизнь он мечтает где-то что-то такое откопать или стя-нуть, а потом продать за большие деньги и жить припеваючи. Насобирал немало ценного хлама. Однажды под Новый год с пьяных глаз из чулана Греховых, как Паниковский гуся, стащил здоровенную вазу. Спрятали под тещиным крыльцом, где зимовал незаконнорож-денный сын Марты Барбос. Когда через пару дней мы извлекли ее оттуда и рассмотрели трезвыми глазами, это оказалась облупившаяся гипсовая поделка сталинских времен с засо-хшими внутри трусами неопределенной ориентации. Впрочем, Крошке ваза нравилась. Гре-хова до сих пор при встрече после пары рюмок полу серьезно вопрошает: «Чиж, когда вазу вернешь?»
Часто в походы к теще я брал с собой  Марту. Однажды она слегка прихватила за нос дядю жены, любившего в подпитии орать: «Балтийский Флот!», – хоть никогда там не слу-жил. К  всеобщему веселью собравшихся, он пробовал при обнять мою пухленькую супругу, за что и был наказан. Как-то Чиж пытался скормить Марте кусок сырого мяса – аж в пасть толкал, – но привереда так и уснула на ковре с нетронутым куском возле морды. На утро это мясо было поджарено и с аппетитом съедено нами.
 
Летом обычно приезжала из Братска к своей матери троюродная сестра жены с мужем, ресторанным лабухом. Умный мужик в очках, с большим черепом, кругленький в талии, как и его супруга, – он представлял собой интеллигентное украшение в наших посиделках. Было приятно в сумерках на веранде под завывание глушилок и бормотанье далеких радио голосов вести с ним беседы о политике, музыке и далекой сторонней жизни. 
В июле 82 года на излете нашего счастья в стиле диско в Вороньей слободке состоялся  праздник – заключительный в череде того лета. За неделю до того была свадьба младшей до-чери  Карповых и упорно добивавшегося ее вечного автобусника Эдика. Роскошные богатст-ва пышнотелой брюнетки всегда вызывали плотоядное восхищение Чижа. Однажды он уго-ворил ее продать за 50 рублей домашнюю икону без оклада, с условием, что «Блинов нарису-ет копию». Во дворе соседей поставили столы человек на тридцать с общей закуской и вы-пивкой, включая самогон, произведенный мною с помощью скороварки – мутноватый, с за-пахом резины медицинских трубок. Привезли аппаратуру. На открытом воздухе звучание особенное, очень четкое. Сидели и танцевали до часу ночи. Молодежь, возвращаясь с танцев в городском саду, присоединялась к нашему веселью: «У вас тут лучше!»

19. Рейс «Антилопы» 

После выдворения из строительного техникума, Чиж трудился в «Медтехнике». Когда там потребовался третий работник, он предложил меня. К тому времени я почти два года не состоял на государственной службе, начиная все более смахивать на бездельника, захребет-ника, паразита, тунеядца  и тому подобного антиобщественного элемента. Жил доходами от «нетрудовой деятельности»: сомнительная дискотека, торговля записями втихаря. Правда, при этом восемь месяцев я учился на курсах радиотелемастеров в Кирове – трижды в неделю по вечерам, – но это была слабая отмастка. Пришла пора легализоваться. 
Контора «Медтехники» находилась в Кирове на территории областной больницы. Раз в месяц мы ездили туда за ценными указаниями и зарплатой, сдавали отчеты о работе и брали запчасти, в основном не пригодные в ремонте, но завалявшиеся на складе и требующие спи-сания. Неофициально старшим у нас числился Ляо – лысеющий мужичок слегка за сорок, любитель выпить и побалагурить. Конторе он служил давно, а потому пользовался авторитетом.
 
Все медицинские учреждения района были кем-то поделены между нами, каждый об-служивал свой участок. Ляо прибрал себе все самое выгодное и удобное для обслуживания: районную больницу, поликлинику, аптеку, ветлечебницу с новым оборудованием, физиоле-чебницу. Почти все в центре города, а объем работ, вроде бы большой. Получал больше двух сотен. Мне дали тубдиспансер с лабораторией, детскую больницу с консультацией, произ-водственную аптеку, Волковский детский санаторий и все Вахруши – крупный поселок в 12 км от города. Чижу осталось немного: роддом (который тогда размещался на углу Ленина и Энгельса), стоматология, профилакторий фанерного, СЭС, аптека в Первомайском, медпункт «Белки» и небольшой поселок Озерница. В последнем у него числился единственный рент-ген аппарат, благодаря заботам вскоре окончательно умолкший и благополучно «списан-ный». Не мудрено, что Чиж иной раз по неделе не появлялся на службе. Впрочем, наш кро-шечный служебный кабинетик, заваленный поломанными медицинскими аппаратами и зап-частями к ним, не мог пожаловаться на невнимание со стороны Чижа. Об этом недвусмыс-ленно свидетельствовал ряд глубоких зарубок по краю кондового стола. «Только с новень-кими и только в первый раз…» – закинув ноги на стол, мечтательно комментировал сладост-растник.

Нашими соседями на первом этаже были патологоанатомы, – Стакан Стаканыч и его еще более склонный к алкоголю шеф. Здесь в многолитровых банках со спиртом плавали с привязанными номерками доставленные из морга в качестве вещдоков органы сомнительно умерших. Стаканыч на правах экскурсовода рассказывал о примечательных экспонатах. «Вот эта девка 26-ти лет, – он поскреб ногтем о стекло напротив некого округлого органа, – умер-ла от рака. В матке спираль была». «Молодец! – одобрил Чиж. – Хоть на последок оттяну-лась». Иногда с похмелья соблазн пересиливал брезгливость. Все проблемы с ошибками в диагнозе поправлялись бутылками коньяка от лечащих врачей. В особых случаях, как, на-пример, эпизод в стенах милиции, специалист по смерти мог  рассчитывать на целый ящик любимого напитка. Чиж пребывал в восторге от никелированных медицинских инструмен-тов. Особенно ему понравилась пилка для вскрытия черепных коробок. Мне из этой коллек-ции некрофила-Потрошителя достался на память малопригодный в обычной практике пин-цет с округлыми захватами, вероятно, для извлечения пуль и других мелких предметов. 
Первый месяц я ходил с Ляо, – он все мне показывал и рассказывал. Работа заключа-лась в том, чтобы придти к восьми утра в наш сборный пункт на втором этаже небольшого двухэтажного домика во дворе больницы, получить у дежурной сестры заявки на ремонт, поболтать и разойтись. Часто мы ходили по объектам вместе с Чижиковым – веселее, да, и помогали друг другу разобраться в сложных случаях. К концу каждого месяца надо было со-брать бумаги с подписями и печатями всех основных отделений: рентген кабинеты (у меня четыре), физио кабинеты (пять), автоклавы и дистилляторы (шесть), лаборатории (три) и, на-конец, глав врачи (три). Всего набиралось около двадцати пунктов отчетности. Значительная часть времени тратилась на эту ненужную с нашей точки зрения беготню, но контора в Ки-рове стремилась подстраховаться. 
         Я быстро освоил ремонт медоборудования. Если что не понимал, – переделывал по-своему, упрощал. Во всех аппаратах основной рабочий узел очень прост, сложности возни-кают с разными примочками: блокировки, автоматика, сервис и контроль. Барахлит реле – отключи! Подумаешь, не будет светиться надпись «карта»! У персонала все действия дове-дены до автоматизма – не забудут. Зато работает без отказа! Хитроумный электронный регу-лятор в сушильном шкафу (год не работал до меня) наладил с помощью контактного термо-метра. Чиж так ремонтирует до сих пор, и все довольны. За мои «рацухи» благодарный пер-сонал выдавал иногда двухсотграммовые бутылочки со спиртом.
Сложности возникали только с рентгеном, там нужен некоторый опыт, да, и аппараты очень разных лет. Присланный из Кирова старичок Бронников, монтировал с Ляо новейший по тем временам «Рентген-30», а в лаборатории тубика я видел аппарат 1946 года, – работал он безотказно. Более всего меня донимала Вахрушевская больница. Оборудование изношен-ное, народу много (новый корпус еще строили), персонал нервный, а ездить туда два раза в неделю утомительно.
 
