Пансионат

                П А Н С И О Н А Т



                1
               
    - Мам, ну хватит. Куда я это все буду выставлять? Там одна комната на четверых. А для всего этого надо еще два подвала впридачу. Напихиваешь, как будто нас кормить не будут.
    - Ничего, там тебя вареньем не часто угостят, а это все-таки свое, домашнее.
    Я с тоской и досадой смотрю на суетившихся вокруг отцовского экипажа маму, тетку Агафью, тетку Полину, все чего-то таскающих и напихивающих в карету.
   - Бели Леска, будис каздый день валенье с тяем пить - лопочет, мешающаяся здесь же под ногами четырехлетняя сестренка Машка.
   - И с пляниками, - добавляет Настенка.
   Эти две близняшки всюду суют свой нос, что бы не происходило.
   - Так вы сейчас все заставите, мне и места не останется.
   - Ничего, карета большая все поместятся, -- наконец мама останавливается, внимательно смотрит и считает, все ли уложили, -- кажется все, если что-то забыли, утром вспомним.
     Приготовления слава Богу закончились, завтра утром я уезжаю. Сопровождать меня будет папа, а повезет работающий у нас извозчик Миша. Выедем рано с рассветом, и если все пройдет благополучно, к середине дня мы должны прибыть в пансионат под названием "Зеленый остров".
    Лето заканчивается, завтра уже тридцатое августа, а с первого сентября у меня начнутся занятия. Впервые за мои четырнадцать с половиной лет я начну посещать учебное заведение, где буду находиться не один перед учителем, а с целым классом.
     От нашей усадьбы до пансионата почти 90 верст. Однако это заведение славится своим преподавательским составом и качеством обучения далеко по округе. Хотя наше имение находится всего в 20 верстах от довольно крупного уездного центра Россошь Воронежской губернии, отец по совету и настоянию моего первого учителя Андрея Дмитриевича Полунина решил отправить меня именно туда, в пансионат. После его окончания, говорил Андрей Дмитриевич, я смогу продолжить дальнейшую учебу в любом, выбранном мною высшем учебном заведении. 
     Весной этого года в апреле мы с отцом уже ездили в пансионат на предварительный смотр или как сейчас называют тестирование или собеседование. Я его успешно прошел и был зачислен в первую группу. И вот сегодня я в последний раз улегся на домашней постели, а завтра отправлюсь в неизвестность.Так мне тогда казалось. И, хотя перед отьездом мы рано, намного раньше обычного легли спать, я долгое время не мог сомкнуть глаз. Все время раздумывал, какая у меня там начнется жизнь. Я за свои прожитые четырнадцать лет практически нигде не бывал. Основным и единственным домом являлось наше поместье. Конечно я не раз выезжал с отцом в Россошь, также нередко мы ездили к нашим знакомым, живущим в округе, но все путешествия укладывались в сроки от одного до двух, максимум четырех-пяти дней. А сейчас я отьезжаю на учебу и уж пятью днями здесь никак не обойдется.
     Поначалу мама корила и отца и особенно Андрея Дмитриевича за то, что они отправляют меня в такую даль. Она конечно не была против моего дальнейшего образования, у нас в семье к образованию относились очень почтительно. Но ведь можно, говорила, найти хорошую школу или гимназию рядом, в том же Россоше, на что Андрей Дмитриевич открыто возражал. Он говорил, что сам окончил в свое время Московский университет, а сейчас, опять же внушал маме, я по его мнению подготовлен настолько, что любая учеба в гимназиях нашего города для меня может оказаться слишком легкой и я утрачу к ней интерес, а стало быть охладею к дальнейшему обучению. Папа с ним полностью соглашался и маме пришлось дать себя уговорить.
     Еще не начинало светать, как в дверь терраски (я туда перебирался с наступлением тепла) раздался стук и голос мамы.
     -- Леша вставай, чай уже согрет, скоро пора вам ехать.
     Я открыл глаза. Темнота, сколько же сейчас времени. Зажег светильник, посмотрел, на ходиках без четверти четыре, не знаю как сказать, то ли утра, то ли ночи. Но сон мгновенно сняло как рукой.
     -- Сейчас встаю.
     В такое время мы с отцом только на охоту выходили. Я (в обычное время чтобы встать мне нужно как минимум полчаса, а то и больше) уже через две минуты умудрился умыться, одеться, и сидел на веранде рядом с самоваром. Еще через десять минут мы, то есть я, папа и Миша усаживались в карету экипажа. Мама, слава Богу, не сумела ничего вспомнить, чем бы еще заполнить карету, и мы потихоньку тронулись в путь. До этого я зашел наверх в детскую к близняшкам, они спали. Поцеловал обоих тихо, чтобы не разбудить, и вот мы огибаем пруд, выезжаем из находящейся на противоположной стороне пруда деревни "Морозовка", выезжаем на тракт. Лошади к поездке подготовили заранее, выглядели они отдохнувшими, и дорога быстро уводила нас от имения. Постепенно начинало светать.
     К пансионату мы подьезжали когда стрелки часов не дошли еще до одиннадцати по полудню. Знакомые с первого моего посещения ворота на территорию пансионата были распахнуты настежь. Сейчас время заезда новых воспитанников. Проезжаем табличку с надписью "Пансионат "Зеленый остров", останавливаемся возле входа в учебный корпус. Помимо нашего, на прилегающей к зданию дорожке стоят еще несколько экипажей. Мы с отцом выходим, направляемся к входной двери. Теперь, пока мы проходим внутрь здания, позвольте мне в нескольких словах обрисовать, что же такое являло собой это заведение.

                2

     Пансионат представлял собой двухэтажный особняк бледно-песочного цвета с примыкавшими к нему хозяйственными постройками, игровыми площадками и парком с аллеями, огороженный высоким двухметровым забором. Рядом с учебным корпусом располагалось общежитие для воспитанников, также двухэтажное здание только поменьше. На первом этаже общежития находились жилые комнаты для мальчиков, на втором для девочек. Помимо этого на его территории находилось также отдельное строение -- изолятор для больных и несколько других построек, назначения которых я пока не знал.
     Все это являлось частным владением крупного промышленника и мецената Николая Львовича Маркелова, построенное по его личному указанию еще более двадцати лет назад. Николай Львович состоял также в почетной должности попечителя еще нескольких учебных заведений, и не только в Воронежской губернии, которые посещали дети разных сословий, в том числе из бедноты. Николай Львович слыл человеком очень культурным и образованным. Он большей частью жил в столице, бывал всегда занятым, в наш пансионат наведывался крайне редко. Лично я его видел за все время нахождения в пансионате лишь несколько раз, да и то мимолетно. Он, проходя в свите руководства, о чем-то с ними беседовал и рассеянно кивал нам в знак приветствия.
     Место нахождения пансионата представлялось поистине великолепным. На севере в двухстах метрах начиналась красивая березовая роща с небольшими включениями кустарников малины и ежевики, западнее роща плавно переходила в смешанный лес, где встречались как лиственные, так и хвойные, преимущественно сосновые деревья. С противоположной стороны взору открывалась небольшая речка с тихим течением шириной от 50 до 70-80 метров под названием "Лежа", к которой от пансионата вела узкая дорожка через сосновый бор. Сама территория пансионата находилась в окружении сосновых деревьев. Сквозь них просвечивался также вид на небольшую деревню, едва видневшуюся на противоположном берегу реки. Метрах в семистах вниз по течению "Лежа" протекала изогнутой неровной дугой, появляясь со стороны леса и скрываясь за околицей деревни. От пансионата добраться до берега можно за 3-4 минуты ходьбы пешком по дорожке. Берег правой стороны реки, на котором находился пансионат, был пологим, преимущественно песчаным, а левая сторона представляла небольшой обрыв. В полуверсте от деревни проходил тракт и там же находился мост через реку. От пансионата к тракту вела укатанная дорога. В такое вот райское место мне довелось попасть четырнадцати лет отроду.
     Директора пансионата звали Кирилл Емельянович Огунин. Это был сухощавый мужчина лет сорока пяти, среднего роста, с небольшой бородкой и строгими глазами. Он практически никогда не улыбался, характеризовался очень требовательным, но все его уважали за абсолютное знание предмета (преподавал историю), доходчивость и интерес, проявляемый у воспитанников к его расскказам. Кирилл Емельянович работал в пансионате со дня его открытия. От молодого начинающего учителя дослужился до чина директора. Кирилл Емельянович лично подбирал персонал воспитателей и преподавательский состав для пансионата, добывал все необходимое для его нужд. В частности благодаря ему известность и слава заведения разошлась далеко по округе.
     В пансионате издавна были заведены довольно строгие, если не сказать жесткие правила для воспитенников, соблюдались неукоснительно выполняемые в соответствии с программой обучения распорядок дня и нормы поведения. Невыполнение этого распорядка по вине учеников каралось дополнительными зенятиями и увеличением времени на самоподготовку, оставлением в классе после уроков, а иногда даже телесными наказаниями, которые в первое время после открытия пансионата пользовались довольно большой популярностью. Но сейчас при все более массовой общей либеризации общества такие чувствительные методы воспитания и увеличения прилежности в учебе постепенно стали редкостью. Но тем не менее в отдельных случаях они имели место, в чем я и сам вскоре убедился.
     Особенностью пансионата, отличающего его от других учебных заведений было то, что набор учеников (воспитанников) осуществлялся один раз в три года и срок обучения составлял также соответственно три года. Сюда принимали подростков в возрасте 14-15 лет, прошедших предварительный экзамен или тестирование. Деньги в данном случае не играли решающей роли, хотя обучение стоило недешево. Но после окончания пансионата у воспитанников как правило появлялись большие возможности для дальнейшего обучения, продвижения по служебной лестнице и роста карьеры. Поэтому учится в нем считалось весьма престижно.
     Еще одним достоинством, я бы даже сказал гордостью пансионата, оказалось наличие в нем электричества. Сюда привезли и установили во дворе специальную динамомашину, которая вырабатывала электрический ток. Для такого учебного заведения это являлось чем-то выходящим из ряда вон. В то время даже в больших городах электричество считалось диковинкой, а уж в сельской местности об этом тогда и не мечтали.
     В пансионате одновременно обучалось две группы мальчиков по двадцать человек и столько же девочек. Все ученики примерно одного возраста. В каждой группе находился свой классный руководитель из учителей и прикрепленный на время обучения воспитатель. Если работа классного руководителя в принципе общеизвестна, она мало отличается от обязанностей в других учебных заведениях, то в обязанности воспитателей входило в частности привитие нам навыков и правил хорошего тона нахождения в обществе, обучение вежливости, оценке своих и чужих поступков, пониманию прекрасного, в общем всего того, чему нас учат такие дисциплины, как этика и эстетика. Кроме того в обязанности воспитателей входили контроль за нашим поведением и совместно с преподавателями слежение за подготовкой к домашним заданиям.
     . . . Войдя в парадную дверь учебного корпуса нас с отцом провели и представили директору, познакомили с будущими классной руководительницей Надеждой Николаевной Ольшевской и ответственной по нашей группе воспитательницей Варварой Антоновной Юдиной. Надежде Николаевне на вид было около сорока лет, она преподавала чтение и правописание. Варваре Антоновне около тридцати лет (тридцать один -- как выяснилось впоследствии). Выглядела она как настоящая светская дама с изящными манерами, статной высокой фигурой и несколько насмешливыми глазами, которые будто говорят -- что бы вы мне не сказали, я все равно вас насквозь вижу. От нее веяло полной уверенностью в себе, а также чувствовалось, что она могла не только постоять за себя, но и при необходимости как следует проучить кого-либо.
     Кроме меня в это же время прибыли еще два будущих воспитанника -- Никита Рябинин и Коля Осташков. В обязанности Варвары Антоновны в эти последние предучебные дни входило ознакомление пребывающих новых учеников, определенных в ее группу с расположением и назначением классов и залов, в которых мы будем проводить обучение, а также прочих комнат и мест, в которых мы будем также появляться.
     Вначале Варвара Антоновна провела нас троих, то есть меня, Никиту и Колю в общежитие и показала комнату, где нам предстояло жить все время обучения в пансионате. Это оказалась довольно просторная комната на четыре места. За каждым из воспитанников закреплялась кровать, стул и тумбочка для личных принадлежностей, которая при необходимости могла служить небольшим писменным столом. Также имелся общий платяной шкаф, на входе тумбочка для обуви и умывальник с вешалками для полотенец. В других комнатах имелось примерно то же самое. Каждые пять комнат обьединялись в один отсек, где еще были оборудованы душевая и туалет. Один отсек соответствовал одному классу в пансионате. Все жилые комнаты для мальчиков, составлявших наше отделение, располагались, как указывалось выше, на первом этаже, для девочек на втором.
     Далее Варвара Антоновна показала нам столовую, прилегающую к главному зданию, провела в отдельно стоящий домик школьного лазарета, затем мы отправились осматривать учебные кабинеты и классы, распологавшиеся в главном здании. Помимо учебных классов в пансионате также имелась очень неплохая библиотека. В ней усилиями директора и непосредственно Николая Львовича были собраны новейшие на тот период учебные и научные издания, а также широкий выбор художественной литературы. Учебные кабинеты делились на общие, где занимались и мальчики и девочки, и специальные, например по занятиям шитья и вышивания для девочек, или по обучению основам военного искусства для мальчиков. Впрочем классов в пансионате набралось не так много, мы их все осмотрели минут за двадцать. Также нам показали учительскую комнату, кабинет директора, они находились на втором этаже, и комнаты воспитателей на первом. В пансионате посменно и круглосуточно дежурил кто-нибудь из воспитательского состава, и если у воспитанников возникали в послеучебное время какие-либо вопросы, обращаться необходимо было именно к ним. Учебные классы распологались на обоих этажах, однако расписание уроков составлялось так, чтобы мальчики весь учебный день проводили на одном этаже, а девочки на другом. По мнению преподавателей так мы меньше отвлекались от занятий и более углубленно изучали дисциплины. Даже читальный зал библиотеки разделялся перегородкой отдельно для мальчиков и отдельно для девочек. Но иногда эти правила не соблюдались, например если возникала необходимость готовиться по одной и той же теме, а учебников не хватало. Приблизиться мы могли только у стойки для выдачи книг. Еще Варвара Антоновна показала нам несколько комнат для досуга, где можно было во что-то поиграть, и два больших зала на первом и втором этаже друг над другом. В одном на втором этаже стояли скамейки и сцена для представлений, в другом на первом проводились занятия по физическому развитию. В общем все как в приличных школьных учреждениях, только учеников или как нас здесь называли -- воспитанников обучалось несколько меньше.
     В конце экскурсии Варвара Антоновна подвела нас к еще одной комнате в конце коридора на первом этаже. В этом углу не было учебных кабинетов, здесь распологались хозяйственные подсобки и кабинет дежурного воспитателя. Варвара Антоновна открыла дверь с маленькой табличкой, на которой оказалась написана только одна буква "Э" и мы вошли в небольшую комнатку, все убранство которой составляли два стула, небольшой столик, шкафчик и широкая скамья.
     -- Здесь, -- обернулась она к нам, -- учебные занятия не проводятся, и она всегда закрыта. А вот если кто-то будет часто нарушать дисциплину или отлынивать от занятий, может попасть сюда.
     Варвара Антоновна со свойственной ей легкой насмешкой взглянула на нас.
   --  А, это карцер, -- довольный  догадался Коля. Его отец как мы вскоре узнали из военных, и он об этом что-то слышал.
   -- Что-то наподобие, -- улыбнулась Варвара Антоновна, -- только здесь долго не находятся. Обычно после посещения этой комнаты, -- продолжила она, -- большинство воспитанников сразу же преображаются в лучшую сторону.
     Никита слегка сьежился, а у меня ее слова пролетели мимо ушей.
     Затем мы вновь вышли во двор пансионата. Несколько минут еще Варвара Антоновна нам показывала различные местные достопримечательности и, проводя в нашу новую спальную комнату, покинула нас предупредив, чтобы мы не опаздывали на ужин.
     Пока проводилась экскурсия мой отец решил все дела с директором, и, попрощавшись, отьехал домой, в имение. Я остался один, точнее один без родных впервые в жизни. Мне было не очень уютно. За свои 14 полных лет я практически ни разу не отлучался на длительное время из усадьбы один. Но, деваться некуда, надо привыкать к новой жизни. Я, как приехавший первым, выбрал себе место, расставил вещи. Вернее с Никитой мы прибыли почти одновременно и заняли себе кровати у окна, напротив друг друга. Четвертого жителя нашей комнаты ожидали завтра. Он жил по словам Варвары Антоновны верстах в десяти, торопиться ему некуда.
     До ужина оставалось еще больше двух часов, хотя мне лично идти туда не представлялось ни малейшего желания. Мало того, что меня дома обкормили, так еще надавали с собой столько, что кажется хватит всем на неделю. Но идти надо обязательно, здесь я не дома. От нечего делать мы постепенно разговорились, а через некоторое время болтали вовсю. К ужину знали друг о друге как давние знакомые. Так Коля, я узнал, живет в г. Ганича, что в тридцати верстах отсюда. У него здесь обучался старший брат, находящийся сейчас в военной академии. Коля уже знает о здешних порядках по рассказам брата. Никита приехал из небольшого городка под названием Таловск. Там он учился в местной гимназии, затем его отец для лучшей подготовки направил сюда в пансионат. У него есть младшая сестра. Никита длинный и неуклюжий. Он говорит и все время извиняется. Никита почти на год старше нас с Колей. Я один из деревни. У меня две сестренки близняшки. Они еще маленькие, им всего по четыре года.
     Но вот прозвенел колокольчик в коридоре. Это нас пригласили  к ужину. Мы выходим из своих комнат. Сверху спускаются девочки.
     В столовой нас набралось человек пятьдесят. Еще не все приехали. Столы здесь располагались в два ряда, каждый на четверых. Для каждой комнаты отведен свой стол. Сразу скажу, кормили в пансионате очень хорошо, голодными мы никогда не оставались. Питание было четырехразовым, а если кому-то еще хотелось, то запросто можно подойти на кухню, там никогда не отказывали.
     И вот опять же впервые (этих "впервые" будет еще не один и не два раза) я оказался в столь большом скоплении мальчиков и девочек, всех одного возраста и, в данном случае одного, как сейчас говорят социального положения.
     В деревне у меня тоже имелись знакомые ребята. Я их всех знал, но дружбы или хотя бы взаимопонимания у меня ни с кем близкого не сложилось. Деревенские со мной не очень водились, видно чувствуя разницу в положении, а я и особенно не старался заводить с ними дружбу. По этой причине общение мое сводилось с несколькими деревенскими ребятами, родители которых работали у нас в поместье. Иногда отец брал меня с собой в Россошь и то, либо для того, чтобы мне подобрать чко-нибудь в магазинах, либо когда у него возникала потребность моей помощи. В общем дома мое существование проходило довольно уединенным и скучным.
     Единственным человеком, скрашивавшим эту скуку, являлся Андрей Дмитриевич Полунин. Мой отец его нанял для начального обучения, когда мне исполнилось девять лет. Андрей Дмитриевич оказался очень умным, грамотным и, самое главное интересным человеком. Он в свое время закончил Московский университет, много путешествовал, бывал за границей, но увлекся революционными идеями и, как результат оказался сослан в Воронежскую губернию. У нас Андрей Дмитриевич появился в возрасте сорока двух лет, а расстались мы в начале весны этого года, за два месяца до первого моего посещения пансионата. Истек срок его ссылки и он решил вернуться домой в Иваново. Именно по его настоянию отец подыскал для меня не обычную гимназию где-нибудь в Россоше или другом городе, а вот этот пансионат, дающий более углубленные знания, чтобы я мог в дальнейшем благополучно освоить выбранную мной специальность.
     Благодаря Андрею Дмитриевичу я, за время его присутствия в нашем доме неплохо освоил географию, математику, чтение и писание, основы химии и физики. А еще мой первый учитель, когда находился в Англии, научился и полюбил диковинный в то время вид спорта, скорее единоборства, который назывался "Бой джентльменов", а по иному "бокс". И так ловко он проделывал всякие боксерские трюки, что заставил в это искусство влюбиться и меня. Андрей Дмитриевич почти каждый день, помимо уроков грамоты, преподавал мне уроки бокса, чему я всегда очень радовался. Но я никогда ни с кем не дрался, да и охоты или поводов к этому не возникало. Когда истек срок договора Андрея Дмитриевича с моим отцом и он уехал, я стал просто унывать со скуки. И вот сейчас, когда я оказался в пансионате, жизнь во мне стала постепенно просыпаться.
     Здесь были все равны, для меня это оказалось совершенно новым состоянием. Я еще толком не предполагал как себя нужно вести, но уже подспудно догадывался, что жизнь станет другой, интересней. Ну а в данный момент все мое внимание, да и не только мое, приковано к тем столикам, за которыми конечно ужинали девочки. Конечно не оставалось незамеченным, что и они также украдкой с интересом поглядывали на нас. То и дело проскакивали быстрые взгляды от одних к другим. Ужин проходил тихо, только стук вилок и ложек о тарелки проникал в уши. Меня быстро заинтересовали несколько девочек, но только потому, что они чаще других бросали на меня, да и на остальных мальчиков тоже свои стремительные взгляды. У меня вообще очень хорошая зрительная память и я их сразу запомнил.
     После ужина мы разошлись по своим отделениям и вскоре вместе с Никитой и Колей я оказался в своей комнате. Оставшееся время до сна мы провели в разговорах и воспоминаниях о прежней домашней жизни. В девять часов колокольчик возвестил отбой и мы легли спать. В деревне я так рано никогда не ложился. Но здесь безукоризненно поддерживался принятый режим. Нас и сегодня и в тот день, когда я впервые приезжал на тестирование, неоднократно предупреждали, что нарушение режима в пансионате не допускается, иначе могут последовать строгие меры, вплоть до исключения из пансионата. Перед отьездом и отец и мать мне постоянно об этом напоминали.
     В эту ночь мне не спалось. Здесь сказались и новая обстановка и масса новых впечатлений за первый день, а еще в моей голове нет-нет, да и промелькнет образ то одной, то другой ученицы из соседнего отделения.
     Следующий день тридцать первого августа был выходным. Однако колокольчик разбудил в семь утра. Нас уже начали приучать к распорядку дня пансионата.
     Мы умылись, оделись, в семь тридцать позавтракали, а в девять часов нас группами повели в библиотеку. Там в читальном зале выдали тетради, перьевые ручки и первые необходимые учебники. На этом наше рабочее время закончилось. Далее нас предоставили самим себе в рамках режима пансионата. В этот день с утра шел мелкий моросящий дождь, словно предвещая окончание лета, и начало осеннего сезона. Из комнаты я почти не отлучался, лишь изредка выглядывая в окно, если приезжали новые воспитанники пансионата.

                3

     Около двенадцати почти перед обедом в нашей комнате появился последний из ее обитателей Паша Иванов, а еще через два часа, уже после обеда, в ворота вьехала двуколка, из которой вышел мужчина и белокурая девочка с двумя короткими косичками. Она осмотрелась, на мгновение задержала взгляд на моем окне, и не спеша вместе с мужчиной (по-видимому это был ее отец) проследовала в главное здание пансионата. Еще примерно через час она также в сопровождении отца прошла в здание общежития и скрылась за дверью. Я, сидя на койке, проводил ее взглядом до самых дверей. Никита, я заметил, тоже не оставил без внимания новенькую. Пока она не прошла в дверь, я не мог оторвать от нее глаз, до чего же она оказалась стройной и грациозной. Когда девочка проходила мимо моего окна, я вновь успел заметить, как она мимолетно взглянула в него и еще успел рассмотреть ее очень красивые с правильными очертаниями лицо. У меня засосало под ложечкой. Все остальное время вплоть до ужина это лицо так и стояло у меня перед глазами.
     В семь вечере раздался звонок колокольчика. Первыми прошли девочки, за ними мы. Войдя в зал столовой, я незамедлительно начал искать белокурые косички. К моему ликованию ее столик оказался как раз напротив моего. Я занял свое место и украдкой стал ее разглядывать. Другие девочки для меня уже не существовали. Маленький прямой носик, голубые глаза, небольшие пухлые аккуратные губки, чуть-чуть вытянутое благородное лицо, ну просто прелесть. Я также заметил, что не только меня интересовали белые косички. С других столов нашего ряда также бросали на нее любопытные взгляды. Она это чувствовала, и потому больше смотрела вниз на тарелки, чем по сторонам. Ужин прошел также как вчера тихо, и вернулись мы в общежитие тем же порядком, как и пришли. Остаток дня не отличался от вчерашнего, и в девять мы лежали в койках. Единственное отличие состояло в том, что из моей головы не выходил образ новенькой. Так я и заснул, представляя ее рядом и фантазируя как бы я ее ласкал и миловал.
     Вновь колокольчик, встаем, одеваемся, завтрак, и вот я уже иду на свой первый урок в пансионате. Во время завтрака я снова видел белокурые косички и снова любовался красотой этой девочки. И еще я отметил, что она нет-нет да и стрельнет своими синими глазками в мою сторону. От этого я готов был взлететь к потолку, до чего оказалось приятным ее мимолетное ко мне внимание.
     Наша группа во главе с Варварой Антоновной вошла в кабинет, где преподавали чтение и правописание. Заведовала кабинетом наша классная руководительница Надежда Николаевна. Сразу отмечу, что каждый урок состоял из двух частей по сорок минут с одной пятиминутной переменой.
     В такой обстановке, где одновременно находилось двадцать человек, я оказался впервые и поначалу испытывал некоторую неловкость. Я из-под тишка наблюдал за своими одноклассниками, но вскоре увидел, что большинство из нас также чувствовали себя не очень уютно. Многие приехали из провинции и прежняя жизнь всех мало отличалась от моей.
     Прозвенел звонок и через минуту в класс вошла Надежда Николаевна. Мы дружно встали, как предписывал распорядок, она поздоровалась с нами и, коротко оглядев класс, предложила садиться. Мы с шумом уселись за парты. Первую половину урока Надежда Николаевна нам рассказывала не предмет, а в основном о пансионате, его историю, обычаи, правила поведения, коснулась распорядка дня, в общем все то, с чем нам придется столкнуться в период обучения. На короткую перемену из класса почти никто не выходил. Во второй части урока Надежда Николаевна вызывала каждого из нас, и кратко задавала вопросы, из коих делала выводы в какой степени мы были подготовлены к учебе, делая у себя в журнале пометки.
     Так прошел первый урок. Прозвенел звонок. Началась большая перемена, длительностью двадцать минут. Я вместе со всеми вышел в коридор. Из соседнего класса также выходили ученики второй группы. Сегодня занятия у нас проводились на втором этаже. Немного побродив, я подошел к первой лестнице в конце коридора. К моему, и не только, разочарованию, у лестницы находилась одна из воспитательниц и вниз никого из учеников не пропускала ни под каким предлогом. То же самое происходило и у другой лестнице в противоположном конце коридора. Так что увидеть девочек нам не довелось, так же как и им нас. В этот день прошло еще два урока по математике и истории (его вел директор Кирилл Емельянович).
     После второго урока начинался и проходил часовой обеденный перерыв. Я с замиранием сердца вошел в столовую. И вот она, опять рядом, за параллельным столиком. И вот мы снова украдкой смотрим друг на друга, она все чаще бросает взгляд именно на меня, ни на кого другого. Я это вижу, чувствую. У меня хорошее боковое зрение. Значит я ей тоже интересен. От этого у меня становится легко на душе, хочется буквально бегать и прыгать, показывать на что я способен.
     У меня никогда в жизни не было девочек, которые бы мне нравились, и уж тем более чтобы я был в кого-то влюблен. А здесь с первого взгляда не могу оторвать от нее глаз. Как же ее звать?
     После первого дня учебы я пришел к себе в комнату в приподнятом настроениии. Первые вопросы учителей о знании предметов для меня оказались очень простыми. Я еще не успевал до конца ответить, как меня сажали и переходили к следующему. В общем день прошел лучше некуда. Мной остались все довольны. А тут еще эта белокурая незнакомка, ее голубые глаза.
     Последующие два дня проходили в том же духе. Только занятия проводились на первом этаже. За это время мы познакомились со всеми учителями и теми предметами, которые будем изучать в этом году.
     Четвертое сентября -- суббота. В этот день уроки не проводились. По субботам мы изучали основы чисто мужского (девочки -- соответственно женского) ремесла или науки. У нас в такие дни случалось военное дело, нам преподавали геометрию и черчение, у девочек курсы рукоделия, медсестер.
     В пансионате нас учили не только грамотности, но и готовили к дальнейшему продолжению образования уже в рамках высших учебных заведений.
     А сейчас позвольте сделать отступление, связанное с работой моего отца. Зовут его Аркадий Петрович. Отец мой является доктором от медицины. Он окончил Московскую военно-медицинскую академию и уже более пятнадцати лет является одним из главных хирургов центральной больницы г. Россошь. Почему мы живем не в городе, а в деревенском поместье, несколько позже. Отец мой на работу уезжает ранним утром, приезжает ближе к вечеру, а то и к ночи, даже бывает остается на ночь у себя в клинике. Также нередко выезжает при необходимости его помощи в сельские районы уезда. За это он снискал себе уважение со всей округи.
     Говорю я это к тому, что и меня отец с детства самолично обучал химии и анатомии как одним из основных предметов медицины. Не могу сказать о чем он думал, но все-таки вероятнее всего по-моему он хотел, чтобы я пошел по его стопам. Потому основы этих предметов (особенно меня интересовала анатомия -- это и понятно в моем возрасте) я знал не на самом последнем уровне. В дальнейшем полученные знания как дома так и пансионате повлияли на выбор моей будущей профессии.
     ... На следующий день наступило воскресенье -- выходной в пансионате. По распорядку подняли нас на час позже. Далее как обычно, умывание, приведение себя в порядок, завтрак. По дороге в столовую у меня только одна мысль вертелась в голове. Сейчас я снова увижу ее, мою принцессу, о которой до сих пор все еще ничего не знаю. В столовой уже не так тихо, как в первое время. Многие за столами не громко, но оживленно беседуют. Особенно это касается второго ряда. Моя блондинка ни от кого не отстает, она как и все мы быстро освоилась в пансионате. И похоже у нее появились подруги. С одной по крайней мере она почти не расстается. А вот ее-то я немного знаю. Мы приехали одновременно и волею случая оказались вместе, когда нас представляли директору пансионата. Звали эту девочку Нина, и когда мы случайно сталкивались во дворе или коридорах, учтиво друг друга приветствовали. Но при всем том воспитатели и учителя знали свое дело, и допускать свободное общение и выход между первым и вторым этажами не собирались. Главное учеба. По крайней мере в первый год.
     В общем выходной мало чем отличался от обычных учебных дней. Занятий не было, зато на самоподготовку времени отводилось вдвое больше по распорядку дня пансионата.
     Так прошли две недели. Снова воскресенье. Мы уже освоились, первоначальная скованность на уроках исчезла, а учителя и воспитатели все чаще нас одергивали и делали замечания. Когда выдавалось свободное время, я выходил из комнаты или класса, бродил по коридорам только с одной целью -- увидеть белокурую незнакомку или хотя бы Нину. Правда я не имел малейшего представления, о чем буду с ними разговаривать, но желание пересиливало все остальное, и я больше ни о чем не мог думать. Однако выходной прошел, а я так и никого не увидел близко, если конечно не считать походов в столовую. А там только взгляды и вздохи (это у меня).
     Со второй недели у нас появился новый предмет, если о нем так можно выразиться. Назывался он мудрено -- этика и правила хорошего тона в обществе. А вела его наша классная воспитательница Варвара Антоновна. Урок проводился два раза в неделю по понедельникам и четвергам. Я его практически сразу невзлюбил. Варвара Антоновна нас начала обучать таким "наукам", как держание ножа и вилки во время приема пищи, вежливости в разговорах, уважения к старшим и тому подобной как мне казалось чепухе, от которой я откровенно зевал. Но делать нечего, приходилось терпеть и это. По настоящему интересно мне было на математике и особенно на химии, о которой у некоторых и понятия-то не имелось, что это текое, а я уже многое постиг еще дома.
    Так вот, в двух словах, проходили занятия в начале первого года обучения. Одним из изучаемых предметов в пансионате являлся иностранный язык -- немецкий. Его преподавала жена директора Эльза Альбертовна -- немка по национальности. Очень педантичная и требовательная, она в то же время являлась искушенным преподавателем и быстро распознала у кого какие способности проявлялись к ее предмету. Так Пашка из моей комнаты очень легко усваивал этот предмет, но ему не нравился то ли сам немецкий, а скорее Эльза Альбертовна, и он постоянно стремился хоть чем-то напакостить немке. Однажды перед ее уроком он на доске нарисовал свиное рыло, написал большими буквами слова " Мы есть швайн" (по нашему -- свиньи). Дописать не успел, вошла Эльза Альбертовна. Она посмотрела на доску, сказала все правильно, только и первую пововину надо было писать по-немецки. Затем велела ему все стереть и начала урок. На удивление она даже голоса не повысила, что для нее в таких случаях являлось необычайной редкостью. По окончании урока, он проходил последним, все встали, собрали учебники и направились к двери. Пашке она велела задержаться. К нам в комнату он пришел через полчаса. Вид его представлялся прямо сказать нерадостный. У него было раскрасневшееся лицо, заплаканные глаза и он долгое время не садился ни на кровать ни на стул. Затем кое -как полуприлег на кровати. Мы стали расспрашивать что и как. Он поначалу отмалчивался, а потом рассказал как его наказали за художественное творчество у доски. После уроков Эльза Альбертовна написала записку и приказала отнести ее и передать главному администратору пансионата Тимофею Макарычу Востроногову. Это был грузный мужчина, почти всегда имел мрачный вид, и при встрече с ним становилось как-то не по себе. Его побаивались все воспитанники из любой группы. На бумажке Эльза Альбертовна написала только число 20, имя Пашки и поставила подпись. Тимофей Макарыч взял записку, прочитал и приказал идти с ним. Они зашли в комнату с буквой "Э" на двери, которую я уже описывал. Там Паше приказали спустить штаны и лечь на лавку животом вниз. Тимофей Макарыч вытащил из шкафчика прут, стоящий в ведре с водой и выпорол его двадцатью ударами по ягодицам. Паша сказал, что было очень больно. С тех пор на уроках немецкого он вел себя очень прилично. Об этом случае в скором времени забыли. Когда я жил в поместье, то нередко видел как пороли крестьянских детей их родители, но самого меня никогда не били. И я не очень хорошо представлял, что это такое. Думал, что так должно быть, родители плохого делать не станут. 
                   
                4

     Началась четвертая неделя обучения. Проводился урок химии. На короткой перемене учитель Николай Иванович попросил меня принести со склада реактивы для опытов. Я спустился по его бумажке -- писменному разрешению на первый этаж (занятия сегодня проходили на втором) и в коридоре внезапно столкнулся с белокурой незнакомкой. Она шла навстречу, по-видимому в класс. От неожиданности я резко остановился и тут же увидел, как вспыхнуло ее лицо. Несколько секунд мы стояли молча, как вкопанные. У меня все слова, которые я мечтал ей сказать при встрече моментально выскочили из головы. Она первая пришла в себя и неожиданно произнесла:
     -- Здравствуй Леша.
     Я обалденно, не отрываясь, смотрел прямо в ее синие глаза. Она вновь смутилась, но тут же снова ее голос:
     -- Извини, а тебя правда Лешей звать?
     Я молча кивнул, начал приходить в себя.
     -- А откуда ты, вы, -- быстро поправился, -- откуда знаете?
      Она улыбнулась.
     -- А я знаю всех в вашей комнате. Меня звать Оля.
      Она уже пришла в себя и с интересом меня разглядывала. Так близко друг от друга мы еще не находились. Я не мог оторвать от нее глаз, до чего же она была красива. Наконец-то я узнал ее имя. А Оля между тем становилась все более раскованной. Цену она себе точно знала.
     Я раньше  почти никогда не общался с девочками, особенно с такими как Оля. На языке у меня как будто двухпудовая гиря повисла, я не мог вымолвить ни слова.
     -- Про тебя мне Нина рассказывала, -- уже не смущаясь продолжала Оля, -- о других тоже наслышана. Например Никита из г.Таловск. От моего дома это всего 30 верст. Из того же города приехала еще одна девочка Оксана. Она его знает. И вообще у нас секретов нет. А ты откуда приехал?
     -- Из деревни "Морозовка", -- отвечаю смущенно, но ту же добавил, -- там у нас поместье.
     Больше ничего добавить не успел, прозвенел звонок. А я до сих пор не взял реактивы. Не успев попрощаться, только сказал "еще увидимся", почти бегом полетел к складу, а через две минуты уже сидел за своей партой. Но все же я успел заметить, как Олечка кивнула головой. Для меня она теперь только Олечка. Больше с ней так близко я ни в этот, ни в последующие несколько дней не смог увидеться. Только в столовой и при гуляниях во дворе пансионата мы все чаще бросали друг на друга многозначительные взгляды.
     Прошла еще неделя. Мне все больше хотелось встречи с Олечкой, и где-нибудь наедине, чтобы нас никто не видел и не мешал. Однако все мы находились под постоянным присмотром воспитателей, а они строго следили за выполнением установленных правил проживания в пансионате. Спрятаться от их глаз оказывалось весьма не просто.
     Но вот однажды, выходя из читального зала перед ужином, Я неожиданно увидел Олину подругу Нину, неторопливо проходящую по коридору. Когда я с ней поравнялся и вежливо поздоровался, она вдруг быстро схватила мою руку и через мгновение в ней оказалась в несколько раз сложенная записка.
     -- Это от Оли, -- прошептала она и быстро удалилась.
     Меня охватило волнение. Я сжал записку в руке, медленно огляделся. Кажется никто не заметил. Неторопливо опустив записку в карман, почти бегом влетел в свою комнату. Здесь находился только Никита. Он сидел за историей, это его любимый предмет. На меня он кажется не обратил никакого внимания, только раз оглянулся, когда я входил. Я был не то, чтобы возбужден, а буквально взбудоражен от нетерпения. До ужина еще оставалось минут двадцать. Я сел на кровать, взял первую попавшуюся книжку, открыл, незаметно развернул записку и разложил ее на открытой странице. Мне не хотелось, что-бы кто-то еще видел написанное для меня послание. С гулко бьющимся сердцем я начал читать. "Здравствуй Леша, мне очень хочется тебя еще раз увидеть. Если я тебе интересна, напиши мне письмо и положи его незаметно под крайнюю справа вазу с цветами в закутке перед кабинетом директора. Там я придумала сделать тайник. Я не знаю, где мы можем встретиться. Всюду за нами смотрят воспитатели. До свидания, я буду ждать ответа".
     Записка оказалось короткой, но для меня она явилась целым посланием. Я мысленно представил себе тот закуток и тут же подумал, что Олечка не только красива, а еще очень изобретательна. В тот закуток почти никто не заглядывал. Только уборщица поливала цветы, и было очень удобно там сделать тайник. Зайдя сюда, никто не мог видеть, что ты там делаешь, может просто любуешься цветами.
     Прочитав записку, я стал еще более возбужден. Щеки мои пылали. Я вырвал из тетради листок, оглянулся незаметно на Никиту и быстро стал писать ответ. Никита кажется ничего не заметил. Он по-моему еще больше сосредоточился на учебнике, даже сдвинул брови. Ответ я написал в том же духе, что и Олечка, только добавил, что место встречи я обязательно придумаю. На все про все у меня ушло минут десять. К этому времени подошли Коля с Пашей. Они успели сдружиться и почти везде бывали вместе. Через пять минут мы отправились на ужин.
     На этот раз в столовой Олечка почти не смотрела в мою сторону, только несколко раз мимолетно взглянула. Я перехватил ее взгляд, медленно и незаметно для других наклонил голову. Она все поняла.
     Записку я положил в тайник на следующий день после уроков. Дежурные воспитатели находились возле лестниц между этажами только во время занятий. Затем они свои посты оставляли и при необходимости нам можно было пройти на любой этаж. Теперь я ломал голову над тем, как-бы нам встретиться. И тут ко мне пришла мысль.
     В штате работников пансионата находился ночной сторож Василий Иванович Матюхин. В его обязанности входило проверка и закрытие дверей и вьездных ворот в ночное время, осмотр заков и засовов. Также он следил за исправным состоянием помещений и комнат пансионата. У него под первым этажем в подвале была своя каморка для ночлега. Она закрывалась снаружи на замок, изнутри на задвижку. Днем Василий Иванович в своей каморке почти никогда не бывал. Он помимо прочего всегда чего-то мастерил для пансионата в небольшой столярной мастерской, расположенной там же в подвале. Я не раз заходил к нему в свободное время посмотреть как он работает, и он меня довольно хорошо знал. Он также как и я был из деревенских. А в нашем имении я не раз смотрел как работают приглашенные мамой деревенские умельцы и даже иногда помогал им. В общем мы с Василием Иванычем в некотором роде можно сказать сдружились.
     В этот же день после самоподготовки я зашел в мастерскую. Василий Иваныч оказался на месте. Он всегда радовался моему приходу. Немного поболтав, я решился, и выложил ему все свои заботы на не дающую мне покоя тему. На мое удивление Василий Иваныч быстро вник в положение и сам предложил воспользоваться его каморкой. И даже сказал, что если понадобиться, сам закроет нас на замок, а в условленное время или при необходимости выпустит нас и проследит, чтобы никто не увидел. Я ликовал. Чтобы так быстро и удачно все организовать и сделать -- об этом я и мечтать не мог.
     На другой день во время обеда Олечка глазами показала мне, что получила послание. По ее лицу я определил, что она рада. Я также выражением лица и губами незаметно показал, что будет еще одно письмо. После уроков я уже стоял у тайника с другой запиской. В тайнике было пусто, первая моя записка ушла по назначению. Олечка нового послания наверное еще не написала. В моей, помимо нежных слов, имелся план встречи, оставалось только определить время. Я предложил в ближайшие субботу или воскресенье. В эти дни у нас больше свободного времени и меньше надзора  со стороны воспитателей. Сегодня среда.
     С нетерпением дождавшись окончания самоподготовки, я устремился к кабинету директора. Соблюдая все меры предосторожности, заглянул под вазу и увидел знакомый почерк "для Л", то есть для меня. Никого не заметив в округе, я тут же прочитал. "Леша, прости, в эти выходные не получится, у меня проездом будет гостить родная тетя. Если ты не против, я предлагаю в следующее воскресенье сразу после ужина. Тогда наше отсутствие никто не заметит".
     Я спрятал записку, с облегчением вздохнул. Все складывалось как нельзя лучше. Во-первых, самое главное, Олечка не отказалась от моего плана, и я еще раз убедился, что ей не безразличен. А во-вторых у меня появилась небольшая отсрочка, и я мог хоть как-то поразмыслить, о чем буду говорить и что делать в мое первое в жизни свидание. В общем все хорошо.
     За ужином Олечка виновато глазами извинилась. Я подобным же образом сообщил "ничего, все будет хорошо". В отличном настроении я провел остаток этого дня и спокойно уснул.
     Наступило утро, четверг. Сегодня опять этот урок этики. Меня с них (по-моему совершенно ненужных уроков) буквально воротило, уж очень они были занудными. Я не понимал, почему я должен соблюдать какой-то этикет, уважать старших, терпеть всякие нравоучения и вообще как мне казалось, делать всякие глупости. В конце концов я дошел до того, что иной раз откровенно говорил колкости самой Варваре Антоновне. Она же с легкой насмешкой иногда посматривала на меня, одергивала, но ничего другого не случалось.
     Урок Варвары Антоновны по расписанию являлся вторым, предобеденным. В этот день я совершенно не понимал, о чем она рассказывает. Все мысли в моей голове витали только об Олечке и о предстоящей с ней встрече. Неожиданно Варвара Антоновна меня подняла и попросила ответить, как я думаю ответить на тот вопрос, который она задала классу. Вопроса я естественно не слышал.
     -- Ну и что ты на это скажешь? -- глядя на меня, спросила Варвара Антоновна.
     Я оглянулся на класс. Все сосредоточенно уставились в парты. До меня начало доходить, что вопрос был не случайным, и похоже он предназначался именно мне. Но что за вопрос?
     -- Не знаю, -- промямлил я. Действительно, что я мог сказать про то, чего не слышал.
     -- Ну вот, -- произнесла Варвара Антоновна, -- в пустых разговорах он герой, а когда доходит до дела, когда надо обьяснить напрямую, он -- она показала на меня, -- сразу тушуется.
     Я не понимал, что происходит, не знал о чем она только что говорила, но меня моментально обуяла ярость.
     -- Чего не знаю, я не тушуюсь, мне все равно, что вы здесь говорите, только слова -- это одно, а на деле так не бывает.
     Зачем я это сказал не знаю, это не я сказал, это мой язык выдал, он бывает, говорит иногда сам по себе.
     В классе воцарилось гробовое молчание. Я понимал, что сморозил что-то не то. Но я совершенно не слышал, о чем ставился вопрос. Я ничего не слышал, думал только об Олечке. Варвара Антоновна велела мне сесть и продолжила урок, который через несколько минут закончился. Выходя из класса, она сказала, чтобы после уроков я прошел к ней в кабинет воспитателей.
     Прошло еще два занятия и мы разошлись в свои комнаты. Только там Никита вдруг спросил, чего это я с ней так разговаривал.
     -- Надоело, -- отрезал я, -- чего ей от меня все надо, как что, привязывается.
     -- А ты хоть слышал, о чем она тебя спрашивала?
     -- Ну, слышал, -- неуверенно говорю.
     -- Да ничего ты не слышал, -- вдруг вставил Пашка, -- она же рассказывала об ответственности за свои слова и поступки, о том, что надо отвечать, стоять за них, тогда к тебе будет уважение, а ты "не знаю", слил в общем.
     Мне мгновенно стало не по себе. Позор. Я ведь фактически струсил. И ляпнул не пойми что. Вот это влетел, хотя и не нароком. Я машинально взял учебник математики. Завтра урок. Настроение -- хуже нет. Тут еще вспомнил, как я язвил и хамил на ее уроках. И надо же так опозориться. Все разошлись, а мне было тошно. Чтобы как-то сгладить сегодняшний день, я сидел и штудировал завтрашние занятия еще до самоподготовки. Через некоторое время пришел Никита.
     -- А ты к ней не собираешься идти?
     Прошел уже час и тут только я вспомнил, что должен зайти к старшей воспитательнице. Я быстро вышел и почти бегом влетел в воспитательскую, думая, что Варвара Антоновна уже ушла. Но нет, она находилась в комнате. Больше там никого не было. Я извинился, что опоздал. Чувствовал себя как-то неловко. Но Варвара Антоновна как обычно спокойно с неизменной легкой насмешкой, молча смотрела на меня. Мне стало еще более неловко. Я не знал, что еще нужно сказать и молчание затянулось на несколько минут. Наконец она вздохнула и спросила как я себя чувствую, не заболел ли. Я ответил, что у меня все нормально.
     -- Это хорошо, -- произнесла она.
     Я почувствовал, что краснею, мне становилось стыдно. Варвара Антоновна начала говорить. Она сказала, что справлялась о моих способностях у других учителей и ее удивило, что большинство преподавателей мной очень довольны, и у меня лишь один изьян в поведении и в ее предмете обучения. Я покраснел еще больше. А Варвара Антоновна, взглянув мне в глаза, отчего я совсем смутился, продолжала говорить, что необходимо заняться со мной индивидуально и сейчас она преподнесет мне дополнительный урок.
     С этими словами старшая воспитательница встала, и предложила последовать за ней. Мне ничего не оставалось, как подчиниться, и мы вышли из кабинета. Через несколько дверей Варвара Антоновна остановилась у комнаты с надписью "э". Эту комнату я уже посещал, но то была экскурсия. А сейчас меня охватило легкое волнение. Пропустив меня вперед, Варвара Антоновна прошла следом и закрыла дверь на задвижку. Волнение усилилось, и я почувствовал как мелко у меня затряслись руки.
     Варвара Антоновна повернулась ко мне лицом и вдруг спросила, знаю ли я, зачем она меня сюда привела. Я промямлил вроде того, что она меня здесь будет наказывать (вспомнил Пашку, его вид, тряска усилилась). Она спросила за что. Я стал совсем красным и сказал, что наверное за плохое поведение. Мне уже стало безразлично что будет, лишьбы скорее закончилось. Но нет. Варвара Антоновна вновь начала говорить, что за поведение меня следовало давно наказать, но дело не в поведении, а в моем воспитании. Что я абсолютно невоспитан, а потому также эгоистичен, пренебрежителен к своим товарищам, люблю лишь себя, себе все дозволяю и т.д., и т.п. Я был полностью раздавлен, а пытка все продолжалась. Наконец все, что мне она хотела на сегодняшний день поведать, она сделала. Я стоял растерзанный. Но это прошла лишь первая часть моего дополнительного индивидуального занятия по правилам хорошего тона. Она спросила, хорошо ли я ее сегодня понял. Я молча кивнул головой.
     -- Тогда -- вновь заговорила Варвара Антоновна, -- займемся усвоением пройденного материала. Спускай штаны, ложись на скамью. Как ложиться ты наверное догадываешься.
     Я вновь начал густо краснеть, но руки сами по себе расстегнули пуговицы. Штаны сползли до колен. Я чуть помедлил, лег на живот и только потом спустил трусы. Мне было очень стыдно. Я оказался одетым противоестественно -- все части тела, какие можно показывать перед женщиной остались прикрыты, а та часть, которая вообще не допускалась к показу женщинам, была не только открыта, но и абсолютно беззащитна. Я услышал звук открываемой тумбочки, которая стояла рядом в комнате, слабый шелест выбранной розги и почувствовал, что глаза Варвары Антоновны устремлены на мои голые ягодицы. Скорее бы уж начала бить, подумал я, непроизвольно сжимая и разжимая каждую ягодицу, но неожиданно вновь раздался ее голос.
     -- Тебя когда-нибудь до сегодняшнего дня пороли? -- спросила она.
     -- Нет, -- честно признался я.
     -- Я так и думала. Для первого раза ты получишь двадцать ударов, но я тебе их выдам не сразу все, а порциями по пять. Ты меня понял?
     -- Да, -- я слабо кивнул головой.
     -- Тогда приступим.
     С этими слова я услышал свист разрезаемого воздуха и быстрое скользкое касание середины обоих ягодиц мокрым гибким прутом. Я почувствовал слабый шлепок и никакой боли. Ну и что здесь особенного, почему так боятся порки. Наверное потому, что стыдно показывать голую задницу незнакомому человеку, особенно женщине. Эти мысли пронеслись в моей голове меньше чем за одны тысячную долю секунды. Однако в следующие мгновения я почувствовал резкое нарастание боли, а через секунду то место, куда опустилась розга, начало в буквальном смысле гореть. И в этот же момент я расслышал вновь уже знакомый свист. "Ой!" -- качнулись мои ягодицы. Теперь боль уже не стихала, а все больше возрастала, и возрастала с каждым ударом. Наконец просвистел пятый удар. За время получения этой порции розог я не издал ни единого звука. Но не потому, что спокойно выносил порку, а потому что от боли не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть. Постепенно дыхание ко мне возвратилось.
     -- Ну что, -- раздался через минуту голос Варвары Антоновны, -- почувствовал усвоение пройденного материала?
     -- Да-да, конечно, -- только и выдал мой дрожащий язык.
     -- Тогда продолжим, -- сказала она, и моя попочка приняла еще порцию из пяти хлестких ударов мокрым прутом.
     На этот раз после каждого удара я слабо вскрикивал "ай", а моя задница горела, будто на ней развели костер.
     Во второй передышке я неожиданно поймал себя на мысли, что на пять ударов тратиться от силы всего десять секунд и сейчас все было бы уже закончено, а так мне предстоит еще преодолеть половину обещаной экзекуции. И когда Варвара Антоновна произнесла свое "ну что, продолжим?", я попросил ее больше не останавливаться, а довести порку до конца за один раз.
     -- Что ж, -- сказала она, -- такое пожелание будет исполнено.
     Раздался тонкий свист розги, меня продолжали пороть. Я изо всех сил старался не кричать, сжимал и пытался расслабить ягодицы, но ничего не помогало, было очень больно. Экзекуцию Варвара Антоновна проводила "профессионально", из двадцати ни одного удара не произвела ни по ногам, ни по спине или пояснице, все пришлись только по оголенным ягодицам. Я про себя считал, наконец восемнадцать, осталось только два и со словами "а это напоследок", оставшиеся два просвистели еще тоньше, а задница мне показалось сейчас разойдется на две части. Наконец экзекуция закончилась.
     На этом индивидуальный урок оказался еще не оконченным. Варвара Антоновна переломила "использованную" розгу несколько раз и выбросила в мусорное ведро. Я хотел встать, но не мог сдвинуться с места. Мои ягодицы горели и любое шевеление ими вызывало усиленную боль. Попытка натянуть хотя бы трусы приводила к тому же. Я повернул голову и тут же столкнулся взглядом с ее как всегда насмешливыми глазами, и внезапно осмыслил всю создавшуюся ситуацию. Я лежал на скамье со спущенными штанами, с голой, впервые в жизни выпоротой задницей, не мог безболезненно ни пошевелиться, ни одеться, а рядом стояла и смотрела на меня не родная, посторонняя женщина, которая в течение короткого времени дважды сделала мне экзекуцию, моральную и физическую, дважды за один раз меня выпорола. Такого стыда и унижения я еще никогда не испытывал. А она в свойственной ей манере не спешила развивать события.
     Я вновь попытался натянуть трусы, но у меня получалось очень медленно и со стонами. Наконец Варвара Антоновна сдвинулась с места, сама осторожно одела мне трусы, также осторожно помогла мне встать, а уж штаны я кое-как сам натянул. Все было проделано молча. Я старался не смотреть ей в глаза.
     -- Ну что ж, -- снова раздался ее голос, -- первый индивидуальный урок по моему предмету прошел для тебя я думаю плодотворно. Так? -- подняла она на меня глаза.
     -- Да, конечно, -- поспешно ответил я, чувствуя, что опять начинаю краснеть.
     -- А теперь договоримся с тобой так, -- насмешливость в ее глазах к моему удивлению исчезла, -- если твое воспитание и поведение здесь будут происходить на должном уровне, необходимость в индивидуальных занятиях будет также снижаться, ну а в противном случае наоборот. Понятно?
     -- Да, -- ничего не оставалось мне сказать.
     -- Как будут проводиться занятия ты уже знаешь. Основной урок мы с тобой провели сегодня. В следующий раз больший объем будет посвящен второй части. Ты меня понял?
     -- Да, -- снова сказал я, вздохнув.
     У Варвары Антоновны появилось прежнее насмешливое выражение. Я опустил голову и на этом мы расстались.
     По коридору я шел, еле ворочая ногами. Каждый шаг отдавался сильной болью в ягодицах, которая затем растекалась по всему телу. Вдруг с ужасом подумалось, ведь я не смогу сесть. Мгновенно спина покрылась потом. Я кое-как доковылял до своей комнаты, прислушался. Шум и звуки из нее не доносились. Слава Богу, кажется никого нет. Я тихонько приоткрыл дверь, убедился что комната пустая, медленно зашел и начал осторожно опускаться на кровать. Наконец сел. Задница ужасно разболелась, будто сел на раскаленные угли. Настроение -- хуже не бывает. В голове пустота. Я не мог даже как-то обдумать, о чем рассказывать, если начнут спрашивать для чего меня вызывала Варвара Антоновна. Представил что будет, если все узнают об индивидуальном уроке и как я буду сидеть на ее занятиях. Все только и станут поглядывать на меня и Варвару Антоновну и тыкать пальцами. Нет, такого не переживу. Буду терпеть и делать вид, что ничего особенного не произошло. А сколько же меня не было? Я посмотрел на висевшие в комнате часы и прикинул. Ничего себе, почти полтора часа. Из всего этого на порку ушло не более трех минут. Остальное разговоры. Вот теперь я понял и умом и, особенно, задним местом -- насколько это действенный метод. Нет уж, теперь я буду себя вести совсем по-другому. По крайней мере у Варвары Антоновны это точно.
     Мои размышления прервал шум шагов в коридоре, и через несколько секунд открылась дверь нашей комнаты. Я уже успел немного притерпеться к боли в заднем месте, схватил первую попавшуюся книгу и сделал вид, что готовлюсь к завтрашним занятиям.
     Вообще домашние задания мы делали в нашем классе, но устные предметы повторяли нередко у себя в комнате, часто сидя на стульях или лежа на кровати. В дверь вошли три моих соседа и еще двое из нашего класса. Они все только что вернулись с улицы и не знали, долго ли меня не было. Конечно спросили, что я делал у Варвары Антоновны. Я отвечал, что она долго мне внушала какой я неправильный, нудела, в общем то же что на уроках, только для меня одного. Также я сказал, что она решила со мной проводить индивидуальные занятия, конечно не упоминая, в чем они заключаются. В общем интерес ко мне быстро пропал. Только Никита иной раз бросал подозрительные взгляды.
     Кажется на этот раз пронесло. Пронести-то может и пронесло, а вот сидеть было невтерпеж. Я превозмогая внутренние неудобства, все же поднялся с кровати, вышел в коридор и направился в туалет. У меня уже горело не только одно место, но кажется все тело. Опять мысль, а как же по-большому. Ну, пока не хотелось, а там как-нибудь. Через полчаса надо идти в класс на самоподготовку, а пока можно еще отдохнуть, если мое состояние назвать отдыхом. Я по-прежнему чувствовал себя крайне неуютно, угнетенным и подавленным. Но делать нечего.
     В пять вечера все воспитанники отправились по классам на самоподготовку. Она у нас продолжалась два часа и с нами, как правило сидели дежурный васпитатель или учитель. Сегодня Надежда Николаевна. Вот здесь-то начался второй акт моего сегодняшнего злоключения. Мы прибыли как обычно в свой класс, расселись по партам. Как я шел, описывать не стоит. А когда сел, стиснул зубы, чтобы не застонать. В комнате-то я сидел на кровати, а здесь на жесткой деревянной скамье. Мало того, что все горело, еще и зуд начался. А сидеть два часа. Хорошо, если успею закончить раньше, может отпрошусь. Я начал усердно, как мог, штудировать науку. В голове же как назло все время стояла комната с буквой "э" на двери. Чтобы отпроситься, надо показать воспитательнице или учителю выполненное и коротко изложить устные предметы. В тонкости они не всегда вдавались, это для учителей. Я не мог сидеть в моем состоянии на одном месте, и без конца елозил, за что несколько раз получал замечания. Сейчас мне было не до уроков, но учить надо, могли задержать после самоподготовки.
     Скрепя зубами, я все-таки одолел уроки за полтора часа и сразу пошел показывать. Ни сидеть, ни елозить уже не мог, вся задница горела и зудела. С грехом пополам закончил самоподготовку и, наконец, вышел из класса. Шел так, будто к заду приклеили двухпудовую горячую гирю. Но зуд и боль стали постепенно стихать.
     Дальше не рассказываю, как провел остаток времени на ужин и до отбоя. С Олечкой мы уже условились, поэтому наше молчаливое общение выразилось в двух-трех выразительных взглядах. Знала бы она в каком я состоянии. Наша тайна оставалась нашей, никого в нее мы не посвящали. Только Никита за столом сидел немного, как мне показалось, более задумчив.
      Наконец легли спать. Но и здесь для меня успокоения не нашлось. Лежать мог только на животе. На боку неудобно, а на спине вообще невозможно, ягодицы начинали гореть и зудеть. Так вот ночь почти не спал. Слава Богу в следующие два дня урока "хороших манер" не проводилось, а потом выходной. В последующие дни жжение отошло, зато зуд и чесание определенного места только усилилось. Отпускать начало только на третий день. К концу воскресенья я наконец-то более-менее пришел в себя.
     Понедельник у нас день считался самым тяжелым и загруженным за неделю. Четере двойных урока после выходных. С утра я себя чувствовал довольно уверенно. К урокам подготовился неплохо, поэтому отвечал без проблем. Однако после обеда появилось небольшое легкое волнение. И, хотя, все домашние задания выполнил и хорошо отвечал, оно постепенно усиливалось. Последним уроком сегодня проходила этика с Варварой Антоновной. По мере его приближения мне все более становилось не по себе. Я не представлял, как надо себя вести после того, что случилось на прошлой неделе. Варвару Антоновну я почти не видел с того памятного дня. Если я иногда встречался с ней в коридоре, то быстро проскакивал, не глядя на нее. И вот последний урок. Ее урок. Через минуту в класс вошла Варвара Антоновна. Сели. Я уставился на доску, смотрю в одну точку как удав. Однако Варвара Антоновна не обращала на меня ни малейшего внимания, точнее не больше, чем на других. Я постепенно успокоился. Начал изредка на нее поглядывать. Неожиданно поймал себя на том, что с интересом смотрю на нее не как на воспитателя или учителя, а как-то по-другому. Красивая статная фигура, высокая, ноги стройные. Постоянное, слегка насмешливое выражение ее довольно красивого, во всяком случае как мне представляется, лица, придавали ей какое-то тайное очарование. В ней скрывались одновременно несколько черт. Это и строгость, и снисходительность, готовность приласкать и, тут же наказать. Кнут и пряник. В моей голове обозначился полный хаос. Я просто не знал как себя вести с ней, особенно в свете последних событий. Урок закончился почему-то очень быстро. Все, что она рассказывала, показывала, спрашивала, все мимо ушей. Хорошо я сегодня "ни при деле", меня не спрашивали. Неминуемо влетел бы не туда.
     Прозвенел звонок, мы разошлись. Никто из одноклассников кажется не заметил моих чувств, состояния. Ночью я наконец крепко и спокойно уснул. Сказались последние бессонные и усталые ночи, удрученное состояние. Я уже, что называется не высовывался, вел себя более чем скромно, чем даже удивил некоторых своих приятелей. На любые расспросы ссылался на усталость, самочувствие, занятия и тому подобную дребедень. Только Никита ничего не выссказывал, зато гад, иной раз хитро посматривал в мою сторону.