Знакомство с нашей медициной привело меня к выводу, что не стоит спешить попадать в их лапы, – залечат до смерти. Например, в вахрущевском физиокабинете часто засорялся распылитель ингалятора. Когда я очередной раз прочищал его, обнаружил белый порошок. В ходе проведенного мною следствия выяснилось: компрессор ингалятора сильно шумел, и его заперли в тумбочку, а когда в ней завелись тараканы, их посыпали дустом. Компрессор заса-сывал его с воздухом и вместе с аэрозолями лекарств больные, в том числе дети, несколько месяцев вдыхали отраву. Медсестра просила никому не говорить об этом. Через 20 лет на-рушаю обещание.
Хирургов с операций часто выводят под руки, до того пьяны. От чего не редки случаи забывания в брюшной полости инструментов и тряпок. Что делать, когда режешь при аппен-диците кишки, запах стоит тошнотворный и картинка соответствующая.
На передвижном флюорографе я побывал в интернате для слабоумных где-то за Поро-шино. К тому времени, видимо еще не все реле успел отключить, случались сбои в работе. По приезде на место ко мне подскочил молодой парень в белом халате и стал уговаривать купить ему брюки за 25 рублей. Пока он бегал за деньгами, подошла медсестра и объяснила, что он не санитар, а больной, но любит ходить в халате, изображая мед персонал. Некоторые больные опасны и боятся только шприцев, а потому  все сотрудники носят их с собой наго-тове в карманах.
 
У завхоза роддома – маленькой сухонькой женщины неопределенного возраста – ос-новной заботой было найти Чижикова и доставить к месту ремонта. Как-то он взял меня с собой в родильное отделение, там были проблемы с аппаратом, с помощью которого ново-рожденным помогают сделать первый вдох, – подлец рвал легкие младенцам. Нас обрядили в белые облачения, и повели в помещение для родов. Не помню, помог ли чем тогда, но, ухо-дя, сострил: «Теперь я знаю, откуда берутся дети!»
На очередном собрании в конце августа нас обрадовали, сообщив, что в Белой Холуни-це уволился работник и нам временно придется обслуживать этот район. В помощь обещали прислать на неделю машину с водителем.
 
Утром в понедельник 6 сентября из Кирова действительно прибыл «Уазик». Сборы, как всегда, отняли время, из города выехали уже после полудня. Погода стояла теплая. С нами подсел прокатиться знакомый Чижа по кличке Плетень – мелкий хулиган, этакий Шура Ба-лаганов. Ему, по-видимому, нечем было заняться. Когда уже в пути он узнал, что едем на всю неделю, то не долго сожалел.
В Салтыках, первой деревне на выезде из города, закупили бутылок шесть вина и по-гнали.
В Белой нас разместили в физиокабинете на отдельных койках за занавесками среди аппаратов УВЧ, – советские эскулапы использовали их как дешевую электропанацею от всех человеческих недугов. Работать поздно, пошли отдыхать на крутой берег пруда похожего на море. Там выпивали, о чем-то болтали, я чуть не затеял драку с местными алкашами: «А по зубам кастетом не хочешь?!» Как стемнело, продолжили празднование у себя, в прихожей физиокабинета. Первым отрубился наш водитель – худосочный немец по фамилии Дерингер, предварительно успев снять с машины, оставленной во дворе, катушку зажигания. Следом закемарил Ляо. Чиж с Плетнем, пошептавшись, выудили из кармана пиджака Дерингера ка-тушку, и мы поехали кататься по ночному городку в поисках приключений. Время выдалось неудачное – понедельник, к тому же, накануне случилось зверское убийство двух женщин – улицы пусты, все попрятались. Я уснул за своей занавеской. Ночью сквозь сон слышал ка-кой-то шум, крики, топанье ног. На утро оказалось – наши парни в поисках баб взломали стеклянную дверь в соседнее гинекологическое отделение.
Наконец, приступили к делу. Мы с Чижом бегали по кабинетам, на ходу ремонтируя оборудование и собирая подписи. Водитель, обнаружив следы вчерашнего неудачного раз-ворота, с ворчаньем чинил «Антилопу», а Плетень слонялся по территории. Ляо, видимо, за-ранее приискал себе не пыльную работенку: менять подсевшую трубку в флюорографе ста-рого друга Тюлькина. Надо заметить, страсть нашего Лысенького к досрочной замене трубок была не совсем бескорыстной. Она подогревалась спиртом, выдаваемым по такому случаю для протирки прецизионных поверхностей.
После обеда в больничной столовке мы заглянули к Тюлькину. Шеф, попивая с ним спиртик в ходе дружеского базара, был уже хорош и под извечные смехуечки Чижа, когда распрямлялся больно стукнулся головой о выступающую деталь аппарата. «О, рог поломал!» – издевательски завопил мой приятель. Такая шуточка взбесила нашего старшого. Намек на его половую несостоятельность после 15 лет работы с рентгеном и, как следствие, наличие любовника у жены, – это уж слишком!  Он аж бросился на Чижа, но тот успел выскочить вон. Я из приличия едва сдерживал смех. После второго столкновения головы шефа со строптивой железякой, сопровождаемого очередным издевательским восклицанием («Вто-рой рог сломал!!»), вызвавшим аналогичные последствия,  выяснилось, что аппарат не рабо-тает и это надолго. Пьяный Ляо испортил высоковольтный трансформатор, который почини-ли в Кирове только через два месяца.
 
А мы поехали дальше, вояж только начинался, впереди нас ждали еще пять довольно населенных пунктов. В дороге на ходу опохмелились, – водитель только пивом. Первая ос-тановка на пути больница в Дубровке. Провозились без приключений пол дня и поехали дальше.
Следующая ночевка была в Климковском санатории для придурков. Здесь в пастораль-ном уголке на берегу пруда тихим почти летним вечером мы продолжили философскую бе-седу о жизни. Я нес какой-то бред про старика Фрейда с его комплексами и по случаю ней-трально, на мой взгляд, прошелся по национальности нашего водителя. Тот, обидевшись за всех российских немцев, в целом людей не дурных, схватил лодку лежавшую на берегу и как танк попер на меня. И тогда наш командор Ляо приспустив очки, произнес историческую фразу: «Положите лодку на место!» 
Вино кончилось. Поехали искать самогон. Кто-то из встретившейся толпы молодежи указал на домик старухи на краю поселка, и я долго безуспешно упрашивал ее продать бу-тылку. Видимо над нами пошутили.
Весь следующий день мы посвятили работе. Даже Плетню нашлось дело, он помогал замерять сопротивление заземляющих контуров, то есть, таскал провода и забивал костыли в землю.
В конце дня прибыли в Подрезчиху и провозились до темноты. Ночевать в этом су-мрачном поселке лесорубов, где все улицы для борьбы с болотиной завалены стволами де-ревьев, мне не хотелось ввиду возможного столкновения с лесными хирургами, нетвердой походкой наполнявшими под вечер улицы. Я уговорил бригаду ехать дальше ночью на По-лом. Перед отъездом посидели на берегу Вятки, разбавив ее мутными водами бутылку спир-та, полученную от обрадованного нашим скорым убытием глав врача.
К Поломской больнице прибыли уже за полночь. Ляо остался спать в машине, а я по-шел уговаривать пустить нас на ночлег, просунув в приоткрытую дверь в качестве докумен-тов пачку бланков с собранными подписями и печатями. Дежурная сестра по телефону до-ложила о нас кому-то: «Четверо,… немного…» Спали в большой палате среди больных, всю ночь где-то рядом в трубе журчала вода. 
На другой день необходимо было заправиться горючим. Местной колхозной заправкой распоряжалась тетка с улыбкой во всю рожу. Мы с Чижом сидели в машине, Ляо руководил процедурой. Стрелка прибора на колонке немного не дошла до означенных литров. «Двести грамм не долили!» – вскричал Чиж, высунувшись из окна. Щедрая баба, не глядя, даванула на кнопку, а Ляо в этот момент уже успел вынуть шланг из бензобака и наблюдал, как по-следние капли горючей жидкости стекают с конца у него перед носом…
Командора отчасти спасли очки, которые он, матерясь, скинул, и под гогот всех со-бравшихся, побежал куда-то умываться.
В полдень приехали в Сырьяны – небольшое село на высоком берегу Вятки. После дальней дороги нас привлек наспех подновленный местными патриотами храм, в пустое нутро которого мы не поленились заглянуть. С высоты открывался прекрасный вид на десятки километров окрест. В Сырьянах у Ляо жил еще один старый друг – фельдшер небольшой местной больнички. Когда смущенный хозяин провел нас сюда для проформы, мы обнару-жили приятную прохладу и тишину. Видимо потенциальные больные вместо наших убогих аппаратов, дремавших на полках и столиках, пользовались исключительно целебной пого-дой. Чтобы прокормить свалившуюся на него голодную ораву, Фельдшер потащил нас по окружающим живописным холмам собирать грибы. Затем были пустопорожние разговоры у костра, грибовница с водкой, попытка наладить старенький ламповый телевизор и отбой в избе на полу под общими одеялами.
Распрощались по-деревенски рано и уже к восьми утра въезжали на территорию рай больницы в Белой. У ворот маячила унылая фигура рентгенолога Тюлькина с тощей кошел-кой в руке: «В колхоз послали – все равно флюорограф не работает!»   
Последний рабочий день был напряженным: успеть все доделать, в том числе, вернуть спрятанный под матрац от греха подальше парафиновый нож физиокабинета, собрать остав-шиеся подписи, и, в завершение, отметиться у главврача со страшной фамилией Кирмас. Ляо из-за поломанного флюорографа боялся идти к нему: «Зверь!» Уже под вечер ходил я, все обошлось, легко подписал.
В сумерках промелькнули фонари слободского моста. Море огней, асфальт на улицах, – цивилизация! Влетаю в нашу каморку на втором этаже, где меня ждет мой «Спорт В-542», и домой к семье.
 