                5

     Как бы там ни было, но наступило долгожданное воскресенье. Последствия от индивидуального урока у Варвары Антоновны прошли и я, стараясь об этом не думать, трепетно ждал вечера. Этой ночью я не мог уснуть, представлял как увижусь с Олечкой, как будем вдвоем болтать, рассказывать о своих планах, своих родных, и никто нас не увидит. Это дополнительно придавало остроту свиданию. Еще вчере мы с Олечкой обменялись посланиями. Все было готово. Наконец я устал обо всем думать, кажется начал засыпать. И в этот момент неожиданно, очень ясно, будто только что произошло, я вспомнил день, когда меня вызывала после уроков Варвара Антоновна. Я до мельчайших подробностей вспомнил все детали этого дня. Я будто бы вновь почувствовал унижение, стыд от лежания со спущенными штанами, почти ощутил свист розги, но в то же время это сейчас не выглядело каким-то позорным состоянием, а вызывало наоборот непонятное волнующее чувство.
     Я повернулся на живот, мысленно представил, как лежу не на кровати, а в той комнате с табличкой "э" и Варвару Антоновну, размахивающую и опускающюю розгу на мои ягодицы. Я почти ощутил эти удары. Они доставляли мне какое-то волнующее наслаждение. А я хотел, чтобы они были еще сильнее и сильнеее. Еще я представил, что во время экзекуции, Варвара Антоновна меня стыдит, что я бесстыдно показываю свою голую задницу, и что за это она будет  меня пороть больнеее и сильнее. Мои ягодицы дрожали будто от усиления ударов и мне это очень нравилось, даже дыхание от удовольствия участилось. В конце концов я устал от этих мыслей. И наконец незаметно уснул. Спал, как ни странно, без сновидений, но, утром, проснувшись, вспомнил все, о чем думал ночью. Мысли мои смешались. Мечтал скорее встретиться с Олечкой, и в то же время хотелось чем-нибудь провиниться перед Варварой Антоновной, чтобы та вызвала на индивидуальный, специфический для меня, урок воспитания. В голове стоял сумбур, мысли перескакивали с одного на другое. Я не мог нормально соображать. Так прошел почти весь день. Но в конце концов сегодня вечером мне предстояло первое тайное свидание и я все больше думал об Олечке, как мы с ней встретимся в укромном месте, где нас никто не увидит и не будет мешать.
     Место свидания я считал надежным. Василий Иваныч мог всегда прикрыть. Кажется все продумано. В каморку сторожа мы договорились прийти после обеда, а не ужина. В это время в обоих отделениях становилось спокойно. Воспитанники предоставлялись самим себе, никто из старших за нами не присматривал. Можно незаметно на некоторое время исчезнуть.
     Я должен был прийти первым, открыть каморку, закрыться изнутри и ждать условного стука в дверь (три коротких удара). Ближе к обеду я уже находился что называется на взводе. С одной стороны хотелось быть рядом с Олечкой, с другой не имел ни малейшего представления как себя вести. Никогда еще не приходилось одному оставаться один на один с незнакомой девочкой. Все время думал, о чем с ней буду говорить, что вообще в таких случаях делать. Ничего не мог придумать. Чем ближе к обеду, -- больше волнение, а за полчаса до обеда уже дошел -- в голове полное смятение, отчаяние и почти животный страх -- опозорюсь. Тут еще руки как назло начали трястись. На обеде аппетита никакого, кусок в рот не лез. На Олечку я почти не смотрел, лишь один-два раза взглянул. Но этого оказалось больше, чем достаточно. Она мне улыбнулась, и все мое волнение моментально улетучилось. Я даже как-то вздохнул спокойнее.
     Черт, я совершенно забыл (опять началось), что в двенадцатиь, перед обедом, должен был пойти посмотреть, лежит ли ключ от каморки в укромном месте, где мне показывал Василий Иваныч. На всякий случай. А вдруг нет, -- опять запаниковал я, -- а что тогда? Позор.
     Не доев, я выскочил из столовой, почти бегом к месту у батарее. Есть. На месте. Отлегло, но не совсем.
     Время дня два часа тридцать минут. Я потихоньку и незаметно вышел из комнаты. Там остался один Никита. Он что-то читал, на меня не обратил внимания, ничего не спросил. Слава Богу. Уж очень он, даже черезчур внимательный. Минут двадцать поболтался в коридоре, на улице, зашел в библиотеку, порылся в картотеке, ничего не взял. В общем посветился и исчез в сторожевой каморке. Стал ждать. Мысль -- а вдруг не придет, пошутила, расскажет всем, как я ее ждал. Стало не по себе. Додумать не успел. Три быстрых коротких стука. Я вскочил, открываю дверь. Оля прошмыгнула, я закрыл дверь на задвижку. Наконец первая часть "дела" сделана. Что дальше? Я от нее деланно отвернулся, стал прислушиваться у двери. По моему прислушивался долго, даже слишком. Олечка стояла рядом. Наконец с мутными мозгами повернулся к ней и мы встретились взглядами. Так близко Олечку я никогда не видел. Сразу почувствовал, что она выглядит не лучше меня и также не знает "а что дальше". Все же я вымолвил первую фразу "здравствуй Олечка", взял ее маленькую ручку в свою. В каморке стоял небольшой диванчик. Мы присели рядом. Я касался ее плечами и коленями. Она не отстранялась. У меня появилось какое-то необьяснимое чувство. Так приятно мне еще никогда не доводилось себя чувствовать. Я впервые в жизни находился так близко, один, без посторонних, с незнакомой девочкой, которая при этом мне очень нравилась и которую я совершенно не знал. Однако надо же как-то начинать разговор и я стал рассказывать о себе. Постепенно увлекся. Олечка задавала вопросы, разговорилась сама и незаметно стала проходить та скованность, которая нас охватила в первые минуты свидания. Олечка слушала внимательно и, главное, подметил, с интересом. Мой рассказ стал увлекать ее. Она не только слушала, но сама спрашивала, вставляла реплики, говорила про своих близких, рассказывала о подругах.
     Очень быстро, я не ожидал, что так будет, мы уже освоились и все друг про дружку знали. Мне очень хотелось ее обнять, прижаться к ней, но я боялся, боялся сделать что-нибудь не так, страшно боялся порвать ту ниточку, которая нас начинала связывать. Украдкой я ее рассматривал. Чем больше смотрел, тем больше нравилась. Вот это девочка. Глаза синие, с зеленоватым оттенком, не очень большие, но притягательные, так и хочется еще раз заглянуть. Волосы светлые золотистые, брови, ресницы, губы, -- все так и манит. От этого еще страшнее становится, как бы не перейти зыбкую грань.
     Она приехала из небольшого провинциального городка. Семья ее состояла, как я понял, из интеллигенции, папа и мама служащие. У нее еще сестра и двое братьев. Все младшие. Оля уже получила начальное образование в местной гимназии и вот теперь в пансионате. Я слушаю ее голос, затаив дыхание. В сторожке Василия Иваныча мы пробыли почти два часа. Пора выходить. К счастью Олечка сама об этом напомнила. Господи, как же мне с ней проститься, чтобы еще раз встретиться. Мы поднялись. Я прислушался, тихо. Василий Иваныч также никаких знаков не подавал. Значит все нормально, никого из нас не хватились. Мой язык тихо, почти шепотом "Олечка, мы еще увидимся? Я очень хочу".
     Ну все, конец, разве это расставание. Ни пылкости, ни поэзии, как будто не читал об этом ничего. Да я и не читал. Вдруг неожиданность -- "Я тоже". Вторая -- я ничего не успел подумать, как поцелуй в щечку, и она, не глядя на меня убежала. Вот это да! Меня еще никогда девочка не целовала (домашних не считаю). Я осторожно провел рукой по тому мету, где только что коснулись ее губы. Я боялся стереть эти незаметные, но очень чувствительные следы. Закрыл глаза. Чуда не повторилось. Надо выходить. Еще раз прислушался, кажется тихо. Вышел, быстро закрыл дверь, не спеша осмотрелся. Никого. Но что-то смутно померещилось. Будто кто-то подглядывал. Также не спеша пошел по коридору, зашел в мастерскую. Василия Иваныча там не оказалось. Ключ оставил в тумбочке, как договорились. Раз мастерская открыта, он где-то рядом, наверное во дворе.
     Выйдя из мастерской, опять возникла мысль, что кто-то за нами с Олечкой все-таки подглядывал. Василий Иваныч не считается, он и так все знал. Лишь бы не из старших. С остальными разберусь. Такой стал герой. И все же кто-то проследил, чувствовал как гончая. Интересно, кто? А может от сегодняшнего первого в жизни свидания голова пошла кругом и стали мерещится галлюцинации. Нет, сообразить не смогу.
     Захожу в нашу комнату. Меня не было почти два часа. Зевнул, сел на табурет, взял как всегда когда голова ничего не желала соображать первую попавшуюся книгу. И вновь ощущение будто за мной подсматривают. Боковое зрение у меня отличное, отработанное еще с тех времен, когда занимался с Андреем Дмитриевичем. Он говорил, что это большое искусство -- не смотреть на соперника или противника, но видеть все его движения. Тогда не глядя на него можно сделать так, что он не успеет ничего понять, а ты наносишь ему точный поражающий удар. Я правда никому ничего не наносил. Но увидел. Никита. Точно он. Никита (повторяюсь) приехал из небольшого городка Таловска. У него дома остались отец с матерью и младшая сестра. Начальное образование Никита получил там же в местной школе, но видно местные учителя не соответствовали необходимому для него уровню, а может их не хватало. Некоторые предметы он только начинал изучать. Однако Никита обладал способностью, или чертой характера, которой могли позавидовать наверное все воспитанники пансионата -- это его неимоверной усидчивости и целеустремленности. Он мог сутками сидеть за учебниками. За короткое время Никита уже практически подошел к тому уровню знаний по новым для него предметам, к которому подошли все ученики класса. Еще один скрытый талант у него я подметил сам. Никита был очень, я бы сказал черезчур наблюдательным. Он мог заметить или услышать то, на что другие бы не обратили внимания, и сделать из этого выводы. Похоже и сейчас он прознал как-то про нашу с Олечкой тайну. Ну и ладно. Лишь бы языком не молол. Я в общем-то никогда не замечал, чтобы Никита свои выводы или свои мысли кому-либо рассказывал. Он казался несколько замкнутым малым, особой бружбы ни с кем не заводил. Впрочем у меня здесь пока близких друзей, как например наши Коля с Пашей, также не имелось. Посему раздражения и злости я к нему не испытывал.
     Все последующее время дня настроение у меня оставалось отличным и приподнятым. Я легко подготовился к завтрашним урокам, вечером спокойно лег спать. Уснуть сразу не удавалось, перед глазами стояла Олечка, первое свидание, первый поцелуй. Представлял, как в следующий раз я буду целовать мою Олечку (другого варианта не представлял), обнимать ее, ласкать, и вдруг опять очень явственно в голове возник образ Варвары Антоновны, ее легкая насмешка и розги в руках. Сознание самопроизвольно переключилось на "индивидуальный урок" и комнату с табличкой "э" на двери. А завтра понедельник, и последний урок будет проводить Варвара Антоновна. Ни о чем другом уже не думалось, кроме экзекуции, которую она могла мне устроить. Я даже повернулся на живот и представил как Варвара Антоновна стегает меня по ягодицам. Дыхание стало неровным, участилось. В конце концов с этими мыслями и полным сумбуром в голове я уснул.
     Утро понедельника выдалось пасмурным. Но меня это мало заботило.Настроение оставалось со вчерашнего дня приподнятым. Занятия проводились в обычном режиме. За обедом я изредка посматривал в сторону Олечкиного стола. Она мне слегка улыбалась, и я видел, что она также в хорошем расположении духа. За нашим столом лишь Никита сидел скучным, я бы даже сказал в мрачном настроении. Он еле прожевывал обед, и похоже с нетерпением ждал его окончания.
     Начался последний урок. Через минуту после звонка в класс вошла Варвара Антоновна. Она с неизменной своей усмешкой подавала нам премудрости высоких манер и правил хорошего тона, а я в очередной раз рассматривал ее стройную фигуру, длинные ноги, спрятанные выше колен юбкой, и невольно стал сравнивать ее с Олечкой, хотя никакие сравнения здесь не были уместны. Олечка вся снаружи, открыта, ее настроение моментально угадывалось, ее хотелось обнимать и ласкать. Варвара Антоновна же абсолютно "засекречена", мысли и дальнейшие ее действия предвидеть совершенно невозможно. Но вот эта-то непредсказуемость меня как раз и тянула к ней как к магниту. В общем мозги мои "поплыли". То, что сейчас обьясняла, четко проходило мимо моих ушей. У меня опять в голове стал всплывать тот первый незабываемый урок, и чем больше деталей возникало, тем острее хотелось все повторить. Особенно вторую часть в комнате с табличкой "э". Даже дыхание перехватывало от этого желания. Надо что-то предпринять, чтобы урок повторился. Но я с тех пор, правда прошло не так много времени, стал почти паинькой на уроках Варвары Антоновны, и как снова "засветиться" в порочном поведении не мог себе представить. Боялся будет не так выглядеть, не натурально, а хотелось, чтобы все получилось естественно. При таких мыслях прозвенел звонок, урок закончился.
     По пути в комнату, я заглянул в тайник. Пусто. Наступило время ужина. Когда я подходил к своему столику, Олечка уже находилась на "месте". Она издали меня увидела, неприметно улыбнулась. Я ответил тем же. Во время ужина она дала понять, что в тайнике что-то для меня имеется. Мы выглядели как настоящие заговорщики. У нас оставалась наша тайна и никто о ней не знал. Так мне во всяком случае казалось.
     Через час записка покоилась у меня в кармане. Смотреть сразу я ее не стал, решил прочесть перед сном, а пока погулял с ребятами во дворе пансионата. Перед отбоем я, как часто бывало, раскрыл книгу, учебник по химии, начал повторять домашнее задание на завтра. Посмотрел по сторонам. Кажется никто не видит. Незаметно сунул между страниц Олечкино послание. "Здравствуй Леша, -- читаю уже знакомый почерк, -- мне очень понравилась наша с тобой встреча. Я все время о ней вспоминаю. С нетерпением ожидаю следующей. Приду, как договорились, в субботу. Пока мы пребывали вдвоем, девчонки меня обыскались. Я исчезла так внезапно, никому не сказала куда ушла. Нинка мне прямо допрос учинила. Пришлось открыться, но только ей. Кроме нее про нас никто ничего не знает. Ты уж меня прости и ее не вини. Она такая любопытная...".
     Я представил Нинку, меня охватило раздражение. Ей-то какое дело. Ну ладно, бабы, -- уже по-мужски рассудил я, -- чего с них взять. Вот от меня бы никто ничего не добился. Читаю дальше. "...До субботы еще столько времени, почти неделя. Я буду скучать. Мне было так интересно, когда ты рассказывал. Я бы сейчас с тобой встретилась, только не хочу, чтобы нас видели. У нас такая строгая воспитательница Надежда Григорьевна. Если до нее что-то такое дойдет, она будет за мной по пятам ходить. Не то что ваша Варвара Антоновна".
     Тут я усмехнулся, и, похоже вслух. На меня уставился Пашка.
     -- Ты чего там нашел? -- показывает на учебник.
     Я спохватился, быстро его закрыл, посмотрел вокруг. Коля тоже на меня смотрит с вопросом. Только Никита не обратил никакого внимания. Он казался весь поглощенным математикой, аж лоб нахмурил от напряжения. Я даже удивился. Никита настолько наблюдательный, а тут ноль внимания. Тем лучше.
     Я ничего не стал обьяснять. Так, сказал, выражение смешное попалось. Снова открыл книгу, читаю дальше, уже окончание."... Ну вот, пока у меня все Леша. Если хочешь, напиши ответ, а так до субботы, до свидания." -- подчеркнула последнее слово.
     Я посмотрел на часы. До отбоя оставалось десять минут. Не успею. Черт возми, надо было прочитать раньше. Ответ сейчас стал бы уже готов. Ну ладно, завтра день будет. После отбоя свет в комнатах зажигать запрещалось. Все обязаны ложиться спать. Увижу я ее завтра в читальном зале у стойки, подумал я, там на нас никто внимания не обратит. С этим спокойно уснул.
     Весь следующий день прошел обыденно, а после самоподготовки и ужина я поджидал Олечку у входа в читальный зал, выбирая книгу у стойки. Она подошла и тоже начала копаться. На нас никто не обращал внимания.
     - Ты чего хочешь взять? -- после приветствия спрашивает вполголоса.
     -- Ничего, я тебя жду.
     Она улыбается.
     -- Ты настоящий конспиратор.
     Еще бы, только в этом деле мне как до Луны в сравнении с Андреем Дмитриевичем. Тот про эти вещи такое рассказывал, я рот открывал. Ну, это в прошлом.
     -- Прочитал?
     По глазам вижу, она уже побывала в тайнике. Я посмотрел на нее, прищурился любуясь. Олечка очень красива.
     -- Дай, я тебя поцелую, -- говорит мой язык.
     От неожиданности она быстро заморгала глазами.
     -- Леш, ты что, увидят.
     Мне стало не по себе. Я кажется ляпнул идиотскую фразу. Надо немедленно сгладить.
     -- Прости пожалуйста, -- лепечу, -- увидел тебя и голова затуманилась.
     Мне крайне неловко, хотя непонятно, чего это так болезненно она восприняла мои слова. Можно было все обратить в шутку. Но, кажется Олечка пришла в себя. Мы недолго почти шепотом поговорили, и разошлись, еще раз коротко обсудив наше будущее свидание. Записок до конца недели мы больше друг другу не посылали. Так у нас начались регулярные с Олечкой свидания. Мы встречались каждую неделю по выходным в каморке у Василия Иваныча.
     Заканчивалась осень, стояла середина ноября, давно прошел первый снег. Наши свидания с Олечкой становились все нежнее. Ее образ все более занимал мою голову. Мысли о Варваре Антоновне, ее методе воспитания, индивидуальный болезненный урок, уходили на второй план, но совсем не исчезали. Нет-нет, а иногда, чаще по ночам или на ее уроке, мне все связанное с той памятной процедурой воспитания, вспоминалось, и это приводило зачастую к сильному возбуждению. От желания получить еще раз такой урок я отказаться не имел возможности.
     Во время свиданий Олечка сидела не рядом на диване, а все чаще у меня на коленях и мы, разговаривая, все больше времени уделяли поцелуям, и не только в щечку. Я ее обнимал, ласкал, целовал шею, губы, нежно поглаживал все, что находилось выше талии, но дальше подобных ласк дело у нас не доходило. Олечки имела по моему мнению очень тонкую душу, а я боялся оборвать ту нить, которая нас связывала. Но все-таки мне хотелось чего-то большего. Трогать ее не только за руки и плечи, притягивало коснуться совсем иных мест, но подспудно я чувствовал, Что Олечке это может не понравиться, и приходилось ограничиваться тем, что она дозволяла.

                6

     Со второй половины ноября погода окончательно испортилась. Бесконечно шли холодные дожди, переходящие в снег, на улице промозглый холодный ветер быстро проникал через одежду. Мы все реже выходили на прогулки во двор пансионата.
     За четыре дня до наступления первого месяца зимы Олечка сильно простудилась и на две недели ее перевели в лечебный стационар, находящийся на территории пансионата в отдельном строении. Это здание, как я раньше уже описывал походило на небольшой школьный лазарет. В его штате состояли доктор и дежурные медсестры, кто-нибудь из которых постоянно находился (дежурил) в стационаре.
      Все то время, пока Олечка болела, я не решался ее навестить. Я боялся, что она будет сердиться на мое появление в месте, где нас с ней увидят посторонние. Они, думал я, могут что-нибудь про нас подумать, Олечке это будет неприятно. Я еще не забыл тот случай, когда в шутку хотел Олечку поцеловать в библиотеке, а она так болезненно отреагировала. Так что мне ничего не оставалось, как дожидаться ее выздоровления. При всем том я видел, как ее часто навещали подруги, ее классная руководительница и воспитательница, а однажды я увидел как из стационара выходил Никита. Но я этому не придал значения. В ту пору из-за крайне плохой погоды многие воспитанники часто болели, и некоторых из нас переводили на лечение в стационар. Он возможно кого-то ходил навещать.
     Прошло около недели после Олечкиной госпитализации. Наступил понедельник. Последний урок. Варвара Антоновна обьясняла очередные правила поведения в обществе. На этот раз вопрос касался выбора одежды для встречи с важными персонами. Я как всегда "внимательно" слушал вполуха, больше интересуясь ее одеждой. Выглядела она как всегда блестяще. Все от блузки до юбки строгих темных цветов и туфель сидело на ней изящно. В то же время подчеркивались все женские линии, на которых могли задерживаться взгляды мужчин (я это по себе сужу, а я еще для нее малолетка, что говорить о других постарше).
    На соседней справа от меня парте сидел Аникин Боря. Он у нас в классе славился тем, что любил делать другим мелкие пакости, в общем-то безобидные. У него как говорили всегда было шило в заднице, но на него никто не обижался. Боря имел веселый заводной нрав. А любил Боря сделать из тетрадного листа трубку и расстреливать горохом во время урока своих товарищей, за что неоднократно получал оплеухи на переменах. Однажды он умудрился промазать в стоявшего у доски нашего Кольку, а попал прямо в грудь (хорошо не в глаз) учительнице по географии. От такого нахальства она побагровела и прямо из класса отправила его с запиской к Востроногову. Что было дальше представить нетрудно, однако с той поры пыл у Бори поубавился. Тем не менее он хоть изредка, но занимался тем же от чего сам отойти не мог.
     В этот день на последнем уроке Боря разжевал комок бумаги, сделал из него "кругляк", и когда Варвара Антоновна отвернулась, стрельнул в мою сторону. Попал в плечо. В другой раз я немедленно ответил бы тем же в удобной для меня позиции, но сейчас я неожиданно схватил в рот бумажный обрывок, быстро сделал из него боеприпас-шарик и не раздумывая, в открытую, пустил снаряд в сторону Бори. Результат превзошел ожидания, он получил скомканную "пулю" прямо в лоб. Там она у него и обозначилась. При этом я еще и вслух сказал "на получай".
     Класс притих. Я тоже смутился, сунул голову в плечи, взглядом уперся в парту. Даже невозмутимая Варвара Антоновна опешила, но всего лишь на мгновение. Через секунду произносит:
     -- Алексей, выйди из класса. Жду тебя в кабинете дежурных воспитателей. Придешь в восемь вечера, до этого я занята.
     Сказано было приказным тоном. Варвара Антоновна сегодня дежурная. Я виновато кивнул головой и вышел. Только в коридоре до меня начало доходить. Я часто представлял себе повторный индивидуальный урок. Я мечтал о нем. Я не знал как это устроить. Получилось все на редкость просто и естественно. Только все мои мечтания и представления относились к неопределенному будущему, когда-нибудь, не сейчас. Я мгновенно отрезвел. И ... жутко испугался. Это уже не фантазии, это реальность. Она назвала время. После ужина перед сном. Вспомнил, она же сегодня дежурная, будет в пансионате до утра. У дежурных имеется своя комната.Однако прийти назначила не в комнату, а в воспитательскую. Ну да, подумал я, попробуй назначь в комнату в такое время при всех. Вообще, о чем я думаю. Будет так, как будет. В памяти опять возникли подробности первого индивидуального урока. Но сейчас эти воспоминания на меня действовали совсем по-иному, чем лежа на кровати. И те ощущения, которые тогда испытывал, повторить совершенно не хотелось. А деваться некуда. Влип. Если бы урок повторился, черта с два я бы себя так вел. Но делать нечего, будь что будет.
     Время шло. Страх почему-то изчез. К ужину совершенно успокоился. Восемь вечера. Стучу в кабинет дежурных воспитателей.
     -- Войдите, -- голос Варвары Антоновны.
     Я вошел, стою, глаза уткнул в пол. Минута молчания. Варвара Антоновна разглядывала меня как экспонат, будто впервые видит.
     -- Знаешь, зачем я тебя позвала? -- снова раздался ее голос.
     -- Догадываюсь.
     Она покачала головой и протянула мне ключи.
     -- Иди, открывай комнату, ты знаешь какую, я скоро приду.
     Молча, как в родную, захожу в хорошо знакомую комнату. Все как прежде. Приоткрыл шкафчик и, там тоже все на месте. Востроногов свое дело знает туго, свежие прутья всегда в наличие. Жду стоя. Минут через пять заходит Варвара Антоновна. Смотрит насмешливо.
     -- Мог бы и посидеть, пока комфортно.
     Я начал краснеть, и одновременно стал подступать страх. Это уже не фантазия. Молчу.
     -- Ну так что, -- начала она первую часть индивидуального урока (время для этого самое подходящее), -- слов на сегодняшний твой поступок у меня нет. Либо у тебя плохая память на мои уроки, либо -- помолчала -- тебе такие уроки нравятся.
     Я покраснел еще больше. Вот это поворот. Точно, от нее никогда не угадаешь последующего действия, хотя в данный момент мне лично ничего угадывать не надо.
     -- В общем, -- продолжала она, -- учить я тебя сегодня ничему не буду, -- я облегченно вздохнул, -- перейдем сразу к профилактике, время позднее.
     Сердце у меня екнуло, сейчас начнется.
     -- Снимай все лишнее, надеюсь не забыл что именно, оголяй наказуемое место, скамейка вот, -- показала.
     Я послушно выполнил приказание, и лег на живот. Весь красный от стыда. Услышал, как Варвара Антоновна подошла к шкафчику, открыла и через секунду закрыла его. Чувствую, смотрит на меня, точнее на голые ягодицы, в правой руке розга. Мои ягодицы дрожат заранее от ожидаемой экзекуции, не могу их унять. Еще больше краснею. Стыд усиливается, подступило к тому же чувство боязни первого удара.
     И вот тонкий знакомый свист, первое касание розги оголенного места. Экзекуция началась. Я сжал зубы, напрягся. Но удар не очень болезненный. Последовали второй, третий, все такие же. Меня осенило -- наверное после того, первого раза, моя задница привыкла к розгам и уже той жуткой боли не испытывает. Это начинало радовать. "Сколко же Вы мне дадите?" хотел спросить мой язык, предвкушая ее удивление и гордость за свою храбрость, но опять не успел. Удары прекратились после десятого (а жаль подумалось мне). Порка кажется закончилась. И тут послышался ее голос.
     -- Все, массаж закончился, приступим к профилактике.
     Как обычно насмешливо, как всегда попробуй пойми. В голове мимолетно мелькнуло -- а ведь она не сказала как в прошлый раз сколько мне выдаст. И как бы услышав мой вопрос, Варвара Антоновна просто изрекла.
     -- На этот раз как с тобой условились, получишь увеличенную порцию, сорок горячих.
     С этими словами, не давая мне обдумать услышанное, раздался очередной свист, потоньше и погромче, и мои ягодицы ощутили удар уже "раскаленного" прута. Один. Дыхание на мгновение остановилось, затем стало прерывистым как при вдохе так и при выдохе. Два, три, четыре, считал я про себя, вслух стонал и ойкал от боли.
 Варвара Антоновна порола без спешки, точно попадая розгами в срединную зону поперек ягодиц. Я ничего не мог сделать, чтобы их защитить, можно только соскочить со скамьи и убежать. Но какой же был бы вид. Представил -- позор. Нет уж, лучше принимать все, что дают. Такая острая боль продолжалась примерно до двадцати пяти-тридцати ударов, затем она начала притупляться. А когда наконец раздался сороковой по счету свист розги, вся задница уже так горела, что дополнительной боли я не почувствовал, только услышал шлепок.
     Экзекуция закончилась. Далее все происходило как в первый раз. Немного полежал, с трудом натянул штаны, и будто в них находилась раскаленная гиря, отправился спать. Варвара Антоновна пожелала спокойной ночи. "Спасибо". Однако после сегодняшнего "сеанса" у меня не возникло той опустошенности и чувства никчемности, как в прошлый первый "индивидуальный" урок воспитания. Физические ощущения те же, только еще болезненней, а вот угнетенности я не испытывал.
     После выхода из воспитательской я в свою комнату сразу не пошел, прогулялся, если можно так выразиться, по территории пансионата. Естественно без всякой спешки. Расспросов про мой визит к нашей воспитательнице почти не было (в отличие от первого раза я у нее пробыл не более двадцати минут, получил правда вдвое больше). Перед самым отбоем вместе с встретившимися Пашкой и Колькой пришел в свою комнату. Стиснув зубы разделся, лег как-бы ни в чем не бывало. Остальные тоже в это время укладывались. Украдкой посмотрел на Никиту. Но тот кажется не испытывал никакого интереса к моему похождению.
     Я лег на живот, как во время экзекуции, закрыл глаза, и моментально представил Варвару Антоновну с розгой в руке, тонкий свист и острую боль в ягодицах. Последнее представлять было не обязательно, задница горела как раскаленная. Но все-таки, опять повторяюсь, того унижения, испытанного в первый раз, я уже не чувствовал. Остался только стыд, за то, что мои оголенные ягодицы -- одно из интимных мест, видела и рассматривала женщина, хотя и старше меня, но все равно женщина, да еще это интимное место, как мне показалось, не без удовольствия стегала прутом. От этого чувство стыда усиливалось и обострялось.
     Однако этот стыд можно назвать своеобразным. Когда стыдили или ругали дома родители, здесь учителя, воспитатели за невыученные уроки, неряшливый вид, плохое поведение -- это было одно чувство и одно желание, скорее бы все закончилось. Делаешь из этого какие-то выводы, стараешься исправиться, не допускать прежних ошибок. В сегодняшних обстоятельствах своеобразность этого стыда заключалась в том, что помимо раскаяния в своих пригрешениях, он возбуждал. Возникало подспудное желание испытать такой стыд еще раз, чтобы такой урок повторился. Вот с такими мыслями, сумбуром в голове и испоротой задницей я наконец уснул.
     Последующие дни после второго индивидуального занятия с Варварой Антоновной проходили аналогично тем, что последовали за первым. Я вновь стал прилежным учеником, благовоспитанным юношей, старательно постигал вдалбливаемые нам знания.