На другой день в субботу 11 сентября 1982 года примерно в восемь часов вечера мы оказались свидетелями пролета болида в северной части небосвода. Минут пять он бесшум-но летел и, наконец, раскололся на части. Светящийся газ от его следа, наводя тревогу, долго расходился по всему небу.
Недавно из районной газеты я узнал, что обломки небесного гостя упали в тех самых местах, где за пару дней до того наша «Антилопа» гналась за своей лунной тенью по унылой ночной дороге от Подрезчихи до Полома. Местный энтузиаст (пока безрезультатно) каждое лето ищет в лесных болотах свидетельства той космической катастрофы.
После поездки Ляо накатал телегу на Чижа, и того стали откровенно выгонять, не смотря на то, что он заочно учился по профилю работы. Меня эта деятельность стала утом-лять, почувствовал вред от излучений. Еще на первом месяце работы Ляо показал мне, как менять рентгеновскую трубку, отслужившую срок. Когда все сделали, выяснилось, что аппа-рат не работает. Стали искать причину, постепенно снимая детали крепления и защиты, но стрелка на пульте упорно стояла на нуле, показывая отсутствие тока через трубку. Разобрали все до прямой видимости раскаленного катода, и только тогда дошло проверить сам стре-лочный прибор. Заело стрелку! Все время излучение шло на полную мощность! За обедом меня тошнило, а по телу был озноб и гусиная кожа. С той поры посещения рентгенкабинетов стали для меня невыносимы. Кроме того, надоела вся эта возня с Бело-Холуницким районом, за которую почти ничего не платили. Я уговорил Чижа подать заявление.

20. Последователи

Все в том же занятном сентябре 82 года наши идеологические противники ускоренны-ми темпами  начали оборудовать в недавно построенном здании кафе-столовой комсомоль-скую дискотеку, не долго думая, названную «Алый Парус». По вечерам и во вторую смену там мастерили комсомольцы предприятий города, а оформляли студенты из Кирова, видимо, уже сляпавшие у себя нечто подобное. Зал сработали прилично для нашей полусельской ме-стности. Но получился он, явно тесноват, так как часть площади отвели для тогдашних VIP персон, – партийно-комсомольской элиты, которая незаметно от рядовых граждан расслаб-лялась в узком кругу, сообщаясь с массами через потайную дверцу. Торжественное открытие приурочили ко дню рождения комсомола – 29 октября. Работать нас туда, разумеется, не пригласили. Музыку включал Емеля на пару с кем-то. Раза два, когда ажиотаж вокруг заве-дения немного поутих и вход стал свободным, я там побывал. В первый раз посещение орга-низовала Галя Изегова. Тут же оказался вахрушевский фарцовщик, поставлявший мне запи-си. Емеля был явно обескуражен нашим визитом. Гнал он в основном евро диско, которое я не уважаю, да, появившийся уже легкий советский рок. Емеля приходил ко мне перед откры-тием посоветоваться. Я полу серьезно предлагал ему дать имя новой дискотеке по названию первого хита «Альфы» – «Волчек», но оно, конечно не прошло. Два года спустя он уехал в Тюмень, забрав через год жену, продавщицу книжного магазина. Навсегда покидая наш го-род, он сожалел, что когда-то не взял меня в пару. Не знаю, смог ли бы я с ним ужиться.
После него в «Алом Парусе» довольно долго работал Олег Плюснин. Познакомились мы, когда он пришел спросить совета о поступлении на работу не известную ему – обслужи-вание автоклавов ветеринарной станции. Я делился с ним опытом в проведении вечеров, со-брал небольшую цветомузыку. В последствии он жаловался на зрение и по совету врачей ос-тавил работу в дискотеке.
В конце 83 года меня вызвали в горком ВЛКСМ. Молоденький аккуратист в галстуке небрежно предложил мне принять участие в смотре - конкурсе дискотек: «Я, конечно, не мо-гу вас заставить…» Я отказался, вполне честно сказав в ответ, что больше этим не занима-юсь.
Когда стало ясно, что с дискотекой все кончено, я продал цветомузыкальную установку и тетрадочку с записями информации про западные рок-группы Коле Аюпову, и он потом работал в Промокашке. На его вечерах я не бывал. Однажды он взволнованный зашел ко мне на работу и рассказал, что во время драки в зале, когда вошли менты, неудачно пошутил в микрофон: «Начался красный террор!» После этого его таскали куда-то, грозили всем, чем возможно.
 В отделе культуры была создана комиссия по надзору за дискотеками, председателем которой назначили директора хоровой музыкальной школы Шадрина. По просьбе Коли я по-говорил с ним об этом случае. Лев Николаевич человек замечательный, мы с ним в хороших отношениях, но классической закваски – противник низкопробной музыки. Так или иначе, все рассосалось.
Как-то однажды Коля задал мне неожиданный серьезный вопрос: «Скажи, Женя, в чем смысл жизни?» Не долго думая, я выдал такой ответ: «Если считать, что Бога нет, то и смыс-ла в жизни нет». Над этим своим ответом, подсказанным не иначе как свыше, я часто заду-мываюсь до сих пор.

21. Конец Эпохи

10 ноября 1982 года умер Брежнев. В момент похорон я находился в физиокабинете в Вахрушах. Радио громко включено, все слушали трансляцию траурного торжества с Красной площади. Некоторые откровенно жалели старика, – бедняга простудился на трибуне мавзо-лея. Особенно горевала моя бабушка, не отнимут ли пенсию, которую ей дали в последние годы правления Брежнева? Сначала всего 18 рублей, а потом стали прибавлять, и к концу жизни она получала 60 рублей. Трудового стажа – двадцать лет на государственных пред-приятиях – у нее не было. До войны, пока был жив муж, она не работала, тогда это считалось нормой. Трое детей, хозяйство, кое-как хватало на жизнь. Во время войны и после работала на дому, шила рукавицы, но эти годы в стаж не вошли. В 60-х испортилось здоровье, да, и профессии не имелось. Пока могла тайком  строчила дома узоры на полотне с помощью швейной машинки. Но этот промысел давили непомерными поборами. И вот, на восьмом де-сятке ее лет «Брежнев дал пенсию!» Как не любить такого в сравнении с другими правите-лями, закрывавшими церкви, затевавшими раскулачивания, посылавшими людей миллиона-ми на войну, в ссылку и лагеря.
Гроб с любимцем под грохот салюта уронили на дно могилы, и над Кремлем, словно ставшая явью нечистая сила, лениво поднялась в небо стая потревоженных ворон.
Еще когда я работал в ДК, один мой знакомый по школе М. поведал с глазу на глаз в подпитии, что является внештатным сотрудником КГБ: «Вот увидишь, что будет, когда Брежнев умрет!» – прошептал он, тут же испугавшись своих слов. Перспектива маячила безрадостная, Андропов, их шеф, рвался к власти. И это случилось. Новый генсек начал на-водить порядок и дисциплину. Были арестованы и расстреляны несколько высокопоставлен-ных воров, посадили даже зятя Брежнева Чурбанова. Министр внутренних дел, красавец Щелоков, чей портрет вместо иконы висел в ленкомнате нашей конвойной роты, в ожидании ареста успел застрелиться. По всей стране прошла кампания проверок граждан, посещающих в дневное время бани, магазины, кинотеатры и прочие заведения, – искали отлучившихся с работы. Сурово наказывали за самое малое нарушение рабочей дисциплины. Зато для попу-лярности выпустили водку низкого качества на полтинник дешевле. Народ между собой звал ее Андроповка. Но все эти новшества длились не долго, через полгода стало стихать, пополз-ли слухи, что глава государства хворает, что в него стреляли. В конце концов, объявили о смерти борца с коррупцией и разгильдяйством. И пошло! Череда торжественных похорон даже веселила. Вожди дохли один за другим на лету, как мухи в конце лета: летает, жужжит, глядь, – уже на спине и ноги протянул! «Подожди, вот перемрут они все, придет к власти наше поколение и все изменится!» – приговаривал со сладкой улыбкой Грехов, разливая де-шевое вино в хрустальные рюмки-сапожки.
         И действительно изменилось!
 