                7               

     За две недели до наступления Нового года я наконец увидел Олечку. Она выздоровела, ее выписали из лечебного стационара. В тот же день я написал и положил в тайник записку о том, как я без нее скучал и с просьбой поскорее увидеться наедине. Вечером я уже читал послание от нее. Она также за время нашей вынужденной разлуки (прошло около двадцати дней) обо мне скучала, а встретиться предложила, по тону ее письма я бы даже сказал назначила, в ближайшее воскресенье, впрочем как обычно. Вообще-то можно было и пораньше, хотя бы в субботу. Я действительно очень по ней соскучился. До воскресенья еще четыре дня, сегодня вторник. И тут же поймал себя на мысли, что не столько скучал, сколько отходил от другой встречи, с Варварой Антоновной. Ну да ладно, это пустяки, тем более, что сейчас во всех группах как у мальчиков, так и девочек идет активная подготовка к встрече Нового года. Все делали себе под руководством воспитателей и учителей праздничные костюмы на карнавал и каждый из нас старался сделать такой костюм, чтобы он оказался и красочным, и неузнаваемым. Кто во что будет одет, у нас в комнате знали только те, кто там живет, остальных мы к своим секретам не допускали, впрочем другие поступали точно также.
     Среда. После уроков захожу в библиотеку. Надо поменять книги, уже неделю там не появлялся. Вот это ничего себе! За одним столом сидят и оживленно беседуют Никита с Олечкой. Я опешил. Это по не гласным правилам пансионата не принято, но в общем законами не запрещено. Тем не менее такие случаи, особенно на первом году обучания, считаются из ряда вон. Я не мог ничего подумать.
     Меня они увидели. Никита как-то сразу напрягся. Олечка махнула рукой, подходи к нам. Ничего не оставалось, подошел. Разговор затих, появилась какая-то напряженность, скованность. Почему Никита здесь, рядом с Олечкой. Она взглянула на меня.
     -- А мы с Никитой случайно пришли за одной и той же книгой по истории.
     Никита как будто виновато добавил:
     -- Я пришел позже, Оля здесь уже находилась. Случайно увидел что она читает, ну и подсел. Мы немного поболтали.
     Чего это он передо мной словно оправдывается. Все-таки точно пронюхал, что мы с ней не просто знакомы. Ну ладно, не затевать прямо сейчас разборку, да и в общем-то ничего особенного не случилось. С Олечкой мы обо всем договорились, обменявшись накануне посланиями. Чтобы разрядить обстановку я сослался на занятость, сказал, что мне надо только обменять, и скоро ушел, напоследок коротко взглянув на Олечку. Она заметила, также незаметно бросила мне ласковый вздгляд и продолжила чтение. Когда я вышел, мне все-таки стало как-то не по себе. Около нее находился Никита, они только что открыто оживленно разговаривали, а самое главное находились рядом, без всякого разделения. У нас отдельные залы. И никаких замечаний со стороны дежурных воспитателей.
     Как бы там ни было, наступило воскресенье. Обед закончился и через час я с гулко бьющимся сердцем сидел в каморке Василия Иваныча, ожидая условного стука в дверь. И вот наконец-то. Я торопливо открыл. Олечка неслышно проскользнула внутрь. Мы присели на диван. Я ее нежно обнял, стал целовать. Она не отстранялась. Я захотел посадить ее себе на колени, как мы обычно проводили свидания в последнее время, но неожиданно Олечка этого не захотела и осталась на прежнем месте, сказав "Леша мне так удобнее, давай сегодня останемся так как есть". Я ничего не мог возразить. Это я услышал первые слова, произнесенные Олечкой за начало пока еще короткого времени нашего сегодняшнего свидания. Все-таки постепенно мы разговорились. Она рассказывала про стационар, я о том, как ждал ее возвращения, как переживал нашу вынужденную разлуку. Вообще-то говорить об этом мне не хотелось, выходило все довольно противно. У меня в то время происходили совсем иные мероприятия и заботы и мне было не до нее, но надо же как-то поддерживать разговор.
     Олечка в стационаре не скучала, ее постоянно навещали подруги, учителя, два раза даже Никита заходил. Слушая ее не очень внимательно, при упоминании Никиты, я вдруг резко обратился в слух. Что она сказала, заходил Никита? Вот это сюрприз. Я боялся зайти в стационар, чтобы ее не беспокоить, а этот запросто. Тут же перед глазами возникла сцена в библиотеке. На Никиту я стал злиться. Чего ему надо? Тихоня. Но Олечка рядом, что я им голову забиваю, отвлекаюсь. Я крепче обнял Олечку (она моя и больше ни чья), стал вновь ее целовать. Она также ко мне прильнула и тоже отвечала на ласки. В словах мы больше не нуждались. Мы действительно соскучились друг без друга и теперь наверстывали упущенное. Не прошло еще часа нашего свидания, а все стало как прежде. Олечка сидела у меня на коленях, мы целовались, говорили друг другу ласковые слова и тут внезапно погас свет. И не только в нашей каморке, а похоже во всем пансионате. В каморке окон не было, дневной свет сюда не проникал. Мы с Олечкой оказались в полной темноте. Сколько не приглядывались, ничего не могли увидеть. Прошло минут десять, свет не включался. Олечка сказала почему-то шепотом:
     -- Леш, может быть пойдем?
     -- Подождем немного, может скоро включится.
     Выбраться отсюда конечно можно, только сейчас темнота придавала нашему свиданию какую-то особенную романтичность и таинственность. Прекращать его лично мне никакого желания не вызывало. За дверью слышался шум, выкрики, просьбы найти и зажечь свечи. Мы притихли. Меня начало охватывать волнение и возбуждение от темноты. Я ближе прижал Олечку к себе, губами буквально нащупал ее лицо, прикоснулся к щеке, глазам, нашел губы, коснулся, стал все больше и больше прижиматься своими губами к ее (раньше мы только чмокали друг друга в щечки и губки). Губы мои и ее разошлись и мы слились в долгий глубокий и настолько приятный поцелуй, что наши губы долгое время не могли разьединиться, языки наши друг друга гладили, и это еще больше сливало нас в одно целое. Машинально моя правая рука поползла вниз от Олечкиной шеи, достигла груди и я ощутил прикосновение к небольшой, но очень волнующей выпуклости. Олечка медленно, но настойчиво убрала мою руку и отняла свое лицо от моего. Мы оба учащенно дышали. Я опустил свою руку, она легла на Олечкино колено. Гладкое и закругленное, оно меня вновь очень взволновало. Но и отсюда рука моя была отодвинута. Олечка от меня несколько отстранилась. Я же в темноте пытался снова приблизить ее к себе, но она упорно отодвигалась, постоянно повторяя "Леша не надо, не сейчас". Что значит "не сейчас" она по-моему сама не понимала. Вскоре мы сидели так же, как  в начале сегодняшнего свидания, только в полной темноте. Молчали. Я больше не пытался плотнее к ней приблизиться и только поглаживал ее по плечу. В темноте мы пробыли примерно полчаса. Свет включился также неожиданно, как и погас. Мы не старались смотреть друг другу в глаза, и не произносили ни слова.
     Олечка поднялась и сказала, что ей надо сегодня выйти пораньше, так как к ее подруге Нине приехали родные, и та хотела их с ней познакомить. Я молча открыл дверь, поцеловал ее в щечку (обычно происходило наоборот), она выскользнула. Мне стало как-то не по себе. Никакие родные к Нине конечно не приезжали, я бы знал. Просто повод, довольно наивный. Ну ладно, бывает по всякому -- философски рассудил я.
                8               

     Через неделю наступил Новый год. Добавлю к тому, что говорилось ранее, к празднику встречи Нового года весь персонал пансионата, включая его работников и учеников, готовились задолго, более чем за месяц. Делали украшения в классах, наряды, разучивали и готовили сценки, в общем как и везде. Но для нас, воспитанников пансионата, в этом празднике заключалось особенное возбуждающее волнение и радостное ожидание чего-то необыкновенного. На елке мы впервые встретимся все вместе, оба отделения юношей и девушек, и на время праздника останемся предоставлены самим себе без всяких ограничений. За нами не станут присматривать учителя и воспитатели, и мы в это время можем делать что нам заблагорассудиться (в разумных пределах конечно). Поэтому готовились к веселью с полной серьезностью. Девочки делали себе наряды сами, нам помогали воспитательницы.
     Я поначалу хотел нарядиться мушкетером или гусаром. Но таковых оказалось полно. Тогда пришла мысль -- котом. Удобно, костюм делать недолго, а маску надвинешь -- никто не узнает, гарантия. Так и порешил. Коля с Пашкой нарядились этими самыми мушкетерами, а Никита перещеголял всех: он смастерил мантию и стал похож на губернского прокурора. Как бы там ни было, все они узнаваемы, а вот меня попробуй угадай.
     Сразу после новогоднего карнавала в следующие один-два дня нас, всех воспитанников, должны были на каникулы разобрать родственники. Поэтому празднование проводили на два дня раньше фактического наступления Нового года.
     И вот дождались. Праздник новогоднего карнавала проводили в последний день занятий, двадцать девятого декабря. В этот день в пансионате провели всего два коротких, по сорок минут урока. После уроков, которых как таковых и уроками-то не назовешь (только и обсуждали, что будем делать на каникулах две недели), разошлись по комнатам, стали готовиться к маскараду. В двенадцать обед, а в два мы по звонку в маскарадных нарядах начали выходить из комнат, и все направились в самый большой зал, спортивный. Обед проходил очень оживленно, во всем чувствовалось возбужденное ожидание чего-то нового, интересного, доселе невиданного. К тому же на столах в этот день, помимо обычных блюд, красовались вазы с различными сладостями и угощениями. Я непрерывно бросал взгляды в сторону Олечкиного стола. Она как и все находилась под впечатлением предстоящего празднества, радостно возбуждена, щеки ее горели в предверии начинающегося праздника. Я не мог оторвать от нее глаз, до чего же сегодня она выглядела красиво. Видела конечно меня, улыбалась, но не только мне, а похоже всему залу. Я с нетерпением ждал окончания трапезы, и вот, наконец мы входим в зал, центр которого занимает пушистая разукрашенная елка. По периметру вдоль стен заранее установили стулья. Возле одной из стен красовался черный рояль, а на стульчике возле него примостилась учительница музыки. Все расселись.
     Перед началом новогоднего представления по заведенному обычаю к елке, чтобы лучше видели, подошел директор пансионата, и поздравил всех с успешным окончанием первой половины учебного года. Небольшая поздравительная речь, и вот, под общий шум и гвалт у елки дед мороз и снегурочка. Веселье началось. Все мы, и девочки, и мальчики пришли на елку в масках, узнать поначалу некоторых представлялось крайне затруднительно. Я стал выискивать глазами Олечку, безрезультатно. К большому сожалению я не догадался у нее спросить в каком наряде она предстанет на елке и теперь буквально мучился, ломая голову, как ее отыскать. Меня тоже попробуй угадай, если не снять маску. А попробуй сними, не поймут, все-таки карнавал.
     После того памятного свидания в темноте мы ни разу не виделись близко. Все были заняты последними приготовлениями к празднику. И вот теперь я не как кот, а как самонадеянный баран смотрю на собравшихся будто на новые ворота, и безуспешно пытаюсь узнать мою Олечку.
     В начале, перед выступлением директора, появлением деда Мороза, представлениями, мы расселись на стульях, оба отделения вперемежку. Я уселся рядом с какой-то рыжей лисой. Ее маска полностью скрывала лицо, в общем-то как и у меня, так что кто это был я не представлял. Перекинувшись парой любезных слов, я по голосу определил, что это не Олечка. На противоположной стороне увидел Никиту. Рядом с ним пристроилась очень симпатичная снежинка в бумажных очках с копной серебряных волос. Какие они на самом деле определить не представлялось возможным. Никита с ней о чем-то весело и оживленно болтал, непонятно, догадался кто это, или просто так.
     Начался карнавал. Вначале нас развлекали дед мороз и снегурочка, мы быстро "раскусили" их. Это нерядились соответственно наши учитель математики и воспитательница из второй женской группы. Затем пошли представления, сценки, загадки, но их описывать не стану, они думаю не сильно отличались от подобных мероприятий в других детских и школьных учреждениях. Начались игры, хороводы, периодически переходящие в танцы. В пансмонате нас начали обучать основам танцевального искусства и кое-что, например правильно держать партнера и двигаться в такт музыке мы немного умели. Для большинства из нас, я говорю о мальчиках, главным сейчас представлялось не столько то, как кто танцует, а то, что совсем близко находилась девочка и мы имели возможность касаться ее рук, плеч, талии и двигаться рядом с ней. Позже, когда мы освоили танцевальную науку более тонко, то уже старались не только прижиматься, но и выглядеть соответственно, как говорят не ударять в грязь лицом. Ну, это отклонение.
     Праздник проходил в самом разгаре, многие маски начали узнаваться. Кругом веселый шум, гам, игры, танцы. Только чем больше народ веселился, тем тоскливее становилось у меня на душе, прямо меланхолия напала. Причиной же служило только одно -- я нигде не мог найти Олечку. Я уже отыскал ее подругу Нину, узнал еще несколько девочек с их группы, а Олечка как в воду канула. Меня окликали, приглашали танцевать. Я делал вид, что веселюсь вовсю, но тоска не проходила. Некоторые из моих одноклассников уже большую часть времени проводили с одними и теми же девочками. Никита со снежинкой, Коля с веселой обезьянкой, ее звали Маша, наш одноклассник Володя с Олечкиной подругой Ниной, наряженной белочкой, и только я метался от одной маски к другой и все безрезультатно. Хотя бы сама подошла, но может быть и не узнает. Я ведь ей тоже не говорил в чем буду, а когда ее раньше спрашивал, отвечала -- сюрприз. Вот тебе и сюрприз.
     Меня несколько раз приглашали на танцы разные девочки, но ни одна из них не походила на Олечку, и при повторных танцах я, чтобы не "зависать", приглашал других. В таком вот угнетенном для меня состоянии к вечеру карнавал закончился, и мы как были в масках, разошлись по комнатам.
     Новогодний праздник в пансионате закончился. Я пришел в комнату позже всех. Все-таки еще надеялся встретиь Олечку. Выйдя из спортзала, я нарочно снал маску и прислонился к подоконнику. Мимо проходили оба отделения, учителя, воспитатели, оживленные веселые. Ко мне никто не подходил. Когда все разошлись, я еще раз заглянул в зал. Никого. Повернулся, навстречу идет Варвара Антоновна. Она тоже присутствовала на елке, находилась среди преподавателей. И вот столкнулся. Надо же, так некстати, подумал. Но я вежливо поздоровался, поздравил с праздником. Она в своей манере кивнула, тут же вопрос:
     -- Потерял кого-то?
     -- Да нет, -- промямлил я, -- так заглянул, думал Никита еще здесь, -- ответил первое, что пришло в голову.
     -- Нет, он уже давно ушел, провожал какую-то "снежинку".
     С этими словами она отошла.
     "Снежинок" на маскараде я насчитал четырех, и все в одинаковом наряде, распознать их представлялось весьма непросто. Вдруг меня кольнула мысль -- а кто же нарядился этими снежинками-то? Я ведь до сих пор так и не понял. Две из четырех к концу представления остались "занятыми".  "Занятой" к окончанию праздника оказалась и третья. Ее провожал Дима, ученик из параллельного класса. Диму у нас многие побаивались, а связываться вообще никто не решался. По возрасту он был старше меня на год как и Никита, но отличались они все равно что небо и земля. Никита -- худой, застенчивый (по крайней мере на первый взгляд), очень вежливый и послушный юноша. Учеба давалась ему не очень легко, но он брал прилежанием и упорством. Мог часами сидеть за уроками, если не понимал, но своего добивался. Дима же (он любил, когда его называли Димон) невысокого роста, но очень плотный и тяжелый, с широченными плечами. Он не особенно стремился постичь какие-то науки, зато в любом деле, в любом споре всегла не только старался, а скорее даже норовил быть первым, хотя нередко его споры и выходки оставались совсем несправедливыми и неправильными. А вот перед учителями он всегда оставался паинькой, не чурался показать, какой он хороший в сравнении с остальными. Если же кто-то пытался или пробовал ему что-то про это указать, Димон без всякого мог полезть в драку, но так, чтобы учителя не знали и чтобы видели девочки из параллельного отделения. Все, кто состоял с ним в дружбе, пред ним заискивали, лебезили, иной раз даже делали за него уроки. Он этим очень гордился и снисходительно командирствовал, царек. Это пребывала в пансионате другая компания, не наша. У Димона, говорили тяжелые кулаки, но как он дрался я не видел.
     Так вот этот Дима в конце вечера пошел провожать одну из "снежинок". Мне стало не по себе. Я вспомнил, танцевал только с одной "снежинкой". Но та на Олечку не походила, не она. Кого именно провожал Дима неизвестно. А вдруг это Оля. Я к ней даже не подходил. Вообще-то на елке находились еще две. Ну, с одной Никита, этот отпадает. Другая слишком низкого для Олечки роста, тоже не подходит. А вот у Димы и, я задумался, Никиты, девочки по фигуре очень похожи. Я невольно вспомнил Олины слова, что к ней в стационар во время болезни дважды заходил Никита. Правда Олечка добавляла, что Никита приходил навещать Володю из нашего класса, он тоже в это время лежал, и попутно заходил к ней. Но опять же Никита отлично знал в каком я наряде, и если бы рядом с ним находилась Олечка, он бы точно ей на меня указал. Значит все-таки Димон. Это он ее увел. Настроение ухудшилось. Дима любил покрасоваться перед девочками, они часто на него посматривали в столовой или в читальном зале. А Олечка являлась одной из первых, если не первой красавицей во всем отделении. Возможно он и запал на нее. Тут и случай представился. И с Олечкой тоже непонятно. Последнее с ней свидание оставило в душе какой-то не очень приятный осадок. С одной стороны мы "продвинулись" дальше в наших отношениях (такой страстный поцелуй я не забуду никогда), с другой -- расстались как-то уж очень не романтично (придумала дурацкий повод и убежала).
     Связываться с Димоном не хотелось. Во-первых я никогда не дрался по-настоящему, только занимался боксом с Андреем Дмитриевичем. Опять же это во-первых. А во-вторых, ну пойду я с ним разбираться, а вдруг они подружились. Останусь в дураках. И все же непонятно, почему мы с Олечкой не встретились. Хотя меня возможно узнать было не просто, но ведь почти всех я угадал в канце концов, а ее не нашел. Да и она могла бы меня найти, не очень-то я прятался. Народу тоже пришло на елку не так много, всего человек семьдесят с приглашенными, хотя в общем и не мало. Странно все это. С такими мыслями и похабным настроением я шел по коридору в свою комнату в кошачьей шкуре, без маски и чуть не в лоб столкнулся с Ниной. Не раздумывая спросил где Оля. Была ли на елке, чуть не вырвалось, вовремя спохватился. Хорош кавалер. Эта-то наверняка все про нас знала, у них секретов нет.
     Она с каким-то самодовольством на меня взглянула, сказала не знаю, пошла дальше. Вообще-то Олечкина подруга мне не очень нравилась, уж больно важная и деловая. Всюду сует свой нос. Ну на нее-то начхать. Однако по-видимому в комнате Олечки еще нет. Помимо скверного настроения начала брать досада. Чего она вдруг исчезла, не появляется нигде. Все разошлись. Диму я тоже видел. Он уже минут двадцать как отправился к себе в комнату.
     Еще задолго до нового года, до Олечкиной болезни, мы с ней не раз обсуждали, как будем проводить новогодний праздник, когда можно спокойно находиться рядом, и никому не придет в голову какое-либо подозрение. Опять подумалось, что-то здесь не так. Я начал склоняться к мысли, что она специально меня избегает. Только причин я не видел. Вдруг разозлился. Да что на ней свет сошелся, ну и наплевать.
     Я пришел в комнату, переоделся. Все уже находились в повседневном одаянии, веселые, оживленные. Кроме меня. А вообще-то не все. Никиты не увидел. Просто к нам зашли соседи, Володя с Игорем, и комната казалась полной. Разговоры только о карнавале, точнее о девочках, кто с кем танцевал, как угадывали и прочее в том же духе. Меня в данный момент это не интересовало, но ничего не оставалось как подстроиться под общее веселье и нести подобную ахинею. В общем как все.
     Разошлись и легли намного позже обычного. Самым последним пришел Никита, и сразу нырнул в кровать. Его начали расспрашивать чего так долго, но он отмахнулся, "устал, глаза слипаются", улегся без ответов. Тоже находился со "снежинкой", интересно, кто это. Он-то точно знал.

                9

     На другой день с утра стали подьезжать родители и родственники учеников. За мной, я прикинул, должен приехать отец часам к десяти-одиннадцати. С сегодняшнего дня начались зимние каникулы. В связи с этим время подьема установили произвольным, а завтрак перенесли на час позже. Несмотря на это, многие поднялись раньше обычного, готовясь к предстоящему отьезду. Я в сегодняшную ночь долго не мог уснуть, поэтому открыл глаза, когда все уже давно встали. Одевшись, я неспеша собрал вещи к отьезду (в общем-то на все ушло не более пяти минут) и решил пойти прогуляться. Мои соседи еще раньше разбрелись по пансионату. Я вышел, побродил по территории, как-бы случайно прошел вблизи входа в женское отделение. Кого надо не нашел. Зато опять попалась Нинка. Долго раздумывать не стал.
     -- А где Оля, она еще не проснулась?
     -- За ней приехали утром, ее уже нет. Ваш Никита заходил, помогал укладывать вещи.
     Я опешил, чуть рот не раскрыл. Нинка пошла дальше, не удостоив меня взглядом, ничего больше не добавляя. В памяти мгновенно: елка, Никита в форме прокурора, "снежинка", исчезновение Олечки. Но когда успел? С Олечкой я не виделся всего неделю до Нового года. Перед этим последнее свидание. Отключение света, все, что было в тот промежуток времени, ее холодность. Я почти бегом в комнату. Где Никита? Все на месте, готовятся к отьезду, кроме него.
     -- Только что уехал, он тебя искал, -- голос Пашки.
     Я стиснул зубы. Успел смыться гад. Зачем искал -- понятно. Ладно, разберемся после каникул. А Пашка все пел и пел. Я его не слушал.
     -- А ты знаешь, кто за ним приехал? -- Пашка не унимался, -- отец и его сестра Вера. Они оба, в смысле Никита с сестрой тебя искали. Видел бы ты эту Верочку. Мы рты поразевали. Они торопились. Когда уезжали, Никита очень жалел, что тебя не увидел.
     Не слишком внимательно слушая Пашку, подумал, я бы тоже не отказался с ним увидеться. Попортил бы ему каникулы. Ладно, плевать, еще встретимся.
     Ближе к одиннадцати за мной приехал отец. Он на пятнадцать минут зашел к директору, а еще через десять мы уже отдалялись от пансионата по направлению к дому. Тащиться было сейчас зимой более восьми часов.
     И вот я дома. Приехали, когда давно стемнело. Из домашних никто не ложился. Даже Машка с Настенкой отказывались укладываться, пока я не приеду. На любые уговоры со стороны мамы или кого-либо отвечали дружным плачем и громкими криками.
     Кажется дома не был вечность, а прошло-то всего четыре месяца. И все-таки я сильно соскучился. Несмотря на позднее время, еле отбивался от вопросов. Машка с Настенкой буквально прилипли ко мне. Наконец отцу все это надоело, ему утром рано вставать, и в приказном порядке мы разошлись спать по комнатам. Я опять лежу в своей постели. Постель теплая. На втором этаже особняка уютно. Меня клонит в сон, чувствую, сейчас отключусь. Однако сразу уснуть не могу, все точат мозг воспоминания о последних событиях. Я уже плохо воспринимаю свои же собственные размышления об Олечке, о ее непонятном поведении, о себе, Никите, Димоне, Варваре Антоновне, обо всех знакомых мне лицах, меня заволакивают все более удаляющиеся видения последних днй, я засыпаю.
     Все каникулы я буквально наслаждался отдыхом. Никаких занятий, подготовки к урокам, домашних заданий. Я делал все, что мне заблагорассудится. Только иной раз пробегал горький осадок от последних событий в пансионате, точнее от Нового года. И Никита. Тоже, тихоня. Однако зла на него оставалось все меньше. К концу каникул я уже на него почти не сердился. И вообще, филосовски рассуждал я, никто никому не давал никаких обещаний, мы не давали никаких клятв относительно вечной дружбы и любви. Можно считать, как получилось, так и вышло. Тем более я пока точно не знаю, с кем Никита пробыл почти все время на елке. Хотя все говорило о том, о чем я подспудно думал. Но меня больше всего раздражало поведение Олечки. А вообще что с нее взять -- баба, да еще и глупая. Не могла нормально обьясниться, если конечно все так, как я думаю. Может чего-то боялась или стеснялась, только мне все наши прежние отношения становились все более безразличными. В общем постепенно я успокаивался, и лишь ущемленное самолюбие мешало ее совсем вычеркнуть из памяти.
     А еще частенько вставал перед глазами образ Варвары Антоновны и почти всегда этот образ представлялся с розгами в руках и легкой насмешкой на губах. Чаще всего это происходило ночью, когда я лежал под одеялом и ее, врезавшиеся в память слова "наверное это тебе нравится". От этих мыслей я сильно возбуждался, что было очень заметно по состоянию моего придатка, находящегося в трусах. Он увеличивался в размерах и набухал так, что начинало сладко ломить в низу живота. По научному это называлось, как я в скором будущем узнал "эрекцией полового органа". Но без всяких понятий я мысленно не раз воспроизводил сцену "индивидуального" урока, особенного второго, и как ни говори, а мне хотелось бы его повторить.
     Две недели проскочили незаметно. Уезжать с одной стороны не хотелось. Дома я жил как "вольный художник", делал все, что мне заблагорассудится. За тот короткий период времени, проведенный мною в пансионате, отношение к моей персоне со стороны домашних прямо скажу сильно изменилось. Со мной разговаривали уже как со взрослым, иной раз спрашивали моего мнения на различные вещи, а ведь прошло-то всего ничего. Но я знал, пройдет еще немного времени и я заскучаю. Дома все оставалось по-прежнему, никаких изменений не происходило, а потому и надоест довольно быстро.
     И вот я вновь в дороге. С собой везу две больших сумки с гостинцами, а как же угостить друзей (про себя -- особенно Никиту). Ладно, все равно встретиться придется, никуда не денется.
     Восемь часов езды, и вот он -- пансионат. Я распрощался с родителем, занес вещи. Из моей комнаты приехали пока я и Пашка. Через час после меня появился Коля. Никита в этот день не приехал. Не появился он и на следующий день, несмотря на то, что занятия уже начались.
     В первый учебный день ничего особенного не происходило, мы только начинали входить в учебное русло. Я никуда не заходил, только класс -- комната. За обедом и ужином видел Олечку. Она мне слегка кивнула, но больше никакого внимания, все время отводила глаза. И тут меня стало что-то беспокоить. Олечку я уже довольно хорошо изучил за время нашего знакомства. Она всегда оставалась вся открытой, ее настроение я легко угадывал по виду, по глазам. А сейчас я неожиданно заметил, что она в полной растерянности. И прятала глаза не потому, что чем-то меня обманула, а потому что чего-то не понимала. Я озадачился.
     На другой день Никита также отсутствовал, но уже сообщили, что он на каникулах заболел воспалением легких и вылечится не раньше, чем через две-три недели.
     К концу второго дня учебы я, проходя мимо директорской, все же не утерпел, заглянул в тайник. Надо же, обнаружил записку. Еще подумал кому, но здесь вряд ли кому-то другому. А вот когда развернул... Черт возми. Послание для меня от Олечки, и написано оно оказалось за день до новогодней елки. Дату в записках мы всегда проставляли.
     Я нетерпеливо спрятал записку и заметался в поисках укромного места, чтобы спокойно, без свидетелей, прочитать. Ничего не нашел лучшего, как уединиться в туалете, везде как назло, кто-нибудь, да проходил. Развернул, читаю. Чем дальше, тем больше чувствую себя ослом. В записке Олечка подробно описала, как будет одета на маскарад. Она пришла в наряде снежинки, написала, что снежинок будет четверо, все одинаковые, в одинаковых серебряных шапочках, не выдававших цвета волос. Так они (все "снежинки" из ее Олечкиной группы) решили нарядиться с классной воспитательницей, чтобы их невозможно было узнать и различить, и что так будет интереснее. Единственное отличие от других "снежинок" -- она на ноги оденет голубые туфельки с брошкой. Это все она (в записке) сообщает только мне и Никите. Он случайно с ней встретился, и она ему тоже "раскололась".
     Осел, полный осел. Выходит они меня ждали, а я даже не соизволил подойти. Могли (главное Олечка) подумать, что я обиделся, может приревновал, но как бы там ни было, оказался в самом дурацком положении. Что теперь делать, я уже точно не знал. Вспомнил, что Никита искал меня перед отьездом, что на елке танцевал с кем ни попадя, а к ним ни разу не подошел. Да, положеньице.
     Я быстро написал записку Олечке с просьбой встретиться, и положил в тайник. На всякий случай походил по прилегающей к зданию жилого корпуса аллейке, где меня можно было увидеть из окон женских комнат. Впустую, ни Олечки ни ее подруги Нины не заметил. Ну ладно, подожду. На другой день также наши пути не пересекались. В столовой Олечка на меня не смотрела, вечером в тайнике, я заходил, записка на месте. Наконец в пятницу удалось с ней встретиться по окончании занятий.
     -- Оль, надо увидеться, -- потупил глаза.
     -- Когда?
     -- Давай сегодня, где всегда, -- я осекся.
     -- Сегодня не могу.
     -- Тогда в любое время, как скажешь.
     -- Я тебе завтра напишу, будет там же, где всегда.
     Разошлись. Шевельнулась надежда. Раз захотела написать, значит тайна романтики наших с ней встреч еще не угасла. На следующий день вечером нашел записку. "В воскресенье в десять утра на том же месте. Если сможешь" (приписала). Я мигом к сторожу. Слава Богу Василий Иванович у себя. Договорились. Утром за завтраком поймал Олечкин взгляд, показал глазами "все в порядке".
     Еще через день, десять часов. Я в каморке. Прошло несколько минут, условный стук. Я снова рядом с ней, мы вместе, наедине. Как начинать? Я взял ее за руку. Она не отстранилась. Мы присели на диван.
     -- Оль, ты на меня сердишься?
     -- Нет, с чего бы это.
     -- Я ведь на елке ничего не знал, ума не хватило заглянуть в тайник  перед карнавалом. И вот тебя не узнал, не думал, что будешь не одна, -- чувствую, несу околесицу, но ничего не могу поделать.
     -- Я знаю, -- сказала она, -- смотрела после елки тайник, ну ничего страшного.
     Мы еще немного поболтали. Кажется все вставало на свои места, только я не мог решиться обнять ее как прежде, уже не говоря о поцелуях. Неожиданно Олечка спросила, что с Никитой, когда приедет. Я начал рассказывать, как он заболел, вообще кто он, откуда, однако она прервала, сказала, что о нем все знает. Я замолчал. В этот раз в каморке мы пробыли совсем недолго, по сравнении с теми днями, какие бывали до Нового года. Еще немного поговорив, рассказывая в основном о проведенных каникулах, мы как-то незаметно поднялись и подошли к двери. На прощание я все-таки спросил увидимся ли мы еще в ближайшее время, на что Олечка ответила, что наверное. Но сейчас она занята, много задают, она с трудом успевает и тому подобное.
     Мы расстались почти как прежде, только без поцелуев. Когда разошлись, у меня остался неприятный осадок. Все-таки расставание вышло прохладным, еще эти вопросы про Никиту. Опять вспомнил новогоднюю елку. Они там ведь все время провели вдвоем, обо мне даже не вспомнили. Хотя Никита прекрасно знал, в каком я костюме. И все-таки я себя поймал на мысли, что слишком больших переживаний по поводу некоторого охлаждения моих отношений с Олечкой, я не испытываю. Оставалась только досада, что так все получилось. Олечка конечно очень интересная, симпатичная девочка, и в то же время какая-то уж очень правильная, даже черезчур. Очень вежливая, не было случая, чтобы она на что-то обиделась. Ну прямо кристалл. Так вот мы в этот  день и расстались.

                10

     Никита приехал через неделю. Все как обычно, встретились, вопросы, ответы, как здоровье, ничего нормально. Но я не совсем дурак, вижу глазки бегают, на меня старается не смотреть. Делаю вид что тоже, ничего особенного. Чувствую, хочет со мной поговорить, а как начать не знает. А еще подумал, что у него с Олечкой что-то есть. Но мне все это стало, честно говоря, довольно безразлично.
     Через пару дней, намаявшись, Никита все-таки, улучив момент, когда мы с ним остались наедине в комнате, проговорил:
     -- Леш, мне надо тебе что-то сказать.
     Идиот. То, что у него с Ольгой какие-то отношения, я уже давно вычислил, и начхать мне на все такое. Мне это совсем не интересно. То, что у меня с ней раньше было, можно считать забылось. А сейчас что с ним делать? Поиздеваться что-ли. Посмотрел на Никиту, стало жалко. Он в общем-то ни при чем. Такой же как она. Точно. Подходят друг другу так, что дальше некуда. Что один, что другая -- оба кристальные, чистые. Как я сразу не рассмотрел. Вот, найти бы такую, как Варвара Антоновна, всю загадочную, непредсказуеную. Я бы за нее ничего не пожалел. Только попробуй найди. А все-таки о чем он хочет сказать? Я вопросительно на него посмотрел.
     -- Ну, говори. Чего тебе от меня надо? -- нарочито грубо спрашиваю.
     Никита замялся.
     -- Помнишь Новый год, елку?
     -- А как же.
     Никита совсем потух
     -- Леш, мы тебя тогда ждали с Олей, а ты не подходил.
     -- Ну, и что дальше?
     -- Я хотел тебя позвать, а Оля сказала, что не надо, что он, ты значит, все знает, если не подходит, значит и не надо.
     -- Что значат твои "значит" и все знаю? -- я уже с интересом на него смотрел. Никита смутился.
     -- Ну это, -- он помолчал, -- то, как она будет одета, ну в общем ее костюм.
     Он замолчал.
     Конечно я все это знал, только не в этот день. По собственной дурости -- продолжил мысль про себя. Я опять смотрю на Никиту. Никита худой, жилистый, лоб высокий, глаза смотрят открыто и честно, хотя иногда и бегают. Ну это от нерешительности. Невольно его уважаешь, пусть он и постарше. Думаю в случае каких-либо непредвиденных и неприятных обстоятельств, пойдет за тебя не задумываясь. Что-то в нем есть благородное и приятное. В этом я скоро убедился, но тот случай отдельный, о нем пойдет речь дальше.
     А сейчас он молчал, уставился глазами в пол. Похоже ждал, какие от меня последуют выходки дальше. Я начал веселиться и одновременно подступало раздражение -- чего он от меня ждет, приговора что-ли, и вдруг спросил:
     -- Слушай, она тебе нравится?
     Никита испуганно и непонимающе заморгал глазами. Такого вопроса он никак не ожидал.
     -- Ну, не хочешь не говори, -- продолжил я, -- мне то что.
     Я от него отвернулся. Минуту продолжалось молчание.
     -- Нет, не нравиться, -- вдруг заговорил он, помолчал, -- я ее люблю.
     Теперь я, снова повернувшись, ошарашенно глядел на него.
     -- Во даешь, -- только и изрек мой язык.
     Никита потупил глаза. Агрессивность у меня моментально улетучилась. Я еще раз на него посмотрел. Все у Никиты не как у всех. Сердиться на него было просто невозможно, такой он сейчас беззащитный. Может мне так казалось. А в голове мелькает опять мысль -- этот не подведет, никогда не подставит. Наконец я полностью пришел в себя, пожал плечами и равнодушно добавил:
     -- Ну и люби себе на здоровье, чего ты ко мне с этим пристал? Уж лучше с ней обьясняйся.
     Он вытаращил глаза.
     -- А ты как же?
     Вот это вопрос. Оказывается не один я идиотом могу быть.
     -- А никак, -- ответил я на том же языке.
     Никита сидел пунцовый, моргал глазами и нечего не соображал. Мне его снова стало жалко.
     -- Никит, ну ты чего? Я же с ней только дружу, а раз у вас чувства, то и ради Бога, мешать не буду.
     Последняя фраза вышла с издевкой, но надо же и себя пожалеть. Сколько я за все это время нервов потратил. Никита опять уставил глаза в пол. Я же как будто от чего-то освободился, становилось смешно. Потешиться еще что-ли. Взглянул на Никиту. Пришибленный. Хватит с него.
     -- Это ты сам захотел повиниться, или с ее подачи?
     -- Ну, мы оба, -- промямлил.
     Я совсем развеселился. Да, чистюли. Впрочем стоят они друг друга, и если так у них пойдет дальше, может получиться идеальная пара.
     -- Ладно Никит, она для меня подружка и не более того (стала правда таковой недавно). А уж если у вас все так закрутилось, не забудь позвать на свадьбу.
     Никита опять отвел глаза в землю, но, вижу, у него отлегло. Да, свадьба в пятнадцать лет. Однако в прогнозах я не намного ошибся, как выяснилось позже. Мне показалось, что Никита еще хочет что-то мне сказать, но не решается. Наконец выдавил:
     -- Тобой еще кое-кто интересуется.
     -- Какого пола? -- вежливо поинтересовался я.
     -- Такого же, женского, -- уточнил.
     -- Ну покажи.
     -- Она сейчас не здесь.
     -- Тогда, как обьявиться.
     Я это сказал совершенно равнодушно, и вскоре забыл. Подумал, кто-то из пансионок, а меня кроме Олечки мало кто интересовал, ко всем я уже присмотрелся.
     С Олечкой мы конечно еще не раз виделись, но уже не в отдельном "номере". Отношения у меня с ней не испортились, только прежнего чувства я не испытывал. Для меня она все также оставалась самой красивой девочкой (если присмотреться, лучше сказать девушкой -- она расцветала) пансионата, такой же чистой и светлой, и я был честно говоря рад, что она встречается с Никитой, таким же во всем полностью положительным. Ну что ж, таким образом произошло и закончилось мое первое увлечение с первой в моей жизни девочкой.

                11

     Я все больше погружался в учебу, к которой интерес у меня возник с первых дней обучения. И, как ни крути, часто вспоминал "индивидуальные уроки" с Варварой Антоновной, откровенно рассматривая ее на занятиях. По ночам, почти каждый день представлял, как снимаю штаны, поворачиваюсь на живот, как она начинает меня пороть и смотрит на мои голые ягодицы. В такие минуты мне становилось очень стыдно, и... сладострастно. Я бы наверное многое отдал, чтобы повторять эти уроки раз за разом. Но я стал прилежным учеником и меня часто ставили в пример, в том числе и Варвара Антоновна. Проделывать какие-то выходки выходило бы неуместно и неудобно.
     Прошло более полугода обучения, наступила весна. Однажды, в начале марта, я случайно столкнулся с Варварой Антоновной в коридоре учебного корпуса. Вежливо поздоровавшись, собрался идти дальше, но она остановила меня. Начала расспрашивать о моих делах, успехах, хотя прекрасно была осведомлена обо всем (ведь она, как сейчас говорят, курировала нашу группу по части воспитательного процесса), и предложила зайти к ней в кабинет. Отказаться я конечно не мог, спросил когда можно. Время Варвара Антоновна назначила после уроков следующего дня. Сегодня четверг. В назначенное время я постучал и вошел в кабинет. Кроме нее в комнате никого не увидел. Мы поговорили. Она больше спрашивала, я отвечал. Затем Варвара Антоновна начала говорить, что в пансионате за это короткое время я изменился в лучшую сторону. По оценкам, они были и так неплохие, а сейчас еще лучше, и поведение мое по ее наблюдениям также весьма приличное. Здесь она в своей манере с легкой насмешкой взглянула на меня. Я слегка покраснел, промолчал.
     -- Я думаю тебе те два дополнительных урока пошли на пользу. Ты их еще не забыл?
     Я потупился.
     -- Нет, -- покраснел еще больше.
     -- А мне кажется, ты бы не прочь их еще повторить.
     -- Откуда Вы знаете? -- сорвалось у меня с языка.
     Черт, попался, язык мой -- враг мой. Надо же так "засветиться". Да, Варвара Антоновна в своем репертуаре. Я стал густо краснеть.
     -- А ты, -- говорит, -- на моем уроке без конца отвлекаешься, совсем не по предмету. Думаешь о чем-то другом.
     Я бордовый. Хотел ответить, взглянул на нее, смотрит насмешливо с издевкой, тут же опустил глаза. Да она все знает, с ужасом подумал, все мои мысли читает, и на уроках, и сейчас здесь. В пол-то я уставился, а сам искоса поглядываю на ее голые ноги, и колени, едва прикрытые юбкой. Она села на стул, юбка поднялась чуть выше колен, а колени круглые, манящие, весьма привлекательные. Молчу.
     -- Ну хорошо, -- продолжала Варвара Антоновна, -- я так думаю, и ты наверное со мной согласишься, что надо повторить еще раз индивидуальный урок. Нельзя же так откровенно заглядываться на чужих, старших по возрасту женщин, да еще во время урока в присутствии многих. Ты же меня компрометируешь. Так или нет?
     Опять она меня убила и снова меня тянет к ней как нитку иголка.
     -- Ты кому-нибудь рассказывал, как проходили эти отдельные "занятия"?
     Я отрицательно замотал головой.
     -- Я тебе верю. Тогда что же, повторим урок?
     Вопрос она задала тоном не приказным, а именно вопросительным. Я почувствовал, что могу выбирать, хоть да, хоть нет, и получилось бы так, как я выбрал. Я ничего не сказал, я молча кивнул головой в знак согласия.
     - Что ж, я назначаю явиться сюда, в этот кабинет (сегодня в восемь вечера после ужина -- продолжил я про себя ее мысль) в восемь вечера в следующую пятницу, то есть через неделю.
     От неожиданности я удивленно взглянул на нее. И тут я уловил легкий румянец на ее щеках. Такого еще не было. Это что-то новое. И глаза, мне показалось у нее слегка заблестели. Ну и ну. У меня появилась навязчивая мысль, что те фантазии, которые не дают мне покоя, особенно ночью в постели, не только рождаются в моей голове, а также этим может быть "больна" и Варвара Антоновна. Когда я так подумал, у меня непонятно с чего на мгновение даже дыхание перехватило. С этим и вышел из кабинета.
     Не буду долго говорить о том разброде мыслей, что бесконечно посещали мою голову всвязи с предстоящим "событием". Неделя прошла в обычном режиме. А в поведении Варвары Антоновны вообще не чувствовалось, что у меня с ней состоялся какой-то разговор.
     Пятница, двадцать ноль-ноль. Стучу. "Войдите". Я в комнате дежурных воспитателей. Варвара Антоновна одна. Она сегодня дежурная. Я вежливо здороваюсь. Жду указания пройти в комнату с табличкой "э". Смотрю мимо Варвары Антоновны. Однако подобного приказа не поступает.
     -- Присаживайся.
     Сажусь на свободный стул. В этот раз Варвара Антоновна не в юбке, как обычно, а в черных брюках, подпоясанных таким же черным узким кожанным ремнем.
     -- Ждешь приказания пройти в экзекуционную? Сегодня туда не пойдем.
     А для чего же я пришел. Сердце у меня вовсю колотится, но ни стыда, ни чувства униженности нет. Я вопросительно на нее смотрю.
     -- Распологайся здесь на диване, -- с усмешкой продолжает Варвара Антоновна, -- не забудь спустить штаны.
     До меня доходит. Опять какая-то, но все равно "новость". Я повиновался. Про себя подумал "ну сейчас начнется". По ягодицам и по всему телу пробежала дрожь. В комнате чего-то не хватало, а именно розог, которые она использовала для воспитательного процесса. Снова чего-то придумала.
     Варвара Антоновна не спеша сняла ремень сложила вдвое и передвинулась ближе к моим оголенным ягодицам. Инструмент для профилактики обозначился. Я услышал как она пододвинула стул и села. В этот раз Варвара Антоновна начала проводить "профилактику" почти не тратя времени на "теорию", то есть на разговоры.
     -- Ну что, приступим? -- больше она ничего не сказала.
     Я не увидел, не услышал, а скорее почувствовал взмах руки и первое прикосновение ремня к моим ягодицам. Экзекуция началась. Удар пришелся чуть ниже середины ягодиц оказался довольно чувствительным, но не очень болезненным. "Начинается как в прошлый раз", подумал я. И даже несколько "комфортнее". Ремень все-таки не розги. Я машинально начал считать, раз, два, три, ..., двадцать, ..., двадцать пять, ... Было больно, но не до такой степени, что перехватывало дыхание, и еще чем больше меня пороли, тем больше мне этого хотелось. Я насчитал уже более сорока ударов. Боль опять притупилась, я ее уже почти не ощущал, чувствовал только шлепки по ягодицам. Меня начало охватывать возбуждение, что проявилось в постоянно возрастающем размере моего интимного придатка.
     Неожиданно экзекуция прекратилась. Я насчитал пятьдесят четыре удара. Задница горела, но не сильно, хотелось острее. Очень чего-то не хватало.
     -- Ну что, хватит? -- спросила Варвара Антоновна, -- ты понял, за что я тебя порола и что тебе впредь не следует делать? При всех, -- добавила она.
     Я ничего не понял. Единственное -- это не смущать ее своими интересующимися взглядами как на женщину в присутствии других. Это понятно. Но я не понял другого -- не было случая (из двух прошлых), чтобы она меня не высекла до полного "понимания", через задницу моего неправильного поведения. Вопрос остался поставленным, надо что-то сказать. Я молчал.
     -- Ты меня слышишь? -- раздался негромкий голос Варвары Антоновны.
     -- Да, -- говорю глухим голосом.
     -- Так что, ты все понял, или еще нет?
     -- Не знаю, -- тупо отвечает мой язык.
     -- Повторяю, не надо своими откровенными взглядами на уроках и вообще, меня компрометировать. Это первое. Второе -- я надеюсь, ты как джентльмен, не распространяешься о том, что я с тобой провожу отдельную воспитательную профилактику своеобразным старинным и надежным методом.
     -- Нет, нет, -- вымолвил мой язык.
     При этом я лежал на диване со спущенными штанами и совершенно голой, только что выпоротой задницей. Обстоятельства для нотации лучше не придумаешь, тем более что для лучшего освоения ремень находился рядом. Я не шевелился, ожидая приказания одеваться.
     -- Итак, -- вновь раздался голос Варвары Антоновны, -- будешь вести себя пристойно, или пойдут обо мне слухи, что малолетним ученикам я, вместо програмных уроков преподаю своим поведением уроки растления?
     Ну и женщина. Не то что ни дня, ни минуты без сюрпризов. Опять окатила ушатом ледяной воды, хотя чувствую себя как на горячей сковородке. Ситуация -- глупее некуда, от стыда втянул голову в плечи.
     -- Так что? -- опять вопрос.
     -- Варвара Антоновна, простите я больше не буду, -- самый великолепный, изысканный и абсолютно глупейший ответ выдал мой язык.
     Она этого не выдержала и ... рассмеялась. Такого, повторяюсь в очередной раз, еще не было. Первый раз за все мое присутствие в пансионате, я увидел, услышал, как Варвара Антоновна умеет смеяться. Настолько искренне, обескураживающе и, не уверен, что говорю правду, вызывающе.
     -- Ну ладно, надеюсь ты все-таки чего-то понял.
     Я ничего не понял, и неожиданно для самого себя вдруг непроизвольно спросил:
     -- Варвара Антоновна, мне одеваться или Вы (хотел спросить "продолжите", но бессознательно пошел на авантюру и почти сразу пожалел) начнете проводить экзекуцию?
     Я не смотрел в ее глаза, ничего не видел, не слышал, но та минутная заминка мне точно показала, что она в это время находилась в полном замешательстве. Наконец Варвара Антоновна произнесла свое почти обычное "ну что ж, тогда продолжим". Я приготовился к тому, что будет немного посильнее, но примерно также как до этого и приготовился сразу получать удовольствие..
     Варвара Антоновна поднялась со стула, подошла, провела рукой по моим ягодицам. От этого я получил такое удовольствие, что вновь перехватило дыхание. А еще через секунду получил такой хлесткий удар ремнем, что чуть не подпрыгнул и не взвыл от боли. Удар пришелся по верхней части ягодиц. Будто раскаленным железом провели. Далее подобное стало повторяться по всему заднему месту. Все жгло, я задыхался от боли. Удары не считал, но примерно через двадцать острота боли вновь начала притупляться и на меня снова нахлынуло возбуждение. Мой член стал снова стремительно увеличиваться в размерах. Я ничего не мог поделать для какого-либо изменения своего состояния.
     Варвара Антоновна порола меня все сильнее и сильнее, а я не только не старался хоть как-то уворачиваться, а наоборот, чувствуя удар, приподнимал ягодицы, чтобы становилось еще больнее.
     Не знаю, сколько во второй раз получил, может двадцать, может тридцать горячих, только сила ударов резко снизилась, и после двух-трех шлепков Варвара Антоновна отложила ремень в сторону. А еще через несколько секунд у меня начались конвульсии в паху. Это, как в последствии выяснилось, я испытал первый в своей жизни оргазм. Только не от обладания женщиной, а от остроты болезненного наслаждения. Но у меня все было еще впереди, и этот первый случай получения удовольствия не явился самым сладострастным.
     Некоторое время я лежал неподвижно, приходя в себя. Я лежал абсолютно расслабленный, по телу разлилась какая-то очень приятная истома. При всем том болезненно горели мои ягодицы, но в то же время я ощущал приятную блажь от этой боли. Варвара Антоновна присела опять на стул, я услышал, она тоже неспокойно дышала. Так прошло несколько минут. Наконец она встала, посмотрела на часы.
     -- Все, тебе пора в комнату, одевайся и вперед.
     У меня как и в предыдущие "сеансы" вся задняя часть болезненно горела, однако мне было почему-то приятно от этой боли и жжения. Я лежал, не в силах сдвинуться с места. Варвара Антоновна подошла, шлепнула меня легонько по заднице, пора идти. Опять прикосновение, опять дух захватывает от удовольствия. Я встал, как всегда в таких случаях с трудом натянул штаны, через минуту вышел из кабинета.
     Придя в комнату, все ее обитатели в это время находились на месте, как ни в чем не бывало прошел к своей кровати, сел, првозмогая зуд, на стул у столика-тумбочки, и стал как все заниматься обыденными делами (учебники, книги и прочее). Краем глаза взглянул на стенные часы. Всего сорок минут отсутствовал, а показалось два часа.
     -- Где пропадал? -- вопрос Никиты.
     Тебе-то какое дело, про себя подумал. Я и так много чего (кого) тебе подарил, а ты еще суешь свой нос куда не просят.
     -- Гулял, -- лаконично отвечаю вслух не очень приветливо.
     Никита отвел глаза.
     -- А мне письмо пришло из дома, -- примирительно снова заговорил Никита.
     Я промолчал, лег на кровать. Задница горела и зудела, но я испытывал приятную блажь.
     -- Хочешь почитаю? -- опять Никита.
     Вот пристал, до тебя ли мне сейчас.
     -- Отстань, я устал, -- я закрыл глаза.
     Никита насупился, замолчал. Чего он лезет ко мне со своими домашними заботами. Ну, получил, то, что хотел, и гуляй. Мне без разницы. Я сегодня получил то, о чем давно мечтал, доволен. Впечатления из головы не выходят. А на вас начхать. Этот день закончился.

                12

     Наступили другие, пошли чередой. С Варварой Антоновной у меня сложились особые отношения, которые продолжались до апреля месяца. Особенность заключалась в том, что в среднем один раз, а то и два в неделю, а именно в дни ее дежурств по пансионату, я, как правило, после ужина за час-полтора перед отбоем, когда у нее появлялось свободное время, заходил со всеми предосторожностями и конспирацией в комнату дежурных воспитателей и на некоторое время там задерживался. Выходя из комнаты после очередного "сеанса", я имел несколько утомленный вид, затем не спеша прогулявшись по территории пансионата, приходил в свою комнату перед самым отбоем и сразу же ложился в кровать, как правило на живот. А чтобы не компрометировать Варвару Антоновну и не наводить на себя подозрения, вечерние прогулки я проделывал каждый день, невзирая на погоду. Говорил, что так лучше засыпаю.
     В начале апреля, в десятых числах, Варвара Антоновна внезапно исчезла из пансионата. Поползли слухи, что она выходит замуж. Вновь появилась через неделю, и не только появилась, а с обручальным кольцом. И тут же вторая новость -- Варвара Антоновна Юдина покидает пансионат навсегда, уезжает с мужем к его дому и месту работы в другую губернию. Занятий она уже не проводила.
     Три дня у нее ушло на сборы. Ее новый муж (может первый, я не в курсе) находился здесь все это время. Я его несколько раз видел, довольно видный молодой мужчина, на мой взгляд младше ее. Вскоре они отбыли. Интересно, думалось мне, знает ли муж Варвары Антоновны о ее пристрастиях, или потому и мужем стал, что знает? История об этом умалчивает.
     За то, все последнее время, я лишь однажды столкнулся с Варварой Антоновной один на один, и не скажу, что случайно. Я искал встречи. Мы обменялись несколькими фразами, не было возможности долго разговаривать. Я ее от всей души поздравил с переменами в жизни, пожелал счастья. Она сказала, что ей очень жалко расставаться с пансионатом, со мной в частности, но обстоятельства сложились так, что надо уезжать. Пожелала мне счастья и удачи в жизни, и чтобы я не забывал ее уроков. На прощание Варвара Антоновна меня как маленького повернула и легонько шлепнула ниже спины.
     -- Не забывай, -- пригрозила пальцем, -- прощай.
     Мне было откровенно жаль, что она уезжает, но жизнь есть жизнь, все, как говорится не только течет, но и изменяется.