В декабре 82 года я устроился работать звукооператором в детскую музыкальную школу, – самое культурное учреждение города, где меня стали величать Евгением Анатольевичем. Здесь в первом же летнем сезоне украли мой любимый спортивный велосипед, неосторожно оставленный под окном рабочего кабинета, – места моего приятного отдыха на протяжении десяти следующих лет. В моем распоряжении оказались два высококлассных магнитофона «Олимп», выпуск которых был только что налажен в Кирове, куда с целью их при-обретения приезжали меломаны со всего СССР. Я надеялся использовать новое место рабо-ты для поднятия авторитета в перспективе будущего диджейства. Правда, эти планы не состоялись. В общем, я как-то устроился. А вот Чиж долго не мог найти работу, даже переправил в трудовой книжке на месяц дату увольнения. Наконец, поступил электриком на пивза-вод. Там он вволю пил пиво и познакомился со своей будущей женой Аней – она попала в наш город после учебы в техникуме. За квартал было видно, что он влюблен. Впервые Чижиков представил ее нам в мае 83 года на новой квартире Изеговых, где не задолго до того на дне рождения в темной ванной меня застал за утешением своей невесты Зянкин. Посети-телей квартиры отчасти шокировал обломок верхушки черепа употребляемый хозяином в качестве копилки для мелочи. Изегов подобрал его среди множества других человеческих останков валявшихся в траншее, вырытой при прокладке газопровода к вечному огню. С той поры Аня вошла в наш дружеский круг. Они с Сергеем рассказывали жуткие истории об огромных темно-коричневых заводских крысах. Летом вчетвером мы отдыхали на реке Белой и на Александровской даче, где местные босяки пытались отнять у меня новенький экспортный «ВЭФ» с КВ от 13 метров.
          С приближением осени 84-го Чижи улетели на юг. Сначала в украинский Артемовск, а после Чернобыля на родину Ани, – староказачий Семикаракорск на Тихом Дону.


   «Дербент» (дополнительная глава)

Весь июль, изнывая от жары и вынужденного отпускного безделья, жена пилила меня за недостаток развлечений и внимания к себе. И вот грянул последний день её отпуска и мо-ей каторги, – воскресенье, 7 августа 1983 года. Тянуть время дальше обещаниями приятного отдыха, было уже некуда. Пришлось на что-то решиться.
Пошли к Чижу и застали его дома в бодром настроении. С подвернувшимся знакомым золотоискателем Кобелевым (в просторечии, разумеется, просто Кобель) они только что опустошили бутылку вина явно не местного розлива. Я взглянул на наклейку: марочное, ви-ноградное, Дербент, 24 градуса, 4% сахара, – мой любимый по Москве и редкий в провин-ции стандарт! Это вино было в стандартном горячительном репертуаре любого вагона-ресторана: коньяк три звезды, советское шампанское и этот Дербент. По словам Чижа в винный завезли пять ящиков. То ли для поправки плана, то ли не всё успели распродать сво-им, а ревизия на носу, – вот и выбросили людям. Все пошли в магазин. Платил старатель. Две бутылки быстро опустошили у Чижа. Уже под кайфом пошли за продолжением и, затарив-шись, спустились под берег. Здесь вдоль берега реки, начиная со старого пляжа, всё лето парковали огромные вереницы плотов. Пройдя десятка два метров по их чистеньким шерша-во-округлым спинам, и проявив тем самым необходимый минимум цирковых задатков, праздношатающиеся слобожане находили приют: загорали, ныряли в прогалы между связка-ми брёвен, удили рыбу. В общем, любимое место отдыха Чижа и всех иже с ним. Его вечно семейные в полинявших цветочках (или полосках) трусы не просыхали всё лето.
Пили из пол-литровых банок, по чуть-чуть заливая их дно. Сносное в походных ус-ловиях решение вечной квадратуры круга, – поиска замены классическому гранёному ста-канчику.
Дубильная жидкость тем временем возымела действие. Кажется, золотопромышлен-ник или кто другой вместо него, лазил наверх за новым подкреплением. Разговор при стара-теле вертелся около золотых тем. Все интересовались, нельзя ли разжиться левым золотиш-ком, но тот успокоил, – обыскивают по-черному, не упрёшь,сдать на месте выгоднее.
Тут же с нами как-то незаметно очутился большеголовый младший брат старателя Лёнчик, – при встрече извечный объект пикирования Чижа. Уже много позже, после знаком-ства с американским кино стало очевидно, что он вылитый Дени де Вито.
Я сильно захмелел на жаре, – вода была уже холодновата для купания, – и сдуру по-плелся вдоль уреза воды, вспомнив, что недалеко под горой в двухэтажном деревянном доме живёт начинающий меломан Л., которому я делал записи за плату. Он был уже в возрасте, работал мастером на мебельной, и с азартом неофита не жалел денег на музыку. Моего про-теже на месте не оказалось, пришлось карабкаться наверх, а дальше нелюдными улицами, пошатываясь, добираться ближе к дому. По пути задержался на часок до некоторого про-трезвления в Косолаповском проезде. Поплескав на голову и лицо холодной воды из колон-ки, прилёг в траву в тени под забором…
Близилась вечерняя прохлада.
Дома жены всё ещё не было. Часа два отдохнув и окончательно придя в себя, отпра-вился с Мартой на поиски. Собака от радости нежданной свободы как всегда, несмотря на строгий ошейник с колючками, тянула поводок с нечеловеческой силой, мне оставалось только переставлять ноги. К тёще на другой конец города домчались за полчаса, по пути в поисках супруги куда-то заворачивали, кажется к Люське (неужели и она была с нами под берегом?).
Вот она, моя красавица, – спит в чулане на холодке…
На другой день с похмелья я приехал в Вахруши, здесь обитал известный в округе фарцовщик с забавной фамилией Рытиков. За время работы в медтехнике я привык заглядывать к нему по пути из Кирова. В обычной жизни этот советский подпольный бизнесмен официально занимался художественным промыслом. Его прибежище находилось на втором этаже над столовой у дороги. После условного стука и созерцания хитровато-испуганной физиономии мелкого жулика, я попал в привычный для меня ещё по службе в армии мирок ху-дожника-оформителя. Рабочий стол, чтобы на него что-либо уместить надо предварительно что-то передвинуть или скинуть на пол; пара почерневших от времени и чужих задниц стульев; понятные только посвященному приспособления и самодельные принадлежности; заставленные банками и ведёрками с краской полочки и углы; стены, до потолка увешанные готовой продукцией и прошлыми шедеврами; и, разумеется, раз в год (в коммунистический субботник накануне дня рождения Ленина) подметаемый пол, густо заваленный обрывками заляпанных бумаг, главным образом использованных трафаретов.
К Рытикову у меня было дело. Месяц назад, взяв на всякий случай расписку, я дал ему 500 рублей. Он обещал привести импортный приёмник. И вот из дальнего шкафчика с ужимками и жестами старого фокусника он извлёк это обещанное чудо иностранной электроники и торжественно поставил передо мной на столе…
Приёмник был среднего класса и к тому же модель семидесятых годов. Примерно такой я видел в комке на Краснопресненской в 79 году. Всё это я и выложил в миг изменивше-муся в лице спекулянту. Он был явно раздосадован таким проколом. Аппарат, видимо взял за деньги в уверенности загнать на пару сотен дороже. Я стоял на том, что мне нужен совре-менный с цифровой шкалой. Хозяин вооружился отверткой, раскрутил винты, и мы углуби-лись в исследование нутра ящика с целью установить дату выпуска. «Ему не меньше пяти лет, триммеры потемнели», – блеснул я техническими познаниями. «Ну, возьми хоть за три сотни!» Я был неумолим.
Деньги он мне вернул месяца через два, удержав неустойку в 30 рублей. Изегов потом говорил, что ему он предлагал приёмник уже за две сотни. Какое-то время я ещё покупал у него записи, потом перестал. По дошедшему до меня выражению вахрушевского фарцовщика, – объелся.
***
Вечеров при встрече Чиж рассказал, что вскоре после моего незаметного исчезнове-ния на мирный бивак нагрянули хозяева плотов, – пьяные сплавщики. Надрались они не бла-городного прикавказского «Дербента», а производимого местными алхимиками исключи-тельно для суровой радости советских работяг «Яблочного вина». Совместно с речными спа-сателями сплавщики частенько гоняли отдыхающих, так как те разведением костров прямо на брёвнах, якобы, портят их драгоценный груз. Лёнчик затеял с ними свару, отнял и утопил багор, за что был пойман, и подвергнут экзекуции: держа за ноги двое здоровенных мужиков кунали его вниз головой в полынью между связками брёвен, приговаривая «ищи-ищи, гад!». При этом Чиж, разумеется, на разумном удалении, потешался до коликов. Лёнчик-де-Вито при каждом кратковременном подъёме на поверхность, едва перехватив дух, умолял своих мучителей: «Дяденьки миленькие, отпустите!» Наконец, увидев безрезультатность своих хлопот, а может, посчитав наказание достаточным, сплавщики бросили свою жертву. Багров и крючьев в их арсенале имелось, по-видимому, ещё предостаточно.
Пять минут спустя, отдышавшись и достигнув спасительного берега, младший Кобелев, брызжа слюной от бессильной ярости, с недосягаемой высоты грозил врагам кулаком: «Ну, я вам ещё покажу!!»
***
Дербент и всё с ним связанное запомнились мне по одной причине. После описанной попойки у меня не на шутку разболелось сердце. Я даже дал себе слово сделать с выпивкой перерыв до Нового года. Но сердце успокоилось только к весне. Спустя немного времени, до меня дошло известие о смерти моей одноклассницы Веры М. Мы родились с ней в один день, наши матери лежали в роддоме рядом, а в 8 классе мы сидели за одной партой. Она очень больно щипала меня, а однажды дала кулаком под дых. После школы Вера уехала куда-то на север. Как-то при случайной встрече на пляже она в смешливом разговоре пожаловалась Чижу, что я не давал ей списывать. Говорили, что у неё было слабое сердце…
В том году и мне, возможно, суждено было умереть. Отчасти это и случилось, после «Дербента» у меня пошла совсем иная жизнь. Астрология время от времени даёт о себе знать.