                13

     А время шло. Наступил май. Через месяц каникулы. Все, я имею в виду нас воспитанников, давно перезнакомились, знали все друг о дружке, развелось куча "парочек". Ко мне "клеились" девочки с параллельного потока довольно много и часто. Я иногда ходил на свидания, гулял, но все заканчивалось в срок не более двух-трех дней. Такой, как Олечки, по моим представлениям я больше не встречал, а та только с Никитой. Он передо мной почти всегда выглядел, как будто много должен, иногда вызывавший этим только раздражение. Чего он на меня смотрит со своей задолженностью, у меня на него ничего нет.
     До начала каникул оставалось чуть больше двух недель. Суббота. Я с утра прогулялся вместе с Колей и Пашкой на речку, искупались. Жарко, печет с Пасхи, ее встретили перед маем. Вода в реке просто обалденная, сидим по полчаса. Учить почти нечего. Только перед обедом пришли в комнату. Никиты нет. Понятно, где-то наверное с Олечкой приютились. Минут за десять до обьявления обеда дверь открылась, вошел Никита. На него никто не обратил внимания. Я читаю Жуля Верна "80 тыс. лье под водой". Никита прошел молча, лег на кровать, отвернулся к стене.
 Звонок на обед. Встаем, пошли.
     -- Никит, проснись, пора на обед, -- говорю, направляясь к двери.
     -- Не хочу, я не голоден, -- отвечает вполголоса, не поворачиваясь.
     -- Ну как знаешь.
     Мы вошли в столовую. Вижу там Олечку. Обедаем. Олечка несколько раз посмотрела в нашу сторону. Вопросительно на меня. Откуда я знаю, почему Никита не пошел на обед. С ним, и не только, не один раз так бывало. Ну не хочется, из дома что-то прислали вкусненького, подумаешь не пришел.
     Через полчаса мы опять все в комнате. Никита в прежнем положении, лежит, отвернувшись к стене. На улице жара. Я подошел к окну, потянулся. Нет, надо мотать отсюда к реке.
     -- Пошли топиться, пока никто не видит, -- ору всем.
     Колька с Пашкой тут же, "погнали". Моментально встаем, обуваемся. Никита -- ноль внимания. Так, похоже с Ольгой перехлестнулись. Наконец-то начинаются почти семейные дела, беззлобно злорадствую я.
     -- Ну пойдем, научи нас бестолковых хоть нормально плаванию,-- стараюсь его увести от меланхолии.
     Никита, как оказалось, очень хорошо плавает, можно сказать рыба в воде. В пансионате даже близко с ним сравниться никто не сможет. Уж на что я себя считаю пловцом (дома пруд бороздил вдоль и поперек), но с Никитой сравниваться не собираюсь.
     -- Пошли, -- толкаю его в койке. Он повернулся, принял сидячее положение. Я взглянул на него, присвистнул. Губа рассечена, один глаз рукой закрыл, но я мгновенно увидел красноту, завтра будет синяк.
     -- Леш, Никита, вы идете? -- кричит за дверью Пашка.
     -- Сейчас догоним, -- говорю.
     Они ушли. А чего мне-то надо. Нет, стою.
     -- Никит, пойдем купаться, -- как всегда не вовремя и ни к месту повернулся мой язык.
     Молчание. Я застыл, тронуться или нет? На всякий случай еще раз:
     -- Ну пойдем что-ли?
     Он вздохнул, встал. Глаза сужены. Да, губы у него не из лучших.
     -- Это тебе что, Олечка посвятила? -- абсолютно бестактный и лицемерный, скорее хамский вопрос задал мой дурной язык. Я уже чувствовал, здесь что-то не так. Шутка естественно принята не была. Молчание. Он молчит, и я тоже замолчал. Проходит минута, другая. Меня начинает разбирать раздражение.
     -- Ну что, не можешь ничего сказать? -- Я начал злиться. Никита меня тоже знает. Наконец выдавливает:
     -- С Димоном.
     Комната мне известная, но с чего бы это.
     -- И что не поделили? -- опять я.
     -- Ольгу.
     Я опешил.
     -- Как это?
     -- А никак, сказал если еще раз увидит меня около нее, инвалидом сделает.
     -- А ты? -- вновь открыл рот я.
     -- Говорит, -- продолжал Никита, -- что у него с ней отношения, и чтобы я не мешался.
     Я молчал, он тоже.
     -- А чего, говорю ему, я не должен с ней встречаться, -- продолжает после минутной паузы, -- твое какое дело? Димон обозлился, говорит она моя, в смысле его, что с ней он все решил без таких, пальцем на меня показал, а сунусь, он меня зашибет. Я сказал, не только сунусь, а я с ней давно дружу и пошел ты вообще, -- Никита снова замолчал
     -- И что? -- мне не терпелось.
     -- Ничего, он меня хватанул раз поддых, потом еще по губам и в глаз, вот и все.
     -- Он один был?
     -- Нет, еще эти два прихлебая, Васька-бычек с Федькой. Он перед ними красовался. А Васька потом сказал "попробуй влезь, еще и от нас получишь".
     Я сел на его кровать. Васька -- здоровый малый из Димоновой комнаты, его шестерка. Бычком прозвали, потому что толстый как, скорее кабан, чем бык. С Димоном они сошлись сразу. Ваське нужен был "пахан".
     -- Ну ладно, а Оля знает? -- отвлек я его от раздумий.
     -- Я ей не рассказывал, -- раздраженно.
     -- Ты когда с ней последний раз виделся?
     -- Позавчера. Договорились встретиться сегодня, а я вот не дошел, -- он опустил голову, -- может они правда втихую сдружились.
     Это что же, я внутренне начал распаляться, тот гоблин Никиту по дороге где-то перехватил. Он что, следил куда они ходят? Я вспомнил Олечкин вопросительный взгляд в столовой. Нет, непохоже, чтобы она могла сойтись с этим козлом. Да это вообще просто смешно. Первоначальные эмоции постепенно угасали.
     На некоторое время воцарилось молчание. Я не знал, что говорить. Учителей, воспитателей в такое дело не посвятишь. А с Димоном и его компанией связываться опасно. Эти козлы все делают из-под тишка, но так, чтобы взрослые ничего не знали, а весь пансионат их боготворил и уважал, какие они именитые.
     -- Что теперь делать собираешься? -- подал я голос.
     -- Не знаю, но от нее не отступлюсь.
     -- А если она отступится? -- меня понесло, -- Димон вон какой видный, на него полпансионата девочек пялится, -- представил, как он всегда собой любуется, стало противно.
     -- Не знаю, -- Никита опять насупился.
     Мысленно перед глазами Олечка. С ней я в общем-то не очень тягостно расставался, раз -- и перешла к Никите. Но тот случай и от меня здорово зависел. Я, откровенно говоря ни о чем не жалел и сейчас не жалею. Вот Никита -- другое дело, этот к ней прикипел. Взглянул на него -- смотрит в сторону отрешенно -- и похоже прикипел надолго, совсем надолго. Пропащий.
     -- Ну ладно, я пошел купаться, -- еще раз посмотрел на него. Нет, синяка не будет, а на губах след останется.

                14

   
     Никита остался в комнате, я ушел. Назад с речки шли втроем, я, Колька и Пашка. Перед учебным зданием пансионата стояла беседка. Проходя рядом, увидели в ней Димона и всю его компанию -- Васька-бычок, Вова, Федя. Димоновы прихлебаи. Мы втроем идем мимо, к подьезду жилого корпуса.
     -- Эй, пацаны, -- голос Димона, -- зайдите на минуточку.
     Подошли.
     -- Как там вода, для купания подойдет?
     -- Да, нормально, -- отвечаю.
     -- Ну ладно, спасибо, а то мы не знали.
     Он нас рассматривает так, как будто видит впервые, но я чувствую, он смотрит только на меня. Чего ему надо? Я на него не гляжу, но боковым зрением вижу -- да, с этим свяжись, мокрого места не останется. Плечищи -- шире Памира. Есть на что посмотреть. И не зря эти наши девчонки перед ним юлят. Но во мне он вызывает только раздражение и презрение, уж очень восхищен собой. Гоблин тупорылый. Ничего толком делать не умеет. Чуть задание посложней -- пыхтят шестерки.
     Заходим в комнату. Никита лежит, повернувшись к стене. Я, чуть побыв, вышел на улицу, неохота там торчать. Машинально прошел ко входу в женское отделение. Жду, чего не знаю. Смотрю несется вниз как всегда деловая Нинка. Сейчас видеть ее не хочу. Отвернулся. Куда там, подбежала.
     -- Лешка привет, хоть кого-то увидела.
     Я развернулся, "Здравствуй".
     -- Слушай, -- без всяких комментариев, -- передай пожалуйста Никите, что его будут ждать в парке возле обелиска (есть у нас такой) полшестого сегодня. Ладно?
     Я гляжу на Нинку. Во, вот это баба. Знает, что я полгода встречался с Олей наедине, и как будто ничего не было, "передай пожалуйста". Нинка непробиваема.
     -- Ладно, передам. А ты сейчас к себе идешь?
     -- Да.
     -- Позови Олю. Я ее на улице подожду.
     Нинка удивленно посмотрела на меня. Однако ничего не спросила. "Сейчас" -- ушла.
     Через минуту выпорхнула Олечка.
     -- Ой Лешенька здравствуй, -- она подошла ко мне.
     Я взял ее руку и неожиданно получил ... поцелуй в щеку. Вот это сюрприз. У меня перехватило дыхание. Я еще не успел промолвить ни слова, а Олечка продолжала:
     -- Леш, я тебя так давно не видела (в столовой не считается). Как дела? Скоро каникулы. Разьедемся на целых три месяца
     Я опешил. Чего это она так разговорилась. И этот поцелуй. Смотрите кто хочет. Сейчас Никита увидит, интересно, что будет дальше. Я на всякий случай пробежал глазами по окнам. Никиты в нашем окне не видно. Зато в другом я моментально заметил бычка.Через несколько секунд в том же окне появилась голова Димона. Но я на них не смотрел, хватало того, что видел боковым зрением.
     Олечка передо мной прямо расплывалась. Мы поговорили о всяких безделушках, учебе, скором отьезде, настроениях, и тут я внезапно почувствовал, что Олечка со мной не просто разговаривает, а ведет себя так, будто мы не просто знакомы, а очень близко знаем друг друга. Я еще раз "случайно" оглянулся и снова увидел смотрящего из окна Димона. Мне стало весело. Я вдруг понял, что Оля специально со мной так откровенно любезничает, чтобы тот видел. Она его тоже заметила и еще больше мне улыбалась. А я уже полностью овладел собой и стал откровенно ее разглядывать и любоваться. Олечка буквально с каждым днем становилась все интересней и наливалась красотой, хотя кажется дальше уже и некуда.
     Мы простояли и проговорили на виду у всех наверное минут двадцать. Затем я заметил, что она немного сникла. 
     -- Пойдем погуляем, -- предложил.
     Она кивнула, и мы пошли в сторону парка. Я чувствовал, что она хочет мне что-то сказать или спросить. Наконец вопрос:
     -- А Никита где, занят? Я его уже два дня не вижу. Договорились ... -- она не закончив, замолчала.
     -- У него там заданий полно, -- мгновенно соврал я, -- сегодня-завтра закончит, тогда будет свободен.
     Олечка опять поникла. Похоже не верит. А я стал соображать. Так, с Никитой у нее все нормально, иначе не стала бы устраивать цирк на глазах Димона. У меня снова появилось раздражение на этого гоблина. Я посмотрел на Олечку. Черт возьми, я сначала вижу какая она красивая, а уже потом начинаю думать, чего я на нее смотрю. Димону здесь ловить нечего, она не для него. Идиот, не понимает, что такую тонкую душу ему никогда не распознать. Любуется своей мускулатурой и дальше носа нечего не видит. Даже того, что кроме маскулатуры, из него брюхо начинает ползти, лет через десять одышка начнется. По-моему и сейчас дыхалки нет, на физкультуре чуть побегает, весь потный. Только одна сила и осталась. Мои мысли прервал голос Олечки. Она как будто их прочитала.
     -- Леш, меня этот Димон достал. Не дает прохода.
     Я поначалу даже не понял, о чем пошел разговор.
     -- Какой Димон, этот? -- неопределенно показал рукой, хотя все было понятно, -- при чем он-то?
     -- Пристает каждый день, зовет гулять, в гости к нему поехать летом. Его папа какой-то важный чин и он собирается тоже быть похожим на него. Уже сейчас команндует, -- с насмешкой, -- своими друзьями.
     Тоже мне друзья -- думаю, -- шестерки, ему в рот глядят.
     -- А что Димон? -- задаю провокационный вопрос, -- видный малый, на него много твоих подруг так и пялится.
     Лучше бы не говорил, но это не я, это мой язык. Он бывает сам по себе, я за него не отвечаю. Олечка от меня отшатнулась, взгляд -- полная презрительность.
     -- И ты туда же. Так иди к нему в холуи. Будешь у него как у Христа за пазухой -- с издевкой -- пока не продаст. О тебе я как раз так и не думала. А Никита тебя так и расписывает, какой ты хороший. Дурак, этот Никита, а ты идиот.
     Она отвернулась. Я был в полном дерьме. И я был в полном ... восторге. В первую очередь от себя. Я ее раскрыл. Вот она Олечка. Никиту можно поздравить. Она будет его женой и моим -- вздохнул -- идеалом.
     Олечка долго меня тиранила, но в конце концов увидела, что я ее нотации просто смакую и похоже поняла, что я ее спровоцировал
     -- Вздуть тебя надо, -- она надула губы и ит меня отвернулась. Я ее взял за плечи.
     -- Мне вообще-то Нинка встретилась, а время уже наверное пять. Так Никите что-нибудь передавать?
     Олечка встрепенулась.
     -- Ой Леша, прости, -- она смутилась, -- я уже сама не своя. С тобой говорю, как будто с Никитой.
     -- Это так вы любезничаете? -- не утерпев сьязвил я.
     Олечка покрылась легким румянцем, улыбнулась. Я вздохнул, до чего она сейчас хорошая.
     -- Леша, извини пожалуйста. Ну ты ему передашь?
     -- Скажу, -- помедлил, -- только у него сегодня утром уже было свидание.
     -- С кем? -- она округлила глаза.
     -- С Димоном, -- ответил я откровенно.
     -- И что? -- глаза у Олечки стали тревожными.
     -- Не знаю, он не говорил, пусть сам тебе рассказывает.
     Мы разошлись. Через десять минут Никита, прикрывая губы, нехотя вышел из комнаты. Пришел за несколько минут до ужина. Настроение смотрю бодрое.
     -- Ну как дела? -- спрашиваю с равнодушным видом.
     Никита слегка улыбнулся. Впервые за последнее время.
     -- Все в порядке.
     Прошло еще три дня. До каникул всего ничего, чуть больше недели. Занятия на сегодня закончились, иду по коридору вниз на улицу. Собираемся играть в лапту. Спускаюсь по лестнице со второго этажа, на переходе Димон с Олечкой. Я невольно затормозил, иду не спеша. Димон меня увидел, с раздражением:
     -- Другого места не нашел, надо обязательно здесь проходить?
     -- А что, здесь проход закрыт? -- спрашиваю наивно, затягивая время.
     -- Свободен, давай вали быстрее.
     Я нарочито неторопливо опускаюсь вниз. На Димона не обращая внимания:
     -- Оля привет.
     -- Здравствуй Леша.
     Олечка по виду сосредоточена, но не напугана, это я увидел. Взглянул на нее, глаза-лед, но не на меня. Мне она улыбнулась.
     -- Ну что застрял, давай иди, -- это опять Димон.
     -- А чего, нельзя ходить что-ли? -- снова выдал тупизну мой язык.
     Димон рассверипел.
     -- Вали отсюда, пока ходить вообще можешь.
     Я увидел, как он отпустил руку Олечки и сжал кулаки. Она, воспользовавшись этим, выскользнула от Димона и убежала наверх. Я уже подошел к двери. Слышу топот вниз по лестнице. Его голос.
     -- Ну сученок, попробуй еще раз пройди около меня, я тебе пройду.
     Димон страшен. Он почти на год старше меня. Как попал в пансионат никто толком не знает. Может только директор. Учиться не хочет, уроки за него делают прихлебаи. И в то же время он в своем отсеке, я уж не говорю о комнате, чистый король. От своей значимости его так и распирает. Законченный урод.
     Я невольно вспомнил, как еще в начале февраля он из-под тишка избил одного из учеников его группы только за то, что тот неправильно сделал ему домашнее задание по математике. Но эту сцену увидела одна из воспитательниц. Димона немедленно вызвали к директору, а оттуда направили к Востроногову со всеми вытекающими последствиями. Димон получил десять горячих в комнате с табличкой "э" , вышел говорят в слезах, два дня никуда не выходил из своей комнаты, долго ходил, как пришибленный. Всего-то десять. Не очень-то видно он переносит боль. Вспомнил Варвару Антоновну. Какие десять, там немеряно. Пережил, и ничего такого. Никому ничего не говорил и не жаловался.
     С улицы я пришел в комнату. Никита сидел и читал. Какое-то время я раздумывал, сообщить ему о моем случайном столкновении с Димоном и Олечкой или нет, но возраст того времени любопытен и я досконально передал все то, что видел. Никита ни разу не перебил, выслушал молча, нахмурился. Я увидел, как на скулах у него заходили желваки. Он внезапно вскочил и подлетел ко мне.
     -- Давай, вызывай этого козла, я буду с ним биться.
     Находившийся в это время в комнате Колька, испуганно посмотрел на него .
     -- Ты что Никит, да он тебя задолбит. У него знаешь какие кулачищи. Сам же испробовал.
     Никита притих. Что верно, то верно. Ловить ему с Димоном нечего. Я вдруг понял, что без меня не обойтись. А чего мне собственно пугаться. Да меня ведь сам Андрей Дмитриевич учил. И говорил, что у меня данные весьма хорошие, только практики нет. Вот и будет практика. Я не распростронялся и никто в пансионате не знал, что я имею навыки рукопашного боя, тем более бокса.
     -- Никит, успокойся, -- говорю непренужденно и самоуверенно, -- я с ним выйду и свалю его. Меня он тоже достал, козел.
     На меня с сомнением посмотрели. Хотя могу сказать, за этот год я заметно вытянулся, окреп. Даже Варвара Антоновна сказала, что я быстро мужаю (еще бы, после ее уроков). Но Димон есть Димон, с ним никто не связывается, он может отлупить любого, все это знают. Что ж, может это и так.
     Однако немного помолчав, Никита снова заявил "буду биться с ним один на один и все. Передайте ему". В глазах Никиты отчаянная решимость, он будто нас и не видит, уставился в одну точку. Я вздохнул, про себя думаю "ну и получишь очередную оплеуху. Димон будет по уши рад такому вызову". Но отговаривать Никиту бесполезно. На клочке бумаги он написал несколько слов. Затем, прочитав, попросил Кольку отнести его записку и передать Димону. Тот ушел, через минуту вернулся. Как я и ожидал, Димон сильно обрадовался такому "приглашению". Уже через пятнадцать минут у нас появился Васька-бычек. Он оглядел всех (здесь он никогда не бывал), сквозь зубы процедил:
     -- Завтра, -- пальцем показал на Никиту, -- в восемь вечера на игровой площадке на улице за фасадом учебного корпуса.
     Еще раз презрительно осмотрел всех, думая кого-бы здесь грохнуть. Никого достойного не увидел, ушел, не закрыв двери.
     Димон конечно свалит Никиту. Это точно. И он же гнида наверняка устроит так, чтобы все девочки из соседнего отделения узнали о готовящейся разборке, чтобы они увидели, какой он молодец. Меня зло брало, что Никита так подставился. Но дело сделано. Никита принял все, на вид по крайней мере спокойно и сказал, что придет вовремя.
     Время позднее. Легли спать. Как другие, не знаю, но я не мог в эту ночь уснуть. Я начал вспоминать, чему меня учил в свое время Андрей Дмитриевич, как мы с ним тренировались, как я отрабатывал удары, защиту, и как с ним проводили учебные боксерские поединки. Вспоминал все в деталях. Нет, не Никите, а мне надо разбираться с Димоном. Никита ничего не умеет, а я умею все. Так мне думалось и казалось. Завтра надо все упредить, и я втихую это сделаю. С такими мыслями под утро я и заснул.
     Через короткое время подьем. С больной, точнее тяжелой головой, поднимаюсь. Все как обычно без изменений. Утро, завтрак, занятия, обед, свободное время. Я никому ничего не говоря, иду по коридору, мысли воинственные. Чем ближе подхожу к комнате №4, где проживает Димон и компания, тем меньше воинственность. Подошел. Вся храбрость исчезла полностью. Постоял минуту, отхожу. Неожиданно дверь комнаты открылась -- бычок.
     -- Эй Леш, зайди-ка сюда.
     Ничего не оставалось, зашел. Кроме бычка там Димон, Федька и Вовик. То есть вся компания в сборе.
     -- Ты че Леш, парламентарий? -- это опять бычек. Чистая шестерка.
     -- Так, шел мимо.
     -- А чего топтался около нас?
     Ты смотри, чуют что-ли. Разозлился.
     -- Нужны вы мне, -- и вдруг выпалил, -- а ты вообще заткнись, шестерка.
     Бычек на мгновение рот раскрыл. Неожиданно вскочил Димон.
     -- Там никого (на дверь)? -- у бычка. Тот, приходя в себя, отрицательно махнул головой. Димон уставился сверлящим взглядом на меня.
     -- Я тебе чего сказал, не помнишь?
     Я весь обмяк, сьежился.
     -- Я тебе сказал, чтобы ты не влезал, куда не просят. А ты опять появился? Тебе нужны проблемы? Пожалуйста, -- хлоп, удар кулаком в ухо. "Несильно", почему-то сработала мысль.
     -- Еще получи, -- в скулу левой. А это уже не слабо. Я отшатнулся, но нокдауна не было. -- Теперь убирайся, и попробуй еще раз сунуть свой нос. Переломаю.
     -- Дим, дай я добавлю, -- подал голос бычек, -- он меня оскорбил.
     -- На первый раз с него хватит. В следующий я его тебе подарю.
     Вся комната на меня взирала с насмешкой и презрением. Я вышел. Такого унижения я еще не испытывал ни разу в жизни. Это получилось совсем не так, что при первой экзекуции у Варвары Антоновны. Тогда я находился один без свидетелей и в общем добровольно позволил себя наказать. А здесь другое. Меня выставили полным дерьмом. Я уподобился человеку последнего сорта, да и человеком-то в их глазах можно было меня не считать. А самое главное, я опустил руки. Димон мог делать со мной что угодно, а я бы стоял как баран и все сносил. Да, вот таким образом получился мой первый "бой", точнее мое избиение. Ублюдком.
     Я зашел в туалет. Там зеркало. Осмотрелся. Никаких ссадин, только кровь из носа понемногу сочилась и щека побаливала. Вид как будто не пострадал. Пошел в свою комнату.
     Вскоре подошло время ужина. За столиком сидели молча. Ни я ни Никита по разным причинам не смотрели по сторонам. Несколько раз я чувствовал, как в нашу сторону, то на Никиту, то на меня смотрит Олечка, но мы не обращали ни на кого внимания. Только за Димоновым столом царило оживление.
     Без десяти восемь вечера, скоро надо выходить. Никита встал, мы с Колькой и Пашкой за ним.
     -- А вы куда? Будем один на один и не нужно, чтобы на меня там смотрели.
     -- Ну да, --  говорит Пашка, -- там все его прихлебаи соберутся, а мы тебя одного оставим.
     -- Не соберутся, -- Никита начал проявлять раздражение, -- не тот случай. Если бы он вызвал, тогда другое дело, он бы на какое-либо оскорбление отвечал, а сейчас ему не с руки светиться. Пойду один.
     Никита вышел. Я облегченно вздохнул. Жалко Никиту, но мне сегодня после произошедшего инцидента ни малейшего желания не приходило снова увидеть презрительные глаза моих обидчиков, тем более, что исход поединка предрешен.
     То, что произошло, меня душило. Я не мог ни с кем разговаривать, никуда идти. Надо остаться одному. Слава Богу через пару минут за Никитой ушли и Пашка с Колькой.
     Я прилег, затем встал и сел на стул. Унижение, обида не выходили из моей головы. Я в очередной раз, сотый или тысячный представлял, как мог заделать этого ублюдка. Но каждый раз вспоминал, чем это закончилось. После драки кулаками не машут. Однако самолюбие не давало забыться. Я вспоминал, как он ударил меня первый раз, второй. Защититься можно считал без проблем. Тем более он по-моему всегда подставлялся. Чего же я этого не сделал? Стоял сьежившись, делай со мной что угодно. Невольно вспомнил свои "уроки" с Варварой Антоновной. Случаи конечно несопоставимы, но не сравнимы были не только случаи, не сравнимы были и ощущения. Тогда все чувствовалось намного болезненнее, тогда от боли я ни вдохнуть ни выдохнуть не мог. А здесь? Ну влепил он мне раз, другой, и что? "Да ничего особенного, -- отвечаю себе, -- просто первый раз попал в такую обстановку, вот и стушевался". Внезепно пришла другая мысль "а ведь они, Димонова компания, наверное думают, что я не просто испугался, что я их боюсь и я трус". А мне сейчас это на руку. Неожиданно я успокоился. И понял, с Димоном еще посчитаюсь.
     Через полчаса дверь открылась и вошла наша "комната". Первыми Колька с Пашкой, за ними Никита. Я на него взглянул только один раз и тут же перевел глаза в другое место. Никита спокойно прошел, взял полотенце и пошел в душ. Я бы наверное так не смог. Одно ухо покраснело, верхняя губа рассечена, над левой бровью ссадина, однако как будто ничего не случилось. Стойкий парень. Ко мне подошли Колька с Пашкой. Я на них вопросительно посмотрел. Пашка вышел, взглянул на дверь в душевую и вполголоса говорит:
     -- Мы с Колькой не подходили, глядели издали. Знаешь Леш, а Никита ему не поддался. Димон конечно больше ему надавал, но он не упал, и сам Димону подвалил хорошо. У того даже кровь из носа шла.
     Я разинул рот. Вот тебе и тихоня.
     -- И чем кончилось? -- не утерпев, спрашиваю.
     -- Их застукал Востроногов, -- голос Кольки, -- завтра обоих к директору.
     Так, соображаю, Востроногов их застукал, Востроногов их и отстукает. Опять Никиту жалко, то одно, то другое, полоса какая-то невезения. О Димоне не думаю, на этого наплевать. Вновь подступило чувство своей никчемности. Никита, и тот дал сдачи этому козлу, а я действительно дерьмо, хуже некуда.
     -- Они больше не дрались, -- продолжал Колька, -- только потом Димон к нам, когда мы уже стояли вместе подошел и сказал, что бой не закончен и продолжится завтра после ужина перед отбоем. Он даже не спросил Никиту, желает тот продолжать или нет. Димон был весь желтый от злости.
     -- Чего, мало получил? -- спрашиваю, обратясь весь в слух.
     -- Как же, ведь смотрели хоть издалека и девочки, а героя из него не получилось. Издали Никита даже лучше смотрелся. И не упал. Вот Димон и говорит, до падения.
     -- А Никита? -- вновь спрашиваю.
     -- А Никита дурак, -- продолжил Пашка, -- говорит, как скажешь. Хорошо Востроногов увидел, а то бы еще минута, и Никита сломался. Надо было послать его и всех дел. Сам бы он просто так не сунулся. Теперь пойдет по-новому. И уж Димон чую своего не упустит.
     Я лихорадочно соображаю. Димона я уже совершенно не боялся, а из того, что мне сейчас рассказали, уверился, что справиться с ним я просто обязан. Иначе самолюбие меня задушит.
     -- Значит завтра повтор? -- уточняю.
     -- Ну да, -- вздохнул Колька, -- кто бы его отметелил, вот я бы порадовался, -- добавил искренне.
     Колька худенький невысокий, он из нас младше всех, куда ему лезть в драку. "Скоро и порадуешься" -- машинально, не давая отчета, думаю про себя.
     Когда Никита вышел из душевой, мы уже ничего не обсуждали. А я все обсудил, но только в постели после отбоя. Я решился. Нужен повод вызвать Димона, завтра он будет. В первую очередь мне хотелось не защитить Никиту, а отомстить за то унижение, которое я принял у них в комнате.
                               
                15
   
      Понедельник. До обеда занятия. Многие из нашего класса с уважением смотрят на Никиту. Не побоялся. Меня это только дразнит, раззадоривает и растравливает. Едва закончился первый урок, "химии", у нас сегодня первым по расписанию она, учитель Николай Иванович попросил Никиту пройти к директору. Вернулся он через десять минут, перемена еще не закончилась. Я, Пашка и Колька сразу к нему.
     -- Ну что?
     Никита без эмоций:
    -- Ничего.
   Мы удивленно и с вопросом сверлим его глазами.
     -- Ну вызвал он нас с Димоном, -- нехотя стал рассказывать Никита, -- спросил, что и как. Мы сказали, что ничего особенного, поссорились, и таким образом выяснили отношения.
     -- А он? -- нетерпеливо перебиваю я, имея в виду директора.
     -- Прочитал мораль, что в пансионате надо дружить, а не драться, и чтобы это было в последний раз.
     -- И все, а санкции?
     -- Никаких. Он сказал, что и сам в молодости почти попал на дуэль, но все решилось мирным путем. А сейчас времена другие, этим заниматься в общем не стоит.
     У меня в голове начался бардак.
     -- Так вы помирились?
     -- Как же, только перед директором. Как вышли из кабинета, Димон сразу -- "жду, где договорились". Он показал пальцем на кабинет -- директор для меня никто, а ты не придешь, все узнают, -- зассал.
     -- Вот гнида, -- не выдерживаю.
     -- Я и не собираюсь отступать, что будет, то и будет
     Я окончательно решился. Обед. Заходим в столовую. В это время нас уже никто из старших не сопровождает. Все правила знаем сами. Девочки прошли первые. Мы входим гуськом, Димон и его компания несколько за нами. Я мимолетно издали взглянул на Димона, а ничего ему Никита ответил, нос-то подпух. Я притормозил, дождался когда они войдут и негромко, но чтобы все слышали говорю, глядя на Димона:
     -- А ты чего пришел, вчера мало угостили? Жирный как свинья, а все не хватает.
     Зал притих. Сейчас здесь находились почти все воспитанники. Большинство знало о вчерашней разборке. Димон, а вместе с ним и компания, встали как ударенные током. До него еще ничего не дошло. Только через несколько секунд я заметил, как его шея, а затем и все лицо стало покрываться багровыми пятнами. К моему удивлению он не произнес ни слова. Дошел молча до своего стола. Расселись, начался обед. Обстановка обозначилась очень тихая, как перед бурей. Даже девочки не производили обычного в это время гвалта. На меня никто не смотрел, все уткнулись в свои тарелки. Только Никита иногда молча вопрошал "что с тобой", и Олечка нет-нет, а изредка задумчиво поглядывала в нашу сторону. Также молча мы покинули столовую.
     Только после уроков, придя в комнату, на меня накинулись. Первым Никита.
     -- Чего ты лезешь не в свое дело? Меня что-ли спасать? Все равно я пойду. А потом он и с тобой разберется, -- чуть помолчав, -- еще раз.
     " Вот суки, -- думаю, -- так и знал, разнесли". Я отвернулся. Подошел Пашка, хлопнул по плечу:
     -- Леша не бойся. Если он полезет, я тоже ввяжусь. Чего они тут, короли что-ль какие?
     -- И я, -- добавил Колька.
     Мне стало смешно. Пашка это да, увалень здоровый, не хуже Димона, но очень добрый. А Колька ему прямо под стать, как раз под мышкой сгодится. Они ничего не поняли, а обьяснять я им не собирался.
     Не прошло и десяти минут, как дверь без стука отворилась и появился бычок. Не спрашивая, глазами на меня:
     -- Ну-ка выйдем. Я бы с тобой разобрался сам, но, пардон, на сегодня парламентарий.
     Я мгновенно решил "подогреть" обстановку.
     -- С шестерками разговаривать не собираюсь, и прежде чем заходить, стучись в дверь, урод.
      Демонстративно отвернулся, наблюдая, что он начнет делать. Васька весь подобрался, сейчас кинется. Я незаметно вдохнул, потихоньку грудью выдыхаю. В голове мысль -- задвинуть бы козлу, улетит в секунду. Еще рано, молчу. Тем не менее пыл у бычка сошел. Только глаза выдавали злобу.
     -- Тебя Димон просит зайти, -- слово "просит" он подчеркнул.
     -- Передай ему, чтоб пошел он на ... со своими просьбами. Слушай Вась, -- мягко продолжаю, -- извини, но мне сейчас действительно некогда, а вечером я освобожусь. Тогда и можно пообщаться.
     Это уже сказано было с издевкой.
     -- Вот и славненько, -- бычок вдруг заулыбался, -- вечерком и увидимся. Димон будет занят, -- он поглядел на Никиту, а я тебя приглашаю. Понял? -- рявкнул он.
     "Ну с тобой-то мне разбираться вообще не задача, -- думаю про себя, -- да и не нужен ты мне. Шестерки бойцами не бывают".
     -- Не, -- говорю вслух, -- Димон тебя главней. И если он что-то хочет, то сначала надо его ублажить, -- откровенно издеваюсь.
     Бычок таращит глаза, ничего не понимает. Ведь дня не прошло с памятной встречи. Похоже у меня мозги расклеились.
     -- Но у него сегодня "свидание", -- опять взглянул на Никиту.
     Я решил пресечь надоевшую болтовню.
     -- Ну если он баба, пусть идет на свидание, а ко мне не пристает, -- я дал понять, разговор закончен.
     Окончательно сбитый с толку, Васька-бычок, ничего не понимая, молча покинул комнату. Все уставились на меня.
     -- Не понимаю, чего ты хочешь, -- подал голос Никита, -- ты что, провоцируешь общую драку?
     -- А чего? -- вмешался Пашка, -- мы что, прихвостни? Полезут, дадим сдачи.
     Я не говорю ни слова. Я жду. Васька сейчас передаст ему все, особенно последние слова. Димон долго не заставит себя ждать. Действительно, не прошло пяти минут, вновь бычок, на этот раз постучал. Глаза холодные, злые. Видимо Димон его подучил.
     -- Сегодня там, где должен быть он, -- указывает на Никиту, -- и время не отменяется.
     Бычок злобно смотрит на меня, глаза сверкают.
     -- А потом, -- помедлил, -- когда очухаешся, будет разговор и со мной.
     -- Все сказал? -- я машинально надвигаюсь.
     -- Пока все, -- он не двинулся с места, еще не понимает, чем все может закончиться. Наконец уходит. Уже от двери, -- а вообще дурак ты, -- пошел дальше.
     Бычок не слабый, упитанный малый, но живет в комнате с Димоном, а тот их всех подгреб под ручку.
     Когда бычок ушел, вся комната, как по команде повернула ко мне головы. Никита молчал, только скулы ходили. Он видно начал понимать, что-то я затеял. Первым подал голос Колька.
     -- Леш, ты вообще-то зря так разошелся. С Димоном никто не вяжется, а его шестерки раструбят и среди девченок. Кто-нибудь припрется смотреть, потом раззвонят, и Димон опять герой. Ему только это и надо.
     Я начал злиться. Про себя думаю, какого черта, ничего обо мне толком не знают, а уже хоронят. Только кипятиться не надо. Как говорил Андрей Дмитриевич -- главное перед поединком не перегореть. Все-таки в душе у меня нет-нет, да закрадывалась тень сомнения -- не напрасно ли я действительно всю эту чехарду затеял? Ну нет. Во-первых Никиту подставлять нельзя, может сломаться. А главное, надо же с этим козлом разобраться за все те унижения, которые я перенес. Ведь кроме наглости и морды самодовольной, ничего у него и нет. А Димон похоже горит, ему не терпится смешать меня с дерьмом, вот пусть и перегорает.
     -- Ладно, -- говорю почти весело, -- у меня для него есть кое-какой сюрприз.
     -- Ты чего задумал, Леш? -- ничего так и не понимая, спросил Никита
     Я совсем развеселился.
     -- А вот придете и посмотрите, -- снова всех озадачил.
     На меня таращат глаза, как на умалишенного. Даже говорливый Пашка не открывает рта. Я вновь понимаю, все идет так, как мне надо, то есть меня недооценивают. Это козырь за меня.
     Ужин. За столами тихо переговариваются. На меня бросают взгляды с разных концов зала. Весь пансионат (лишь бы не взрослые) знает, сегодня будет разборка. Это не с Никитой, там проходило все по тихому. Тишина и за Димоновым столом. Я не вижу, но чувствую спиной его испепеляющий взгляд. Меня это нисколько не пугает, я уже перегорел от предыдущих событий, а разборку сам жду с холодным нетерпением. Также постоянно ловлю на себе взгляд Олечки, но внимания ни на кого обращать не хочу. Рано. Наконец ужин закончился, все разошлись.
     Время -- начало девятого, пора. Я поднялся с кровати (до этого, к удивлению всех своих, дремал), направился к выходу. Никита, Пашка и Колька сразу вслед за мной.
     -- Вы только не маячте, -- оборачиваюсь, -- не хватало, чтобы и меня застукали.
     Выхожу первым, коридор, дверь, я на улице. Не спеша иду к летней беседке, она в конце двора. За беседкой небольшая площадка, которая не видна из окон пансионата. Димон уже здесь, лениво прохаживается по площадке. Невдалеке его компания в сборе. Он в одной майке и легких брюках, я примерно в таком же одеянии. Димон внешне спокоен, только глаза сузились, когда меня увидел. "Убьет, если сможет, -- подумалось со скрытой тревогой, -- ну нет, повторения вчерашнего не будет". Я пару раз незаметно глубоко вдохнул и полностью выдохнул. Напряжение спало. Через минуту появились и мои. Встали также неподалеку.
     Подходит бычок.
     -- Биться на кулаках до первой крови или до падения. Добивать не будут, -- добавляет, -- ты еще мне понадобишься, если не сбежишь, козел.
     Пренебрежительно сплюнув в сторону, отошел. Как же, до первой. Я знаю, когда Димон в раж входит, там и вторая и третья, он сразу не останавливается. Но я молча киваю. Бычок с удивлением смотрит на меня. Всего один день прошел с того момента, когда меня буквально смешали с дерьмом, унизили так, что дальше некуда, и вот на тебе, мне мало, я опять нарываюсь. Дурак, да и только. Однако что-то его настораживает. Внешне я совершенно невозмутим, и это перед поединком с Димоном. Я не то, что не трясусь от страха, а наоборот, чувствую себя весьма комфортно. Бычок похоже начал понимать, что-то здесь не так, и со мной у Димона может не выйти все так просто, как это бывало раньше в подобных обстоятельствах. Краем глаза смотрю на Димона. Он скинул майку, сосредоточен, играя мускулами, поглядывает со злобой на меня.
     Сходимся. За два шага друг от друга я быстро принимаю боксерскую стойку. Перед глазами мысленно промелькнул образ Андрея Дмитриевича с вытянутыми вперед ладонями, когда я отрабатывал удары на точность попадания. Димон явно удивлен. Сделал легкий наскок, я отбил, второй -- ушел. Он начинает раздражаться. У меня же первоначальное волнение быстро улетучилось. Я сосредоточен, но еще не нападаю.
     "На, на" -- Димон разьярен, старается лупить сильнее, все шире замахивается. Я только отбиваюсь и уклоняюсь. Машинально отмечаю, техники у него никакой, машет кулаками только за счет силы. Но здоров, тут ничего не скажешь, силищи как и наглости хоть отбавляй. Так и прет. Я без конца отхожу, еще ни разу его не задел, сближаться опасно. Все-таки я его недооценил. Все, кто есть вокруг молчат. Ждут, когда оступлюсь или откроюсь, тогда он меня прибьет. Наконец дождались, открылся. Только не я, а он. Точнее промахнулся своей правой, вся сторона свободная. Я впервые в этом бою, как учили, боковым левым р-раз -- в челюсть, два, три туда же без замахов, только корпусом. Три крюка подряд, не очень сильно, но чувствительно. Димон опешил, ничего не понял, а через мгновение пришел в неописуемую ярость. Как это его, да по личику, да при всех. С искаженным от злобы лицом он так размахнулся, что я, не раздумывая, уже правой влепил ему еще крюка. Только не сбоку, а снизу в подбородок. Никто по-моему даже не обратил внимания на этот прием. Все получилось очень быстро. Только наверное я и, если бы здесь находился Андрей Дмитриевич, поняли бы, что это значило. По науке такой удар называют аперкотом, и человек, заполучивший такой "сюрприз", на некоторое время мог получить легкое (а то и не очень) потрясение. Димон похоже "поплыл". От такой неожиданности он на мгновение утратил способность мыслить, и опустил руки, на что я со всей силы нанес ему прямой правой в челюсть. Он качнулся, отступил на полшага, а я моментально, оказавшись рядом, сантиметрах в тридцати от него, за пару секунд провел серию боковых свингов и последним аперкотом той же правой поставил точку в этом поединке. Димон рухнул на землю и некоторое время вообще не шевелился. Чистый нокаут.
     Хотелось добавить еще, до того скопивась на него злоба, но сдержался. Лежачего не бьют. Отошел от него, а тут рядом оказался бычок. Смотрит на меня насупившись с неприязнью и ... со страхом. Прохожу мимо, опять же не раздумывая, левой "поддых" в солнечное сплетение. Бычок согнулся. Остальные из их компании молчат, глаза уставили в землю. Я взглянул на бычка, и на все еще лежащего Димона.
     -- Попробуйте еще раз высунуться, я вас по стене размажу.
     Зачем сказал, не знаю, все и так ясно, это мой язык, он иной раз сам по себе мелет. Тем не менее точка была поставлена. Димон с той поры ни разу ни на меня, ни на кого-либо из нашей комнаты не пытался "наехать". Через полгода его отчислили из пансионата за неуспеваемость и больше я о нем ничего не слышал.

                16

     Мои "секунданты" за время поединка не проронили ни слова, только ошарашенно созерцали происходящее.
     -- Ну что, пойдем? -- это я своим по завершении поединка. Они вышли из оцепенения, и мы двинулись к себе.
     Шли молча, только Никита вполголоса проговорил "ну ты даешь". Я знал, что Димон через своих шестерок растрезвонил по пансионату, как он будет сегодня меня учить "уму разуму" (кроме учителей и воспитателей разумеется) и конечно кое-кто из девочек пришли посмотреть на "героя". Близко они не подходили, подсматривали издали, но я кое-кого заприметил еще до начала поединка, и среди этих кое-кого находилась Олечка. Она знала, как закончилась драка между Димоном и Никитой, и уж за кого "болела" в этот раз для меня вопроса не существовало. Димона она абсолютно не переносила, особенно после его стычки с Никитой, а он все больше и откровенней к ней приставал (полный дуб). Для меня это являлось еще одним стимулом с ним конкретно разобраться, что и было сделано.
     Итак мы вернулись в комнату победителями. На другой день я сразу почувствовал, что все в пансионате уже в курсе событий вчерашнего вечера. Никто ни о чем не расспрашивал, но уважительные взгляды мальчиков и заинтересованные быстрые девочек свидетельствовали о резком поднятии моего авторитета. Я же как качкарский петух задрал нос к верху, но вовремя спохватился, что выгляжу тупым идиотом как в свое время Димон, и постарался привести свой вид (хотя в душе гордость и собственная значимость так и распирала) в обычное состояние
     Все встало, опять же в душе на свои места после того, как я случайно через день столкнулся с Олечкой. Мы вежливо друг друга поприветствовали, перебросились парой фраз затем она спокойно, и все-таки с ехидцей произнесла:
     -- Наверное возгордился, стал "героем". Ты чего на Димона накинулся первым? Наверное потому что он тебе до этого уши надрал.
     И эта знает, с тоской подумал. Чего ей надо? Ведь я же видел, как она обрадовалась, когда я Димона свалил. Себе цену что-ли набивает, или меня ставит на место. Лучше, если второе, я уже успел сам себя поставить. Но все-таки говорю, хотя сам не пойму что:
     -- Да просто урод он. Противно на этого индюка смотреть. Драться толком не умеет. В два раза жирнее Никиты -- для чего говорю, сам не понимаю (дошло чуть позже, язык цену себе набивал) -- а все равно полез в драку. Думал, что сладит, а выглядеть хотел как герой, размоловший дюжину. Только черта с два вышло. Два раза влез, два и получил. Больше не сунется.
     Сказано было с каким-то остервенением, а потому искренне. Олечка широко открыла глаза от удивления.
     -- Так ты что, специально после их стычки за него вышел?
     Я смутился, еще подумает, рисуюсь перед ней, унижаю Никиту.
     -- Ну вообще-то не совсем так, а скорее совсем не так, -- говорю откровенно. У меня перед глазами опять, в который раз, возникла сцена унижения в их комнате.
     -- А, тогда понятно. Здорово он наверное тебя в первый раз достал.
     -- Вот и додастовался, -- глухо подтвердил я.
     Похоже Олечка моими ответами осталась довольна. А мне этот допрос начинал надоедать. Еще один прокурор нашелся.
     -- Знаешь что, -- говорю, -- меня в общем-то совершенно не интересуют ваши отношения с Никитой. То, что у меня с тобой было, -- отвел глаза, -- это в прошлом, хотя, -- хитро прищурился, -- из всех здесь лучше тебя никого не встречал.
     Теперь она смутилась. Все-таки Олечка очень хорошая, красивая девочка. Но для меня чего-то в ней не хватает, слишком прозрачная. А вот Никите как раз -- сам такой же. Мы еще немного поговорили и стали прощаться.
     -- Ну, до свидания, еще увидимся, -- я взял ее руку и без каких-либо мыслей поцеловал.
     -- А ты хороший, --  неожиданно произнесла Олечка, и также неожиданно обняла мое лицо и поцеловала в щечку.
     У меня вдруг возникло прежнее первое чувство к ней, но перед глазами преградой встал образ Никиты. Я не раз замечал, как он на нее смотрит, а потому тихо отстранился и мы мирно и дружелюбно расстались. При уходе я не обратил никакого внимания, смотрит на нас кто-нибудь, или нет. Я уже не старался вспоминать инцидент с Димоном.
     Вечером, после ужина, погуляв во дворе, зашел в комнату и застал там только одного Никиту. Большинство народа находилось на улице. Погода летняя, до каникул рукой подать, основные зачеты и экзамены мы посдавали. Я удивился. Обычно в это время Никиты никогда не было в комнате. Где он гулял, я не знаю, а вот с кем, могу сказать точно. А сейчас сидел мрачный, не в себе.
     -- Ты чего это здесь? -- спрашиваю.
     -- Так.
     -- Что, перед каникулами решил с Ольгой разругаться? -- спросил тоном без всяких намеков.
     Он хмуро на меня взглянул, ничего не сказал, отвернулся, молчит, как рыба.
     -- Ну сиди, а я пойду прогуляюсь.
     В ответ ни слова, только тяжело засопел. Ну и сопи, у Никиты настроение может измениться в одну секунду. Я вышел на улицу. Там увидел Пашку с Колькой, еще двоих из нашей группы, подошел к ним, болтаем. Постепенно разговор пошел в тему, как это я свалил Димона, и чего раньше от него бегал. Чтобы потом цену себе набить? Я не обижался, частично рассказал правду, что да, занимался, а к Димону просто присматривался, думал человек. Ну а потом понял, кто это, и разобрался. "Как же думал, -- это про себя, -- поначалу чуть в штаны не клал, пока не достал совсем, козел. А уж дальше по обстоятельствам". Ладно, всем все знать не обязательно.
     Смотрю, показалась Олечка. Не спеша, по траектории движения я уже понял, направилась к нам. Всем кивнула, потом ко мне:
     -- Леш, ты не знаешь почему Никита не выходит, он не заболел?
     -- Не знаю, он дома, в смысле в комнате сидит.
     -- С кем?
     Я на нее глянул, как на чокнутую.
     -- Один.
     -- А чего же не выходит?
     Я на нее еще раз взглянул. Вроде нормальная. Тогда кто же дурак? Я начал соображать, вспомнил как с ней встретился, как простился, как пришел в комнату, там Никита сидит, словно амнамбула, от меня отворачивается. Точно, кто-то нас увидел и Никите кучу лапши на уши навесил. А он по своей чистоплюйской дури все принял в голову. Вот и сидит сыч-сычем.
     -- Пошли, -- говорю.
     -- Куда?
     -- К нам в комнату.
     -- Ты что?
     Говорить больше не стал, схватил ее за руку и повел, точнее потащил. Она:
     -- Ну отпусти ты, смотрят.
     -- Идешь?
     -- Ну иду.
     Пришли. Я дверь открываю, вхожу первым, заодно хватаю Олечку за руку, чтобы не убежала. Никита сидит в том же положении, на меня не смотрит, даже головы не повернул, уставился в пол. Я без галантности:
     -- Чего сидишь, хоть взгляни.
     Он повернулся, заметил, оживает. Олечку я уже вволок в комнату. Красная, ни на кого не смотрит. Оба молчат. Я злорадствую, тоже молчу. Наконец мне первому надоело.
     -- Ну, разбирайтесь, -- я прямо как парламентер.
     Все равно молчат.
     -- Так в чем дело? Одна жалуется, другой волком смотрит, и оба на меня.
     Первым языком зашевелил Никита -- джентльмен:
     -- Ладно, я пойду.
     Встает. Оля с испугом смотрит то на него, то на меня. "Вот навязались, -- это я не вслух, -- достали, точнее один, самый видишь ли ранимый". Теряю терпение:
     -- Никит, тебе похоже чего-то наклепали, а ты моментально уши развесил. Будешь всякую чушь слушать, станешь невыносим.
     Никита опять молчит, как партизан.
     -- Значит так, -- подвожу итог, -- или что-то у вас стряслось, мне неведомое, или, -- коротко взглянул на Олечку, -- Джульетте ни с кем разговаривать не положено. Без твоего согласия, -- добавочно сьязвил я.
     На этот раз проняло.
     -- Да разговаривайте, я мешаю что-ли, -- сказал Никита неуверенно, присаживаясь снова, -- мне-то что.
     -- А то, -- я начал горячиться, -- какой-то жлоб тебя на пушку взял, наговорил незнамо что, ты весь скукожился, а он наверное и сейчас кому попало рассказывает, как тебя развел, да и насмехается. И всех дел. А мы с Олечкой всего-то мило поразговаривали, да еще я ей на прощанье ручку поцеловал -- смотрю на обоих пунцовых, глядя на них прямо распирает идиотская радость, -- а она меня в щечку. -- Я закатил глаза.
     -- Ну ты и сволочь, -- это в мой адрес Олечка беззлобно, начинает улыбаться.
     -- Вот те раз, -- нарочито опешил я, -- только час назад "какой я хороший", а теперь сволочь. Правильно Никита, не водись с ней, у нее восемь пятниц на дню, и все в понедельник (сегодня понедельник).
     К Никите вернулся дар понимания, заулыбался, хотя еще смотрит в пол. Ну наконец-то все соображать начали.
     -- Это бычок разрисовал как вы обнимались, а я клюнул.
     Понятно, чистая душа, лепи, как хочешь.
     -- Ну что, так и будем сидеть? -- открыл я рот, -- погода лучше летней, а разбежимся через неделю. Гуляем, пока есть время.
     С этими словами я первым вышел из комнаты. Пока Никита закрывал дверь на ключ, я отвалил, оставив сладкую парочку.