22. Пунктир судьбы

Прошло 20 лет как Сергей и Аня уехали из Слободского.
Иногда они возвращаются, и тогда у нас наступает Праздник ностальгии по прошед-шему времени. Всякий раз по прибытии на Родину Чиж после первого поспешного застолья в любое время дня и ночи устремляется на берег, где лобызается с парочкой столетних дерев, уцепившихся корнями за край могучего обрыва.   
Изеговы долго боролись с начальством за свои права и, победив, на всякий случай, сме-нили место работы. Где те времена, когда Сергей, изображая слободского панка, ходил по «Бродвею» в штанах утыканных вереницами булавок?! Кстати, черепок в конце 80-х был с почестями захоронен в нашем городе мертвых.
Вернулся из армии любитель ресторанного отдыха красавчик Санька. Девки дрались из-за него. Победительница стала женой. Мы с ним сдружились на почве музыки, радио, по-литики и русской истории. Своего сына он назвал Женей. Так же поступили Чижи, когда у них родилась дочь и мой одноклассник Ливерпуль.   
Аркан также обзавелся семейством и в 80-х несколько лет жил на краю города у Иг-рушки. Там на огороде по ноу-хау из журнала «Моделист-конструктор» он приставил к своей моторке три колеса и раза два катал меня под страшный грохот движка, к счастью, иногда замолкавшего, до Скоковского пруда. Часть пути я проделал пешком, толкая агрегат и его восторженного создателя через ухабы лесной дороги. Мы с женой иногда заглядывали к ним поболтать. Наташа, прибывшая к нам с родины Мичурина для работы на пивзаводе, выращи-вала у себя в теплице красные помидоры величиной с тарелку. Из одного она умудрялась на-резать целое блюдо салата. У них было просто и приятно. Обратно иногда возвращались да-леко за полночь, пьяный велосипед жены под опасливыми взглядами встречных водителей выписывал на Полевой неуверенные зигзаги.
Ирина, едва не оторвавшая мне уши, в 90-х работала вместе с моей женой и та в обыч-ной своей манере как-то ляпнула: «Ты, ведь, в молодости гуляла с моим Женей?» – «Нет! Он с моей подругой ходил!» Теперь я люблю шутить: «Женился бы на ней – стал начальником ГАИ!»
В середине 80-х Ваня Чемоданов, все-таки, запился до смерти. Это была первая смерть среди наших знакомых, еще как бы случайная. В последний раз, когда мы зашли к нему и позвали в лес на костер, он, заспанный, с порога оглядев нас, не обнаружил бутылку, долго собирался, и вышел, явно опустошив свою заначку. У костра Ваня проспал все время. Нам казалось, он подслушивает. Когда его подняли, изрек: «Я пошел домой», – и, пошатываясь, двинул в глубину леса.
«Ты как будто рад, что он умер» – заметил Изегов.   
Из очередной отлучки не вернулся Аристов. Перед отъездом летом 1982 года он со сво-ей сожительницей, а Чиж с Ольгой, полу пьяные заявились ко мне, и я устроил им во дворе прощальную дискотеку. Зверева, когда мы сидели на крыльце, как обычно, лезла целоваться. Вскоре она  укатила жить в Москву. Как-то летом из открытого окна меня позвал ее голос… «Ты совсем не изменился! Скажи свой секрет!» – «Остановил время». Она долго расспраши-вала о Чиже и других старых знакомых, – на улицу даже вышла моя обеспокоенная супруга. Я вынес Ольге  удачную фотографию, сделанную на моем тридцатилетии, где все еще моло-ды и счастливы, а Чиж держит Марту.

Дима женился на, по-видимому, не вполне развитой девице, которую ласково называл «Мой Крокодильчик». Она редко работала, читала только детские сказки и в отсутствие му-жа не всегда сохраняла верность. Частенько бедный Дима заставал на ней залётных мужич-ков, густо разрисованных синими узорами. Часто они выгоняли его из дома, а если это не удавалось сделать – били стёкла. (Впоследствии так же поступали с ним ухажеры его под-росшей дочери.) В лихие годы Димыч сделался Грибным человеком. С наступлением сезона он целыми днями пропадал в окрестных лесах и всегда возвращался с огромной корзиной добычи. Хорошие грибы продавались, а из невесть каких поганок в ведерной кастрюле на неделю вперед готовилось ароматное варево. На память от Димы кроме его любимых маро-чек, у меня остались часы «Восток», купленные им сразу по выходе из зоны – годовой отсид-ки в ЛТП, где неисправимых алкашей держали для отрезвления за колючкой как уголовни-ков. Тогда же он показал мне письмо матери, где та писала: «Дима, дорогой, ради бога, не живи больше с этой странью – мужиков у нее перебывало без тебя! И болела сколько раз заразой! А старшая твоя, Верка, такого перевидала уже, ни на чо кроме ****ства не годна. Захожу как-то к ним, а дома бардак и вонь, на кухне ведро с говном шапкой взошло!»  Но святой грешник всё прощал.
В начале 90-х Дима жил на втором этаже ужасной развалюхи без единого целого окна, стёк-ла заменяли фанерки от подобранных где-то табличек типа «Не курить!», куски старых тря-пок-одеял, и лишь кое-где из этих «окон» сквозь мутную парниковую плёнку проникал Бо-жий свет. Щели раскалённой печи были толщиной в палец, так что можно было изучать хит-роумное нутро очередного шедевра печного мастера. Однажды старшая дочь вечного коче-гара развела костёр в пустующем первом этаже деревянного здания, и сама задохнулась в дыму. Правда, это официальная версия. Незадолго до пожара я заходил в их зимовье пока-зать только что полученный в Промокашке ваучер. Полушутя посоветовал поджечь дом, чтобы получить от города лучшее жилье… После происшествия Дима совсем сник, болел, зарплату на Игрушке получал натурой: телогрейками, продуктами, обедами для всей семьи в столовой при фабрике, да, водкой по праздникам.  В последний раз, когда я его видел, он, исхудавший, с бородой и объявившейся вдруг лысиной, напоминал Солженицына на известном фото после шарашки. Остатки Диминого семейства исчезли из города вместе с крупной суммой одного забулдыги, имевшего неосторожность зайти к ним накануне.
 