                17

     До начала каникул два дня. Занятия закончились, вчера сдали последний экзамен. Последние деньки мая. Сидим на скамеечке в парке пансионата -- я, Никита и Олечка. Только что пришли с речки. Купались. Первый раз видел Олечку почти голой, в одном купальнике. Не отводил глаз, хороша. Никита нервничал. Олечка периодически переворачивалась, принимая различные положения "для лучшего загара". На нее не только я пялился, наверное весь пансионат, по крайней мере его мужская половина. Отдыхали. Лишь изредка на глаза попадались дежурные воспитатели. Да, все-таки Олечка -- это класс. Только недавно исполнилось пятнадцать, а уже "при всем", без изьянов. Повезло Никите, а я лопух. Но не переживаю. Она не для меня, для "Ромео". В пансионате их уже окрестили. А я свободен как гусь ( почему гусь не знаю, так мой язык мне по секрету шепотом сказал). Хотя в последнее время многие девочки поглядывали на меня с явным интересом, не раз первыми заговаривали, но дальше разговоров дело не доходило, да и время не давало возможности познакомиться поближе. Тем более такой, как Олечка я еще не встретил.
     Сидим, ждем, скоро обед. Обсуждаем, кто что будет делать во время каникул. Да, задача сложная, почти три месяца без учебы. Я отрапортовался быстрее всех -- буду торчать дома, всем надоедать и помирать со скуки, когда радость от приезда домой пройдет. Никита вдруг спросил какого числа за мной приедут. Почему вдруг -- потому что он уже раз десять меня об этом спрашивал в течение последних двух недель и столько же раз я ему отвечал, что за мной приедет пятого июня отец. Я вновь ему с важным видом сообщил срок отьезда, добавив "память у тебя завидная". Он ничего не сказал, только улыбнулся. Может хочет меня из себя вывести? Пользы для него от этого не будет.
     -- А ко мне, -- помолчав, сказал он, третьего папа и сестра Вера.
     Я вообще-то не интересовался его отьездом, но слово "сестра" слегка прилипло к моим ушам. Ольга удивленно на него посмотрела.
     -- Ты ничего не говорил про сестру.
     -- А я только сегодня получил письмо, она учится в гимназии, их уже отпустили на каникулы, теперь сюда вдвоем приедут с папой. Хотят побыть пару дней, посмотреть здешние места. Я им про все тут расписал, -- мельком взглянул на меня, -- им интересно.
     -- Чего же ты раньше не сказал? -- накинулась на него "Джульетта", -- я второго уезжаю, а к нему видишь ли приедут третьего. Мог бы меня с ней познакомить, -- она обидчиво отвернулась.
     -- Ну откуда же я знал, -- стал оправдываться Никита, -- письмо только пришло, да и увидешь ты ее, мы же договорились.
     Понятно, у них уже все договорено, они и на каникулах встретятся, с тоской думал я, а мне торчи все три месяца в глуши и вой волком.
     -- Сестра старшая? -- спросил я, чтобы отвлечься, хотя что-то он уже о ней раньше говорил.
     -- На год младше меня, но дома уже главная, -- смеется.
     Мне надоело вдруг сидеть, встал, потянулся:
     -- Скоро обед, пойду пока в комнату.
     Я ушел, они по-моему даже не заметили.
     Второе июня. Провожаем Олечку. Больше половины обитателей пансионата уже разьехались. Вообще отпуск у персонала -- это июль-август, два месяца. А до июля воспитанникам разрешается здесь находиться по согласованию родителей с администрацией. По этой причине часть воспитанников нередко остается здесь еще на месяц, а пансионат превращается из учебного в отдыхающий. Но таких детей мало, основная часть разьезжается в первые пять-семь дней.
     За Олечкой приехали папа и мама еще утром. До обеда собирались. Никита от них не отходил ни на шаг. Прямо свой, когда только успел. Хотя чего там, почта работает регулярно, заочно его наверняка вся Олечкина семья знала. Вот и Никита тоже большой любитель строчить письма. Как свободное время, так частенько чего-то пишет. Даже за неделю до каникул отправил письмо домой с общей фотографией нашей группы, не мог ее сам привезти. Было бы интересно не только показывать, но и обо всех рассказывать. Да чего с него возмешь, одно слово -- "Ромео". Я было хотел подойти помочь, но нет уж, только толкаться. После обеда "Джульетта" отчалила, "Ромео" остался один.
     По сценарию, мыслил я, он должен теперь рыдать, ломать руки, вывихивать пальцы. Однако, удивлялся, он не только не загорюнился, а кажется становился еще более взбудораженным. Ах да, ну как же, запамятовал, к нему завтра приезжают папочка и любимая сестричка.
     Ко мне тоже приедут через пару дней, только я точно знал, буду спокойным, как слон -- приехали, здрасте, до свидания, уехали. Никита не такой, Никита -- нежный сынок, пай.
     Сегодня же уехал и Колька. До завтрашнего дня в нашей комнате остались двое, я и Никита. Пашка отбыл сразу же после экзаменов.
     Поздний вечер, точнее ночь. В пансионате отбой на час позже всвязи с каникулами. Свет выключен, время ближе к полуночи. Распорядок все равно действует, мы уже давно в койках. Никите не спится, мне тоже.
     -- Леш.
     -- Чего?
     -- Не спишь?
     -- Хороший вопросик, теперь попробуй переведи.
     -- Ну ладно, не обижайся.
     -- Это на таких-то?
     У Никиты, чувствую по голосу, настроение приподнятое, о чем-то думает, наверное, приятном, а я начинаю засыпать. Вспоминаю Варвару Антоновну, индивидуальные занятия. Давно ее не видел, почти два месяца. Мои воспоминания прерывает голос Никиты.
     -- Леш, а ты правда все каникулы будешь дома находиться?
     Вот пристал.
     -- А где же еще. Может с отцом несколько раз в город смотаемся, а так куда мне деваться? Буду ходить на пруд, рыбу ловить, да книжки читать. Попозже за грибами.
     Никита молчал, о чем то думал. Ему есть о чем, они с Ольгой уже планов понастроили. Я уснул.

                18

     Утром проснулся, когда Никита еще спал. Оделся, аппетита не было, на завтрак решил не идти. Взял книжку, пошел к реке. Сейчас, взглянул на Никиту, к этому приедут, что я буду рядом болтаться. Пока отдохнут (Никита говорил, что они рано выедут) мешать не буду, появлюсь ближе к обеду. С тем и исчез.
     На речном пляже я один. Читаю "Три мушкетера". Книга интересная, половину я "проглотил" за один день. А сейчас почему-то не могу. Прочитал десять страниц, дальше не лезет. На душе какое-то беспокойство, волнение, смутное предчувствие. Причины не понимаю. Перебираю в памяти последние события, ничего особенного. Олечка вчера уехала, ну и что? А все-таки что-то беспокоит. Бросил книгу, повернулся на спину, закрыл глаза. Загораю. Весь май погода стояла прямо летняя, лишь раз в начале месяца прошли небольшие дожди, а так все время тепло, солнце. Вода в реке прогрелась, купайся, загорай, сколько хочешь. Потихоньку задремал. Сквозь дрему слышу шаги, разговор первых, пришедших на речку после меня еще не уехавших воспитанников. Завтрак закончился, подходят купаться. Я постепенно отключаюсь. Состояние такое, кажется уснул, а все слышу. Слышу шаги, приближаются ко мне. Остановились рядом.
     -- Вот он, наконец-то нашли, -- послышался голос Никиты.
     Лежу, глаз не открываю, лень, разомлел и интересно, что будет дальше. Слышу женский, точнее девичий голос:
     -- Тише, он кажется спит, не буди.
     Голос грудной, очень приятный.
     -- Хватит ему спать, -- это Никита вполголоса, -- мы его целый час ищем, а он тут дрыхнет.
     Я замер. Они несколько секунд постояли, затем Никита легонько толкнул меня ногой по коленке.
     -- Эй, ты чего, умер? Просыпайся, за тобой пришли.
     Я как бы спросонья открываю один глаз -- передо мной Никита, странно, один, открываю другой, поворачиваю голову -- с другой стороны незнакомая девочка, не иначе его сестра. Она стоит рядом у моей головы в коротком летнем платье. Я не подсматриваю, я вижу, у меня перед глазами весь изгиб ее голых ног вплоть до трусиков. От увиденного мгновенно перехватило дыхание. Таких красивых и привлекательных ног я еще не видел. Их нельзя было назвать кривыми, или наоборот, прямыми точеными, а именно имеющими очень привлекательный и притягивающий взгляд плавный изгиб у колен. С трудом восстанавливаю дыхание. Взгляд скользит выше -- талия, грудь, лицо, на мгновение всматриваюсь, тут же опускаю глаза. На лице у девочки улыбающийся взгляд, но лица не рассмотрел, слишком быстро отвел глаза. Во мне заклинило, не могу вымолвить ни слова. Выручает Никита:
     -- Ну ты что, все еще спишь? Просыпайся, это не сон, это явь.
     Он замечает мое смущение, это его дико радует, вот гад, еще улыбается. Я, не выходя из оцепенения, медленно поднимаюсь с земли, поправляю волосы, выцеживаю первую фразу (но это не я, это мой язык, часто дурной) хриплым голосом:
     -- Доброе утро.
     Никита засмеялся, его сестра прыснула.
     -- Какое утро, посмотри вокруг, народ на обед собирается, а ты проспал все на свете.
     -- Да, действительно, -- я растерянно огляделся.
     -- Ну хватит рот разевать, -- опять Никита, -- вот познакомься, это моя сестра Верочка, -- представил он ее, -- а его ты знаешь, но представляю, это Леша.
     Никита-то как разговорился, иной раз слова не вытянешь, а тут прямо оратор.
     -- Очень приятно, -- противно пробубнил мой язык.
     -- Мне тоже, -- опять ее голос.
     Я впервые поднял на нее глаза. Тут же опустил. Язык словно прилип к зубам, не могу произнести ни слова. Я ее даже как следует не разглядел, только увидел глаза -- большие темно-карие, и обжигающий взгляд, от такого можно с ума сойти. Наконец решаюсь еще раз посмотреть на нее, поднял глаза. Она улыбается (какая улыбка!), в то же время догадываюсь, она с откровенным интересом рассматривает меня. На несколько мгновений наши глаза встретились, теперь она первой опустила взгляд. Я смелее посмотрел на нее. Да, это что-то. Что-то для меня совершенно непостижимое. С первого взгляда я просто не смог бы ее описать. Она меня притягивала, как магнит, она в совершенстве обладала этой притягивающей силой и не было возможности от нее оторваться. Я уже смотрел на нее не отрываясь, просто не мог оторвать глаз. Даже когда поворачивался, все равно боковым зрением я, что называется следил за ней. Вот какое описание, конечно неполное, Верочкиной внешности я бы дал в первые минуты знакомства: ростом она оказалась почти с меня, может на 5-7 сантиметров пониже (а я уже был не маленьким, 170 см для моих пятнадцати с половиной лет), тонкий стан, ноги я уже описывал, остальное как у большинства девочек ее возраста. Лицо не скажу, чтобы было черезчур правильным и очень изящно красивым, как например у Олечки, но в совокупности с темными почти черными волосами и огненными темно-карими глазами, очарование просто обалденное. Если смотришь ей в глаза, они завораживают. В них что-то скрыто таинственное и будоражущее душу. Обьяснение появится позже, а пока веером проносились мои сумбурные мысли, обстановку вновь разрядил Никита:
     -- Если все не против, предлагаю быстренько искупаться и пойдем домой (в комнату). Уже обед, только в столовую не идем, они -- показал в сторону Верочки -- привезли все домашнее, Верочка сама делала, пальчики оближешь.
     Верочка коротко с укором посмотрела на него. Я взгляд перехватил -- до чего же глаза манят и магнитят, а Никите хоть бы что, понятное дело -- братец.
     Он быстро разделся, оглянулся на нас:
     -- Чего стоите, пошли, -- направился к воде.
     Верочка сбросила платье, туфли, и , оставшись в одном купальнике, повернулась ко мне, как к старому знакомому:
     -- Пойдем, Леша.
     Сказано это было так просто и естественно, что у меня вмиг исчезла всякая скованность. Я, быстро раздевшись, пошел следом, не отрывая от нее глаз.
     Сон это или не сон? Не могу сообразить. Ущипнул себя под мышкой. Да так, что чуть не завопил. Нет, не сон. Но и на реальность непохоже. Передо мной очаровательной походкой входит в воду небесное (откуда оно еще могло взяться) создание и оно сейчас может исчезнуть из моих глаз, раствориться в воде. Ну нет. Я мгновенно оказываюсь рядом. Красота и непосредственность этой девочки, а точнее девушки меня не поражает, она меня убила. Верочка на меня не смотрит. Она зашла по колени в речную гладь и остановилась. Чуть наклонившись, стала поливать себя выше колен теплой водой. Я не отрываясь слежу за ее движениями. Она передо мной совсем рядом. Появилось жуткое желание поднять ее на руки, изо всей силы прижаться и вместе плюхнуться в воду. Еле сдержался. Верочка сделала еще несколько шагов и быстро окунулась. Я машинально проделал то же самое.
     Никита где-то уже на середине. Не знаю, как насчет драк и мордобоев, а вот сравниваться в плавании с ним бесполезно. В воде он уже не человек -- рыба. Плавает, как сам говорил, с рождения, здесь у него конкурентов нет. Он первым и открыл купальный сезон в пансионате, когда мы только шапки сняли. Это происходило еще в апреле. Вода тогда стояла ледяная, а ему хоть бы что. Купался конечно втихаря, не дай Бог кто-нибудь из персонала увидит. Свидетелями стали я и Колька с нашей комнаты. Мы смотрели как он плескался, а я дрожал от холода, глядя на него. Нас он тоже уговаривал поймать "кайф" на воде. Нет уж, сам лови. Я тогда не стерпел, и доложил все "Джульетте". После их разборки Никита долго на меня дулся.
     Верочка похоже не являлась яростным сторонником его увлечения и дальше трех метров от берега мы не старались отойти. Также как возникло и прошло мое первое оцепенение при знакомстве с Верочкой, также быстро наступило острое желание узнать ее ближе, прикоснуться, почувствовать ее тело.
     Никита уплыл к "черту на кулички", он где-то гребет на середине, а мы вдвоем около берега. Глубина по грудь, Верочка, вот она, рядом. Понемногу разговариваем. Темы обыденные, какой прекрасный пансионат, какая прекрасная погода и так далее. Мы касаемся друг друга, улыбаемся. Никого поблизости нет, мы одни. Неожиданно, ни о чем не думая, я ловлю ее руку своей, притягиваю к себе, поднимаю на руки. В воде это не трудно. Она не сопротивляется. Я прижимаю ее к своей груди, чувствую, как она обнимает меня за плечи. Я стою в воде, держу ее на руках, мы покачиваемся в такт течения реки. Ее лицо совсем близко от моего. Я счастлив, я готов вечно так стоять со своей драгоценной ношей. Несколько минут мы пробыли в таком положении, и я не выдерживаю. Ее магнетизм и притягательность преодолевают мое внутреннее боязливое (не приведи Господь навредить) сопротивление и я робко целую ее в щечку, в шею, нахожу губами ухо, целую в мочку. Затаил дыхание, жду что будет. Верочка не сопротивляется, только сильнее прижалась.
     Я теряюсь. Мы всего несколько минут знакомы, а у меня впечатление такое, будто я ее знаю с рождения. И неужели она такая податливая. Что-то я ничего не понимаю, уж очень просто началось наше знакомство. И все-таки мне с ней так хорошо, что я ни о чем другом не могу думать. Она у меня на руках. Никита уплыл далеко, мы вдвоем с Верочкой в воде, нас никто не видит. Она касается меня грудью, и не только грудью, всем телом. Я это ощущаю. Волнующие небольшие соски, не менее волнующие ноги и все остальное. Поднимаю Верочку до поверхности, ее красивейшие волнующие круглые колени показались из воды. Я не могу сдержаться, касаюсь их губами, целую. До чего же приятно. Верочка не отстраняется. Я робко смотрю ей в глаза. Они закрыты, на лице завораживающая улыбка. Я пристально, уже с открытым интересом рассматриваю ее лицо, уже не отвожу глаз, и чем больше смотрю, тем больше не могу оторваться, до чего же она притягательна, и очень, очень мила. Это не Олечка, это совсем другое. Та красива, идеально красива, но для меня Оля -- идеальная кукла. Для Никиты она совершенно иная, он прямо вспыхивает при виде ее. А вот его сестренка, мы еще толком-то не познакомились, вот это да. Для нее я уже готов на все.
     Верочка притихла, на меня посматривает, и быстро опускает глаза. Мы поменялись ролями. Теперь я ловлю каждый ее взгляд. Мы в воде всего 20-25 минут. Мы ничего не говорим, мы разговариваем глазами. А руки (мои  -- это точно) говорят еще более выразительно. Они, то одна, то другая "невзначай" гладят ее грудь, опускаются ниже -- живот, спина, купальник, под купальником резинка, а это что? Я ее держу одной рукой, в воде она легкая. Она меня обнимала за плечи, затем за шею, теперь за уши. Мои уши от ее последних ласк начинают расширяться и гореть. Я быстро убираю руку от трусов. Она ослабила руки, нежно поцеловала в краешек губ, и не очень нежно прошлась ладонью по щеке.
     -- Какой ты быстрый, -- ее негромкий голос, но она, я чуть было не испугался, не отстранилась.
     Я молчу, снова ничего не понимаю, но и не смущаюсь. Мне от этого с ней еще приятней, она все равно завораживает. Мы смотрим друг на друга, я не могу оторваться. Таких глаз я никогда не видел, огромные темно-карие с живым блеском и пронизывающим взглядом, и этот взгляд, кого-то он мне напоминает. Верочка смотрит на меня вызывающе, от чего я невольно начинаю возбуждаться. У меня огромное желание обнять ее изо всей силы и слиться воедино в глубоком поцелуе, но я боюсь поставить себя или ее в неловкое положение, ведь я эту Никитину сестру еще совсем не знаю. Почему-то вспомнилось первое свидание с Олечкой. Тогда я тоже боялся не то, чтобы обнять, а даже сделать лишнего движения и произносить не знал что.
     От долгого молчания у нас обоих начала появляться скованность. Надо как-то разрядить обстановку, а моя голова внезапно опустела. Ни одной мысли. Что дальше-то делать? Где же Никита?
     Словно чувствуя необходимость своего появления, вскоре видим быстро приближающуюся голову Никиты. Через минуту он уже проплывал рядом с нами. Я облегченно вздохнул, Верочка по-моему тоже. Я уже выпустил ее из рук, и мы просто стояли рядом по грудь в воде.
     -- Ну что, пойдем обедать? Я голоден как волк. Мы пока тебя искали, -- он посмотрел на меня, -- я еще не прикасался к еде, а там всего столько прислали. Пойдем попробуем.
     Мы вышли из воды. Обсыхаем. Я без конца посматриваю на Верочку, ловлю себя на мысли, что не смотрю, а просто любуюсь ею. Она это замечает, улыбается, довольна. Никита, тоже доволен, наплавался (похоже чем-то еще доволен). Через несколько минут, одевшись, направляемся к пансионату. Я иду по тропинке последним, Верочка между нами. Мои глаза прикованы к ней. Подходим к зданию, заходим и идем сразу в нашу комнату. Там отец Никиты один, и ... вкусно пахнет.
     -- Долго я вас ждать буду? -- на секунду пристально, с интересом посмотрел на меня, -- а это наверное Леша. Где же вы его сумели отыскать? -- протягивает мне руку.
     Я в смущении молчу, пожимаю его теплую сильную ладонь.
     -- Ну-с молодой человек давай знакомиться. Меня зовут Николай Тимофеич, я, как ты понимаешь, отец Никиты и вот этой его милой сестренки. Тебе допрос учинять и утомлять не будем, наслышаны, -- добавляет, не давая мне сказать слова.
     Я исподлобья быстро взглянул на Никиту. Чего же он им про меня наговорил? Никита будто не слышит слов отца, на нас внимания не обращает, сосредоточенно вместе с Верочкой накрывают на импровизированный из поставленных вместе двух тумбочек стол. Я, не выпуская из вида Верочку, переключаю свое внимание на Николая Тимофеича. Высокий лоб, умные с хитринкой темно-карие глаза показывают ироничный характер их обладателя и одновременную прямоту в отношении к окружающим. Прямая форма носа дополняла эту особенность характера. Николай Тимофеич имел волевой слегка выделяющийся подбородок. Вся его внешность, манеры в разговорах распологала к себе и вызывала невольное уважение. Я стал сравнивать его со своим отцом и довольно быстро открыл для себя их сходство во многих отношениях, как то в манере держать себя, ощущать но не показывать свою внутреннюю силу и достоинство. Даже ростом они были примерно одинаковы, оба высокие, только Николай Тимофеич поплотнее и пошире в плечах, и потемнее. Еще одно отличие -- Николай Тимофеич носил иссяня-черные "гусарские" усы, а отец небольшую бородку. Папа Верочки и Никиты, как я узнал в дальнейшем, являлся отставным военным офицером, а сейчас служил статским советником в городской управе. Верочка -- тут же делаю вывод, копия отца, один к одному, только в женском обличьи. Те же темно-карие глаза, южный тип распологающего и притягивающего к себе лица, а взгляд ее глаз может показать все, что угодно, и ласку, и бурную страсть, и непререкаемую требовательность, "если что захочу, вынте мне и положте". Это все я ощутил позже, а сейчас мы ждали приглашения к столу и мило беседовали. Я только любуюсь Никитиной сестрой и ловлю ее взгляды. Через короткое время я уже освоился в новой "компании" и без всякой скованности поддерживал со всеми разговор. Единственное от чего меня категорически отстранили -- это в помощи накрытия стола. Сегодня я был гостем в своей комнате. Также понял, все делается в первую очередь для моей персоны. Мне это льстило.
     -- Милости просим, -- это Верочка обращается ко всем, имея в виду одного меня.
     -- Спасибо, -- отвечаю за всех и быстро сажусь на предоставленный стул, не заставляя себя упрашивать.
     Я с утра еще ничего не ел и, глядя на приготовления, давно пускал слюни. Давно я не прикасался к домашней пище, тем более приготовленной специально, как к какому-то празднику. Для меня это был точно праздник. А если учесть, что многие из находящихся на столе блюд делала сама Верочка и все очень такое вкусное, особенно ее собственного приготовления пирожки с различными начинками, то моему аппетиту мог позавидовать наверное голодный лев. Я с таким смаком уплетал и нахваливал домашние гостинцы, что сам испугался своего дурацкого поведения (еще подумают обжора, а я действительно такой вкуснятины давно не пробовал). Но кажется все выглядело в приличествующих рамках, тем более Никита от меня не отставал. Николай Тимофеич за столом улыбался, Верочка смеялась, ей стало весело. Я только задавал идиотские вопросы, наподобие "а это что, а то, кто делал" и тому подобные. Отвечала в основном Верочка, рассказывала что из чего, и как ей такое удавалось.
     К трем часам, а сели мы за стол в начале второго, обед наконец завершился. Я набил полное брюхо. На ужин не пойдем, на сегодня хватит. Некоторое время мы сидели, отдыхали от трапезы. После обеда решаем пойти погулять по территории пансионата, парка. Никита и я попеременно берем на себя роль гидов, проводим экскурсию для Николая Тимофеича и Верочки. Им здесь все очень нравится. Погуляв около часа, отец Верочки ушел в комнату отдохнуть. Погода стоит летняя, мы втроем направились к реке. Раздеваемся, загораем. На Верочку я стараюсь не смотреть. Ее братец рядом. Тип наблюдательный. Смотреть не будет, а все поймет. Только пользы от этого мало. Он по-моему уже и так все понял. Я досадую, беру команду на себя.
     -- Всем в воду, -- тут же поднимаюсь, подхожу к кромке воды, и захожу ... последним.
     Никита уже плывет, пошел бороздить водные просторы, а мы с Верочкой вновь остались вдвоем недалеко от берега. Только сейчас мы не одни. После обеда большинство еще не разьехавшихся обитателей пансионата потянулись к реке. На нас поглядывают, особенно на Верочку -- она здесь новенькая. Я же не отвожу глаз, эта Никитина сестра мне нравится все больше. Чувствует, что меня приворожила, улыбается, довольна. Я снова, как и в первый раз, беру ее в воде на руки. Кругом народ, и почти все без конца на нас озираются. Мужской пол только на Верочку, видно ее сила притяжения не только на меня распространяется. Я ее опускаю ногами на дно, а руки мои заскользили от шеи вниз. Мы стоим на такой глубине, что над водой видны лишь наши головы. Я поглаживаю Верочкины плечи, спину, талию, задерживаюсь на округлых упругих ягодицах. При этом лицо ее вспыхивает, она сильнее прижимается ко мне. Я ясно ощущаю прикосновение ее наливающихся сосков к моей груди. Несколько мгновений мы стоим, замерев и затаив дыхание. Мне с ней так хорошо и приятно. Неожиданно я почувствовал, что начинаю возбуждаться. Мое состояние легко определить по изменениям, происходящим в купальных трусах. Меня так и тянет впиться губами в ее губы и грудь, даже через купальник, и просунуть руки в ее трусики, но не решаюсь. Верочка забарабанила пальцами по моему плечу. Я в последний момент поднимаю руку, отпуская ягодицы. Мы медленно освобождаемся от обьятий. Вскоре подплыл Никита.
     -- Выходить будете? Я наплавался, -- не дожидаясь ответа, он побрел к берегу.
     -- Пошли, -- неуверенно говорю, направляясь вслед за Верочкой. Она тоже повернула к берегу.
     Чувствую, выйти не могу, на то есть причина.
     -- Немного проплыву, что-то застоялся, -- смотрю на хитро улыбнувшуюся Верочку, краснею.
     Я не стал ждать реплик, быстрым кролем долетел до середины реки, обратно не спеша доплыл брассом. На берег вышел в обычном состоянии, они уже обсыхают. Искупавшись еще два раза, идем в пансионат. День начал постепенно сдавать позиции вечеру. Солнце еще не садится, но жара стала спадать. Добравшись до комнаты, застаем там Николая Тимофеича. Он оказывается тоже пришел недавно, встречался с директором пансионата. Разговаривал об учебе и успехах Никиты, остался доволен. Сейчас отдыхал с газетой в руках. На ужин конечно не пошли, хватило Верочкиных булочек с чаем.
     После ужина Никита остался в комнате с Николаем Тимофеичем собирать вещи к отьезду, а мы с Верочкой пошли погулять в парк пансионата. В глубине парка нашли свободную скамеечку, присели. Я обнял ее за плечи. Сидим молча. Неожиданно ловлю себя на мысли, что не знаю, о чем с ней говорить. Кажется все интересующие нас темы при первом знакомстве исчерпаны -- об увлечениях, родственниках, планах на каникулы, все пройдено. В основном "отчитывался" я, то, что в свое время недорассказал Никите. Повторять, выискивать новые подробности своей жизни не интересно и не хочется. Молчание затягивалось.
     -- Ты о чем-то думаешь? -- спрашивает Верочка.
     -- Нет, -- медленно отвечаю, -- странно, мы только что познакомились, а кажется я знаю тебя очень давно и, -- помолчал, -- в то же время совсем не знаю.
     Она лукаво улыбнулась.
     -- Это я тебя знаю давно, а ты меня первый раз видишь.
     -- Как это? -- я обалденным взглядом уставился на нее.
     -- А вот так, мой любимый братик все уши мне прожужжал о тебе еще будучи на зимних каникулах и еще раньше в письмах. Нас тогда на каникулы в гимназии отпустили на два дня раньше, чем вас, и мы с папой сюда приезжали вместе за Никитой. А вот тебя тогда не встретили. Никита очень жалел, что с тобой не смог увидеться перед отьездом. И видела я тебя раньше, он фотографию вашей группы присылал, а тебя отдельно выделил.
     Я опешил. Внезапно вспомнил день отьезда на зимние каникулы, Пашку, его слова "... видел бы ты эту Верочку". Вот так Никита! Она опять улыбается, но уже не только лукаво, а еще и с легкой насмешкой превосходства, ну точь в точь как ... Варвара Антоновна.
     -- Так что, -- продолжила Верочка, -- кое о чем про тебя мне известно. И как ты учился, и как с каким-то вашим Димоном разобрался, и некоторые твои другие увлечения.
     Я совсем смутился. Что, и про Олечку тоже? Ну нет, Никита не может быть полным кретином. Верочка продолжает загадочно улыбаться, в глазах искры. Нет, это не Никита, это -- огонь. Таинственный, добавляю про себя, едва взглянув на нее. Я с трудом прихожу в себя. Ну, опять же думаю, и Никита, вот гад (я в полном восхищении от него), он не только наблюдателен, но и наделен какими-то, только ему самому ведомами талантами.
     -- Приду, -- говорю, -- придушу твоего братика, за разглашение военной тайны, заказывай панихиду.
     Она уже не улыбается, она хохочет, да как заразительно. Видимо мое ошарашенное состояние отразилось у меня на лице, и ей это доставило бурную радость.
     -- А ты что смеешься, тебе тоже достанется, -- я пытаюсь делать зверское лицо, из-за ее смеха ничего не получается.
     -- А что мне будет? -- спрашивает возбужденно.
     -- Тебе, -- думаю мгновение, -- а тебя прилюдно буду отучать интересоваться чужими тайнами.
     -- Это как?
     -- Это вот так, -- я опускаю руку и легонько шлепаю ее ниже поясницы.
     -- Ой как интересно, только зачем же прилюдно, можно и без свидетелей.
     -- Тогда начинаем прямо сейчас.
     -- Я вся в нетерпении.
     Ее слова, блеск глаз меня разжигают. Я, не раздумывая, поворачиваю ее за плечи, кладу животом вниз к себе на колени и делаю несколько легких шлепков по ягодицам.
     -- Ой, я больше не буду, -- притворно стонет Верочка.
     -- Не верю, неубедительно, -- продолжаю шлепать.
     Она сильнее прижалась ко мне, вся дрожит. Я прекращаю "экзекуцию", глажу ее нежно рукой, но мне мало, целую всю с головы до ног, шею, спину, тонкую талию, ягодицы. Верочка в коротком платье, ноги голые. Я наклонился, прислоняюсь к ним щекой, губами. Верочка не встает, не отодвигается от меня, а я просто млею, так мне с ней приятно.
     Время летит очень быстро. Мы засиделись, давно и без конца целуемся, не заметили как стемнело, пора идти спать. Нас наверное заждались. Поднимаемся со скамейки. Держась за руки, идем по еле заметной тропинке в сторону пансионата. Вокруг ни души. Мы самые запоздалые. Верочка без конца спотыкается, она по-моему вообще не представляет куда идти. Пройдя несколько шагов, обнимаю ее и поднимаю на руки. Я в удивлении, даже поражен, до чего же она легкая. Ну в воде понятно, а сейчас? Никак не ожидал.
     -- Ты меня лучше отпусти, я тяжелая, а то упадем оба, кто нас тогда понесет? -- произносит Верочка, обнимая меня за шею.
     -- В тебе веса нет, -- отвечаю, -- можно потерять.
     Я иду уверенней, тропинка привела к аллее, петлять уже не надо, вот и пансионат. Осторожно опускаю Верочку на землю. В жилом корпусе пансионата свет горит лишь в нескольких окнах, в том числе в нашей комнате. Ждут. Дверь не закрыта, видно сторожа предупредили, что мы еще не пришли. Заходим в комнату. Лампа горит, все спят (или притворяются). Верочке постелили на Никитиной кровати, напротив меня. Мы неслышно раздеваемся, она первой юркнула в кровать. Я смотрю на Верочку, тушу свет. Наши глаза встретились, она показала мне язык и закрыла глаза. Я тоже лег. Только мне не до сна. Этот день прошел как год, а пролетел как мгновение. Ну, Никита. Я начал по привычке размышлять. Ночью, лежа в постели, со мной это часто бывает. Верочка здесь оказалась конечно не случайно, все это устроил Никита. Он точно хотел познакомить меня со своей сестричкой. И наговорил про меня большущий короб. А Олечке специально не сказал о приезде сестры, чтобы нам не мешала. Ничего не скажешь, прямо "Фрейд". Интересно, чего же он ей такого наляпал и разрисовал, что она с первых минут знакомства ко мне прилипла и меня же к себе привязала. А вообще, признаюсь, я рад до небес. Верочку с Олей не сравнить, с ней легко, а уж воспламеняет она, я мечтательно вздохнул, мгновенно. Одна хитро-лукавая улыбка чего стоит, не говоря о глазах -- такой будоражущий таинственный огонь, сердце заходится.
     Я мысленно представил ее в своей постели, даже подвинулся, мысленно давая ей место, мысленно целуя все ее нежные прелести, всю с головы до пальцев ног. Невыносимо и сладко заныло нечто ниже пояса. Я возбужден, переворачиваюсь на живот, поворачиваю голову в сторону ее кровати. Глаза привыкли к темноте, я различаю контуры ее тела. Даже под одеялом выделяются все прелестные формы. Прислушиваюсь. Она спит, дыхание ровное. У нее день тоже выдался не самый спокойный, тем более выехали из дома в такую рань. Мысли сливаются в единую неразбериху, я засыпаю.

                19

     Утром проснулись и встали все одновременно. Первыми одеваются мужчины. Верочка деликатно и демонстративно в то же время отвернулась, нас не смущать. Нашла кого смутить. Если только меня? Вскоре все одеты, умыты. На завтрак не идем, меня тоже не отпустили, доедаем остатки вкуснятины, хотя это бесполезно, наготовлено на месяц целой роте. Уезжать будут сразу после обеда, свободного времени есть еще часа четыре. Николай Тимофеич выгнал нас на прогулку, чтобы не мешали, сам остался загружать экипаж. Никита сказал, что найдет нас на реке через полчаса и тоже остался помогать отцу.
     Десять минут по тропинке, и мы с Верочкой на реке, на том самом месте, где они в первый раз меня нашли. Прошел всего день, пусть сутки с момента приезда Николая Тимофеича и Верочки, а меня не покидает чувство, что и я, и Николай Тимофеич, и Верочка, не говоря уж о Никите, мы все близкие люди, и что эта близость началась не вчера, а много лет назад. Может это сон? Мы с Верочкой загораем, лежим на моем покрывале, в воду не идем, ждем Никиту. Голова Верочки у меня на плече, одной рукой обвила шею. Я грею живот, Верочка подставила солнцу спину. Молчим, но меня сегодня это не угнетает. Мне просто с ней хорошо, и больше ничего не надо. Мы разомлели, немного дремлем, я ощущаю приятный запах ее тела. Сколько времени мы так пролежали, не могу сказать. Вблизи раздаются шаги и знакомый голос:
     -- Вот они где голубчики пригрелись.
     Только это голос не Никиты, это Николай Тимофеич. Я смущенно открыл глаза, приподнимаю голову. Николай Тимофеич и Никита (слава Богу он тоже пришел -- ни с того ни с сего посетила меня мысль), не обращая на нас больше никакого внимания, старательно расстилали Никитино покрывало. Верочка даже не шелохнулась. Только повернула голову и без всяких эмоций спросила:
     -- Пап, ты тоже решил перед дорогой искупаться? Ты же не хотел.
     -- Это вам здесь хорошо, а мы пока с Никитой все разложили, с нас семь потов сошло.
     Я встрепенулся.
     -- Что же вы Николай Тимофеич нас прогнали, я бы помог.
     Все смеются, купили. Я краснею.
     -- У нас еще пара часов есть, так что если не возражаете, я тоже с вами окунусь.
     Кто же возразит? У меня опять чувство нереальности происходящего. Может все-таки сон? Николай Тимофеич обращается со мной как со старым знакомым. Верочка поглаживает мои волосы, ухо и р-раз, больно ущипнула.
     Я вздрогнул.
     -- Ай, ты мне хочешь уши оборвать?
     Улыбается.
     -- Нет, бужу, ты ведь думаешь тебе сон снится?
     Откуда она знает?
     -- Вер, я сейчас с ума сойду, столько событий за один день, -- лепечет мой язык.
     -- Каких? -- кокетливо.
     -- Лучше которых не бывает, -- дуэтом разум с языком.
     -- Это не сон, -- шепчет, -- мама и папа не меньше меня про тебя все знают. Ну почти не меньше, -- хитро улыбается. Спохватилась, -- только смотри, это я тебе говорю по большому секрету, Никите не расскажи.
     -- Вот сейчас, -- негромко, чтобы слышала только она, -- все и выясню, что он вам про меня наболтал.
     -- Только попробуй, -- вновь щиплет, но нежно, -- мне ты сразу понравился, Никита, если о ком или о чем говорит, никогда не обманывает. Он людей насквозь видит, у него дар такой.
     Да, это точно, такой дар у Никиты имеется, в наблюдательности ему не откажешь. А уж такого "подарка", какой он мне преподнес в эти два дня, именно подарка, я никак не ожидал. Мои размышления прервал Николай Тимофеич:
     -- Всем подьем, немедленно в воду за мной (да, командовать он умеет).
     Мы все мгновенно выполнили приказ, и через секунду столбы водяных искр потянулись за нами вслед.
     Два часа пролетели как одна минута. Также быстро пролетел обед. Стоим у экипажа, я провожаю. Я внешне спокоен, в душе пустота, сейчас уедут. Николай Тимофеич подходит ко мне.
     -- А ты чего стоишь как пень, говори быстро когда к нам приедешь?
     -- Я, -- мямлю ошарашенно, -- я не знаю, я не думал (язык мой хотел сказать "нас не приглашали", но я успел вовремя прикусить его).
     -- Ну так думай, не спеши, у тебя есть еще целая минута.
     Я молчу, не соображаю.
     -- Правильно, -- говорит Николай Тимофеич, -- надо сначала дом посетить, проведать всех, себя показать. Значит ждем тебя через месяц, не позже пятого, в крайнем случае шестого числа июля. У нас будет весело и интересно. Никита за это ручается, а он никогда не обманывает. Вот и договорились, я правильно тебя понял?
     Еще не переварив сказанного, мотаю отяжелевшей внезапно головой, с трудом выговариваю "да".
     -- Только смотри не опаздывай и не меняй решения, мы тебя ждем, -- это голос Никиты.
     -- Что? -- у меня голова пошла кругом. Начинают рассаживаться, подбежала Верочка.
     -- Слышал? Тебя будут ждать, особенно некоторые, -- наклонила мою голову, поцеловала в щеку, шопотом добавила, -- я жду тебя.
     Верочка впорхнула на сиденье, экипаж тронулся. Из окна высунулась голова Никиты:
     -- Мы тебе через неделю пошлем письмо, а пятого чтобы появился у нас.
     Экипаж скрылся за поворотом, а я все смотрел вслед и машинально махал рукой.
     Оставшись один, я пошел бесцельно бродить по парку. Вскоре надоело, отправился к реке. Раздеваться не стал, прилег в тени под ивой, растущей в метре от воды. На улице еще стояла жара, но купаться не хотелось. Я задремал. Завтра, если отец приедет рано, к вечеру мы прибудем домой. За время, прошедшее с зимних каникул, домой я написал всего четыре письма. Меньше одного в месяц. Захотелось быстрее уехать. Я лежал, ни о чем не думал, незаметно уснул. Слишком много событий неожиданно свалилось на мою голову за последние два дня. Событий приятных, но я устал. Когда проснулся, жара спала. Судя по тому, что на берегу кроме меня никого не было видно, подходило время ужина. Я поднялся, не спеша побрел в пансионат. На ужин не пойду, мне пооставляли полно припасов домашнего приготовления. Николай Тимофеич в приказном порядке велел не спорить, и я сдался.
     Придя в свою комнату, я в очередной раз полакомился и, от нечего делать, лег в кровать, не раздеваясь. Взял книгу, через пять минут бросил. Голова наконец начинала постепенно соображать, мысли перестали путаться, входили в нормальное русло. Я, машинально по привычке начинаю размышлять.
     Никита конечно гений. Гений психологии (правда я в данный момент не знал, что это такое). Как он блестяще все разыграл, виртуоз. Со мной он словом не обмолвился о приглашении провести у него часть времени летних каникул. План уже у него созрел. И не вдруг, не сейчас, а много раньше. Я бы и так поехал с удовольствием (перед глазами Верочка), может немного повыпендривался для приличия -- неудобно, надо подумать и т.д., так он же и здесь перестраховался. Наверняка все сам придумал, поручил это отцу (Верочка конечно тоже была в курсе). Ну а тот со свойственной ему напористостью быстро загнал меня в угол. Я глупо улыбнулся, вспомнив "... думай не спеши, у тебя еще целая минута". Разыграно как по нотам, Никита -- дирижер. Я опять блаженно улыбаюсь -- чудной человек этот Николай Тимофеич, резкий и веселый. Верочка вся в него. Я еще долго перебираю в памяти события последних дней. В конце концов засыпаю.

                20

     На следующий день отец приехал около десяти утра, выехал он еще до рассвета, а через час мы уже неслись домой, быстро удаляясь от пансионата. В шесть вечера подьехали к усадьбе. Наш экипаж увидели еще за версту от дома, все высыпали встречать. Меня конечно ждали, приготовления и прием сделали самыми пышными. После жаркого (чуть не задушили) приема, меня осмотрели и тут же обьявили, что я возмужал и сильно похудел (мой вес за девять месяцев учебы увеличилчя почти на семь кг), наверное меня там совсем не кормили (про себя -- и еще плюс два дня обжорства). Ну ничего, здесь мы тебе голодать не дадим (про себя -- это точно, если их слушать, к концу каникул отожрешься как кабан Васька, самый здоровый в нашем скотном дворе). Тем не менее через короткое время мы сидели за праздничным, по случаю приезда любимого сыночка, столом и я с аппетитом поглощал приготовленные угощения. Расписывать "начинку" стола не стану, но все конечно оказалось очень вкусным.
     Так началась моя каникульная жизнь. С утра вставал когда валяться надоедало, читал книжки, ходил, если погода позволяла, на рыбалку. На второй день приезда пришла гроза и прошел долгожданный ливень. Здесь также давно не было дождей. В общем я бездельничал по полной программе. За что ни возьмусь, тут же подбегали, "Ты Леша отдыхай, тебе сил набираться надо, скоро опять учеба начнется". Это примерно на третий день приезда. Отца дома почти не бывало, все время в разьездах. У него дела в клинике, больные, и не только в одном месте. Я оставался полностью предоставлен самому себе. Ну и хорошо.
     Так прошла неделя. Я еще никому не говорил, что собираюсь в гости. Я ждал письма, ждал с нетерпением. Хотя все казалось обговорено (вспомнил как я тоже "активно" участвовал в этом разговоре, с мутной башкой кивнул "да" и все), тем не менее всякое могло случиться и я нетерпеливо ждал.
     Прошло еще два дня. Письма не приходило. Мимо нас каждый день проезжала почтовая повозка. Она развозила почту, поступающую на узловую станцию. После третьего дня, я всякий раз при подьезде повозки подходил к развозящему и спрашивал, нет ли что-нибудь для меня. Однако кроме обычной корреспонденции ничего не приходило. Мое настроение падало, начинали бродить тусклые мысли. Может все это была шутка, розыгрыш? Не похоже, но тем не менее скверное настроение не покидало. К вечеру четвертого дня после недели пребывания дома, я совсем сник. Мое подавленное состояние конечно заметили и мать все выпытывала, что это со мной сделалось, не заболел ли, почему такой вялый, трогала лоб. Я отмахивался, так, нормально, просто скучновато, пройдет.
     -- Да, -- соглашалась она, -- тебе одному здесь конечно неинтересно, а посмотри, места-то у нас вон какие красивые, и лес, и пруд какой, хоть купайся, хоть рыбу лови, только отдыхай. Ты бы пригласил кого-нибудь из друзей. В пансионате у тебя наверное появились друзья. Вот бы вы здесь и отдыхали. Места много, у тебя вон своя летняя горница, там и терраска, и флигель, хоть весь класс собирай, для всех места хватит. Кто приедет, всем будем рады.
     Мама у меня добрая, ради нас на все готова. Только не знает она чего мне нужно. Если бы здесь была Верочка, для меня лучше такого райского уголка не нашлось бы на свете. А так все тоска и скука.
     Семнадцатое июня. Пятый день пошел от первай недели после моего приезда домой. Подьезжает почта. Я по привычке, уже ни на что не рассчитывая, вышел навстречу. Почтальон дядя Гриша меня хорошо знает.
     -- Здорово барин, -- без почтительности. Я на него не умею сердиться, он добрый, веселый. -- Принимай Лешка корреспонденцию.
     Я беру.
     -- Там еще письмо для тебя, не потеряй, -- и рванул дальше.
     Сердце замерло. Лихорадочно перебираю почту -- вот оно! Но что в нем? Не двигаясь с места торопливо вскрываю конверт. Почерк Никиты. Читаю: "Леша здравствуй! Пишем тебе с напоминанием: пятого, не позже шестого, в крайнем самом случае до обеда седьмого (замысловато, еще бы часы с минутами обозначил) мы все (подчеркнуто) ждем тебя у нас. Не опаздывай. У Верочки седьмого июля именины, и если ты во-время не приедешь, она умрет в мучениях. "Вот врун" (другим почерком). А может меня прибьет (в это я сразу поверил, она сможет). Адрес и описание проезда я тебе оставлял, не забудь взять с собой, заблудишься. На том заканчиваю, так как перо у меня отбирают. До встречи, Никита." Далее другим почерком, женским, "Лешенька, я тебя очень жду. Целую, пока в щечку. Верочка".
     Я все стою, перечитываю, третий, пятый раз. От души отлегло, настроение моментально поднялось. Влетаю домой -- "нате, вот корреспонденция". Мать с ужасом смотрит на меня.
     -- Леша, что с тобой?
     Не понимает, только что умирал, и вдруг ожил.
     -- Ничего, все нормально, -- целую маму в щеку. Письмо я спрятал.
     -- Она качает головой:
     -- Ох не к добру этот ваш пансионат.
     Мама изначально была против моего отьезда куда-то "к черту на кулички". Россошь вот рядом, всего пятнадцать верст, и теперь горюет, что ее не послушали. Сама она всю жизнь, как вышла за папу, никуда, кроме как к соседям в гости, не выезжала и не представляла, что где-то, кроме ее дома может быть еще какая-то жизнь.
     Про отьезд я ей сейчас говорить не собираюсь, сразу начнет причитать, дождусь отца. Тогда и решим. Отец всегда в разьездах, такая у него работа. И ему это нравится. На одном месте он сидеть не может и не любит. Иногда он на нас досадует, сидим мол на одном месте как сычи. Ладно, здесь все устроится, надо думать о подарке. Думать будут все, поэтому мне сейчас делать нечего, я иду на пруд.
     Отец сегодня приехал не очень поздно, мы еще не только не спали, но и не ужинали. Я не стал долго раздумывать, подошел сразу же, едва он переоделся.
     -- Пап, -- не раздумывая начал я, -- Никита написал мне письмо, приглашает в гости. У него там собирается наша пансионатская комната и меня приглашают, -- сочинил я первое, что пришло в голову, -- ждут обязательно, чтобы я прибыл пятого, или шестого июля. Там у кого-то день рождения, отмечать будем.
     Я потупил глаза. Отец выслушал без эмоций. Это его манера, он всегда спокоен, никогда не теряет самообладания. Врач, не то что я.
     -- Ну чего, пап? -- заскулил.
     -- Тебе что, прямо сейчас собираться, к какому надо? -- еще раз уточнил.
     -- К пятому июля.
     -- А сегодня?
     -- Семнадцатое июня.
     -- Да времени почти нет, -- саркастичаски, -- мне поужинать можно?
     -- Можно, -- разрешаю.
     -- Мамане конечно еще не говорил?
     -- Нет, -- честно признаюсь.
     Отец искоса посмотрел на меня, оценил скептически.
     -- Знаю я эти дни рождения.
     Я хотел обьяснить.
     -- Сам таким был, -- добавил он.
     Я обьяснять расхотел.
     -- Ладно, пойдем ужинать, там и решим.
     Я ликовал. Все в порядке, маму уговорим, это не проблема, поворчит и согласится. Садимся ужинать. Обе близняшки тоже возле меня устроились. Отец выпил стопку, закусил солененьким огурчиком, отведал приготовленного к ужину куска нежирного куриного мяса.
     -- Ты слышала мать, сынок- то наш любимый письмо получил с приглашением, хочет от нас уехать? -- папочка мой конечно не Николай Тимофеич, по военному нахрапом не умеет, но при случае подковырнет, слабо не покажется.
     -- Как же это, только приехал и уже уезжать. И куда же ты собрался?
     Я не успеваю ответить.
     -- К любимой зазнобе, куда же еще, -- отец невозмутим как мамонт. Зато я возмутился.
     -- На день рождения. Почему это обязательно к девушке. У нас своя компания собирается у Никиты, -- я осекся. Какая еще компания? Я сам толком не знаю, кто там будет, Никита в письме об этом ничего не сообщал, а сейчас горожу не знамо что, как знаток. Я насупился, замолчал.
     -- Ну может к мальчику, -- продолжал как ни вчем не бывало отец, -- писмецо-то покажи.
     -- Оно у меня там, в комнате, -- в неопределенность кивнул я головой, потупившись и сбавив на два тона.
     -- Вот и я говорю, на день рождения.
     -- И когда же вы собираетесь? -- непонятно к кому обратилась мама.
     -- Пятого июля, -- выпалил я злобно. Раскусили, как грецкий орех.
     -- А я уж думала завтра, она немного успокоилась. -- А почему именно к Никите? -- опять начала заводиться, -- Никита где живет, в городе? Ну и что вы там делать будете? А у нас раздолье, гуляй, отдыхай не хочу (она о многих знает от меня).
     -- У него дома тоже места хватает, они целый этаж занимают (так говорил Никита). И потом, -- Я запнулся, -- он первым пригласил, вот к нему и едем.
     -- Ну ладно, -- вмешался папа, -- раз они так решили, пусть так и будет. А имениннице, или кому там, дарить что собираешься, придумал?
     -- Нет, -- робко отвечаю.
     -- Вот именно, -- отец наливает третью стопку. Он выпивает только за ужином и только три стопки. Это его норма. оптимальная доза, как он говорит, и не напился, и расслабился, -- здесь надо подумать. Завтра выходной, там и решим.
     На этом ужин закончился. Младшие участия в разговорах не принимали, только слушали, разинув рты. Лишь когда все вышли из-за стола, Машка по секрету громко говорит Настенке:
     -- Смотли Настька, Леска в пансионате себе невесту завел.
     И эти туда же.
     -- А ну мелочь пузатая, брысь в детскую спать, -- рявкнул я на них.
     Они громко засмеялись и убежали. Я иду к себе на терраску и быстро засыпаю счастливым сном.
     С утра начали обсуждать выбор подарка на день рождения. Обсуждали весь день. Даже "мелочь пузатая" и та активно включилась. Предложений, как говорят в серьезных конторах, поступило много, перечислять на бумаге, чернил не хватит. До обеда ни к чему не пришли. Тогда Машка говорит:
     -- Лес, подали ей сляпу класивую (все уже знали, что подарок не мальчику).
     С этого началось. А почему бы и нет. Летняя шляпка -- очень даже неплохой подарок. А вдруг у нее есть? Наверняка, и не одна. А мы купим самую красивую.
     -- Я знаю в Россоши такой магазин одежды, -- вдохновился папа, -- там мой приятель заведует. (к маме) Помнишь я тебе кашне привез, (она кивнула), вот там мы и выберем. Я в город поеду по делам послезавтра, (ко мне) ты поедешь со мной?
     -- Конечно.
     На том и порешили.