Неутомимый курильщик и радиолюбитель Шура Стерлягов умер от рака легкого. Лена-Чуча заметно похудела, вышла замуж, но не дожила двух недель до своего 45-летия, – маленький тромб остановил жизнь её, всё еще крупного, тела.
 
Зега – Спартак покатался немного по контракту на подводной лодке, но был списан на берег за пьянство не совместимое со службой на атомной субмарине. По возвращении бес-пробудно пил и однажды застал у себя дома незнакомого мужика, но бить не стал, а послал за водкой. Работал художником, пожарником, потом торговал среди улицы всяким старым хламом. Как-то он уговорил меня купить по цене трех бутылок водки полукожаную куртку со своего плеча: «Ты не знаешь, как меня выручил!» При встрече он часто вспоминал какую-то вещь Shocking Blue,  когда-то исполнявшуюся по-русски у нас на танцах (девчёнку эту знаю я давно). Зега дотянул до 21 века, но его, в числе других не нужных новой жизни лю-дей, доконала дешевая спиртсодержащая жидкость.
Кисляков обосновался в Прибалтике и одно время привозил оттуда чемоданы деревян-ных рублей в обмен на вятский лес. Как-то он зашел в мой кабинет в музыкальной школе. Поговорили. Через полчаса я стал ему не интересен.
 
Тимур женился на русской и взял ее фамилию. Атлетическая фигура Слободского секс символа семидесятых еще мелькает в гордом одиночестве на массовых мероприятиях, прав-да, спортивная форма на нем несколько несвежа.
В 92 году я был дома у Медного последний раз, – возился с приемником. Они поили меня хересом, а сами выдули бутылку водки – занавеска прикрывала несколько ящиков раз-ной степени наполнения. У него сохранялась кассета с выборкой хитов моей дискотеки. Я не дослушал до конца. Через год Славик умер в Кирове. Слободские лекари не обнаружили у него опасной болезни – всё грели поясницу.
Кормильца подобрала шустрая стажерка моей матери – воспитателя детского сада. Квартал с садом, где он жил среди яблонь, вскоре снесли. Теперь здесь стоят пятиэтажки. Его самого я с трудом признаю в волосатой почти обезьяньей физиономии, изредка попа-дающейся на пути. Выдает, разве что, нечленораздельное бормотанье.
С возрастом, не прибавив ума, дурачок Саша Рыков стал агрессивен, пил, что дадут случайные благодетели, завел подружку из семьи безработных алкашей. После очередного буйства с поджиганием жилища врага, его отсылали в Ганино на пару месяцев, иногда ему удавалось бежать. Под конец он стал бедствием для своей престарелой матери. Ныне по соб-ственному желанию (опекуна) Саша заточен в домик с неважной репутацией. Его мать со-страдательные родственники устроили в приют. Хочется верить, что им обоим хорошо. Только очень далеко.
Люся после учебы вернулась домой, и какое-то время мы с женой входили в ее кампа-нию молодых интеллектуалок, не сумевших вовремя выйти замуж. О Чиже она отзывалась плохо. В 90-х у нее появился сын Сережа – выбор имени говорит о многом, если вспомнить старика Фрейда.
Ирина вышла замуж за военно-морского доктора, которого встретила у Черного моря, но жить он ее увез к Белому. Изредка они с дочками приезжают из Северо-Двинска в наши края, и мы с Изеговыми встречаем их как старых друзей.
   
Воронья слободка постепенно опустела. Перебрались в центр города Греховы, разве-лись и перестали наведываться в гости Саша-лабух с женой и приемной дочкой. Трактор пе-реехал Барбоса. Брата Колю в 30 лет удалось женить на татарской княжне из Карино, ви-димо, на сенокосе он поднимал не только сельское хозяйство. Тещу за шалости с поллитров-ками сослали в углекислотный цех, где она уже в мае собирала припахивающие эфиром до-ждевики величиной с волейбольный мяч. После выхода на пенсию, она получила комнату в новом общежитии спиртзавода и с той поры улица Лебедева для нас перестала существовать.
Грехов продолжает трудиться токарем, по временам отрезая износившиеся части ко-нечностей. Его мечта о собственном мотоцикле неожиданно сбылась. В 90-м году во времена тотального дефицита и талонирования он случайно купил у нас в Слободском «ИЖ» с коля-ской. Года два Вовик с упоением лихо катался на нем по грибы и картошку. Подорожные менты как-то незамечали под каской излишне красной физиономии.
Потом ему всё надоело. И продав свой почти новый мотоцикл вместе с гаражом (этим негласным мужским клубом единомышленников), Грехов залег у телевизора. Пьет, как во-дится, много, особенно последние годы, когда спиртное на любой вкус и кошелек. Однажды ушел с моего праздничного застолья в двух левых башмаках. Недавно заглянул к нему по-здравить с днем рождения. Принес литр слободской водки и любимую закуску именинника – копченое сало. Его жена собрала стол на кухне, а сам он спит беспробудно на диване под черной шубейкой перед вечно включенным телевизором. По моему наблюдению, уже лет десять к ряду. Правда, по словам жены, еще недавно ходил. Будить его обычными методами совершенно бесполезно. Сую под нос зажигалку, но газ вскоре кончается. Беру на кухне свежую и теперь со второй попытки после появления на вечно красном лице гримасы пре-зрения ко всему миру, глаза Вовика по одному открываются и он меня узнает: «О, Женька!» 
Абсолютный левша Коля Сивков, весело опрокидывавший в 78-ом милицейские «Уа-зики», удачно женился второй раз и теперь, как птичка Божья порхает без забот и без труда.
Грузинская тетка жены раза два приезжала на родину. Зурико женился на абхазке, и они жили в Сухуми. В начале 90-х там прошла война, и с тех пор из Грузии нет известий. 
         