                21

     Через день мы с папой едем в г.Россошь. Это самый большой из уездных центров Воронежской губернии. Два часа дороги, и мы останавливаемся у входа с вывеской "Фабричные изделия для дам и кавалеров от Замятина и сына". На витрине образцы мужской и женской одежды. Заходим. Посетителей еще нет, мы приехали рано, магазин только что открылся. Нас встречает громовой голос:
     -- О, кто к нам пожаловали, господин Доктор. Как ваше милейшее здоровье Аркадий Петрович?
     -- Спасибо, пока не жалуемся.
     Они  жмут друг другу руки. Хозяин магазина обращает внимание на второго посетителя, то бишь меня.
     -- А это кто с Вами? -- посмотрел на отца, на меня, -- догадываюсь, ну-с представтесь молодой человек.
     -- Алеша, Алексей, -- поправляюсь.
     Жму его громадную руку. Сам он такой же огромный, как его голос, зачесанные назад волосы, борода, ну вылитый былинный герой. Оглядывает меня со всех сторон.
     -- Вижу, вижу, не мальчика, но мужа.
     Я смущаюсь.
     -- Ну а меня зови просто, Аполлон Григорьевич. Чем обязан посещению столь высоких гостей?
     Я уже понял, что пока он не выговорится, открывать рот бесполезно.
     -- Дельце есть к вам Аполлон Григорьевич. Вот этому молодому человеку, -- Отец указал на меня, -- позарез нужна Ваша помощь.
     -- Я весь во внимании, -- хозяин магазина мгновенно сделал серьезное лицо.
     -- Вопрос деликатный, нужен нам подарок, да не простой, а чтобы понравился.
     -- Дело серьезное, -- согласился "Илья Муромец", -- продолжайте.
     -- Едет Алеша в гости на день рождения к одной барышне (я опустил глаза). Без подарка, сами понимаете, на такие мероприятия не приезжают. И вот мы решили, что лучшего консультанта по этому щекотливому вопросу чем Вы, нам не найти.
     -- Очень правильно решили, -- довольно рассудил "Илья Муромец", -- тогда позвольте спросить, вы уже определились с характером подарка, с его видом?
     -- Да, мы решили приобрести красивую женскую шляпку, и с этим пришли к Вам.
     -- Ну что ж, подарок на мой взгляд замечательный, и что будет в моих силах, я постараюсь сделать. Шляпок самых различных фасонов у меня большой выбор, так что думаю подберем.
     -- Вот и отлично, -- обрадовался папа, -- а теперь я на некоторое время откланяюсь, дела. Алешу я, с Вашего позволения, оставлю здесь, и, думаю к моему приходу, -- взглянул на часы, -- примерно к трем вы этот вопрос уладите.
     -- Можете не сомневаться, все будет сделано.
     Отец уехал, а Аполлон Григорьевич подвел меня к отделу продажи женских головных уборов.
     -- Вот смотри, выбирай, что понравится, откладывай в сторону. А я скоро подойду, тогда и подберем.
     Он оставил меня одного. В шляпах я ничего разумеется не понимал, начал их разглядывать, прощупывать, одевать, смотреться у зеркала, как это видел делают. Но по мне они были все хороши, то есть все одинаковы. В конце концов я отобрал с десяток наиболее ярких шляпок из соображения -- чем ярче, тем красивее, и стал ждать Аполлона Григорьевича. Через полчаса появился и он.
     -- Ну-с как наши успехи, выбрал что-нибудь?
     Я показал. Он быстро их просмотрел.
     -- Что ж для начала недурно, вкус начинает формироваться.
     Но выбрали мы совсем не то, что я собрал. Выбрали мы совсем не яркую и не броскую шляпку фиолетового цвета с атласным бантиком и таким же цветочком. А вот по мере того, как я ее рассматривал, она мне все больше и больше нравилась, почти так же, как при первой встрече с Верочкой, чем больше на нее смотришь, тем больше оторваться не можешь. В своем деле Аполлон Григорьевич выше чем мастер, он гений.
     Вскоре шляпка перекочевала в красивую коробку, и украсилась разноцветными ленточками. Завязывать Аполлон Григорьевич ее не стал, решили показать ее моему папе. До приезда отца времени еще оставалось предостаточно, поэтому немного побыв в магазине, я вышел погулять по городу.
     Как было обещано в три часа появился отец. Он также остался очень доволен выбранным подарком и, наскоро попив чая у хозяина магазина, мы отправились домой. Там тоже оценили подарок на пять с плюсом, только Машка с Настенкой чуть его не разодрали, когда примеряли на себя. Но все обошлось.
     Последующие дни разнообразием не отличались. Июнь закончился, прошла треть каникул. Летняя погода в этом году выдалась на редкость солнечной, мое тело приобрело шоколадный оттенок. Ехать в Таловск мы решили пятого июля. На два дня папа отменил поездки к лечащимся у него больным. Никите (то есть Верочке) я давно послал ответное письмо с благодарностью за приглашение и с обязательством приезда пятого или шестого июля. По расстоянию, около 140-150 верст добираться от нас до Таловска составляло примерно 12-14 часов. Выехать мы планировали ранним утром и к вечеру должны при благоприятных обстоятельствах добраться до места.
     Однако четвертого числа поздним вечером к отцу примчался посыльный из деревни Медведево, что в восемнадцати верстах от нас и сказал, что в деревне один мальчик попал под несущуюся с пошедшими в разнос лошадьми бричку и находится в крайне тяжелом состоянии. Папа выехал немедленно и наша поездка на пятое число автоматичаски отменялась. Я очень расстроился, но деваться некуда. Оставалось только молиться и надеяться на лучшее, и чтобы впредь таких случаев не повторялось.
     Приехал папа только к обеду следующего дня, весь усталый и разбитый. Он, едва перекусив, сразу же отправился спать, сказав, что все кажется обошлось. Мне также:
     -- Не унывай, время еще есть, поедем завтра.
     "Только бы еще ничего подобного не случилось" -- молил я. Но кажется Бог миловал. Отец проспал почти весь день и ночь, поднимался лишь на ужин, и, наконец, ранним утром шестого июля я сидел в мерно покачивающемся экипаже, катащем в направлении г.Таловск.

                22

     К дому, в котором проживала семья Рябининых, мы подьехали к ужину, затратив на поездку около тринадцати часов. Всю дорогу, а при подьезде особенно, у меня сердце колотилось так, что попадись яма или колдобина под колеса, оно бы наверное непременно выскочило из груди. Нашли мы дом быстро, Никита дал точное описание проезда. На улице нас никто не встречал, но едва экипаж остановился, мы еще не успели из него выйти, как парадная дверь распахнулась, и оттуда выскочил Никита, принимая меня и папу как дорогих знаменитостей. Я их представил и вскоре мы шагали по ступеням парадного подьезда.
     Рябинины занимали почти весь второй этаж трехэтажного особняка на Садовой улице города. Дома гостей конечно ждали. Никита провел нас в гостиную. Там мы привели себя в порядок, разложили багаж и расположились на мягком диване, стоявшем возле окна. У меня гулко билось сердце. Никита, извинившись, вышел и через несколько секунд возвратился с Николаем Тимофеичем.
Сдержанное, но радостное мужское приветствие -- пожимаем друг другу руки. Мы с Никитой представляем "старших товарищей". Немного поговорив, как в таких случаях бывает о дороге, самочувствии, погоде, мой папа как всегда вежливо поинтересовался:
     -- А что, в этом доме и дамы имеются?
     -- А как же, у нас все есть, -- в тон ему гордо ответил Николай Тимофеич, -- только они сейчас в бегах. Бегают из кухни в столовую и обратно с какими-то столовыми принадлежностями, очень просили великодушно их извинить и чуть-чуть подождать.
     Почти сразу же после его слов дверь отворилась и вошла по всей видимости жена Николая Тимофеича Мария Александровна. Мы вновь представились. Она любезно пригласила нас к столу, извинившись, что заставила немного подождать.
     Это была довольно привлекательная дама лет сорока-сорока пяти. Едва на нее взглянув, я тут же перевел взгляд на Никиту -- вот оно сходство. Тот же нос с горбинкой, те же зеленоватые глаза. Дальнейших выводов я не успел провести.
     -- Девочки делают последние приготовления, милости просим.
     Что за девочки мне уже было понятно, а отец, я заметил, слегка усмехнулся. Мы все под руководством Марии Александровны прошли в столовую. Заходим. Нас встречают две очень красивые, но абсолютно непохожие девушки. Светловолосая, голубоглазая, вежливо улыбающаяся Олечка и темная кареглазка, раскрасневшаяся Верочка с горящими от радости и смущения глазами. Верочка, быстро окинув всех взглядом, коротко остановила его на мне и опустила глаза. Я непроизвольно краснею, тоже отвожу глаза, одновременно искоса поглядываю на отца. Он откровенно изумлен. Какая здесь собирается компания, отец понял еще в гостиной, но то, что увидел, превзошло все его ожидания. Никита быстро подошел к девочкам:
     -- Аркадий Петрович, мы все здесь знакомы, позвольте представить наших дам: Вера -- моя сестра, Оля -- ее подруга.
     Я разинул рот, чья подруга? Но папа уже трес их маленькие ручки, мы начали рассаживаться за стол.
     На Никиту я все больше удивлялся. С того момента, как я впервые увидел его сестру, он совершенно изменился. Из скромного застенчивого пай-мальчика за короткое время Никита превратился в раскованного, словоохотливого, приятного в общении молодого человека. Я же наоборот в его присутствии становился совершенно неуклюжим. Вот и сейчас он создает настроение за столом, а я все больше отмалчиваюсь. Расселись таким образом, что я оказался рядом с Верочкой, а Никита соответственно с Олечкой. Папа, Николай Тимофеич и Мария Александровна на другой части стола. Мельком взглянув на стол, а он ломился от яств, я машинально подумал, "это что, в честь нашего приезда, а что же будет завтра на именинах"? Николай Тимофеич откуда-то извлек бутылку вина, старшие выпили за знакомство. Я сижу рядом с Верочкой, касаюсь ее плечом, руками, ощущаю прикосновение под столом ее коленей. Я вне себя от счастья, она рядом. За столом царит оживление, но у меня будто ком в горле застрял. Я не могу вымолвить ни слова и без конца посматриваю на Верочку. Я ощущаю ее манящий запах и от этого скованность у меня усиливается, но все равно мне очень приятно находиться с ней рядом. Застолье затянулось на два часа с лишним. Наконец мы встали, оставили родителей одних, они повели свой разговор, и пошли, точнее повели меня, осматривать квартиру хозяев. Мне показали комнаты для гостей, спальни, кабинет Николая Тимофеича, кухню, прилегающую к столовой и несколько подсобных помещений для принятия ванны, стирки и т.п. После осмотра мы все расположились в Верочкиной комнате. Здесь стояли кровать, кушетка, столик, два стула и платяной Верочкин шкаф. Мы расположились, я на кушетку, Никита рядом, а Верочка и Оля уселись на ее кровати. Олечка находилась в доме Рябининых уже вторую неделю. За это время она не только здесь стала своей, но и к моему неудовольствию кажется уж слишком подружилась с Верочкой. До такой степени, что Верочка на меня почти не обращала внимания. Они без конца болтали друг с дружкой, а ведь вначале, когда я только приехал, я видел с какой радостью она смотрела на меня.
     Мы немного поговорили, мне задавали вопросы, я отвечал, иной раз невпопад. Мне без всяких казалось бы причин становилось все более неуютно здесь. В голове все время всплывали воспоминания и той, о первой встрече с Верочкой в пансионате. Как тогда все прекрасно началось. Тот первый день знакомства запомнился мне на всю жизнь. Мои воспоминания прервал Никита.
     -- Леш, ты чего такой кислый, тебе с нами скучно, не заболел? -- спрашивает.
     Девочки тоже обратили на меня внимание.
     -- Да нет, я наверное с дороги устал, -- оправдываюсь.
     Оля и Верочка смотрят на меня вопросительно. От этого неловкость усиливается, я не в своей тарелке. На Олечку у меня вообще раздражение, она мне мешает. Я с трудом его скрываю, пытаюсь поддерживать разговор. Через некоторое время раздался стук в дверь. Вошла Мария Александровна:
     -- Вы еще не насиделись, не пора спать? Пожалейте хотя бы Алешу, он вон какой путь проделал, дайте ему отдохнуть.
     Я облегченно вздыхаю, уже не могу здесь вот так сидеть.
     -- Аркадию Петровичу постелили в комнате для гостей, -- продолжает она, -- он скоро ляжет. Он говорил, что ему завтра обязательно надо ехать обратно. Там есть еще кровать, Леш, тебе где постелить, там, или в комнате у Никиты?
     Я молча пожимаю плечами, а Никита уже кричит:
     -- Конечно у меня мам, мы так давно не виделись, и спать он не очень хочет. Так ведь? -- меня толкает. Я тупо киваю головой. -- И потом Аркадия Петровича зачем тревожить, мы сами все сделаем.
     -- Ну хорошо, я пойду стелить.
     -- Не надо мам, мы сами разберемся, иди отдыхай.
     -- Тогда я пошла тоже ложиться, спокойной ночи.
     Мария Александровна удалилась. Когда она вышла, Никита ко мне:
     -- Мы с тобой в моей комнате, а Оля с Верой здесь останутся. У меня в комнате кроме кровати тоже диван есть. Ляжешь на кровать, а я на диване.
     Я отрицательно замотал головой.
     -- Не спорь, пойдем.
     И потащил меня за руку. Я буркнул девочкам "спокойной ночи" и поплелся за ним. Его комната находилась рядом. Мы вышли. Войдя в его комнату, Никита начал разбирать оба ложа. Пока он разбирал, я вышел, прошел в ванную, обмылся. Проходя обратно мимо Верочкиной комнаты, я услышал там шум, они еще не легли. Я вздохнул. Когда пришел в Никитину, там все было приготовлено. Я разделся, Никита тоже, и мы легли, потушив свет. Лежали молча (прямо как в пансионате). Я уже начинал засыпать, когда услышал Никитин голос.
     -- Ты спишь?-- спросил он.
     -- Нет, -- говорю.
     -- Я сейчас приду, -- он одел пижаму, -- а ты отдыхай.
     Никита вышел, неслышно закрыв дверь. Я лежу с закрытыми глазами. Перед глазами опять наша первая встреча с Верочкой. Как же все было хорошо. Я вновь представил ее у себя на руках в воде, скамеечку в парке, ночь, поцелуи. Как я наконец получил долгожданное письмо, как ехал с гулко бьющимся сердцем. И вот я здесь. Верочка где-то совсем рядом. А я не могу ее коснуться, не могу обнять. Становится тоскливо.
     Прошло минут пятнадцать, дверь неслышно открылась и также неслышно закрывается. Я не открываю глаз. Подходит к моей кровати, дотрагивается до моей головы.
     -- Никита, ты чего? -- шопотом спрашиваю.
     Другой рукой закрывает мне глаза, садится рядом, прижимается щекой к моим губам. Да это не Никита, это ...! Мои руки уже на ее талии, мгновение, и она рядом со мной.
     -- Верочка, -- задыхаюсь от волнения и радости.
     -- Т-сс, -- она обхватила мою голову руками.
     Несколько минут мы лежим в обнимку, не шелохнувшись. Верочка в одной ночной сорочке. Наконец мы разжали руки. Я спохватился, поднял одеяло, накрыл им Верочку. Теперь мы лежали вместе под одним одеялом. Я не могу прийти в себя. Вот это да, вот это номер! Ничего не соображаю и не хочу ни о чем думать. Верочка со мной рядом. Большего мне ничего не надо. Постепенно прихожу в себя. Я лежу на спине, Верочка, наполовину повернувшись, у меня на груди. Лицом уткнулась в шею. Так мы пролежали еще несколько минут. Я только глажу ее мягкие волосы, боясь пошевелиться. Наконец решаюсь, приподнимаю ее голову, и вот мои губы целуют ее волосы, маленькое ушко, шею, щечки, добираюсь до ее губ. Мы сливаемся в долгом глубоком поцелуе губами, ртом, языками. Я насколько могу, изо всех сил ее обнимаю. "Задушишь" шепчет, сама теснее прижимаясь ко мне. Это блаженство длится вечность и оно превращается в миг, едва я отрываю от ее губ свои. Я чувствую небольшие выпуклости ее груди, еще не созревшие полностью, но уже манящие своей таинственностью, нежно провожу руками по всему Верочкиному телу. Руки скользят ниже. Тоненький стан, еще ниже, пальцы достигают округлых упругих и, в то же время очень мягких нежных полушарий с ложбинкой между ними. Даже через ткань ночной сорочки я чувствую соблазнительную притягательность ее форм. На мгновение я задерживаю дольнейшее движение рук. Верочка замерла. У меня перед глазами всплывает пансионат, парк, скамеечка, блеск ее глаз ва время "наказания". Чувствую, в трусах у меня происходят изменения. Я испугался, а вдруг она тоже это почувствует (дурак, она это почувствовала сразу, только тогда я еще многого не понимал), руки быстро возвратались вверх. Верочка вздрогнула. Мне показалось от смешка. Стало неуютно, неужели заметила? Мне стыдно, лежу болван болваном. Верочка шопотом смеется. У меня усиливается неловкость. Она вновь сильно меня обнимает, прижимается, шепчет "какой ты хороший". Я опять ничего не понимаю, но мне с ней так приятно.
     -- Леша, -- она приподнимает мою голову, -- ты знаешь как я тебя ждала?
     Я молчу, касаясь губами ее лица, волос, прелестных маленьких ушек.
     -- А еще знаешь, кто тебя не меньше меня ждал?
     Она вся здесь, мне больше никого не надо.
     -- Такого не знаю, -- говорю безразлично.
     -- Еще Никита, -- улыбается, затем тихо смеется.
     Я приподнимаю голову.
     -- Тебе, что, смешинка в рот попала? -- а сам ничего не пойму, при чем тут Никита, написал письмо, и чего так сильно ждать, все обговорено.
     -- Ну я понимаю, мы же условились с ним, договорились.
     Верочка буквально хохочет шопотом, а мне опять ничего не понятно, только еще больше ее прижимаю, буквально стискиваю.
     -- А ну рассказывай, -- говорю насколько возможно сердитым голосом.
     -- Отпусти, задушишь. Ладно сейчас.
     Я весь во внимании, но ее не отпускаю ни на секунду. Верочке это нравится. У нее снова проскользнул смешок.
     -- Знаешь, -- начала, -- когда Оля приехала, она одна сюда ехала на попутной почтовой карете, до нее отсюда всего тридцать верст, мы с ней быстро подружились. Знаешь какая она классная (я неопределенно хмыкнул), хорошо, что ты ее от Никиты не увел, а то бы мы с тобой и не встретились (я прикусил губу). Никита от нее без ума, ходит как павиан с распущенным хвостом перед павой (абсолютно точно), -- помолчала, -- а что это за Димон, с которым ты так здорово разобрался? Никита рассказывал, когда тот пытался Олечку у него отобрать, "Она вещь что-ли?", он вышел с ним драться, но унего ничего не получилось, а Димону все было мало, и тогда ты вышел с ним один на один и свалил его, да еще как. Никита тебя прямо боготворит. Он говорил, что Димон такой здоровый, с ним никто не связывался. А ты его так отделал, что тот встать не мог (гладит мои волосы), ты такой сильный?
     Я молчу, пытаюсь казаться равнодушным "ну Димон, подумаешь Димон, сделал его и все, я скромный". А всего прямо так и распирает от удовольствия все слушать.
     -- Леш, ты уснул?
     -- Нет, -- прижимаюсь к ее щеке своей, -- а Димон, он просто горилла, здоровый и наглый урод. А драться толком не умеет, вот и получил свое.
     -- А ты умеешь?
     -- Меня учили, только опыта не было. Поначалу я от него бегал, потом достал и обосрался ... он, -- я спохватился, чего несу.
     -- А потом что? -- спрашивает любопытная.
     -- Больше не суется. Если попробует полезть, башку снесу, -- я машинально, ни с того ни с сего начал заводиться.
     -- Какой ты, а тебя опасно сердить, -- она целует меня, мы обнимаемся, прижимаемся теснее друг к другу, -- а еще Никита говорил, что ... ой, -- внезапно смолкла.
     -- Что он еще говорил? -- с тревогой спрашиваю, что за "ой".
     -- Так это не про тебя, я забыла, -- быстро сворачивает она.
     Чего же еще мог Никита про меня сморозить, тревожусь, больше он вроде ничего не знает, да и знать в общем-то нечего. Постепенно успокаиваюсь. Верочка замолчала. Мы лежим в обнимку, целуемся, вот она Верочка, рядом со мной, и мне с ней так хорошо, так уютно. Вдруг вспоминаю, шепчу:
     -- Вера, а ты говорила, что моего появления еще Никита очень ждал, а чего ему-то ждать? Олечка же здесь.
     Вера быстро приподнялась:
     -- Совсем забыла, -- перелезает через меня и двумя костяшками пальцев несильно стучит в стену. Через секунду такие же два стука раздаются с обратной стороны. Верочка возвращается на прежнее место. За стеной ее спальня. Там, я догадываюсь Никита с Ольгой.
     -- Все? -- спрашиваю.
     -- Да, -- мы обнимаемся.
     -- Ну и что? -- спрашиваю вновь.
     -- Сейчас расскажу, -- ложиться поудобнее, положив свою ногу между моими, -- мама у нас строгих правил, ты видел ее?
     -- Конечно, -- глупый вопрос.
     -- Так вот, когда Олечка приехала, мама ее определила в комнату для гостей, а у нас заведено ложиться спать в десять, ну от силы пол одинадцатого. Когда мама укладывалась, Никита тайком заходил к Олечке, и там они (поцеловала) ...
     -- Понятно, -- сделал я то же самое в ответ.
     -- А однажды, на третий или четвертый день приезда Олечки, -- продолжала Вера, -- маме понадобилось что-то взять в Никитиной комнате, она тогда легла поздно, стучит к нему, никто не отзывается, вошла в комнату, там никого, подняла переполох. Начали Никиту искать, к Олечке заходили, там его тоже не оказалось, -- смеется, -- под кроватью сидел, кое-как сумел выбраться. Когда он рассказывал, я до слез смеялась.
     Я лежал и тоже трясся от смеха, представляя, как долговязый Никита на корочках задом вылезает из-под кровати, а Олечка стоит на "шухере" три дня назад прибывши.
     -- Мама наверное что-то заподозрила, -- продолжила рассказ Верочка, -- и Олю поселила ко мне. Никита тут быстро сообразил, как надо сделать, но теперь нужен был ты, вот он тебя дождаться то и не мог.
     -- Понятно, -- подвел я итог, -- теперь все чинно, все в своих комнатах по двое, а кто там, поди разбери.
     Верочка прыснула.
     -- А как же папа на это смотрит? -- спросил я.
     -- Папа наш, человек, -- она двусмысленно улыбнувшись, помолчала, -- он все понимает, ты забыл, как мы на реке валялись?
     -- Да, -- моментально вспоминаю, -- того дня никогда не забуду, -- машинально сравнивая Николая Тимофеича с моим отцом. Что тот, что этот, с обоими как за стеной, куда угодно, только подходы у них разные. Очнувшись, -- ну а если Марии Александровне что-нибудь опять понадобится, тогда что? А вдруг она сюда зайдет?
     -- А ничего, во-первых она обязательно постучится, я за это время под кровать залезу (я смеюсь), а во-вторых ей здесь делать нечего, и она знает, что нас в комнате по двое. Тогда она Никиту заподозрила, а когда переселила Олечку ко мне, больше не проверяла. А сейчас и подавно проверять не будет. Никита утром рано придет, мы с ним поменяемся. Он встает рано.
     Я не могу удержаться. Мы оба долго смеемся. От ее слов она мне еще милее.
     -- Ты только не сердись, -- вновь продолжает, -- я сегодня специально делала вид для мамы, что почти не знаю тебя, и крутилась только возле Оли.
     -- Хитрюга, -- я ее целую еще и еще.
     Я сегодня очень устал, силы меня покидают, чувствую засыпаю, но Верочку стараюсь обнять крепче, боюсь исчезнет. А вдруг это в самом деле сон? Я испугался. Еще ворочая языком:
     -- Верочка, это не сон? Ущипни меня.
     -- Поворачивайся на живот.
     Почти засыпая и ничего не понимая, с трудом поворачиваюсь. И тут чувствую очень болезненный, но и очень приятный щипок в месте ниже спины. На мгновение очнувшись, я успеваю понять, что Верочка рядом, мы лежим в обнимку, и я отключаюсь, лечу в какую-то непонятную, манящую даль. Если бы в это время я посмотрел на часы, то они бы показывали полпятого утра.
     Утром сквозь сон слышу стук в дверь и голос Марии Александровны:
     -- Эй сони просыпайтесь, долго мне вас будить? Ни одни ни другие никаких признаков жизни не дают.
     Сон пролетает мгновенно. Я вскакиваю, озираюсь, где Верочка? В постели кроме меня никого нет. Протираю глаза, смотрю по комнате. На диване спит Никита. Стук продолжается.
     -- Сейчас Мария Александровна, -- слышу свой голос.
     -- Буди Никиту и девочек. Через десять минут будет накрыт стол. Вставайте на завтрак. А ты Алеша, поднимайся живее, Аркадий Петрович уже позавтракал, собирается. Помоги ему, он сейчас уедет, проводи.
     Я быстро одеваюсь, толкаю Никиту, "вставай", выхожу в коридор. В Верочкиной комнате возня, тоже одеваются. Я не жду, иду по коридору, выхожу в гостиную. Отец уже там. Он почти все приготовил. Я подхожу. Из подсобки извлечена подарочная коробка, она открыта. Я удивленно смотрю на отца. Он вынул из кармана и протянул мне маленькую шкатулку.
     -- На, держи, только пока убери, чтобы не видели раньше времени. Это тоже к подарку.
     Долго не раздумывая я ее просунул внутрь шляпки, и мы с ним быстро завязав коробку, привели ее в первоначальное состояние. Выходит Николай Тимофеич. Я держу в руках коробку, смотрю на него "доброе утро". "Доброе", он сразу понял, что за коробка и услышал конец разговора. Как бывший военный без вопросов:
     -- Давай ко мне в кабинет.
     Я отдал коробку, он вышел, через минуту вернулся.
     -- Ну что, готовы? -- спрашивает.
     -- Все, пора.
     -- Может подождете ребят, еще чайку выпьем?
     -- Спасибо Николай Тимофеич, -- говорит отец, -- Некогда. Мне по пути надо еще в два места заехать
     Мы втроем спускаемся на улицу. Экипаж уже ждет у входа. Отец жмет руку Николаю Тимофеичу.
     -- Ну все, Николай Тимофеич, спасибо, приняли как Бога. Не забудте обязательно к нам пожаловать. Будем ждать.
     -- Непременно, непременно. Скоро не могу обещать, но обязательно соберемся.
     -- Все приезжайте, у нас места много, раздолье. И с удочкой посидим, и на охоту сходим. У меня два отличных ружья.
     -- Будем, обязательно будем, -- обещает Николай Тимофеич.
     -- Ну Леш, -- ко мне, -- я поеду, а ты здесь будь достоин нашей фамилии (я краснею), -- он обнимает меня, -- прощевай, приеду четвертого августа, заберу всю вашу компанию отсюда к нам. Подышите деревенским воздухом перед учебой.
     Я молчу. Отец садится в экипаж, трогаются. Мы с Николаем Тимофеичем машем ему вслед. Возвращаемся в дом. Все уже встали, рассаживаемся за стол. Завтрак проходил вяло, почти без разговоров. Только Николай Тимофеич немного развлекал репликами и анекдотами, на которые был мастак. Однако скуки не наблюдалось. Все выглядели просто немного усталыми (почему-то). Мария Александровна даже слегка встревожилась:
     -- Что-то вы как будто и не спали вовсе. Ну Николай Тимофеич понятно, они с твоим папой (кивает на меня) до полуночи беседовали. Еле разогнала. А вы-то рано легли, или тоже всю ночь проболтали. Надо вас разделить. Отдельную комнату каждому найдем, отоспитесь.
     -- Нет, нет, что ты мама, что вы Мария Александровна, -- закричали мы хором.
     -- Просто мы с Лешей давно не виделись, вот немного ночью и заговорились, а так спали хорошо, у нас здесь все удобства, -- говорил Никита.
     Я ему разумеется вторил от всего сердца и с полнейшем убеждением. И даже глазки делал насколько можно честными и невинными. Николай Тимофеич сидел молча, сосредоточившись на изготовлении бутерброда и лишь изредка вытирал или поглаживал усы ладонью. Верочка и Олечка тоже молчали, опустив глаза, только плечи иногда подрагивали. Мария Александровна сдалась.
     -- Ну хорошо, хорошо. Я ведь только предложила, а вы сразу накинулись. Занимайтесь чем хотите (знала бы чем), только набирайтесь сил, пока каникулы, а то выглядите, как будто всю ночь уроки учили.
     Верочка не выдержала первой, за ней грохнули остальные, в том числе и Николай Тимофеич.
     -- Чего я такого сказала? -- возмущенно удивилась Мария Александровна, -- слова вам не скажи, большие будто уже стали. Совсем родителей не почитают, -- она обиженно замолчала.
     -- Ну что вы, мама, Мария Александровна, мы вовсе не смеемся над Вами, просто все уроки давно закончились, а Вы нам сегодня о них напоминаете. Вот и рассмешили.
     -- А у Верочки, между прочим, сегодня день рождения, -- примиряет всех Оля, -- вот мы с ней и думаем, чем нам всех удивить, когда по этому празднеству за стол сядем. Поэтому все с утра такие квелые, -- обвела всех взглядом, ненадолго остановившесь на Никите. У того выражение лица не изменилось. Оно у него всегда оставалось при виде Олечки (может мне это только одному так кажется) довольно-дебильным, впрочем наверное как и у меня при виде его сестры.
     -- А Верочка во сколько родилась?
     Мария Александровна наморщила лоб, но ей тут же помог Николай Тимофеич:
     -- Ровно в три пятьдесят по полудню. Я тогда рядом находился, не в палате конечно, и все записал, рост, вес и время выхода на свет божий. Только она тогда была более капризна.
     -- А сейчас прямо послушница, -- проворчала Мария Александровна без тени недовольства, -- только и вертит здесь всеми.
     Верочка довольно улыбалась, хитро прищурив глаза. Она не только вертит, она и умеет сделать все так, как лучше не придумаешь. Об этом все знают и ее обожают.
     К окончанию завтрака мы начали понемногу оживляться. Вскоре Николай Тимофеич откланялся и уехал по делам, обещая вернуться к трем часам. Мужская половина, то есть я с Никитой удалилась, чтобы не мешать, а женщины во главе с Марией Александровной, направились в кухню делать праздничые приготовления. Там уже вовсю трудилась Катерина Ивановна, или как ее здесь называли тетя Катя, приходившая убирать квартиру и, по совместительству стряпать на кухне. Командовала всем Мария Александровна.
     Никита повел меня осматривать город. Таловск являлся небольшим провинциальным городком. Однако в нем имелось все необходимое для пусть не столичой или губернской, но все же не очень скучной жизни. Здесь распологались мужская и женская (говорят очень хорошая) гимназии, больница, несколько магазинов и рынок. К рынку прилегала (может наоборот) центральная площадь городка с памятником воинам 1812 года. В городе имелись также железнодорожная станция и почта. В общем обычный провинциальный городок. По сравнению с Россошью, который находился в пятнадцати верстах от нашего имения, он выглядел гораздо скромнее.
     До обеда Никита показал мне некоторые его достопримечательности. Мы побывали на площади, в парке, прошлись по торговым рядам местного рынка. Городок был небольшой, и в сущности обойти его можно при желании меньше, чем за день. Но мы не стали углубляться (для полного обзора времени более чем достаточно), а погуляли по парку, вышли на берег, протекающей через город реки Битьма и ближе к трем часам отправились домой, то есть к Никите. По дороге мы купили по букету цветов, я -- темно-красные с фиолетовым оттенком розы (Никита по секрету мне сказал, что это любимые Верочкины цветы), сам он почему-то выбрал белые. Все цветы конечно для именинницы, но кому еще предназначались белые розы было понятно только мне. Возвратились мы в начале четвертого. Буквально через несколько минут после нас появился и Николай Тимофеич.
     Когда мы с Никитой вошли в дом, там вовсю кипели приготовления. Командовала сама именинница. Это слышалось по ее голосу, который раздавался громче всех то на кухне, то в столовой. Мы с Никитой хотели посмотреть, что там в столовой уже стоит, но нас так бесцеремонно и с визгом вышвырнули (успеете, еще не время, еще не родилась), что от дальнейших попыток мы сразу отказались. Единственно, кому было дозволено заглянуть на одну минуту, это Николаю Тимофеичу, и то, только потому, что он принес огромный торт, сделанный специально по заказу. Нам с Никитой ничего не оставалось делать, кроме как пойти в его комнату и сыграть партию в шахматы.
     Без четверти четыре нас уведомили, что через пять минут можно заходить, и чтобы не опаздывали. Я встал и направился в кабинет Николая Тимофеича. Через пять минут я, Никита и Николай Тимофеич входили с букетами цветов и красиво обернутыми коробками в столовую.
     Здесь я сделаю небольшое отступление. Со слов Никиты их семья приехала сюда лишь два года назад, после ухода Николая Тимофеича со службы в отставку. Он расстался со службой по истечение срока в чине полковника. Устроившись здесь, он купил квартиру в этом доме и перевез сюда семью из своей воинской части, расквартированной где-то на севере. Родственников в городке у Рябининых не было, а тесной дружбы они до сих пор ни с кем особенно не водили. Поэтому все праздники и знаменательные события они как правило справляли в тесном семейном кругу. Тем не менее и у Верочки и у Никиты в городе конечно имелись друзья и знакомые. Верочка же за этот год очень сильно изменилась.Она, как говорили все ее знающие, на глазах расцветала и хорошела. На нее многие из местных ребят начинали заглядываться.
     ... Войдя в столовую, я и Никита буквально остолбенели. Не от вида стола конечно (об этом позже), а от тех двух статных дам, что явились пред нашим взором. Обе дамы, иначе я их сейчас назвать не могу, были одеты в новые бальные платья (может и не бальные, я не очень разбираюсь, но очень красивые), у Олечки зеленого, а у Верочки сиреневого цвета. Глаза обеих блестели и улыбались то ли от возбуждения, поразившего нас своими нарядами, то ли от нашего с Никитой глупого вида. Он может и знал, во что оденется его сестра, но явно не представлял как будет выглядеть Оля. Я же не сводил взгляд с именинницы. Верочка конечно понимала, что выглядит блестяще, знала, кого этим поразила, и улыбка не сходила с ее губ.
     Начались поздравления. У всех как оказалось, были припасены подарки для именинницы. Олечка, ставшая ее лучшей подругой, первая преподнесла хрустальную, переливающуюся всеми цветами радуги вазу, в которую немедленно перекочевали из моего и Никитиного букетов цветы. Никита вручил модный женский зонтик от солнца. И наконец я, с некоторым волнением (понравится или нет) перевязанную ленточками коробку. А волнение у меня возникло еще и от незнания того, что находится в той маленькой, обшитой золотым бархатом коробочке, оставленной отцом перед отьездом. Он наказал, чтобы я ее подарил имениннице вместе со шляпкой. Что в шкатулке он и мне не стал говорить -- увидите сами.
     Верочка, коротко взглянув на меня "мерси", открывает коробку. "Ах" -- ей явно понравилось. Не притворяется. У меня отлегло. Тут же собирается примерить, ан нет, внутри какая-то шкатулка.
     -- А это что?
     Надо сказать "сюрприз", язык говорит "не знаю". Все заинтригованно смотрят на шкатулку. Я тоже. Верочка нажимает кнопку, шкатулка открывается. На этот раз ахнули все, в том числе и я. В шкатулке маленькие женские золотые часы в золотом браслете. На браслете надпись "Милой Верочке от Алеши", дата. Я моментально вспомнил день, когда покупали шляпку у Аполлона Григорьевича. Отец тогда сказал, что отлучался по делам, а еще сказал, надо повидать одного ювелира, тоже его приятеля. У него в Россоши по-моему все приятели. Потом он в город ездил еще раза два перед отьездом сюда. А мне ничего не сказал, даже в последний момент.
     -- Ну Лешенька, -- Верочка вся раскраснелась, больше ничего не говорит, только подарила мне еще один взгляд, но такой, что большего мне не надо.
     Верочка надевает шляпку, на левую руку браслет (с ним она почти никогда не расставалась). Шляпка и платье как одно целое, будто специально подобраны. Аполлон Григорьевич наверное чувствовал, что мне надо.
     -- Что-то я у тебя такого платья раньше не видел, -- говорит Никита.
     -- А и не мог видеть, оно только сегодня появилось, -- поясняет уже Николай Тимофеич, -- это Верочке от нас с мамой подарок, и кажется впору.
     Еще как впору. Николай Тимофеич доволен, Мария Александровна тоже. Я про себя усмехнулся. Похоже папа проговорился Николаю Тимофеичу какой я подарок приготовил Верочке, вот и платье подошло к шляпе. Ну что ж пора к столу, все уже изрядно проголодались. Рассаживаемся. Посреди стола огромный торт и пятнадцать горящих свечей. Под всеобщие рукоплескания Верочка с одного раза гасит свечи. Николай Тимофеич разрезает торт. Торт -- это конечно не все. На столе помимо прочего праздничный, запеченный в яблоках гусь, телячьи отбивные, полюбившиеся мне еще в пансионате, сделанные Верочкой пирожки, начиненные гусиной печенкой, мясом и фаршированные капусой, яйцами, луком всевозможные салаты, домашние соки, напитки и конечно сверкающий самовар.
     Тетя Катя, которая помогала Марии Александровне и девочкам готовить праздничный обед, была отпущена раньше обычного. За столом собрались только свои (если к ним причислить Олечку и меня). Я, откровенно говоря, за день хождения по городу, довольно сильно проголодался и уплетал за обе щеки все, что попадалось под руку. Никита не отставал. Расхваливая все распробованные блюда, а блюда действительно были великолепны, мы (за себя по крайней мере ручаюсь) насытились по-моему на неделю вперед. Обед постепенно перешел в ужин, трапеза закончилась ближе к восьми часам вечера.
     После праздничного обеда мы уже вчетвером вместе с нашими дамами отправились на прогулку по городу. Теперь моим гидом стала Верочка. В общем-то экскурсантом оказался я один. Оля за то время, что здесь находилась, уже познакомилась со всеми местными достопримечательностями, а так как городок значился не очень большим, то и я за время сегодняшней прогулки с Никитой его довольно хорошо себе представлял. Мне было просто приятно идти под руку с Верочкой и слышать ее голос.
     Домой мы вернулись, когда совсем стемнело. Настроение у всех оставалось праздничным, спать никому не хотелось, и мы еще около часа вместе с Николаем Тимофеичем и Марией Александровной играли в лото. Я об этой игре раньше только слышал, никогда не играл (дома мы больше резались в карты в дурака), но научился быстро, хотя интереса к ней особенного не приобрел. Укладываться спать стали ближе к полуночи.
     Как и в прошлую ночь мы с Никитой расположились в его комнате, а Вера с Олечкой соответственно в ее. Наконец в доме все стихло, свет погашен. Никита, прислушавшись, вопросительно посмотрел на меня. Чего смотреть, на мне все написано, ты хозяин, ты и командуй. Он понял без разговоров, тихо подошел к двери, опять прислушался.
     -- Кажется тишина, никого.
     Также тихо открыл дверь, вышел. Ко мне подступает нетерпеливое волнение. Не проходит минуты, как дверь вновь открывается, входит белое в ночи прекрасное видение, слышен тихий стук закрываемой задвижки. Видение тихо приближается к моему ложу. Верочка, я даже не узнаю, я ее чувствую по походке, по фигуре, по какому-то, только ей свойственному особому, очень приятному цветочному запаху (надо обязательно узнать какими духами она пользуется). Я с удивлением замечаю одетую на ней другую ночнужку, намного короче прежней (та доставала почти до пят, а эта намного не доходила до колен) и от такого вида у меня начинает учащаться дыхание. Сразу вспомнилась самая первая встреча с ней на берегу речки в пансионате и первое, что я увидел, когда посмотрел на нее. Она подходит, я уже тяну руки. Верочка не торопится ложиться, она присаживается на краешек кровати у моей головы. Она рядом. Когда Верочка присела, ее и без того короткая ночная рубашка еще больше приподнялась, открыв всю красоту ног почти до самого основания. Мои глаза, привыкшие к темноте, различают все оттенки ее прелестного тела и конечно очаровательных ножек. У меня двоякое чувство. Хочется быстрее привлечь ее к себе, обнимать, целовать и ласкать каждый кусочек ее тела с одной стороны и также хочется продлить то видение, которое открылось сейчас моему взору, видеть и наслаждаться красотой, притягательностью, таинственностью ее образа. Ведь мы в сущности непосредственно знакомы всего два полных дня. Один там в пансионате и второй здесь, вот за это время. Торопить события мне не хочется, я желаю продлить моменты познания ее чарующей женственной таинственности, притягательности. Чуть повернув голову, я ощутил губами прикосновение к нежной коже обворожительных ножек. Прикосновение быстро перешло в поцелуи. Какое же это удовольствие целовать ее. Всю, все клеточки тела. Я не успеваю насладиться поцелуями ее ног (там еще столько неизведанных мест), а Верочка поворачивает мою голову, гладит волосы, наклоняется, касается губами щек, лба, останавливает свои губы на моих. Глубокий проникающий поцелуй, наши губы, языки сливаются в длительном наслаждении. Мои руки обвились вокруг тонкого стана, и вот она лежит у меня на груди. Сегодня как никогда тепло, одеяло откинуто в сторону.
     -- Верочка, -- это все, что я могу сказать. Язык прилип к небу. Она ничего не говорит. Через тонкую рубашку я отчетливо чувствую все прелести ее нежного тела. Мои руки скользят по ее плечам, опускаются ниже, касаясь выделяющуюся под рубашкой резинку женских трусиков. Я медленно двигаю руку по узкой ложбинке между упругими мягкими полушариями. У Верочки пробежала дрожь по ягодицам, они напряглись. Делаю круговые движения, гладя рукой оба полушария. Даже не видя глазами, чувствую, какие они красивые и притягательные, мои руки буквально прилипли к ним. У Верочки перехватывает дыхание, у меня тоже. Приходит мысль, что у Верочки это очень возбудимая зона. И еще одна мысль, уже дурацкая, ей и руку-то мою убрать не очень легко и удобно. Вспоминаю сцену "наказания" на скамейке пансионата. Представил, как она тогда раскраснелась. А давай повторим. Я легонько шлепаю по Верочкиным ягодицам и тут же их нежно поглаживаю. Она прижимается теснее, целует меня. Вторая моя рука на Верочкиной шее. Пальцами нежно тереблю мочку уха с золотой сережкой, губами покусываю другую. Верочка молчит, ей приятно, только сильнее прижимается. Я продолжаю изучение неизвестного. Внизу рука скользит дальше. С ягодиц перехожу к ногам, заканчивается рубашка, касаюсь нежной кожи ее обворожительных ножек. Опускаюсь до округлого колена, возвращаюсь обратно. Я на мгновение задерживаюсь у нижней кромки ночной сорочки и осторожно (не спугнуть бы) проникаю под нее. Верочка не шевелится. Под ночнужкой я обнимаю ее за талию и проскальзываю рукой в трусики. Дыхание у Верочки вновь участилось, по ягодицам опять пробежала легкая дрожь. Я ощутил такую нежную кожу, что на мгновение замер. Прикосновение руки к голым Верочкиным полушариям ягодиц не шло ни в какое сравнение с тем, что я испытывал, прикасаясь к ним через хотя и тонкую, но ткань. Рука словно приклеилась к нежнейшей коже. Я очень быстро и заметно возбуждался. В моих трусах интимный орган быстро увеличивался и принимал вертикальное положение. Верочка конечно все чувствовала. Мне от этого стало неловко, но я ничего не мог поделать. Рука тем временем машинально начала стягивать женские трусики вниз к коленям. Верочка вся дрожала. До моего слуха донесся ее тихий шопот:
     -- Лешенька не надо, не сейчас, Я боюсь.
     Я тихо, но облегченно вздохнул, потому что сам не представлял, что в таких случаях надо делать дальше, и поэтому боялся последующих действий. Я прекратил стягивать трусики, но руки с ее попочки не убирал. Сколько времени мы пролежали в таком положении я точно не скажу, потому как уснул не помню.
     Проснулся я утром первым от стука в стену с соседней комнаты. Пришлось с большой неохотой будить Верочку. Мы спали обнявшись. Когда я открыл глаза, она лежала на спине, раскинув руки, а я на левом боку, положив голову на ее плечо, одной рукой обнимая ее за тоненький стан, а другой грудь. Я невольно залюбовался спящим ее лицом. Во сне она улыбалась, слегка приоткрыв рот. Я вздохнул и ... стал страстно ее целовать ее в губы, отчего она и проснулась.
     -- Уже пора? -- она потянулась на кровати.
     -- Никита стучал, -- я не отрываю от нее глаз, до чего же она спросонья хороша.
     Верочка кокетливо посмотрела на часики и на удивление легко поднялась с кровати. Поцеловав меня, она бесшумно выскользнула из комнаты.

                23

     Две недели проведенные у Рябининых, пролетели как волшебный, сказочный сон. Днем мы (почти всегда вчетвером) гуляли по городу, осматривали окрестности, в том числе и за городом, благо от дома до окраины можно было добраться менее чем за час. Протекала через Таловск как я уже говарил ранее и река Битьма. Она значительно больше нашей Лежи в пансионате и также у нее намного быстрее течение. Здесь Никита наверное и научился плавать наперегонки с рыбами. Верочка говорила, что в городе едва ли кто найдется, чтобы мог составить ему здесь конкуренцию. Сама Верочка тоже неплохо держится на воде, но грести куда-то далеко, да еще всякие течения, нет уж. Здесь я с ней полностью солидарен. Меня плаванию учил тот же Андрей Дмитриевич, мы с ним занимались у нас дома на пруду, но по сравнению с боксом, большой тяги к плаванию у меня так и не привилось. А вот Олечка из нас оказалась единственной, кто вообще плавать не умел, и в воду ее загнать мог разве что Никита. Едва окунувшись, она пробкой вылетала из воды, и полчаса тряслась от холода на берегу. В общем за все время моего пребывания в Таловске мы лишь дважды выбирались на городской пляж.
     А вот через неделю после моего появления в гостях у Никиты (или у Верочки, или у Рябининых -- понимайте как хотите) в городе появилось еще одно развлечение. Вечерами, с пяти до девяти, а в выходные до одинадцати часов в городском парке начал играть духовой оркестр. По такому случаю, а это произошло впервые со дня основания города, мы каждый день вечерами приходили в парк. Там собирался послушать музыку и потанцевать практически весь свободный от мирских дел и забот городской люд. Мы конечно не являлись исключением. Если в воде главным "героем" среди нас являлась Олечка, то на танцах в роли "лидера" несомненно выступал я. Хотя в пансионате нас начали обучать танцам и я имел кое-какое представление, но в сравнении с остальными являлся полным профаном. Оказалось все, кроме меня из нашей компании, уже не раз появлялись и принимали участие на различных балах, приглашениях и иных подобных мероприятиях, где присутствовало немало народа, тогда как я почти не выезжал из своего дома. А Верочка чуть ли не с пеленок посещала все школы танцев, где бы не жили ее родители. К этому в свое время имела большую склонность Мария Александровна и привила свое увлечение дочери. Никита также очень недурно танцевал, но до Верочки ему было далеко, как в общем-то и Олечке. А потому Верочка немедленно взялась за мое обучение.
     И вот здесь произошел еще один случай, когда я вновь с благодарностью вспоминаю Андрея Дмитриевича. Больше всего народа в городском парке собиралось, как впрочем и везде, в выходные. В такие дни отдохнуть и послушать музыку приходили не только горожане, но и приезжали из окрестностей. Как правило народ не самый бедный, многие в своих экипажах, бричках и подобного рода транспорте. В один из таких выходных, это было в конце июля, незадолго до моего отьезда из дома Рябининых, в воскресенье, мы как обычно пришли всей компанией в парк к началу выступления оркестра. Погода в этот день стояла прекрасная, народу собралось много и мы надеялись отлично провести время. Я уже довольно хорошо освоил танцевальную науку, особенно удавались вальсы и мазурки. Собственно говоря их в основном и играли. Ну а с таким учителем как у меня (очень прямо скажу строгим, ошибки прощались только поначалу, впоследствии приходилось расплачиваться, но это дома) по-другому и быть не могло.
     Оркестр заиграл ровно в пять вечера. Поначалу все протекало как обычно, народ прогуливался по аллеям парка, мы отдыхали, сидя на одной из скамеек. Вскоре начали доноситься танцевальные мелодии. Мы не спешили на танцевальную площадку. Подходили через сорок-пятьдесят минут, когда там становилось многолюдно, и мы незаметно сливались с танцующими парами. Возраст большинства танцующих составлял 18-25 лет и более. Они уже взрослые. Мы перед ними так, мелюзга. Но и таких как мы находилось немало. А у кого лучше получалось, это надо еще посмотреть. У нас с Верочкой выходило, как мне кажется, лучше всех. Я это говорю потому, что на нас не только обращали внимание, но и попросту глазели. Я это все замечал и буквально горел от гордости, хотя конечно смотрели не на меня, а на Верочку. На нее и на Олечку вообще по-моему все смотрели и любовались, до чего они обе были хороши. Мы, то есть я, Никита и обе наши барышни держались всегда вместе. За то короткое время мы уже примелькались на танцплощадке и к нам в общем-то почти никогда никто не подходил. Изредка приглашали Веру или Олечку, тогда я с Никитой их галантно отпускали на танец. Так все и происходило примерно до восьми часов. Дальнейшие события развернулись очень быстро. В этот день в Таловске отмечали местный праздник защитника и покровителя этого города чудотворца святого Варфоломея. Народ гулял не только в парке и на улицах, но и в кабаках. А после кабака куда, конечно либо в парк, либо домой отсыпаться. Молодежь домой естественно не торопилась. Примерно к семи вечера, началу восьмого в парке стало очень многолюдно, а на танцплощадке вообще места не хватало. Много народу, в основном мужики, дышали чисто винными парами. Начались уже не танцы, а черт знает что. И пляски (под духовой оркестр), и просто шатания. А нам от этого становилось только веселей. Мы уже не танцевали, а просто смеялись над разными выкрутасами пьяных мужиков, да и баб тоже. И вот здесь внезапно к нам подошли два парня из приезжих. Раньше я их не видел. По их одежде легко можно было понять, что они не из самого низкого сословия. Держались оба не раскованно, а просто развязно. На вид они тянули примерно лет на 17-18 каждому. Постарше нас с Никитой, оба уже навеселе.
     -- Позвольте пригласить вас на танец, -- раскланялся один из "кавалеров", приблизившись к Верочке. Другой подошел к Олечке. На нас с Никитой они не обратили ни малейшего внимания, будто нас рядом и не существовало. Их, то есть Веру и Олю и раньше приглашали, ничего особенного здесь не происходило, так заведено. Просто в этот раз приглашающие были пьяные и противные. Они без конца сыпали пошлыми и дебильными остротами, и сами же от них что называется тащились. У меня кроме брезгливости никаких чувств они не вызывали, и похоже не только у меня. Но опять же в этом городке дело обычное, тем более сегодня праздник. Олечка позволила взять ее под руку. Никита с досадой, но учтиво наклонил голову, пожалуйста. Верочкин "кавалер", судя по поведению, из двоих значился главным, без всяких обьяснений (желает она или нет) взял ее за руки, и попытался повести к танцплощадке. Верочка неожиданно быстро вырвала руку.
     -- Ты что? -- удивленно изумился "кавалер".
     -- Ничего, я не танцую, тем более под это, -- она презрительно посмотрела на него.
     Оркестр исполнял в это время не танцевальную мелодию, а марш. "Кавалер" оказался в полных дураках. На него уже с усмешкой посматривали. Я увидел, как его лицо начинало наливаться кровью. Оля также отошла от своего "кавалера" и взяла под руку Никиту. Верочка ко мне не подошла, она просто отступила и отвернулась. Большой учтивостью "кавалер" Верочки явно не отличался. Немного постояв со сдвинутыми от напряженного умственного труда бровями он вдруг яростно произнес:
     -- Ах ты сука, ты меня еще не знаешь. Сейчас поедешь со мной, и я тебе обьясню, кто ты есть.
Он подлетел к ней и ... тут же получил пощечину. Я уже рядом. Его рябое лицо налилось краской, сейчас лопнет. Он огляделся. Взгляды большинства присутствующих стали еще более насмешливыми, а многие стали на него смотреть с презрением.
     -- А ты щенок, -- это он увидел меня, -- свали, пока еще дышишь.
     Это его последние слова. Он от меня вполоборота вправо, разворачивается, грудь вперед. Просто идеальная мишень, если не замахиваться. Аперкот левой и изо всей силы правой боксерским свингом (боковым), но не по боксерски и не кулаком, а ладонью влепил по уху. Не знаю как с нокаутом, но по-моему он сразу оглох. Через мгновение его голова еще раз качнулась. Это Верочка также его угостила и также по уху, по другому. Он с полсекунды потанцевал и рухнул. Кажется все, да не тут то было. Его приятель, тоже хмельной, со словами "Ты чо, не поняла кто мы?" -- схватил Олечку за руку и начал оттаскивать от Никиты.
     -- А ну пошли, -- потянул ее в сторону.
     Он еще не увидел, что случилось с его другом. Никита без раздумья колотит его в грудь, плечи, живот, куда попало. Попало и в нос, у того пошла кровь. Но это его привело только в ярость. Он отбросил Олечку в сторону, она упала.
     -- Ах ты гнида, раз городской, значит все те можно? -- размахивается.
     Никита отскочил. Этот тяжелый, не тот, что первый. И похоже его заступник. Да и по виду -- это уже почти мужик, поболее семнадцати. Нам с таким не справиться. Но мне плевать. Я собираюсь лезть в драку. Все равно на чем-нибудь поймаю (если конечно он до этого меня не убьет).
     Вокруг образовалась толпа. Много приезжих, они его знают. Они не лезут, не ввязываются, только подначивают. "Ты что Игнатка, с городскими стушевался? Ну как же, они городские, а ты зассал". У Игнатки глаза налились кровью, как у быка. Он сначала хотел ринуться на Никиту. Тот не убегал, только хладнокровно на него взирал со сжатыми кулаками. Я почувствовал, Никита не убежит и не уйдет. Он готов на все. Сузив глаза и, перед тем как кинуться на Никиту, Игнатка посмотрел вокруг и вдруг увидел своего приятеля, пытавшегося подняться с земли. Я стоял недалеко, и этот боров видно сразу понял, кто ему так помог "захмелеть" еще больше без выпивки. Он утер кровь с носа. Посмотрел на Никиту.
     -- Ладно, с тобой позже разберусь.
     Подходит ко мне. Я не отошел ни на шаг, только кулаки сжал.
     -- Ну что городской, разомнемся?
     Хмель у него по-моему начал сходить. Я ни слова не сказал, лишь махнул головой "давай". Вера и Оля смотрели на меня с расширенными глазами, "Ты что задумал?" Они знали как я в пансионате разделался с Димоном. Но то почти одногодок. А этого разве прошибешь? Он и выше меня почти на полголовы, и в два раза шире.
     -- Дай ему Игнатка, сделай его, -- орут.
     Игнатка не спеша засучил рукава.
     -- Щас городским отбивную сделаем.
     Я в стойке. Игнатка не собирается нападать, он просто идет на меня. Открыт. Я не разбираю, один, два, пять, шесть ударов. Он их похоже не ощущает, как будто и не было, прикрывает только лицо. Наверное любитель драк в деревне, по корпусу ему ничего не сделаешь. Я вижу только его сузившиеся глаза. Я не то чтобы отхожу, а буквально постоянно убегаю от него. На нас все смотрят. Толпа все больше раззадоривается "дави его Игнатка". Смотрит и Верочка. Ее глаза сверкают, она готова уничтожить этого мужика. Мы абсолютно в разных весовых и возрастных категориях.
     -- А теперь вот так, -- он коротко размахивается, метит мне в лицо.
     Я едва успел уклониться и отскочить. Игнатка весь мокрый, жарко, еще хмель выходит. Отовсюду от его поклонников несет винным перегаром. От него больше всех. У меня все расслаблено, кроме кулаков, они сжаты и тверды как молоток. Через пару минут я чувствую, Игнатка начинает уставать. Он пыхтит, надеется меня все же поймать. Поймал. Схватил за руку и получил прямым правым в глаз. Отпустил руку, получил в нос. Снова пошла кровь. Игнатка утирается, уже умерив пыл. Верочка встревоженно смотрит на происходящее, молчит, но глаза успеваю заметить горят. Вдруг из толпы выскочил тоже пьяный здоровый и небритый бугай.
     -- А ну мочи городских, -- заорал небритый, -- оборзели совсем, щас им покажем, -- стал закатывать рукава.
     Я хоть был доволен исходом, растерялся. Это что же. Некоторые из приезжих начали снимать картузы. Внезапно мне на плечо легла тяжелейшая ладонь.
     -- Погоди. -- Я обернулся, передо мной детина метра два ростом. -- Эй мужички, -- это он разьяренному небритому, -- сьехали бы вы отсюда да и побыстрей.
     Небритый коротко взглянул на говорившего и неожиданно быстро обмяк и произнес:
     -- Да ничего Саввич, мы так, сейчас уезжаем.
     -- Побыстрей, -- чуть повысил голос Саввич.
     -- Конечно, -- он моментально развернулся и через секунду исчез. Вслед за ним, не задерживаясь, растворились и воинственные "мочильщики".
     Я снизу вверх посмотрел на "гору". Он с ухмылкой оглядывал меня.
     -- А я поглядел на тебя, как ты Игнатку сделал. Ловко, и школа видна. Где это ты так нахватался? Здесь в округе я что-то не слышал, чтобы боксу обучали.
     Я опять растерялся. А он-то откуда про бокс знает.
     -- Это я не здесь, это дома, -- говорю не пойми что.
     -- Далеко?
     Я назвал место.
     -- Так у вас что, в Россоше такую школу открыли?
     -- Нет, -- опять говорю, -- просто у нас проживал один человек знающий, он меня вот немного научил.
     -- Да, а зовут-то его как? -- Саввич поморщил лоб, -- здесь за две сотни верст в округе таких знающих раз-два и обчелся, они мне все знакомы.
     -- Ну он не отсюда, не здешний, его зовут Андрей Дмитриевич Полунин.
     Тут Саввич так изумленно воскликнул, что я сам удивился.
     -- А вы что, его знаете? 
     -- Да уж знаю. С ним бы я не стал так развлекаться. Человек! Ну а раз ты с ним знаком, то будем и мы знакомы, зови меня Илья Саввич.
     -- Алексей, -- смущенно представился я, положив ладонь в его протянутую руку. Рукой ее трудно было назвать, скорее она представляла ствол столетнего дуба с кувалдой вместо ладони на его окончании. Рука очень твердая и жесткая, сразу видно, любая работа ему нипочем. Он осторожно пожал мою хрупкую по сравнению с ним ладошкку.
     -- Как же ты с ним позволь узнать встретился? -- заинтригованно спросил Илья Саввич.
     Я коротко, в двух словах рассказал, как он жил у нас в имении, как обучал меня. Невольно я бросил взгляд на стоящих неподалеку Веру с Олей и Никиту. Они также молча слушали и ждали меня. Илья Саввич перехватил мой взгляд и сразу же стал поспешно откланиваться, дабы не мешать нашему гулянию. Напоследок он только изрек:
     -- Рад был познакомиться с тобой парень. Вижу, будешь ты человеком. Повезло тебе с учителем. Он и мне в свое время много помогал, я у него в вечном долгу. Даст Бог, еще увидимся.
     С кем этот великан хотел увидеться я так и не понял. Он подмигнул нам всем, повернулся и пошел по дорожке, выходящей из парка. Мы восхищенно смотрели ему вслед. На этом к сожалению мое знакомство с Ильей Саввичем закончилось. Больше мне не довелось с ним увидеться.
     Домой мы в этот день пришли возбужденные, героями. Только Николаю Тимофеичу и Марии Александровне ничего не рассказывали. Вечером как всегда расположились в одной из наших, сегодня в Никитиной комнате. Верочка около меня на диване. Сидим под ручку как два голубка.
     Через четыре дня за мной приедет отец. Он прислал письмо. Пишет, что всех ждут в гости. Оказывается они с Николаем Тимофеичем уже на эту тему говорили. Верочкин папа сразу отказался, сказав, что у него дела. В другой раз. А молодежь? Да ради Бога, только пусть сами решают. Мне перед отьездом ничего не сказал, тоже хорош.
     Мы недолго поиграли в карты, в дурака. Я сосредоточился, соображаю. Только не чем ходить, а как бы их уговорить к нам в августе приехать. Вот было бы здорово. Экипаж отца возмет всех, он емкий. Верочка меня толкает, чего сидишь, отбивайся, у нее уже две карты в руках, сейчас подкинет.
     -- Ребята, -- решаюсь, -- а поедемте все сместе ко мне в августе. Папа приедет и нас всех сразу заберет. У нас экипаж большой, все уместимся. Там конечно деревня, танцев нет, зато раздолье, пруд большой, на рыбалку, охоту сходим (вот там бы я показал, я с шести лет из ружья стреляю, папа научил. Он охотник заядлый, просто сейчас слишком бывает занят). У нас свое имение, места всем хватит где угодно.
     -- А на сеновале есть? -- голос Верочки.
     -- Для тебя везде найдем, хоть с мышами.    
     Она хохочет. Никита смотрит на Олечку.
     -- Леш, а мы в августе к нам едем, там тоже ждут, поехали с нами вместе, -- подала голос Олечка.
     Ну вот, они уже и здесь договорились, расстроился я.
     -- Это вас там ждут, -- вставила Верочка, ясно указывая глазами кого именно.
     -- А вот и нет, -- обиделась Оля, -- я сказала приеду с друзьями, а сколько нас будет, все равно. Всех примем. И жить будем не дома (у них примерно такой же городок как этот), а у бабушки в деревне. Рядом, всего пять верст от моего дома. Город видно из окна.
     Я про себя усмехнулся, знаю и ее дом, где помимо нее еще трое младших братьев и сестер, и домик бабушки в деревне, небольшой, но очень с ее слов уютный и красивый. Никита конечно тоже в курсе, сидит молча, чешет затылок.
     -- Ну уж нет, -- вновь командным голосом вставляет Верочка, -- это ты сейчас переиначивашь, а поначалу что Никите говорила? Поедем с ним вдвоем, вот и поезжайте.
     Олечка покраснела, с негодованием посмотрела на Никиту (разболтал). Тот еще ниже опустил голову, правда при этом нисколько не смущаясь.
     -- Ну Вера, ну это когда было, нам правда все будут рады, вы что мне не верите?
     -- Верю, но захотели одни, вот и поезжайте одни, -- Верочка начала явно дразнить подругу.
     -- Верка отстань, тебе лишь бы сьязвить, -- вмешался Никита.
     Верочка довольна, удалось. Олечка в смущении. Я улыбаюсь. Я бы этой Верочке точно преподал "индивидуальный урок воспитания", до чего она нарывается.
     -- В общем так, -- подвожу я итог. Во мне проснулись жесткие нотки. В таком случае со мной лучше не спорить. -- Как вы решили, так и поступайте, а я еду домой один.
     Смотрю, улыбка моментально слетела с Верочкиных губ.
     -- Вот, -- показываю конверт, -- мне отписали, чтобы я либо всех привез, либо возвратился один, только обязательно (наморщил лоб, читаю в конверте то, чего там нет) -- захватил с собой именинницу.
     Верочка округлила глаза, затем прищурилась, сжала губы. Не человек -- огонь. Направлен на меня. Я уже не горю -- тону, тону в огне. Я от нее без ума.
     Никита с Ольгой злорадно смотрят на Верочку. Что, получила? Они тоже заметили все изменения, которые произошли с именинницей за те секунды, пока я "читал" письмо из дома. Лицо Верочки из довольно улыбающегося за мгновение превратилось в растерянное, а еще через две секунды приняло зловеще-мстительный огненный вид, всегда меня насквозь поражающий.
     -- А я из дома никуда н собираюсь уезжать, -- Верочка начала приходить в себя.
     Роли поменялись. Теперь я не знал, чего от нее ждать дальше. Сказано было таким тоном, что даже Олечка с Никитой, участвующие зрителями на этом "спектакле", удивленно раскрыли глаза. Спохватившись, что сказала как-то не так, тут же добавила:
     -- И мама меня может не отпустить.
     Я облегченно вздохнул, она согласна.
     -- Мы тебя привезем и обратно домой отвезем, -- быстро говорю, -- доедешь с шиком. А маму уговорим.
     -- Вот сам и уговаривай, -- Врочка уже в своей тарелке.
     -- Да она наверное разрешит, -- неуверенным голосом, -- мы же сами тебя доставим и туда и обратно.
     -- Ну не знаю, -- опять хитро прищурилась.
     Я ничего не говорю, хотя после описанного выше события на танцплощадке, я точно уверился, что Верочка точно всеми в этом доме "вертит" и как захочет, так и будет.
     Никита с Олечкой тоже довольны. Все разрешилось. Никите проще. До Олиного дома всего тридцать верст. Это не сто пятьдесят до моего. У них все договорено, все по плану. А у нас с Верочкой одни "импровизации". Впроем с ее подачи. Пора спать. Расходимся, и ... через несколько минут Верочка у меня в постели. То бодрое возбужденное настроение, с которым мы пришли домой, постепенно, но быстро перетекло в состояние покоя и сладостной усталости. На сегодняшний день приключений и событий для нас хватило с лихвой. Я почувствовал, что еще одна или несколько минут и могу отключиться. Превозмогая подступающую дремоту, я обнял Верочку и начал ее ласкать, как в предыдущие дни. Но она, слабо взяв мою руку, положила ее себе на грудь и лишь сказав "Лешенька прости, я сегодня так устала", мгновенно уснула. Я только успел Верочку поцеловать и прижаться. Через несколько секунд последовал ее примеру.
     Утром тем не менее проснулись, полностью выспавшись. Встали как обычно, все на своих местах. Я с утра уже в действиях. Домой писать некогда. Время летит быстро. Я соображаю еще быстрее. Сейчас Никита за мной никак не успеет. Я встаю, нашел Верочку, беру за руку, "пошли". Она безропотно поднимается, идем в кабинет Николая Тимофеича. Он здесь. Стучимся, заходим вместе.
     -- Николай Тимофеич, доброе утро, -- решительно начал я. Он сидит, занимается своими делами. В очках, первый раз вижу. От этих очков я как-то вдруг смутился. Он коротко взглянул на нас:
     -- Вы что, уже в церковь собрались, венчаться идете?
     -- Нет, -- тупо опроверг я, -- мы так зашли.
     -- Ну-ну, -- продолжает работать, -- я вам нужен?
     -- Я через два дня уезжаю, -- говорю, -- А можно Верочка с нами поедет? Ее там все ждут (это дополняет мой язык).
     Голова сильно качнулась, подзатыльник такой, что чуть не свалился. Николай Тимофеич развернулся на вращающемся кресле. Посмотрел на обоих.
     -- Я вообще-то сам быстрый, но у вас скорости другие. Один уже намылился куда-то на деревню, другая за полторы сотни верст.
     А чего же тогда папа писал, возник в голове непонятный вопрос.
     -- Ну ладно, -- продолжил он, -- я в общем-то не против, только идите решайте туда, -- показывает на гостиную, там Мария Александровна.
     Вера сжала губы, ну папочка. Делать нечего, заходим. Я собрался раскрыть рот, Верочка сжала мою руку. Без предисловий:
     -- Мам, мы послезавтра, точнее через два дня поедем к Леше в гости.
     -- Как к Леше, -- встрепенулась Мария Александровна, -- вы же собирались к Олечке.
     -- К Олечке поедет Никита, а я к Леше, -- при этом Верочка, я увидел, снова поджала губы, а что сие значило для меня понятно без слов, я про себя усмехнулся.
     Мария Александровна озадаченно смотрит на нас. Опять сюрприз.
     -- Ну как же так, ну вы ведь решили, -- начала она приходить в себя, -- до Олечки недалеко, всего тридцать верст, два часа езды, а Леша вон где живет. Это сколько надо ехать?
     -- Мама, -- терпеливо пока еще обьясняет Верочка, -- за нами приедет Аркадий Петрович, Лешин папа. Он нас отвезет и привезет меня обратно, все уже об этом знают, а до тебя никак не доходит.
     -- Я ничего такого не слышала.
     -- А ты всегда ничего не слышишь, или может притворяешься? -- начинает наступать Верочка.
     -- Ну хорошо, хорошо, -- сдается Мария Александровна, -- только не кричи, а я все равно не слышала. И что, вы все разбежитесь, а мы здесь как?
     -- Да мы ведь ненадолго Мария Александровна, -- запел я в который раз, теперь для Верочкиной мамы, -- Веру к середине августа привезем. А у нас там деревня, раздолье, пруд хороший, рыба водится.
     Я еще долго перечислял достоинства моей деревни и усадьбы. Мария Александровна окончательно сдалась.
     -- Ладно поезжайте, -- молвила она, -- только мы будем с папой волноваться. И весточку по приезду сразу пошлите. Твой папа, -- обратилась ко мне, -- тоже звал нас всех в гости, но мы сейчас не можем. Ну а вы уж поезжайте. Только ты Леша смотри за ней, знаю я ее, может куда угодно угодить.
     "Это точно" -- думаю про себя. Верочка ликует, все по ее (как вообще-то всегда).
     Отец обещался приехать к концу дня второго августа. Пятого отьезжают Олечка с Никитой. Их отвезет Николай Тимофеич. Они пробудут у Олиных родителей до конца августа и вместе поедут в пансионат. Вначале их вновь заберет Никитин папа, они приедут сюда в дом Рябининых, и уже отсюда с ним же прямиком на учебу.
     Дома, писал отец, у него сейчас много дел, поэтому третьего с самого утра мы должны будем выехать. Сюрприз сюрпризом, приезду Верочки конечно у меня дома все будут рады, здесь сомнения просто отпадают. Но чтобы все-таки не вводить своих в заблуждение, особенно маму, не заставлять ее ломать голову по прибытии, я решил послать телеграфом сообщение, кто кроме меня приедет к нам в гости. Практичная Верочка сразу согласилась с моим предложением и утром следующего дня мы с ней писали текст на местном телеграфе. К вечеру сообщение должно дойти до адресата. Второго через час после обеда мы уже приготовились к отьезду. Верочкины дорожные вещи составляли чемодан и небольшой саквояж. У меня кроме сменного белья вообще ничего не было. Я все чего-то боялся, вдруг обстоятельства поменяются каким-либо образом и Верочка не сможет к нам поехать. Но все кажется обошлось.
     Отец на этот раз приехал вовремя, то есть как я и думал, в районе семи часов в самый аккурат к ужину.      
За час до предпологаемого приезда мы всей четверкой вышли его встречать. Первой экипаж увидела Верочка, когда он появился из-за поворота в двух верстах от нас. Наша компания в это время находилась на самой окраине у вьездной дороги в город. На что у меня хорошее зрение, и то я с такого расстояния не мог бы определить, что за точка к нам приближается. А "Эта" р-раз и определила. Попробуй от нее скройся. Лишь когда у точки начали проясняться контуры, стало очевидно, да действительно это наша карета. Домой, то есть к Верочке мы приехали всей гурьбой, свободно разместившись на сиденьях. Пока подьезжали к дому отец уже все узнал, кто где будет, куда уезжает. Телеграмму он получил. Далее последовал повтор первого нашего приезда. После ужина мы вчетвером отправились еще раз погулять по городу, а папа с Николаем Тимофеичем и Марией Александровной и конечно с обязательной бутылочкой остались дома обсуждать житейские дела. Последнюю ночь перед отьездом впервые за все время пребывания в доме Рябининых мы провели как положено, мальчики в своей комнате, девочки в своей.
     На следующий день, все встали когда не было еще и шести утра, шли последние приготовления к отьезду. Умывшись и попив чая, через полчаса мы с Верочкой уже расположились на заднем сиденьи экипажа. Прощание было недолгим. Со всеми расцеловавшись, мы вскоре тронулись в путь, быстро удаляясь от гостеприимного дома хозяев. Нам еще долго махали руками, но вот проезжаем последний дом городка Таловск и через несколько минут оказываемся на большом тракте, ведущим в сторону моих родных мест.

                24

     Пожалуй впервые в жизни я ехал домой с удовольствием не только потому, что сильно соскучился по домашним, по имению, а еще и потому, что рядом сидит и дремлет, положив голову мне на плечо, самая милая для меня девочка -- девочка Вера Рябинина. Время в пути пролетает незаметно. Двенадцать часов езды и уже видна деревня "Морозовка". За ней пруд, небольшой лесок, и наша усадьба. Мы с Верочкой не обнимаемся как по ночам в Никитиной комнате, соблюдаем приличия. Верочка немного смущается моего папы, она пока не представляет его проницательности. Я его знаю хорошо и вижу, что ему понравилось все семейство Рябининых, Верочка не исключение.
     Чем ближе подьезжаем к нашей деревне, тем более разговорчивым становлюсь я. Показываю и рассказываю Верочке про наши окрестности. В радиусе десятка-двух верст я уже знаю здесь буквально все. Не раз ходили и ездили с отцом на охоту. По дороге мы проехали большой лесной массив, растянувшийся на нашем пути верст на шестьдесят, а сейчас нам попадаются небольшие перелески и пересекающие тракт ручейки и речушки. Проехали мы и самую большую, протекающую по территории губернии реку Дон. От нас она находится примерно верстах в тридцати. Папа тоже нередко включается в разговор, вспоминая наши с ним приключения. Верочка внимательно слушает, ей все здесь интересно.
     Проезжаем деревню, мельницу, часовню с деревенским кладбищем, пруд, показалась наша усадьба. Она конечно выделяется на фоне остального. Два этажа, летние пристройки, баня, двор. Вид даже очень уютный. Это я по-моему впервые в жизни замечаю, раньше не обращал внимания. У Верочки глаза блестят, в них живой интерес, но она смотрит молча, не высказывается. Вот и ворота усадьбы. Нас уже вышли встречать. Вижу маму, рядом Машка с Настенкой, летит лайка Дружок, встречает громким радостным лаем. К воротам также подошли дед Егор -- садовник, тетки Агафья и Полина. Все они живут в деревне, домой еще не ушли.
     Въезжаем в открытые ворота, приехали, дома. Первым сошел на землю папа, за ним я, подаю Верочке руку. Прямо кавалер. Она грациозно выходит из экипажа в дорожном платье, в подаренной мною шляпке, с золотыми часами на руке. Что ни есть светская дама. Все смотрят только на нее. Еще бы, городская, изнеженная. Знали бы как эта изнеженная в драку может влезть. Мама суетиться, не знает как себя вести. Она в городе-то почти не жила, если не считать учебы, да и то когда это было. Как ее папа взял замуж, перевез из одной усадьбы (считай деревни) в другую, так она отсюда почти никогда не выходит и не стремится. Машка как всегда бесцеремонно, не вспоминая о приличиях, громко спрашивает у Настенки:
     -- Это Леска невесту пливес?
     Та утвердительно кивает головой и так же громко:
     -- Ага.
     Для них этот вопрос решен. Верочка даже зарделась.
     -- А ну кышь отсюда, -- гаркнул я на них.
     Мимо ушей, они и с места не сходят, глазеют на Верочку.
     -- Класивая, -- лопочет разборчивая Настенка, значит все в порядке. Верочка засмеялась.
     -- Вас как зовут? -- наклоняясь спрашивает обеих.
     -- Это Машка, а это Настенка, -- быстро представляю и увлекаю Верочку подальше от них. Сейчас пристанут липучки, весь день не отдерешь.
     Верочка оборачивается, удивленно смотрит на них. Одинаковые, затем догадывается. У одной на голове алый бантик, у другой голубой, поэтому я их и распознаю. Ну, это для нее так, а я и без бантиков сразу определю кто есть кто.
     -- Зиних и невеста, -- горланят.
     Показываю кулак, хохочут, Верочка тоже прыскает. Подвожу ее к маме, представляю обеих. Теперь в дом, нечего сразу с дороги здесь топтаться, надо и передохнуть.
     Я проводил Верочку в приготовленную для нее комнату на втором этаже, оставляя переодеться. Сам, сказав, что подойду через пятнадцать минут, прошел за тем же в свою терраску на первом. Быстро переодевшись в домашнее, я, как условились, через пятнадцать минут стучал в дверь Верочкиной комнаты.
     -- Войдите, -- изысканный с шармом голос Верочки.
     Я вошел. Верочка встречает меня в коротком домашнем халатике, сидя на кресле, закинув ногу на ногу с лукавой полуусмешкой-полуулыбкой на милейшем красивом личике. Что-то ранее знакомое промелькнуло в ее выражении. И это "что-то" вдруг сразу же вспомнилось. Сколько времени я ее не видел? Прошло не так много, чуть больше четырех месяцев. А после знакомства с милой моей Верочкой время словно отодвинулось очень далеко, на много лет назад. Невольно в моей голове возникли одновременно два образа -- Верочки, находящейся в данный момент у меня перед глазами и Варвары Антоновны из теперь уже отдаленного прошлого. Я, также невольно, в течение короткого мига, их обеих сумел сравнить и понять, что это и есть тот идеал женщины, который представлялся мне, когда я видел и любовался нашей классной воспитательницей, и он воплотился в образе милой Верочки, только еще более для меня волнующей и манящей.
     ... Я подхожу, беру ее за руку, она элегантно поднимается с кресла. Я без раздумья р-раз и она мгновенно оказывается у меня на руках. Несу бережно как пушинку к двери.
     -- Ты что сдурел? -- изысканность как рукой сняло, -- а если зайдет кто?
     -- Кто зайдет? -- не понял я, опуская драгоценную ношу у двери.
     -- А "эти" две? -- показывает рукой ниже пояса, -- они вон какие шустрые.
     -- "Эти" не зайдут, -- уверенно говорю, -- во-первых сразу по ушам получат, а во-вторых у нас это не принято. Будем нужны, обязательно постучат.
     Верочка успокоилась. Погода стояла очень теплой, ужин накрыли в летней веранде. Расселись. С одного края я с отцом, с другого -- Верочка, облепленная с двух сторон Машкой и Настенкой, и мама рядом с ними. Я попытался несколько изменить положение, но "мелочь" уперлась -- "Мы лядом с Велотькой". Вера тоже, "пусть будут около меня". Я смирился. Быстро они к ней привыкли, прилипалы. А вообще для меня важнее было совсем другое. Я видел, Верочке здесь нравилось. Сразу за верандой росли вишни. До ближайшей ветки, усыпанной темно-красными налитыми плодами можно прямо со скамейки рукой дотянуться.
     Когда мы сели ужинать, солнце еще не собиралось нас покидать. На стол подали много фруктов и ягод с собственного сада, соки и наливки, опять же домашнего приготовления, деревенский квас. По случаю нашего приезда напекли всяческих ватрушек, пирожков, также подали индейку, начиненную фаршем из овощей и разных салатов. В общем все свое деревенское.
     У нас всем домашним хозяйством заправляла мама. Отец никогда в эти дела не вмешивался, если только не спрашивали у него какого-либо совета. Все внимание за столом естественно сосредоточилось на Верочке. Машка и Настенка не умолкали ни на минуту, спрашивали, рассказывали наперебой без остановки, болтовня и шум стояли такой, аж жуть. Верочка только успевала поворачивать голову от одной к другой. Я попробовал цикнуть на них, бестолку. Сейчас достанут. Но нет, Верочке хоть бы что, как будто так и надо. Мама с ней тоже быстро разговорилась, особенно когда они с папой пропустили по случаю нашего приезда по несколько стаканчиков вишневой наливки. Она частенько оценивающе ее рассматривала. Один только отец поужинав, сразу пошел к себе, завтра рано вставать.
     Наша трапеза, перешедшая в посиделки, закончилась ближе к полуночи, огни давно уже были зажжены. Мы остались втроем, я, мама и Верочка. Машка и Настенка с наступлением темноты наконец угомонились, стали клевать носами и я их кое-как оттащил в детскую. Едва уложил, они сразу уснули.
     Гости у нас появлялись редко и вот теперь мама похоже оторвалась. Я бы наверное давно с ума сошел от стольких разговоров, а они с Верочкой будто время не замечали, разошлись. Одно слово -- бабы. Вскоре и мама и Верочка почти все знали друг о друге. У нас не как в городе, не было каких-либо правил когда ложиться, когда вставать и то, что за-полночь еще не спали, это как в порядке вещей. Верочке эти порядки похоже понравились, но скоро и у нее глаза стали слипаться.
     -- Мам, может пора спать, чего ж ты гостью мучаешь? -- вконец изморившись говорю я.
     -- Ой, а ведь правда вы с дороги-то наверное умаялись, -- дошло наконец до мамани, -- а я дура деревенская и не соображу. И ты (толкает меня) не можешь остановить.
     "Вас остановишь" -- ворчу про себя, но в этот раз кажется попал. Только насчет дуры -- это она на себя наговаривает. Здесь и в округе ее так никто не назовет. Просто соскучилась она по свежим собеседникам, вот и дала волю языку. А собеседник, точнее собеседница, ей кажется пришлась по душе.
     В детстве мама получила очень неплохое для девушки образование. Для ее обучения родители, мои бабушка и дедушка, сейчас живущие так же как и мы в собственном имении в соседней Липецкой губернии нанимали гувернеров и учителей, которые бывали даже за границей. Она впоследствии училась в гимназии в городе Илга, получила довольно приличное образование, посещала музыкальную школу, очень хорошо играла и сейчас играет на фортепиано и у нее оставались очень неплохие возможности остаться в городе и вести светский образ жизни. Однако город ее всегда мало интересовал. Она постоянно стремилась к деревенской жизни. "Мне там душно" -- говорила она о городе. Мама была и осталась очень привлекательной женщиной. У нас имеется фортепиано, мама превосходно на нем играет и сама же поет. Я также неплохо владею этим музыкальным инструментом, мама обучала меня сама, но очень большой склонности к музыке все же ни привела. А вот "мелочь пузатая", что одна, что другая, уже в свои восемь лет на двоих имеют навыки первоначальных азов.
     К шестнадцати годам у мамы уже имелась масса поклонников среди отпрысков, живших по соседству. А влюбилась она, встретив молодого, подающего надежды врача, коим оказался мой отец. Меньше чем через год после знакомства они поженились, при этом мама поставила непременное условие жить в сельской местности. Можно было обустроиться и там, где жили мамины родители, но для отца в тех местах просто не нашлось бы достойного дела с его образованием (поблизости только небольшие села и деревеньки, до ближайшего приличного города больше ста верст). Он, как говорил сам, только загнил бы там, и забыл все, чему его учили. По этой причине вскоре отец не без помощи моего деда по маминой линии приобрел усадьбу, в которой до сих пор проживает наше семейство. Всех такое приобретение устроило -- мама оказалась в сельской местности и руководит хозяйством, папа -- один из ведущих хирургов самого большого в губернии уезда. Его знают и уважают не только в Россоше, а и во всей округе. Он никому не отказывает в помощи. Ему с его неусидчивым характером такая жизнь вполне подходит. Разьезды и помощь людям -- его стихия.
     ... Мы наконец встаем из-за стола. Я беру на глазах засыпающую Верочку за руку, поднимаюсь с ней на второй этаж. Заходим в ее комнату. Я зажигаю светильники. Верочка, с трудом добравшись до кресла, буквально падает в него. Готова спать прямо здесь. Досиделись. Я разобрал для нее постель, подошел к креслу. Она спала. Я бережно поднял ее на руки, отнес на кровать. Вера не шелохнулась. Секунда на раздумье, будить или нет, решаюсь, начинаю ее раздевать. Не так-то это просто. Туфли, атласные чулки, без проблем. С трудом освобождаю от халата. Сорочка и что под ней пусть останутся. Я укрываю Верочку одеялом, сажусь на кровать у изголовья. За все время знакомства ни разу не видел ее спящей вот так под отблески свечей. Маленький рот слегка приоткрыт, на щеках легкий румянец и такая же легкая блуждающая улыбка. Вспоминается известная поэма А.С.Пушкина о спящей красавице. Это о ней о Верочке. Хотя Пушкин жил давно, но поэма все равно о ней. Я уверен. Вот она эта красавица предо мной. Сейчас, когда она спит, когда расслаблена, вся ее красота открыта, вся на поверхности. Я любуюсь. Наклонился, касаюсь губами ее ротика, губ, щек, осторожно целую все черточки ее лица, шею. В комнате тепло. Отворачиваю одеяло, расстегиваю сорочку. Под ней только маленькие белые трусики, больше ничего. Она лежит на спине не просыпается. Я целую все, что находится под сорочкой. Верочка несколько раз глубоко вздыхает и ... обвивает руками меня за шею. Проснулась.
     -- Верочка, я тебя разбудил? -- задаю шопотом дурацкий вопрос, смотрю в ее глаза. Она их не открывает, только улыбка на губах станолвится больше. Прижимает мою голову к груди, гладит волосы. Я касаюсь губами всего, что там находится, поочередно уже не касаюсь, а захватываю ртом две маленькие выделяющиеся точки на нежнейшей коже небольших выпуклостей Верочкиной груди. Верочка замерла, несколько раз судорожно вздохнула. У меня также на несколько секунд дыхание прервалось. Появилось непреодолимое желание вобрать в себя все, что здесь имеется. Ее рука нежно, но настойчиво пытается приподнять мою голову. Я подчиняюсь, и все же в последний момент чуть-чуть прикусил выделяющееся пятнышко соска на ее выпуклости. Голова моя вновь оказалась прижатой к ее груди.
     -- Ой Лешка, -- шепчет, -- мы наверно сегодня не уснем.
      Я не могу отстраниться, я примагничен к ее волнующим пуговкам. Чувствую как она подрагивает и тихо стонет от удовольствия, когда я целую и покусываю эти ее темные пуговки. Мне кажется в меня проник дух первооткрывателя. Я переношу поцелуи ниже, достигаю края трусиков. На мгновение замираю, затем, приподняв голову, одной рукой спускаю трусики вниз почти до колен. У Верочки по телу пробежала дрожь, она слегка сжала мою голову, прижимая к тому месту, где начинали расти волосики. Замерев, мы  молчали, только дыхание у обоих участилось. Я не могу сдержаться, касаюсь губами этой волнующей растительности, целую, губы мои скользят ниже, достигают твердеющего наливающегося бугорка, останавливаются и замирают в поцелуе. У Верочки по всему телу вновь пробегает дрожь, она тихо стонет. Сейчас Верочка не отстранялась как прежде, поглаживала волосы на моей голове. Я чувствую некоторые неудобства, надо изменить положение. Я приподнял голову, но Верочка, словно угадав мои мысли, прошептала:
     -- Леш, я правда очень устала, давай сейчас отдохнем, ты меня прости пожалуйста.
     -- Спи моя хорошая, -- я поцеловал ее в уголок рта.
     -- Не обижаешься? -- она начинает засыпать.
     -- Ну что ты, спокойной ночи, -- я потушил свет, направился к двери.
     -- Спокойной, -- слабо донеслось в ответ.
     Честно говоря голова у меня тоже начала быстро тяжелеть. Едва зашедши в свою комнату на терраске, я только успел раздеться и лечь, как мгновенно заснул.
     Проснулся когда услышал, что кто-то стучится и царапается в дверь. Понятно кто.
     -- Ну заходите, -- открываю глаза.
     В дверях две головы. Перевел взгляд на окно, зажмурился, солнце светит вовсю. Слышу голос Настенки:
     -- Сто, плоснулся, соня?
     Я посмотрел на стенные ходики. Ого, уже время-то к обеду. Вот это продрых. Хотел спросить, Машка опередила:
     -- А Велотька уже в саду.
     -- Вы завтракали?
     -- Мы тяй пили с пилозными и Велотька с нами.
     -- А меня чего не разбудили? -- я начал на этих приставучих когда не надо злиться.
     -- Мы два лаза стутяли, а ты не отклывал и не говолил ничего, а Велотька сказала пусть спит, он устал с дологи.
     Ничего себе, Верочка сказала. Так она и здесь скоро будет командовать как дома. А впрочем мне это нравилось. Я быстро оделся. Верочку нашел возле беседки в саду. Она качалась в гамаке, подвязанном между березой и кленом, росшими рядом с беседкой. Я тихо подошел сзади и ладонями закрыл ей глаза.
     -- Наконец-то соня проснулся, -- она убрала мои руки, повернулась, насмешливо посмотрела. Опять этот очень знакомый волнующий взгляд. -- Ты завтракал? -- Спрашивает тоном, будто она не в гостях, а дома, и будто мы уже не друзья, а нечто большее. Мне это нравится. Я отрицательно замотал головой.
     -- Я даже еще не умывался, только встал.
     -- А мы уже чай пили. Твоя мама пыталась пойти тебя разбудить, да я не дала. Отоспался? -- улыбается опять с хитрой насмешкой.
     Я ошарашен, вот дает. Указывать моей маме! Да кому скажи, никто не поверит. Верочка -- это Верочка, я в восхищении. Вспоминаю Никиту "Верочка в доме главная, что скажет, все по ее делается". Мне нравится как она командует и ... меня это возбуждает.
     -- Да ты еще не прснулся, -- прерывает она ход моих мыслей, -- быстро умываться и завтракать. Мама сказала (чья, моя или уже общая?) с тобой не церемониться, а то весь день раскачиваться будешь, -- Верочка опять хитро прищурилась.
     Здесь маме надо отдать должное, она права, дома меня иной раз сворой собак не разгонишь.
     -- Иду, -- я наклоняюсь, быстро целую в щеку, отхожу. Обернулся, она опять уткнулась в книгу. Не успел рассмотреть что нашла. У нас библиотека большая, папа ее начал собирать, когда еще учился в медицинской академии. Сегодня я наверное отоспался за все недоспанное время, проведенное в Таловске.
     Через десять минут я вновь возле гамака. Верочка увидела меня, удивленно однимает брови.
     -- Уже, а завтрак?
     -- Какой там завтрак, обед скоро. Да и не голоден я, сыт еще с ужина. -- Я беру Верочку за руки, поднимаю из гамака. Книга осталась на сетке. "Евгений Онегин" А.С.Пушкина. Вкус понятен. -- Пойдем, сейчас тебе наши места покажу, а через час мама ждет нас к обеду.
     Под выражением "наши места" имею в виду усадьбу и прилегающие постройки. Неожиданно пришла в голову тревожная мысль, я торопливо схватил ее руку, стараясь поскорее убраться отсюда.
     -- Чего это ты так заспешил? -- спрашивает.
     -- Ничего, валим отсюда, пока липучек нет, увидят -- не отстанут. Странно, что их сейчас здесь нет.
     -- А они почти все утро от меня не отходили. Вон смотри, бегут.
     Я уныло посмотрел в направлении ее руки. Машка с Настенкой изо всех сил неслись к нам. Ну, теперь не отстанут. А Верочка довольна.
     -- Мы с вами, -- орут еще не добежав.
     Куда же от них деваться, идем вместе. Экскурсию для Верочки я предложил начать с прогулки по саду. Собственно садом у нас можно назвать весь двор, так как всюду росли деревья. Но имелся и отдельный участок, где произрастали только плодовые деревья с кустарниками, скамеечки для отдыха и цветочные клумбы. В двух местах располагались летние беседки. Одна недалеко от дома, в начале сада, там, где был подвешен гамак, другая в глубине сада поменьше. К ней вела узкая тропинка и там среди плотного окружения деревьев даже в солнечный день стоял полумрак. Ночью, не зная дороги, без света выбраться оттуда не так уж и просто. Владения усадьбы опоясывал высокий забор. Такая вот у нас была маленькая крепость.
     Верочка интересовалась буквально всем. Я ей показал также постройки для домашней живности, для отцовских экипажей, просторную деревенскую баню. Также "познакомил" с двумя борзыми Артеком и Стрелкой и московской сторожевой -- Тунгусом. Даже эти псины, чего бы понимали, сразу приняли ее за свою. До обеда мы обошли всю усадьбу. Машка с Настенкой непрерывно лопотали и, если я начинал говорить, тут же перебивали.
     В дом мы вошли, когда стрелки на Верочкиных часиках показывали половину второго дня. За обедом (присутствовали все, кроме отца, он уехал еще утром) разговоры также не прекращались. Мама подробно рассказывала обо всем, что касалось усадьбы и хозяйства. Верочка внимательно слушала (может мне так казалось). В конце концов мне все надоело, все эти разговоры, и тут внезапно появилась мысль:
     -- Мам, а ты чего Верочке приготовила комнату на втором этаже? Там зимой хорошо, а сейчас лето. Интересней спать на терраске или во флигеле (он к ней примыкал). А то она что дома, что здесь. На терраске ведь было бы правда интересней, да Вер?
     -- Я за, -- воодушевилась Верочка, хитро взглянув на меня, -- никогда не доводилось жить в летних постройках.
     -- Да? -- удивилась мама, -- а я думала тебе получше комнату выбрать, все-таки ты городская.
     Мама вновь разводит руками, опять не угодила. Но я быстро все сглаживаю.
     -- Вот и решили, -- подитожил, -- сейчас лето, тепло, на терраске намного уютнее. Мы ведь и обедаем не в столовой, на веранде. Здесь и аппетит лучше и вообще красиво.
     -- Ну если Верочке так нравится, я ничего против не имею, сегодня же все обустроим.
     Я ликовал. Смотрю на Верочку, она хитро прищурилась, глазами улыбается, а головой нет-нет, да и покачивает. После обеда сразу начали переезд со второго этажа на терраску. Собственно весь переезд занял не более двадцати минут, потому что на терраске все, что нужно для летней комнаты имелось: шкаф, кровать, столик, два стула. Это была моя летняя "резиденция". Я с началом потепления всегда сюда переходил. Мои вещи перенесли во флигель, пристроенный рядом. Мама принесла чистые постельные принадлежности, на этом переезд завершился.
     После обеда мои близняшки отправились спать, а мы с Верочкой пошли осматривать далее местные достопримечательности. Я повел ее посмотреть наш пруд. Это было чудесное место. Пруд имел изогнутую вытянутую форму, шириной около двухсот саженей, а в длину более версты. На противоположной стороне распологалась деревня Морозовка, которую мы проезжали. По обеим сторонам берегов росло множество деревьев, особенно ив, свисающих свои ветви к самой воде. Здесь обосновалось семейство журавлей. Каждый год они прилетали сюда весной с началом потепления и жили на пруду до поздней осени. Рыбы тоже водилось в пруду предостаточно, особенно много плотвы, окуней, карасей, щук, всего перечислять долго. На рыбалке я редкий раз оставался без улова. Машка с Настенкой летом за мной увязывались с двух лет. От усадьбы до пруда не более пяти минут ходьбы. Он начинался шагах в пятидесяти от тропинки, проложенной от нашего дома до воды. Погода стояла еще теплая, можно было искупаться, но мы решили сегодня просто погулять. Обогнув пруд, мы вышли к деревне, прошли часовню, деревенское кладбище и, еще пройдя немного, возвратились к тропинке, ведущей от пруда к нашей усадьбе. Тропинка подходила прямо к воде, точнее к мосткам, выходищим метров на пять в воду. Это место давно стало моим излюбленным для купания. Песчаное дно (отец в свое время навозил сюда песка) и возможность нырять с мостков притягивало сюда ребятню также из деревни. Вокруг как и по всему берегу росло много ивняка.
     Мы с Верочкой присели на лежащее неподалеку толстое бревно и стали любоваться на раскинувшийся перед нашим взором пейзаж. Неожиданно я поймал себя на мысли, что и пруд, и деревню, и свисающую в воду листву я вижу впервые, что только сейчас замечаю всю эту деревенскую красоту. Я пятнадцать лет купался в этом пруду, ловил рыбу, ходил в деревню, просто гулял, и никогда при этом не обращал внимания на красоту, которая меня окружает. И вот, повторяюсь, только сейчас, находясь рядом с Верочкой, я по-настоящему смог оценить ту прелесть, тот уют деревенской жизни, до которого мне все это время не было никакого дела. Теперь я понимаю маму. Недаром, и не просто так по капризу она отказалась жить в городе. Для нее деревенский уклад несопоставим с городской суетой.
     -- Как здесь красиво, -- Верочка задумчиво смотрит на пруд. Вдали плавают журавли. Мы сидим, взявшись за руки. Я поглаживаю Верочку по коленке. Она положила мне голову на плечо, слегка прикрыла глаза. Солнце скрылось за деревьями. Я усаживаюсь на бревно верхом, Верочку прижимаю к своей груди, целую. Невольно сравниваю, какая Верочка сейчас и какая была утром. Усмехаюсь. Верочка мгновенно подняла голову, подозрительно смотрит.
     -- Ты чего смеешься?
     Вот она, утренняя. В голове промелькнул эпизод драки в парке Таловска и затрещина, которой наделила Верочка моего соперника. Я снова не удержался. Верочка пересела с бревна мне на колени и довольно сильно, но ласково схватила меня обоими руками за уши.
     -- Ой, -- вскрикнул я и в свою очередь обняв, стиснул ее так, что она тоже ойкнула.
     -- Раздавишь.
     Я ослабил руки, она тоже. Смотрю на нее, Верочка раскраснелась, в глазах искры играют. Целую ее в губы, она обнимает меня за шею. Мы сильно прижимаемся друг к другу, долго не отрываем губ, поцелуй затягивается. Наконец в изнеможении оба расслабляемся. Верочка опять нежная и податливая. Я прижимаюсь щекой к ее груди, притягиваю к себе. Она гладит мои волосы. Мы еще долгое время сидим у пруда в обнимку, целуемся. Я рассказываю про поместье, деревню, про охоту с рыбалкой. Солнце склоняется все ниже, пора домой, нас уже наверное заждались. Надо подниматься. К усадьбе мы подошли, когда начало смеркаться.
     -- Наконец-то, -- встретила нас мама, -- а мы вас не дождались, уже думали до утра не появитесь.
     С иронией посмотрела на обоих. Кроме нас с Верочкой все поужинали. Мы с ней расположились как и вчера на веранде. В этот раз мама долго с нами засиживаться не стала, "я вам вчера надоела" и, несмотря на наши протесты, минут через пятнадцать ушла в дом. Уже стемнело, а через некоторое время повеяло прохладой. Вдали слышались приближающиеся раскаты грома. Ветер также начал усиливаться. По всей видимости скоро начнется дождь и скорее всего с грозой. Мы еще немного посидели. Верочка перебазировалась ко мне на колени. Еле видимые вдали совсем недавно отблески молний стремительно приближались, а громовые раскаты становились все сильнее. Дождь вот-вот начнется. Верочка слегка подрагивала, я это ощущал по волнениям в плечах и открытых коленях. Пора перебираться в дом. Но мы сидели не шелохнувшись. Через короткое время, не прошло и десяти минут, молнии засверкали уже прямо над головой, гром рокотал так, что звенели стекла окон, а мы с Верочкой как заколдованные не могли и не хотели подняться с лавки.
     Внезапно ветер стих и даже молнии с громом прекратились, будто небо готовилось к нанесению последнего решающего удара. По крыше застучали первые капли, все сильнее, а через минуту пошел такой ливень, какого в этом году здесь наверно еще и не видели. Небо вновь разверзлось и грозовая атака началась с новой силой. Молнии сверкали так ярко, что после каждого их исчезновения глаза несколько секунд не могли ничего различать.
     -- Страшно, -- прошептала Верочка после одной из очень громкой такой атаки и, сильно дрожа, буквально прилипла ко мне.
     -- Пойдем в комнату, -- также шопотом предложил я.
     -- Нет, -- она отрицательно покачала головой.
    Мы сидели в обнимку, она у меня на коленях, и молча созерцали разыгравшуюся стихию. Грозы я никогда не боялся, по-моему с рождения. Мне всегда казалось интересно смотреть на извивающиеся контуры молний, слушать громовые рапсодии. Под эту музыку я очень спокойно мог заснуть. На меня гроза действовала почему-то успокаивающе. Вот и сейчас, слушая раскаты грома, да еще вдобавок держа такое создание на коленях, я находился в полном умиротворении и эйфории.
     На веранду дождь не попадал и было интересно сидеть и смотреть на то, что делается снаружи. Гроза проходила прямо над нами. Верочка поежилась.
     -- Может пойдем? -- снова спросил я, -- тебе не страшно? Вон молнии как близко, могут и к нам залететь.
     -- Правда, а тебе? -- спрашивает испуганным голосом.
     -- Я люблю грозу, -- отвечаю, -- но сейчас холодновато, как бы нам тут не простыть, тогда обоим достанется.
     -- А куда мы пойдем?
     -- На терраску.
     Она повернула ко мне лицо.
     -- Ну пошли, -- сказала вкрадчивым голосом, а в глазах так и сверкают искры или отблески молний, а может огонь, который меня так возбуждает. У меня в который раз перехватывает дыхание.
     В это время на веранду выглянула мама. Всплеснула руками:
     -- Вы еще здесь сидите? На улице ужас что творится, а они расселись, голубки.
     -- Здесь так интересно, -- говорит Верочка, -- таинственно. Кругом потоки воды, а у нас сухо, уютно. И Леша в случае чего меня защитит. Да? -- теребит мне ухо.
     Мама усмехнулась:
     -- Ну-ну, защищайтесь. Завтра сляжете оба, будут вам каникулы. Лучше иди (это мне) проводи гостью в комнату.
     Я чувствую, Верочка начинает дрожать по-настоящему. Только не от волнения, от холода. Надо сматываться, точно сляжем.
     -- Ладно мам, сейчас уходим. Просто Верочка никогда так грозу не встречала, в такой обстановке.
     Мама, покачивая головой, назвала нас шальными и ушла в дом. Следом за ней поднялись и мы. Я провел Верочку в терраску, захожу вслед за ней, дверь закрываю на задвижку. На окнах терраски имеются шторы, я их задвинул и зажег свечи. За тонкими стенами терраски вовсю гремел гром и сверкали молнии. При мерцающем свете от зажженных свечей Верочка особенно красива. Я не могу оторвать глаз от нее. Как она умеет преображаться. То беспомощная, хрупкая, ласковая и, буквально через секунду может стать сильной, властной, капризной и своенравной, а для меня и еще более возбуждающей. У меня ощущение, что она постоянно со мной во что-то играет, задает загадки, я только разгадываю.
     Я подошел, поднял ее на руки и опустился вместе с ней на кровать. Верочка постепенно перестала дрожать. Часы-ходики, висевшие на стене, показывали без четверти полночь. Пора укладываться.
     -- Ну что, будем ложиться? -- я глажу ее мягкие волосы.
     -- А ты во флигель пойдешь? -- в свою очередь спрашивает Верочка опять вкрадчивым голосом.
     -- Конечно, только сначала тебя уложу, -- таким же голосом отвечаю и начинаю ее раздевать.
     Все повторяется как вчера, лишь вместо халата снимаю с нее платье. Под ним тонкая сорочка, стягиваю ее. Верочка ложиться, инстинктивно прижимая руки к груди. Она почти совсем раздета, лежит в одних трусиках. Я потушил свечи, подошел и сел рядом с ней на кровать. Шторы не очень затененные, через них свободно проникают отблески молний. Я наклонился, касаюсь губами всех черточек ее лица, осторожно отнимаю ее руки от груди, касаюсь языком выпуклостей и маленьких сосков. В этом месте очень нежная кожа. Верочка замерла. Не убирая губ от груди, нашел рукой резинку ее трусиков, медленно стягиваю их вниз к коленям. Верочка не сопротивляется и не отстраняется. Через несколько секунд трусики спадают с ее ног, я их бережно убираю на стоящий возле кровати стул. Там уложена и остальная Верочкина одежда.
     Через минуту мы оба в постели под одним одеялом. На Верочке нет никакой одежды, на мне столько же. Несколько минут мы лежим рядом на спине, едва касаясь друг друга. Впервые за время нашего знакомства и вообще в жизни я нахожусь в постели с абсолютно голой девочкой. Меня это с каждой минутой все сильнее возбуждает. Я хочу повернуться к ней, но не успеваю. Верочка не выдерживает первая, и через две секунды она почти лежит на мне, обняв за шею. Наши губы слились в глубоком поцелуе. Я ласково глажу рукой ее нежные плечи, спину, упругие полушария ягодиц, ложбинку между ними.Верочка прижимается ко мне сильнее, я чувствую, как увлажняется у нее между ног. У нас обоих сильно бьется сердце, я волнуюсь. Не выпуская Верочку, поворачиваюсь вместе с ней, оказываюсь наверху.
     -- Я боюсь Леша, -- тихо произносит Верочка, прерывисто дыша.
     -- Я тоже, -- ее слова меня несколько успокаивают, придают уверенности.
     Мой интимный орган сильно увеличился в размерах. Я одной рукой раздвигаю Верочкины манящие ноги. Она неожиданно их сжала вместе -- "подожди". Я слегка расслабился, немного повернулся на бок, снова нашел губами ее грудь, стал целовать и нежно покусывать соски. Они быстро начали твердеть. Верочка застонала. Вот она Верочка, она вся моя, делай с ней что угодно, только испытывай удовольствие и наслаждение. Самое большое наслаждение для меня, это когда приятно ей. Я не отрываю губ от ее груди, рукой глажу ее лобок и нижние таинственные губки. Вскоре они вновь начали увлажняться, а Верочка ласково потянула меня к себе. Ее ноги сами стали раздвигаться без моей помощи. Я снова оказался лежащим наверху, а мой налитой член стал входить в ее губки между волосиками. Мы одновременно начали двигаться в такт друг другу, постепенно увеличивая амплитуду. Кончик моего твердого пениса упирался в тонкую стенку, которая не давала продвигаться ему глубже в ее прекрасные губки. Но вскоре я вдруг почувствовал, как Верочка напряглась, еще больше раздвинула колени и непроизвольно продвинул интимный орган намного глубже, чем в предыдущие разы. Я почувствовал несильную боль, и одновременно почувствовал, что пленка, мешавшая дальнейшему продвижению порвалась и обмякла, а моего "героя" обволокла жидкая теплая масса. Раздался тихий вскрик, перешедший в стон Верочки. На несколько мгновений мы оба замерли. Я почувствовал приближение очень приятного ощущения. В эти мгновения жизнь протекала только там, где соединились наши, теперь уже общие, принадлежащие обоим части интимного таинства, и эта жизнь становилась все более и настолько насыщенной, что прерывать ее нам не позволяла сама природа (в черствой науке это называлось взаимный оргазм). Я осторожно вывел член из Верочкиных прекрасных губок и, перевернувшись на спину, лег рядом. Некоторое время мы лежали в таком состоянии молча и без движения, оба уставшие и расслабленные.
     По рассказам я знал, как "это" делается в первый раз, но ощутил только сейчас. Мне было очень приятно и доставляло огромную радость то, что Верочка сегодня оказалась моей, и что я у нее первый мужчина. Потом мы встали, я убрал простыню с пятнистыми кровяными следами в шкафчик, застелил новую. На терраске в углу стоял умывальник, мы обмылись, легли в чистую постель. Через непродолжительное время, нацеловавшись, в обнимку заснули. Гроза за ночь отошла в сторону, а с утра опять установилась теплая августовская погода. Я проснулся с первыми петухами (в деревне при необходимости я мог себя настроить на подьем под их пение), поцеловал спящую Верочку и с большой неохотой, но быстро перебрался, прихватив одежду, к себе во флигель.
     Прошло три дня. О нашей первой с Верочкой близости в доме конечно никто не знал. Верочка постепенно пришла в норму, ранка в известном месте затягивалась и если в первый день она чувствовала себя не очень хорошо ( на встревоженные ее состоянием вопросы мамы отвечала, что наверное немного простудилась на веранде), то через два дня пришла в себя. Дома мы почти не засиживались. Мы много гуляли, я ей показывал все ближайшие окрестности, интересные с моей точки зрения места. Один раз пошли на охоту, но ничего подходящего не увидев, не сезон, просто постреляли по мишеням и на этом Верочкин интерес к охоте отпал. Она мне без конца твердила, что нельзя убивать беззащитных зверей. Я конечно согласно кивал головой, только про себя думал "как же на них охотиться, если они тоже с ружьями будут". В общем тему охоты старался с ней не обсуждать.
     Больше всего Верочке нравилось сидеть на берегу пруда с удочками. Мы брали с собой карты, иногда книги, хотя играли и читали здесь довольно редко. Рыбы в пруду водилось вдоволь, а Верочка оказалась очень азартным рыболовом. Когда поплавок начинал прыгать и дергаться, глаза ее загорались тем ярким огнем, а я в это время ею просто любовался. Поначалу у нее рыба часто срывалась с крючка, но очень скоро, уже на второй день рыбалки, она освоилась с этим ремеслом, научилась подсекать и не отставала в искусстве вытаскивания карасей от меня.
     Так проходили дни нашего пребывания в усадьбе. Во флигеле я фактически не ночевал, только по утрам выходил оттуда. Машка с Настенкой к моей неописуемой радости быстро привыкли к Верочкиному пребыванию и на третий или четвертый день утратили к ней всякий интерес как и ко мне.
     -- Вон идут, класуются,-- иногда говорила, увидев нас, Машка.
     -- Зиних и невеста, -- поддакивала ей Настенка и они, более не обращая на нас внимания, углублялись в рытье в песочнице.