Директрису перебросили из ДК в краеведческий музей, где она по клубной привычке из всего делать культ-просвет, затеяла реконструкцию: старье вроде пыльных чучел вынесли, перегородки убрали, чугунные плиты пола  заменили на мраморные. Получился просторный зал пригодный для танцев, презентаций и других увеселений, кое-где по углам украшенный старинными вещичками, которые за 20 лет не удосужились снабдить поясняющими таблич-ками. Все это ново модно обозвали «Музейно-выставочный Центр». Недавно мы с Чижом после пары рюмок привезенного им на Новый год спирта сделали там профосмотр и выне-сли напугавшую служительниц музейного дела громогласную резолюцию: «Все поснимали!»
Механик не долго занимал директорское место. Вскоре его поставили руководить ме-стными статистическими дамами, в том числе, и моей супругой. Здесь он уже никому не ме-шал, даже иногда помогал по мере своих сил, лихо, развозя на «Уазике» картошку с загород-ных участков работниц. Одно время, как и многие, он увлекался экстрасенсами и народными целителями, но со временем вышел на проторенную стезю православия, и теперь ежегодно совершает все более популярный у нас пеший крестный ход на реку Великую и обратно. В этих походах он непременно несет тяжелую хоругвь. Моя жена иногда гоняет туда на маши-не, с Изеговым или с кем другим. Ей нравится под молитвенное пение толпой окунаться в холодную воду и ради исполнения тайных желаний украдкой от недовольных священнослу-жителей пролазить под, якобы, чудодейственными корневищами. Кстати, с моей Дорогой произошло следующее. В 97 году, когда мы стали ссориться, я в качестве последнего аргу-мента припомнил: «Когда-то ты любила меня». «Не было этого никогда!» – получил ответ. Тогда я раскрыл старую записную книжку на листке, где ее рукой было выведено «Женик, мой любимый, мой родной». Она вырвала этот листок и порвала на мелкие клочки.
Изредка где-нибудь случайно встречаюсь с бывшим завхозом ДК. Например, летом 89-го у нас произошел такой разговор: «Ты, ведь, Женя, оказался прав, – дискотеки теперь на каждом углу. А мы тебе тогда не верили. Чего еще ждать!?» – «Будет революция и граждан-ская война…»  По его лицу я понял, что он снова сомневается. В то время он был директо-ром горсада, где поначалу развернул кипучую деятельность. Сделал новый вход, закупил ат-тракционы, включая «чертово колесо», натыкал свай под летний концертный зал на свежем воздухе. Но его задумкам не удалось  сбыться, перестройка съела ассигнования, а ржавчина – механизмы.
 Вообще, с клубными работниками, включая директрису, произошла приятная метаморфоза – за период перестройки все они пристрастились к религии. Худрук, в прежние го-ды любивший рассказывать гаденькие анекдоты и одергивать подолы маленьким девочкам, при этом, приговаривая «Дай-ка, я тебе поправлю», стал руководить околоцерковными песнопениям. Завхоз пристроился где-то там же и стал истинно верующим. Как-то летом в проходном дворе за Скорой Помощью (во время работы, с бухтой кабеля и сумкой с инструментами, я заходил к приехавшему в очередной раз на родину Чижу) я увидел его сидящим на камне и в задумчивости склоненным над какими-то книжечками. Это оказались жития мест-ных святых: «Иду в библиотеку, – не успел законспектировать». В течение 45 минут мы вели разговор на душеспасительные темы, и на прощанье искренне перекрестили друг друга. Недавно я встретил его вновь, – ищет …стробоскоп. «Разве ты не там?» – я неопределенно мах-нул рукой в сторону церкви. Бывший завхоз в прежней своей оживленной манере ответство-вал: «Это уже пройденный этап! Я теперь в Первомайском, – как клубная работа, – для детей музыку включаем, чтобы веселее было. Приходи, с пол девятого я всегда на месте. Это, зна-ешь где пивнушка, так повыше ее подняться…» И побежал далее обустраивать дискотеку в молельном доме.
Недавно прочел о нем заметку в газете. «Активный прихожанин придумал, изготовил и с Божьей помощью установил на колокольне самодельные колокола из колесных дисков от трактора К-700 и нарезанных кислородных баллонов разной длины. Звон (очень похожий на колокольный) слышен далеко от храма, –  и в Успенском, и в МСО, не говоря уже о самом поселке. Он помогает людям быть духовнее, напоминает им, что Бог есть». Небольшая фо-тография нашего героя на колокольне среди его творений подтверждала сказанное.

Агей связался с молодой девкой, на которой вскоре женился, но, видимо, утомил ее. Она попала под влияние «Белых Братьев» расплодившихся тогда и у нас в городе. Ему при-шло в голову  увести свою новую семью подальше в Астрахань. Но и оттуда супруга стала надолго пропадать вместе с ценными вещами, включая, мотоцикл. Неофитка возвращалась домой в некоммуникабельном состоянии: почти не работала, ела отдельно ото всех на полу, усердно молилась, пыталась вовлечь в свою секту дочь. Леня приезжал в Слободской, захо-дил к первой жене, но та ему отказала. «Зачем он мне нужен?!»
В смутные времена перетряски (по выражению моей бабушки) в импровизированном зале бракосочетаний ДК помещался видео зал, где Грехов раз двадцать смотрел полюбив-шуюся ему «Греческую смоковницу». Затем здесь работал ночной бар с дурной репутацией. Большинство картин куда-то пропали. Вообще, Клуб Культуры, лишившись опеки фабрики, сильно обветшал и едва сводит концы с концами. В области досуга молодежи у него теперь много конкурентов в лице небольших кафе с музыкой. Да, и Промокашку молодежь уже не воспринимает. Здание, наконец, обрело крепкого хозяина. После евроремонта в нем обосно-вались верные слуги демократического режима, – судебные приставы.
Белохолуницкий рентгенолог Тюлькин сменил профессию и место жительства: работа-ет электриком в Слободском. Балагур Ляо перебрался подальше от своей бывшей – в Перво-майский поселок. Тоже электричает на пенсии. Радиация его, как видно, не берет.
         
Весельков жив – здоров. Напуганный когда-то бунтом слободской молодежи, по выходе на заслуженную пенсию чекист возглавил летучий отряд юных друзей правопорядка. На стареньком «Пазике», пугая бродячих собак, эти друзья шныряли вечерами по городу в поисках крамолы, однако, новые времена положили конец этим невинным забавам старика-разбойника.
         
Полковник милиции полетел гораздо дальше моего булыжника. Проторчав месяц на задворках Чечни, став таким путем боевым генералом, ныне он заседает в Государственной Думе Великопутинского созыва. Так или иначе, все бывшие пережили смутные времена и с комфортом устроились в новых условиях.   

Лет двадцать после окончания школы одноклассники ждали от меня подвигов, – я чи-тал это по их лицам, – потом перестали. Каждые пять лет мы встречаемся. Все заканчивается банальной пьянкой, оживляемой наездами удачливых гостей, пахнущих ароматным смогом далеких Больших  городов. В 81-м в «Уюте» к нам подгреб пьяненький Чиж с пустой рюм-кой, но получил вежливый  отказ моего одноклассника: «Это не наша!» Почти каждый год приезжал из Чепецка мой сосед по парте Алешка Усатов. Сначала на велосипеде, потом на «Стриже», а однажды по первому снежку  на «Москвиче» без тормозов. Он вернулся на ро-дину с Украины, где оставил двух сыновей (один русский, другой украинец), двух жен, две квартиры и двадцать лет своей жизни. «Химический Али» испортил работой лёгкие, и скончался от запущенного воспаления. Кроме приятных воспоминаний от него остался забытый (оставленный?) термос, настенное зеркало (одно время он работал в маленькой фирме по производству зеркал), несколько фото и трёхминутное видео, где он, уже заметно отяжелевший, на моём крыльце за полчаса до последней встречи с одноклассниками рассказывает что-то, покуривая любимый «Беломор»…

Жаркий июльский полдень. Запах сосновой смолы, стекающей по стволам, кружит голову. Мы плетемся вдвоем по лесной тропинке вдоль Спировки. Марта бежит, обнюхивая все на пути, часто сворачивая в стороны, то, отставая, то, забегая вперед…
Мне суждено пережить тебя, увидеть твою собачью смерть, когда ты с ужасом в слепых глазах, на неверных лапах, в последнем стремлении не свалиться окончательно на землю, хваталась истертыми клыками за штакетник забора. Но она, Земля, уже звала и тянула тебя к себе, в свою темную прохладную Вечность с её деловитыми тружениками.         
За месяц до того в последний раз побывали с ней на Александровской даче. Когда мы с сыном быстро собрались и поднялись с пляжа на пригорок у леса, Марта замешкалась и потеряла нас. Издалека было видно, как она мечется вдоль берега, но ее зрение, слух, и, главное, нюх, – уже не действовали. Мне пришлось послать за ней сына. Она бежала рядом с нашими медленно продвигающимися по луговой тропе велосипедами, – с сильной одышкой, старая и жалкая...
          
Между грядками на огороде я вырыл глубокую яму. Жирные мухи уже роились над трупом собаки. Взобравшись на забор, за моей работой наблюдала соседская девочка Юлька. Поняв в чем дело, она перелезла к нам, и, присев, воткнула в красноватый холмик маленький крест из веточек. Я убрал его: «Собакам нельзя!»
 Рядом стоял Чиж и курил. Три дня назад мы проводили его мать.
Я  вдруг ясно почувствовал, –  закончился очередной период моей жизни. 
 
 

  23. Ecclesiastes   

Дискотека отчасти испортила мои музыкальные вкусы, появился явный крен в сторону от рока. Современная музыка вызывает у меня равнодушное раздражение, а знакомая старая – тоску. Ее можно слушать лишь изредка, желательно, в обществе друзей и алкоголя. Мой музыкальный кумир все тот же – Слепой от рождения Американский Негр. Музыкальных записей в цифровом формате у нас с сыном, не торопящемся стать моим продолжателем на пути диско, столько, сколько я никогда раньше не видел и не слышал. Но ничто не сравнить-ся с замирающими звуками из приемника того бесконечно далекого прошлого.
         
Сева Новгородцев все еще ведет «Рок посевы» на ВВС, хотя пик его популярности давно прошел – звонят и пишут в основном редкие слушатели моего возраста. Иногда слу-чайно я натыкаюсь в эфире на его волну и с трудом выдерживаю несколько минут. Вещание «Голоса Америки» урезали до трех часов в сутки (а потом вообще перевели на интернет), но от этого легко узнаваемый бруклинский акцент дикторов еще острее волнует колебания струн памяти. «Свобода» уже не та: старичков-антисоветчиков отвадили от микрофона, ост-рота комментарий иногда ниже нашего ТВ. И, все-таки, каждое утро после пробуждения и часа полтора перед сном слушаю их передачи. Иногда мне кажется, что я единственный в городе, кто делает это до сих пор. 

Аппаратуру я постепенно распродал знакомым, а часть записей и один из магнитов в ходе обмена века отдал Диме за остатки его марок, сунув в придачу лампу дневного света, взятую на память из каптерки художника почты, старые наушники и лишнее в нашем до-машнем хозяйстве кресло. Пару последних пластинок и порнографический журнал, приобре-тенный для такого случая  у Сивкова, удалось выгодно обменять на «Зенит-Е» Юры Сухору-кого. Этот местный чудик с одной действующей рукой (от чего здороваться с ним нужно не-пременно левой), обвешанный фотоаппаратами, приемниками и биноклями вечно бродил по городу и окрестностям в поисках развлечений. Другой любитель обменов, Шура Стерлигов, дал мне за вертак радиоприемник «Ишим», тут же подаренный брату Коле. Только большие ганинские колонки с надписями «Звуки Времени» до сих пор стоят у меня в сарае. Сначала было жаль расставаться, а потом они устарели и замолчали. По семейным праздникам я по-началу использовал их как дополнительные скамейки для гостей, – на лучшее применение они уже не годны.
На деньги от сбытой аппаратуры хотел купить иностранный приемник. Дважды ездил в Москву, искал по комиссионкам, но подходящей вещицы не встретил. В первый раз видел навороченный «Грюндик», который оказался чуть дороже, чем у меня было с собой. Пробо-вал продать свою шапку прохожим, но те отчего-то шарахались в стороны. Во второй раз де-нег хватало, но его уже и след простыл, а другой мне был не нужен. Потом жалел, что не взял что было.
В результате ограничился самодельным ящиком, многократно улучшаемым в течение десятка лет, которым, Бог даст, буду пользоваться до конца дней. Старушка «VICTORIA-003», верно служившая мне 18 лет в странствиях по загаженному чекистами эфиру, отдохнув немного на пенсии, была разобрана на бесполезные запчасти. А вот у Изегова, как в музее, сохраняются диски и аппаратура той поры; включая, хайфушечный проигрыватель «Элек-троника Д1-01» (грузик компенсатора скатывающей силы подвешен на волосе, одолженном из когда-то блондинисто-пышной шевелюры моей супруги), колонки VIDEO TON (те самые, но уже в плачевном состоянии) и магнитофон-приставка Elfa 303. Как-то в середине 90-х мы с большим трудом по случаю приезда Чижа уговорили его включить старенькую музыку. Он долго отнекивался, кряхтел, передвигая ящики и соединяя провода, и под конец удивился: «Надо же, работает!»
В шкатулке среди десятка старых ручных часов у Сергея затерялся «POLJOT» 70-го го-да выпуска. Секундная стрелка, как бы почувствовав первого хозяина, без завода встрепену-лась и побежала по кругу. В первую ночь, как когда-то тридцать лет назад в армии, пряча от стариков, я положил часы под подушку, и, прислушиваясь к их едва различимому странно неритмичному тиканью, счастливый уснул...

Спустя 20 лет, мы с Чижиковым посмотрели фильм «Лихорадка в субботу вечером» о жизни нью-йоркской молодежи середины 70-х. – Так ведь это про нас! – воскликнул тот, – и танцы, и девки, и пьянки, и работа, и домашние дела…
Оказалось что, во времена нашей молодости Слободская жизнь мало в чём отличалась от американской. Только вместо зарубежного мегаполиса - маленький городок в СССР, а вместо огромного диско-зала - сельский клуб или пятачок между столами в ресторане. Но музыка та же.

 До сих пор иногда чешутся руки тряхнуть стариной и сбацать на весь город Настоящую Дискотеку! И тогда в оглушительном мареве звуков пронзительно сентиментальной баллады You’re my everything я вижу в своей памяти танцующих в лучах прожекторов и Чижа с сигаретой в руке уходящего в темноту еще неизвестного будущего…
   
Но время прошло. Пора остановиться. История нашей дискотеки давно подошла к концу.   
Мы все тогда были молоды, нечаянно счастливы этим, и, наверно, влюблены друг в друга и в само то время расцвета нашей жизни, когда мы были Звуками Исчезающего Времени.   

     ***


 P. S. Пару слов о том, как я дошел до жизни такой, то есть, возомнил себя писателем.

    Не так давно в передаче «Радио Свобода» рассказал о себе и читал отрывки из своей очередной книги, наш земляк, уроженец Слободского города Николай Пырегов. В 70-х он выучился в МГУ на марксистского философа, а в перестройку перебрался на Запад. В ту по-ру всех советских, как редкую породу приручаемых зверей, ещё привечали за границей. И вот, скучая в Париже, он, как видно, заностальгировал. Сладко излагал о распрекрасном на-шем городке с его расчудесными жителями, о полуночных кострах за рекой, о романтичных мальчишеских драках до первой крови, об экзотически заледенелой водопроводной колонке посреди зимней улицы…
    Я был рад, что у нас появился новый писатель. Да, еще со «Свободой» дружит. Рас-сказал Чижу. Хотя и не сразу, он припомнил: «Жил где-то недалеко, на Ленина… Так это же ПЫРЯ! Низенький такой, противный, года на три меня старше, – в школе это кажется до фига! Мать мне его в пример ставила, – поступил в МГУ. Пионервожатым был, любил командовать. В лагере побил меня за то, что сидел в кустах во время утренней пробежки». После воспитательного гусиного шага и дежурного употребления в качестве боксерской груши, Чижик собрал свой чемодан и ночью отправился домой. Но на подступах к мосту был на-гнан тремя ставшими вдруг очень любезными вожатыми. Посулив недобитому пионеру райское житье (в лагере Чиж для конспирации носил красный галстук), его уговорили вернуться.
   После такого низвержения заочного кумира мне стало досадно. Какой-то бывший комсор Пыря сидит в Парижике и пописывает сладкие воспоминания о «лучшем городе на всём белом свете». Да, еще со «Свободы» вещает! Издалека и подножное говно собачье кажется толще и жирнее. А тем более воспоминания беззаботного детства. Конечно, костры за рекой летними ночами весело трещат и поныне. Жгут в них лавки, навесы, кабинки для переодевания и прочие ненужные ночным отдыхающим вещи. Лично мы с Чижом и братом Колей недавно сожгли на старом пляже легко отвалившуюся дверь водозаборной конурки. Что касается первой крови, то папуасы в общении с приезжими обычно ограничиваются Фингалом во весь левый глаз…
   Со всего этого у меня раззуделась рука. Хотя какие-то приступы графомании наблюдались уже в школьных сочинениях, отмеченных еще в восьмом классе учительницей литературы Зоей Ивановной, и давно пропавших тайных дневниковых записях, – дальше эписто-лярных изысков в адрес Семикаракорска и небрежных черновых заметок я не продвигался. Последней, но мощной каплей переполнившей чашу природной лени, стало появление на моем крыльце журналиста местной газеты Рублёва, – молодого улыбчивого СЛОНОПОТАМА в очках. Стопроцентный удмурт, как он себя торжественно отрекомендовал при сле-дующей встрече, после изрядной порции семикаракорской огненной воды, оживил мою па-мять участника непризнанных событий августа 78-го и желание вспомнить всё. Сначала о Русском бунте и наших Ильичах, а затем обо всём остальном…
   Чиж по прочтении первого варианта повести встретил меня словами: «Блинов, ты Гений! Всё так и было! До четырёх утра перечитывал!» – И прослезился. Но его уже почти взрослая дочь, студентка московского вуза с психологическим уклоном, несколько охладила восторги, поставив неутешительный, но совершенно справедливый диагноз: «Бред сумасшедшего».

  Слава Богу!
  Слава Компьютеру!

                Конец 1 части.

   Экс DJ Евгений Харин 
   Слободской город
   2004–2009