                25

     Во флигеле я не ночевал ни разу, однако умывался там каждое утро, показывая всем, кто меня видел, как я хорошо выспался. Верочка находилась у нас более двух недель. Оставался последний день до ее отьезда. Суббота. После обеда мы по обыкновению пошли гулять и решили пройтись по деревне. На календаре значилась вторая половина августа, жара постепенно уступала место более прохладным но все-таки теплым ветрам со стороны западных краев. Вот и сейчас туч как таковых не наблюдалось, но и солнце не светило, облака затянули все небо. Мне такая пора нравилась больше всего. Нет нужды убегать от жары или прятаться от дождя и в то же время можно ходить в любой одежде, не боясь промокнуть или простудиться. Мы с Верочкой решили пройти деревню и обойти весь пруд. Держась за руки, мы неторопливо обогнули пруд со стороны усадьбы и вошли в деревню. Вообще Морозовка представляла из себя одну улицу, состоящую из домов и изб с сараями, построенных друг против друга у дороги в центре, проходящей между рядами дворов. Дорога была утоптанной, по ней мы и прогуливались. Я здесь всех знал, меня тоже, поэтому при встречах с кем-либо мы непременно здоровались. Так меня приучил с раннего детства отец. Он не признавал не низших, не высших сословий, здороваться обязаны все, и чем человек старше, тем больше ему почтения. Верочка также в знак приветствия всегда наклоняла головку.
     Мы прошли несколько домов и на четвертом вдруг услышали сначала строгий мужской голос, похоже отчитывающий кого-то, а затем виноватый всхлипывающий детский. Последние слова, которые я успел расслышать были кажется "прости не буду" детский и вслед за ним мужской "прощал хватит, снимай". На минуту стало тихо, только слышались всхлипывания. Я знал кто там живет -- семья, где отец трудился деревенским пастухом, мать-крестьянка, двое сыновей, шести и десятилетнего возраста и старшая дочь, уже взрослая. Я также знал, что сейчас будет происходить, и моментально вспомнил Варвару Антоновну с ее индивидуальными занятиями.
     А еще я вдруг заметил, Верочка очень внимательно прислушивается к тому, что происходит в доме, точнее во дворе за забором. Буквально через минуту послышался характерный свистящий звук, шлепок, и громкий крик "ай". Дальше звуки и крики стали повторяться каждые две-три секунды. Мы уже прошли несколько дворов, а из четвертого все доносилось "ай, ай, больно тятька". Вскоре крики закончились. Все это время мы шли молча. Наконец Верочка спросила:
     -- Что это там было?
     -- Пастух деревенский Прохор своего среднего порол ремнем. По заднице, -- добавил я, и при этом почувствовал, как стал напрягаться от неясного возбуждения мой интимный придаток. И еще я ощутил, как дрожит Верочка, и уж конечно не от холода. Я украдкой посмотрел на нее. Вот он взгляд с прищуром. Мы идем молча, взявшись за руки. Прошли деревню, деревенскую часовню, кладбище, пересекли дорогу на тракт. Огибаем пруд и направляемся с дальнего конца пруда в сторону усадьбы. Долго шли молча и вдруг Верочка спрашивает:
     -- Леш, а тебя когда-нибудь наказывали ремнем, или розгами? -- и так хитро на меня смотрит.
     Вопрос застал врасплох.
     -- Нет, -- неуверенно говорю, -- у нас дома это не принято.
     Смутно чувствую какой-то подвох, уж больно глаза у нее хитрющие.
     -- А кто такая Варвара Антоновна? -- убивает она меня на месте.
     Я даже рот открыл от изумления. Остановился, стою столб столбняком, таращусь на нее выпученными глазами.
     -- А чего Варвара Антоновна? -- лучшего вопроса не мог придумать.
     -- Я слышала она у вас воспитательницей была.
     Ну была, много там кого было, но почему именно Варвара Антоновна, лихорадочно соображаю я.
     -- Ладно Леш, чего ты разволновался, я просто так спросила.
     Конечно просто, и прямо в самую точку. Откуда же ей все известно о моих отношениях, если можно так выразиться с Варварой Антоновной. А уж известно, это точно. Я за короткое время нашего знакомства хорошо ее изучил.
     -- Кто же тебе о ней нарассказывал и при чем здесь я, -- спрашиваю, хорошо понимая кто, -- братик?
     -- Никита, -- вызывающе отвечает Верочка.
     -- Ну и что он насочинял? -- тоскливо, но с интересом спросил я.
     -- А ты не обидешься? Не обижайся Леша. Ладно? -- Она отстранила мою руку, повернулась лицом, обвила меня за шею. В глазах лукавые искорки. Вижу, язык так и свербит. Это подогрело интерес.
     -- Ну рассказывай, не обижусь, -- я ее тоже обнял, шлепнув ниже спины. Как на нее вообще можно обидеться.
     -- Леш, ты слышал когда-нибудь о садомазохизме? -- начала она издалека.
     Точно, про Варвару Антоновну и меня она все знает. Ну Никита, он что подглядывал или так догадался? Слышать-то я слышал, а вот к мазохизму меня конечно Варвара Антоновна пристрастила, хотя чего здесь особенно плохого и вредного я не очень понимаю. Я же никому свою задницу не навязываю. Садизм -- это другое дело, там насилие. И то, если встретились один -- любитель садо, а второй -- мазо, и они никому не мешают, это их дело. Так мне кожется, хотя может я и не прав.
     -- Ну слышал, -- буркнул я, освобождаясь от мыслей на эту тему, -- и что?
     -- А я не только слышала, но и кое-что про это читала.
     Я опять вытаращил на нее глаза.
     -- Мне, -- продолжала она, -- было ужасно интересно, и я все время хотела попробовать, что это такое.
     Я усмехнулся. На мгновение в памяти -- скамейка в пансионате, Верочка у меня на коленях. Но это не то. Тебе бы разок как я, на индивидуальное занятие к Варваре Антоновне. Вот бы попробовала.
     -- Чего ты смеешься? -- она вдруг больно ущипнула меня за шею и до меня внезапно дошло -- у Верочки есть интерес, а наверное и склонность к садомазохизму и потому она бывает то агрессивной, а значит, думаю, в этот момент более склонной к садизму, а то и очень мягкой, тогда делай с ней все, что угодно, выходит она в тот момент становится мазохисткой. Мои мысли полетели в разные стороны. А как же я? От девочек или женщин мне приятно получить боль, а попробуй применить мне это мужчина или мужик. Да я готов его разорвать и уничтожить. Ничего непонятно. Мои мысли вновь развеял Верочкин голос.
     -- Леш, -- целует меня, -- ты на Никиту не обижайся пожалуйста, он от природы очень наблюдательный (это уж точно). Когда ты приходил от Варвары Антоновны, он видел, как тяжело тебе было садиться, он сам один раз под нее чуть не попал (это новость, когда же), только ты гордый, тебе не удобно обо всем рассказывать.
     -- А когда он попадал? -- спрашиваю, -- что-то я не припоминаю, чтобы Варвара Антоновна его вызывала.
     Сказал, а сам невольно покраснел. Язык, он гад и задницу при случае подставляет.
     -- Один раз Никита с Олечкой сидели за одним столом в библиотеке и готовилось к истории по одному учебнику. Больше в тот момент там никого не было, вот они заодно, чтобы совмещать полезное с бесполезным -- Верочка хохотнула, -- помимо изучения предмета еще и втихую целовались, и не заметили как в библиотеку зашла ваша классная воспитательница.
     Я тоже не удержался.
     -- Варвара Антоновна, -- продолжила Верочка, -- их застукала и тогда сказала, что если еще раз такое увидит, то Никите придется посетить какую-то комнату с табличкой, а об Олечке расскажет ее воспитательнице. Никита сразу начал извиняться и клясться, что такого больше не повторится. Варвара Антоновна на первый раз их простила (жалко, я бы хрен простил -- думаю про себя), только сказала, что библиотека это не комната для поцелуев.
     Слушая Верочку, я лишь усмехался. Она ласкается, гладит меня по лицу, мы целуемся. Я молчу, что еще остается. Верочка прижала свою щеку к моей. Сейчас чего-то опять выдаст. Точно, ее рот раскрылся.
     -- Ты один раз ей попался на уроке, она тебя потом вызывала, да?
     -- Ну вызывала. -- Мне крайне неловко, чувствую, начинаю краснеть.
     -- Она что, тебя высекла?
     Прямо допрос какой-то. Я еще больше покраснел, и это при Верочке. Пытаюсь отвернуть лицо. Кому этот хмырь еще насвистел, и как же он умудрился догадаться? Я вспомнил тот день первого "индивидуального урока" свое состояние, да Никита по моему виду вполне мог представить, что там происходило, в смысле в воспитательской. Ну ладно, будем считать один раз так вышло ну и ничего особенного, со многими что-то такое бывало.
     -- Было дело, -- говорю, надеясь, что на этом тема закончится. -- А потом, ты еще не один раз к ней заходил, да еще спровоцировал свое поведение.               
 Вот Никита и говорил мне, что тебе это понравилось.
     Верочка смотрит на меня своим огненным взглядом. Глаза прищурены, а в них сверканье искр. Сейчас она сожжет меня. Я не могу сказать ни слова. Никита -- гад, это точно. Жалко, что Варвара Антоновна его тогда простила. Кому-нибудь еще он рассказал? Я машинально присел на лежащее неподалеку дерево. Верочка, как будто прочитав мои мысли произнесла, удобно устроившись у меня на коленях:
     -- Леш, ты на Никиту пожалуйста не сердись (в который уже раз). Он только со мной делится своими секретами, больше ни с кем. Даже с Олечкой, -- добавила она.
     У меня отлегло. Никиту я знал уже довольно хорошо, а это, как я в очередной раз убедился -- кремень, ничего лишнего никому не протреплется. Сестричка такая же -- одна порода. И хочешь не хочешь, как ни крути, эта порода меня заволокла.
     Мы сидим на упавшей иве. Больше ни звука, только поцелуи. Верочку я никому не отдам. Без нее я уже не смогу. Снова раздается ее тихий голос:
     -- Леш, когда Никита про тебя рассказывал, я тебя не очень представляла, думала ты такой худенький и убитый, хотя он тебя обрисовывал вот таким, как ты есть, а когда показал на вашей фотокарточке, я ему прямо сказала, вынь мне его и выложь, -- смеется.
     Я не могу, я ее сжимаю так, что еще чуть-чуть и она переломится.
     -- Ой, -- Верочка пытается вырваться. Я немного отпускаю, она высвобождает руки, обнимает меня. -- Леш, я глупая, не обращай внимания на мои слова. Это я наговорила наверное от погоды.
     -- Я и не обращаю, -- говорю серьезным тоном, -- только все это мы попробуем (целую через кофточку ее грудь) и много чего другого и не один раз. А тебя я люблю и никому никогда не отдам. Поняла?
     -- Еще как.
     Из нас по-моему сейчас посыпется пепел, настолько мы горячие и возбужденные. Сколько времени мы так просидели, сколько гуляли, целовались и ласкались я точно сказать не могу. Домой пришли когда совсем стемнело, около десяти вечера (вышли в два). Восемь часов на обход деревни. За это время можно спокойно дойти до города. Поболтавшись еще около часа после ужина во дворе (на небе ни облачка, только наливающаяса луна и звезды, красота), мы прошли в Верочкину терраску, теперь это ее комната. До отьезда Верочки оставалась всего одна ночь. Все было подготовлено и предусмотрено, я ехал ее провожать. Папа все это время постоянно находился при своих делах, часто выезжал в Россошь и другие места к больным, поэтому все заботы по отьезду Верочки домой легли на меня. Я этому откровенно радовался, чувствовал себя взрослым, самостоятельным.
     Спать не хотелось.
     -- Давай поиграем в карты, в дурачка, -- неожиданно предложила Верочка, заметив на столе колоду карт. Я согласился.
     -- Играть будем на интерес, -- почти командным голосом произнесла она.
     -- На что, на раздевание или на деньги? -- усмехнулся я.
     -- Ни на то, ни на другое, -- глаза ее загорелись, -- дураков надо учить и воспитывать.
     Я все понял, у меня сладко засосало в низу живота, а Верочка продолжала:
     -- Проигравший сталкивает колоду как при раздаче и берет верхнюю и нижнюю карту. Сколько наберет очков, столько получит шлепков.
     -- По какому месту? -- спрашиваю, заранее зная по какому.
     -- По месту, которое находится ниже спины сразу за поясницей. Кто проиграл ложится в кровати на живот, а выигравший его учит, -- она с лукавой улыбкой посмотрела на меня, -- ну что, согласен на такие условия?
     Лицо ее раскраснелось, я видел как она возбуждена.
     -- Еще как согласен, -- быстро и откровенно произнес мой язык. Я похоже выглядел не спокойней, ее возбуждение передалось и мне.
     -- Что, приготовить ремень или пойти срезать розги? Береза вон рядом стоит и ивняк недалеко.
     -- Нет, это наверное слишком больно, давай сначала ладошкой, -- она видно представила дневную сцену в деревне.
     Я раздал карты. У Верочки козырная десятка, у меня ни одной, сплошная мелочь. Она долго думает и, первый ход с дамы. Я присвистнул, вот это начало, что же у нее там еще. Берет из колоды, сразу ходит, валет такой же пиковый, как подаренная дама. Чуть подумала, махнула рукой, отбой. Снова берет, морщится. Я не раздумывая сбрасываю сразу три шестерки, она отбивается. Я снимаю, ого, три козыря во главе с тузом. Игра выравнивается, а в конце моя Верочка остается ни с чем. Я перемешиваю карты, "на сдвигай". Она сдвигает, смотрит, улавливаю в глазах разочарование -- валет. Нижняя десятка, это уже кое-что.
     -- Прошу вас сударыня, -- показываю на кровать.
     Верочка часто дышит, ложится. Я присаживаюсь рядом со стороны головы, поднимаю платье, спускаю трусики с ягодиц. Они подрагивают. Они настолько привлекательные и красивые, что хочется не шлепать, а целовать их. Но уговор дороже денег, а это я думаю никуда от нас не денется.
     -- Начнем, -- говорю, и несильно шлепаю по впадинке, касаясь обоих ягодиц сразу, -- раз, два, три.
     Верочке экзекуция доставляет удовольствие, она перед каждым шлепком приподнимает попочку. Ну ладно, а как сейчас -- семь, восемь девять, я усилил удары. Слышу ее голос:
     -- А еще сильнее можешь?
     -- Получай, -- говорю, и последние три шлепнул с оттяжкой так, что у самого рука заболела.
     Она вскрикнула "ой больно". Последние три удара оставили на ее ягодицах четкие красные следы.
     -- Ну что, хватит?
     Лицо у Верочки горит от возбуждения, не меньше задницы.
     -- Нет уж, я не собираюсь так просто сдаваться, я отыграюсь.
     Вторая партия. Верочка в проигрыше, на этот раз девятнадцать -- Туз плюс восмерка. Ее последние слова перед экзекуцией:
     -- Делай как хочешь, но выиграю, тебе пощады не дам. Даже если просить будешь, -- добавляет.
     Я шлепаю не сильно -- пятнадцать, восемнадцать, двадцать, двадцать один -- это уже перебор, но Верочка лежит и также приподнимает попу перед каждым ударом.
     -- Я ошибся, -- говорю, -- уже лишнее.
     -- А я не считаю, все равно наверное проиграю, потом может меньше достанется.
     Я прекращаю "экзекуцию", начинаем играть. Мне самому очень хочется оказаться в ее положении, но как назло карты будто вступились за меня. Верочка проиграла еще две партии подряд. Ее попа стала цветом как спелый помидор. И вот, в пятой партии фортуна отвернулась от меня, а может наоборот улыбнулась. Я проиграл, да еще как. Верочка помимо всего умудрилась посадить мне две шестерки на погоны. То есть я должен был снимать не один, а двенадцать раз колоду суммируя количество очков на вынимаемых картах. Всего вытянул аж сотню шлепков. По блестящим глазам Верочки я понял, что моим ягодицам сейчас придется не сладко. У меня снова приятно заломило в низу живота.
     -- Ложись, -- от ее слова, сказанного строгим и вкрадчивым голосом заломило еще больше.
     Я послушно лег на живот. Верочка помогла освободить попу от штанов и трусов. Села на кровать также как и я в предыдущие эпизоды около головы.
     -- Ну что, начнем? -- ее голос дрожит от возбуждения.
     -- Не могу дождаться, -- отвечаю также.
     Первый, второй, пятый, десятый -- шлепки по ягодицам. Очень приятно и совершенно не больно.
     -- Что Леш, ощутил? -- спрашивает.
     Я ее обнял за талию.
     -- Немножко, -- отвечаю.
     -- Ах так, тогда вот тебе, -- еще десять звонких шлепков намного сильнее, но они меня только еще больше разволновали и возбудили. Я целую ее спину и поясницу. Боли никакой, одно удовольствие.
     -- А сейчас, -- снова спрашивает, -- больно?
     -- Нисколечко.
     Верочка резко отстранилась, обиженно поджав губы.
     -- Ты толстокожий, а я сильнее не могу, у меня сил нет -- отворачивается.
     Я тихо смеюсь, быстро опрокинул и положил ее рядом с собой. Положение нелепое. Я лежу со спущенными до колен трусами, она без трусов зато в платье. Оба хохочем, стараясь, чтобы было потише.
     -- За тобой все равно еще восемьдесят, -- со скрупулезной точностью доводит она мне до сведения.
     -- Всегда готов, -- отвечаю, -- обьект, -- толкаю ее голой задницей, -- примет хоть сейчас.
     -- Тебя так не прошибешь, -- говорит Верочка, хитро прищурившись, -- а Варвара Антоновна тоже тебя ладошкой угощала?
     -- Она не угощала, она проводила учебно-воспитательную работу. А закрепляла свои доводы розгами или ремнем. Очень чувствительно закрепляла, -- добавил я.
     -- Дурачка наверное тоже надо так учить, -- вставила хитрая Верочка, -- по другому до него не доходит.
     -- Ну учи, -- я возбужден до предела, -- достать ремень?
     -- Нет, -- приказным голосом, -- пойди срежь хороший березовый или ивовый прут. От ремня будет слишком шумно.
     -- Иду. Только сначала, -- обнимаю ее.
     -- Нет, это потом, -- отодвинулась. Чуть помедлив добавляет, -- обязательно.
     Я наверное сейчас "перегреюсь". Но иду выполнять приказ безропотно. Через две минуты возвращаюсь с двумя ивовыми прутьями. По метру каждый, один лучше другого (это говорю не я, это рассуждает моя задница, ей с ними целоваться). Верочка недолго присматривается, выбирает один. Я дрожу от волнения, возбуждения и от предчувствия того, что сейчас начнется. Это не ладошкой по попе. В голове всплывает первый индивидуальный урок у Варвары Антоновны. Искоса посмотрел на Верочку. Ой, что сейчас будет. Она -- вся решимость.
     -- Снимай штаны, ложись на кровать, -- приказывает. Я повинуюсь. -- Тебе всего-то осталось восемьдесят ударов.
     Да, чуть-чуть. Я замер, ягодицы слегка напряглись. Послышался характерный свист, я вздрогнул и ... ничего. Это Верочка попробовала рассечь розгой воздух.
     -- Ты негодный мальчишка, -- неожиданно заявила она, -- ты посмел поднять руку на девочку (я не успел ни рта открыть, ни подумать ничего, на кого это я поднимал, на нее что-ли, так мы ведь в карты договори., проигравшему ...), и за это будешь сурово наказан розгами.
     С этими словами через секунду я ощутил первый удар ивового прута по своим ягодицам. Удар был чувствительным, но не очень сильным, меня он только еще больше возбудил, хотя куда больше я уже и не знаю, мое интимное хозяйство находилось на самом полном боевом взводе. Останавливовала и в то же время усиливала его только новизна новых ощущений. Верочка -- это просто уникальная артистка. Перевоплощается мгновенно, чего от нее ждать абсолютно непонятно и от этого ее магнетизм только непрерывно усиливается. Два, три, ... десять.
     -- Ну как, осознаешь свои ошибки и грубости невоспитанный мальчик, перевоспитываешься? -- спрашивает после десяти ударов Верочка насмешливо (ну точь в точь как Варвара Антоновна).
     -- Не знаю, -- честно признаюсь (я действительно не знаю в чем мне признаваться).
     -- Тогда усилим процесс, -- с этими словами я получил еще десять ударов розгой по заднице намного сильнее, но все равно не очень болезненных.
     Я чувствую нахожусь на пределе. Еще чуть-чуть и из меня все выплеснется.
     -- А сейчас?
     -- Кажется осознаю, -- воркует мой язык.
     -- Ах кажется, тогда вот так.
     И я услышал знакомый с пансионата свист. Еще десять, да каких. У меня перехватило дыхание. Не могу пошевелиться, все горит. Вот это Верочка, переусердствовала саму Варвару Антоновну.
     -- Ну а теперь как? -- слышу ее тихий, очень мягкий, вкрадчивый и сладкий голосок. Сразу ответить не могу, надо перевести дыхание. Иду ва-банк:
     -- А никак, -- отвечаю. Что наделал? Сейчас все продолжится, а я не выдержу и сбегу отсюда.
     -- Леш, ты что совсем бесчувственный? -- вдруг тревожно спрашивает Верочка, -- у тебя зеркало есть? Я тебя так отходила, что смотреть на твою попу страшно. Одни кровавые полосы. Прости пожалуйста, это на меня что-то нашло. Думала переломить тебя, вот и била изо всей силы, а ты все равно сильней. Я бы и двух таких ударов не выдержала. Прости, а?.
     Я чувствую как она целует мои выпоротые ягодицы, а я не просто молчу, постепенно отхожу от последних Верочкиных прикосновений прутом. В зеркало смотреть мне совершенно не обязательно. Я очень хорошо представляю, что там будет нарисовано. Только от всего случившегося Верочка стала мне еще дороже. У меня уже все болезненные симптомы начали проходить, лишь ягодицы горели, но это не в первый раз, а вот возбуждение стало нарастать в жуткой геометрической прогрессии. Поцелуи Верочки определенного места добавило к этому сильный толчок. Чувствую остается совсем немного и я "приплыву". Молча поднимаюсь, несколько движений и Верочка подо мной. Оба разгорячены как два утюга. Я не успел пошевелиться, как Верочка двумя руками быстро и нетерпеливо вставила мой твердый пенис в свои нижние, жаждущие наслаждений, губки. В этом месте она вся мокрая. На минуту мы оба затихли, производили лишь медленные ленивые движения. Была своя прелесть в таком положении. Мы отдыхали от предыдущих приключений, и в то же время знали, что очень скоро начнутся новые, не менее интересные и завораживающие. Верочка лежала, широко раздвинув, слегка согнутые в коленях ноги. Вскоре ее рука оказалась на моих разгоряченных от порки ягодицах. Я на мгновение замер от удовольствия, а затем одновременно с ней начал делать бешенные телодвижения. Мы были чрезвычайно возбуждены и наверное поэтому в очень короткое время, по моему не прошло и минуты, оба одновременно затихли, испытав сильнейший по остроте оргазм. Некоторое время мы валялись совершенно обессиленные. Приведя себя в порядок и расплескав в умывальнике всю воду, счастливые мы обнялись и почти мгновенно заснули.

                26

     С утра, едва проснувшись (я только успел заскочить во флигель, как послышался стук в дверь), стрелки часов еще не дошли до шести утра, и попив уже приготовленного чая, мы сразу же занялись сборами. Впрочем они были недолгими. Все основное приготовили еще вчера. Самую большую часть багажа составляи упакованные мамой угощения и подарки из нашего сада. Здесь разнообразные варенья, свежие фрукты, овощи, в общем всего не перечислить, полный экипаж. Ехать решили сразу же после завтрака, когда еще не пробило семи часов. Напоследок мы с Верочкой и близняшками, они также поднялись с самого утра, погуляли по саду. Машка с Настенкой все время приставали к Верочке, когда та снова приедет, и отстали только когда Верочка твердо пообещала, что будет здесь к следующим каникулам. Наконец сборы закончились, все попрощались перед дорогой и мы тронулись в путь. Вез нас папин извозчик Миша, а сам папа уехел по делам один на своей двуколке, когда мы еще не встали. В эту ночь нам хорошенько выспаться не удалось, поэтому, едва выбравшись из деревни на тракт, мы с Верочкой удобно расположились на заднем сиденьи и почти всю дорогу продремали.
     Вьезжали в Таловск, когда Верочкины часы показывали полдевятого вечера. Через десять минут остановились у знакомого подьезда. Нас никто не встречал на улице, это и понятно, точное время приезда мы сообщить не могли. Тем не менее я заметил, как в окне второго этажа промелькнуло лицо Верочкиной мамы, а еще через минуту Мария Александровна быстрой походкой выходила из подьезда. Я и Миша в это время разгружали багаж. После первых поцелуев, приветствий и расспросов, как доехали, устали ли и прочих подобных, мы в несколько заходов перенесли привезенные поклажи в Верочкину квартиру. Мария Александровна только всплескивала руками от деревенских гостинцев.
     Наконец с переносом было покончено. Миша хотел сразу же отвести лошадей на конюшню при городском постоялом дворе, но Мария Александровна настояла, чтобы он с нами отужинал. Она также предложила остаться ночевать здесь в квартире, ему приготовят отдельную комнату, но он вежливо отказался, сославшись, что с утра ему надо готовиться к обратной дороге и еще, что он привык отдыхать при постоялых дворах, там ему вольготнее и спокойнее. С тем он после ужина уехал. Мы приехали сюда, лишь чтобы привезти Верочку, а завтра уже едем обратно. Миша не только возит отца, но и часто выполняет его поручения, связанные с доставкой в различные места медицинских принадлежностей.
     К нашему приезду в квартире находилась только Мария Александровна. Николай Тимофеич до сих пор еще не пришел со службы, у него сегодня ответственная встреча (похоже с застольем) с важным начальством. Никита должен приехать через неделю. Все это время он находится в гостях у Олечки. Значит я его увижу лишь в пансионате.
     Николай Тимофеич пришел в начале десятого. К этому времени мы уже отужинали и отдыхали в гостиной. Верочка без умолку рассказывала маме о своих впечатлениях от нашей деревни и деревенской жизни. Я изредка кивал и подсказывал, если что-то становилось непонятно. Больше всего Верочке понравились наши трапезы на открытом воздухе на веранде и рыбная ловля на пруду. Также ей очень нравилось спать в летней терраске под убаюкивающий шелест деревьев. Что ей там еще понравилось она предусмотрительно и целомудренно не высказывала, лишь изредка хитро посматривала на меня. Я также благородно молчал, вспоминая где спрятана простыня с интересными следами. За этим занятием нас и застал Верочкин папа. Ей пришлось заново повторять все сказанное. Я в разговоре участия не принимал, только в конце напомнил, что мы ждем их всех в гости.
     Начинало смеркаться. Мы с Верочкой решили пройтись погулять по городу перед сном. Вторая половина августа -- это уже не лето, а скорее начало осени. К вечеру на улице становится значительно прохладнее, а потому, одевшись как днем, мы возвратились едва стемнело. Верочка зашла к маме, а я прошел в Никитину комнату. Там уже приготовили постель, можно ложиться. Однако из-за того, что всю дорогу продремал, спать не возникало ни малейшего желания. Я взял первую попавшуюся книгу. "Жуль Верн" -- Никита любитель приключений. Послышался стук в дверь. Наконец-то, "Войдите". Несколько растерялся, входит Верочкин папа. Я поднялся со стула.
     -- Сиди, -- махнул он рукой и сам присел на другой стул, -- ну теперь ты расскажи, как вы там у вас в деревне жили.
     Я опять растерялся.
     -- А чего рассказывать, после Верочки мне и добавить нечего.
     -- Да я не о том. То, что Верочке у тебя понравилось, это на ней как на тетради написано. Меня другое интересует (я вдруг почувствовал, что он сейчас со мной совсем по-иному разговаривает, не как всегда, а как со взрослым). Как у тебя с ней отношения складываются. Я старый, а ее, как сам понимаешь, раньше чем с пеленок знаю. И уж если Верочка на что-то запала, это у нее на всю жизнь. Понимаешь о чем я?
     Чего там понимать, все ясно. А у меня что, не на всю? Я об этом вообще-то не задумывался, но Верочка -- это Верочка. Как уж она мне запала, я и выразить не могу. Я встал:
     -- Николай Тимофеич, думайте как хотите, но другой у меня не будет. Даже ничего обещать и доказывать не стану. Что сказал, то и есть.
     Николай Тимофеич неожиданно быстро успокоился и встал, и также быстро сжал мою руку.
     -- Ну ладно, мне там надо кое-что сделать, -- кивнул неопределенно головой в сторону своего кабинета, -- а ты давай отдыхай, завтра опять весь день в дороге.
     Он почти подошел к двери, а потом полуобернувшись вдруг спросил:
     -- А кому это из вас постелили за ненадобностью вообще?
     Я покраснел. Не глядя на меня он добавил:
     -- Ну и детки у меня, что один, что другая, скороспелки какие-то.
     Николай Тимофеич вышел. Я облегченно вздохнул, однако нисколько не пожалел, что он заходил. Классный мужик. Похож чем-то на моего отца, наверное характером. Впрочем неспроста они так быстро сошлись. Через несколько минут еще один стук, только ответить я не успел, дверь тут же открылась и вот она -- Верочка перед глазами. Она слегка удивлена, смотрит с насмешкой:
     -- Ну и реакция у тебя, я только вошла, а он уже встречает стоя, прямо джентльмен.
     -- А я еще не присаживался, только что был здесь твой папа.
     Верочка удивленно подняла брови.
     -- И о чем вы шептались?
     -- О своем, -- говорю дерзко, -- о девичьем.
     Ответная реакция последовала незамедлительно. Верочка мгновенно надула губы, повернулась, выставив из-под халата колено так, чтобы я лучше видел ее обольстительную фигуру и со словами "Ну и шепчитесь, а у меня тоже есть тайна" направилась к двери. Через секунду она оказалась у меня на руках, а еще через две лежала на Никитиной кровати. Я заботливо обнял ее так, что она не могла не только выскочить, но и пошевелиться.
     -- А ну открывай свою тайну, -- зловеще сказал я, все больше сжимая руки.
     -- Задушишь, вообще ничего не узнаешь. Мне уже больно дурак.
     Я ослабил руки, целую через кофточку ее грудь.
     -- Ну нет уж, -- говорит отдышавшись, -- сначала ты. Давай рассказывай, чего вы с папой затеяли.
     -- Ничего особенного, он только спрашивал, как мы с тобой у нас проводили время. Я и говорил то, что ты уже рассказала. Почти, -- добавил.
     Через мгновение я понял, что слово "почти" оказалось совершенно излишним. Верочка не самым ласковым образом вцепилась своими руками в мои уши.
     -- Что значит "почти", ты чего ему говорил?
     Я осознал, если хочешь ее подразнить и остаться без ушей, скажи лишь одно слово "простыня". Однако благоразумие на этот раз восторжествовало. Я, как мог убедительно, успокоил разошедшуюся Верочку, что не вносил никаких поправок в прошлый ее рассказ и она ослабила хватку. Тем не менее Верочка зорко и пристально смотрела мне в глаза, отчего я не смог выдержать ее взгляда и машинально ухмыльнулся.
     -- Ай, -- тут же произнес мой язык, когда Верочка вновь вцепилась в уши.
     -- О чем вы здесь еще болтали? -- начался очередной виток допроса.
     У меня свербило чего-нибудь еще "сообщить", но я вспомнил, какие по размерам растут в деревне лопухи и прикинул, что уменя скоро могут отрасти такие же.
     -- Ну Верочка, -- взмолился я, -- ведь правду говорю, что ты пересказала, я повторил, не больше того. Мы просто поговорили и все.
     Верочка пристально смотрит в глаза. Кажется поверила, уши мои отпустила, гладит волосы. А чего не верить? Мой язык (сам по себе конечно) добавляет:
     -- Николай Тимофеич правда сказал, что кому-то из нас зазря постелили. -- Сжался на всякий случай, голову втянул в плечи. Ничего, Верочка смеется.
     -- Папу не проведешь.
     Это уж точно, разведчик. На часах полночь. Начинает понемногу клонить в сон. По моему состоянию с одной стороны сейчас как будто середина дня, в дороге то мы не столько устали, сколько отдохнули от бессонной предыдущей ночи. С другой -- рядом с милой Верочкой я расслабился, мне с ней хорошо и уютно.
     -- Теперь ты выкладывай, -- пытаюсь придать голосу командный тон.
     -- Да у меня так, тайна маленькая. У меня, ну еще, -- чуть помедлив, -- может быть у мамы.
     -- И что ты ей наговорила? -- равнодушно спросил зевая, поудобнее устраиваясь возле Верочки. Мы еще не разделись.
     -- Я ничего особенного ей не говорила, сказала только, где "наша простыня" спрятана.
     Сонливость у меня как рукой сняло. Я ошеломленно смотрю на Верочку. Она закусила губу, с вызовом глядит на меня.
     -- А мама что? -- неуверенный голос моего языка.
     -- Сказала, что нас обоих надо долго и больно пороть розгами. С кого начнем?
     Я в столбняке, ну и Верочка.
     -- И Никиту, -- добавляет она и улыбается. -- Они там с Олечкой наверное тоже не просто так время проводят.
     У меня голова в разбросе. Впечатлений за десять минут на десять лет.
     -- И что теперь делать? -- спрашиваю.
     -- Отдыхай, -- отвечает Верочка, -- тебе завтра ехать домой, еще весь день трястись.
     Я понемногу отхожу от полученной за последнее короткое время информации, постепенно прихожу в себя.
     -- А отдыхать это как? -- вновь спрашиваю двусмысленно.
     Мои руки сами собой снимают ее кофточку. Дальше ниже, и тут р-раз, Верочка перехватывает мою руку.
     -- А дальше нельзя.
     Я непонимающе смотрю на нее. Опять фокусы, что на этот раз.
     -- У меня время подошло, -- поясняет она.
     До меня начинает доходить. Надо же как не вовремя. Но против природы не пойдешь, а жалко, все-таки последняя ночь, когда теперь снова встретимся. Верочка видит мое разочарование, но глаза у нее горят, что-то еще придумала. Когда она так смотрит, у меня автоматически начинает сладко посасывать в низу живота, и все, что возможно, поднимается. Я лежу на спине. Она стягивает с меня всю одежду, раздевается сама, остается в одних трусиках. Я не успеваю притянуть ее, как она обвила руками мою поясницу, целует живот, ниже, и вот ее губы, я чувствую, касаются моего тайного органа, который мгновенно стал наливаться и увеличиваться в размерах. Еще через несколько мгновений он оказался у Верочки во рту и я ощутил долгий глубокий всасывающий поцелуй. Я замер, такого еще не испытывал. Верочка, не выпуская моей плоти изо рта, начала его языком массировать и сосать. Я испытал такое возбуждающее удовольствие, что почувствовал, несколько секунд и я не выдержу такой сладкой пытки. Но мне не хотелось наполнять ее рот тем, что могло вот-вот выйти наружу, хотя то что она сейчас проделывала было очень приятно, аж дух захватывало.
     Я нерешительно освободил ее рот от своего налитого стержня, готового выплеснуть все эмоции. Верочка, прищурившись, взглянула мне в глаза.
     -- Тебе понравилось? -- прошептала.
     -- Еще пара секунд, я не выдержу такой пытки.
     -- Ну и не выдерживал бы, -- она лукаво смеется.
     А мне не до смеха. Я еще такого не переживал и я не знаю как могло получится все дальше. В общем я пока не готов к такому хотя и приятному но неизвестному событию. Не сейчас.
     Я подтянул Верочку к себе, так, что оказался под ней. Несколько минут мы лежали обнявшись. Я вдыхал запах ее волос, ощущал упершиеся в меня твердые соски, подрагивающее тело, гладил руками нежную кожу вдоль спины и ягодиц. Она ласково целовала мне лицо. Мы оба молчали.
     -- Леш, -- заговорила Верочка, -- ты будешь без меня скучать (теребит мне волосы)? У меня такое чувство, что мы уже знакомы сто лет и никогда не расставались.
     Такое же было у меня еще в первый день знакомства там, в пансионате.
     -- А у меня, -- говорю, -- как будто мы только что встретились, и я тебя совершенно не знаю.
     Она хихикнула, приподняла головку. Смотрит своими вызывающими блестящими глазами.
     -- Ну и как я тебе с первого взгляда, нравлюсь?
     -- Пока ничего определенного сказать не могу, -- отвечаю как можно равнодушнее. Игра началась.
     -- Ах так, ну сейчас ты меня узнаешь.
     С этими словами Верочка прильнула губами к моей шее и поставила такой засос, что я чуть не взвыл. Яркий след на шее понятного происхождения на очень видном месте был мне обеспечен.
     -- Ну берегись, ты меня сейчас тоже узнаешь, -- я не очень слабо ущипнул ее в нежное мягкое место ниже спины. Она ойкнула, -- это только начало.
     У меня неожиданно возникла идея. Я запустил руку в ее трусы. Верочка приподняла голову.
     -- Ты что собираешься делать? -- прошептала.
     Я несколько раз провел пальцем вниз-вверх по ложбинке между упругими полушариями ягодиц и остановился у маленького входа в анальное отверстие. Верочка замерла. Я тихо прошептал:
     -- Вот здесь буду тебя сейчас наказывать.
     Я слегка надавил, палец немного вошел в узкую шелочку. У Верочки по всему телу пробежала дрожь, она судорожно несколько раз вздохнула. Я еще немного продвинул палец. Верочка напряглась, шопотом "больно". Я встревожился.
     -- Прости пожалуйста, -- осторожно убрал палец, нежно поглаживая эту чувствительную зону. У меня опять все встало от возбуждения. Верочка привстала, села на кровать. Вся разгоряченная. Я губами быстро нешел ее колени, но она к моим губам приложила ладошку.
     -- Подожди минуту, я скоро, -- встала, одела халатик и бесшумно выскользнула за дверь. Через минуту так же бесшумно возвратилась. В руках небольшая баночка. Время давно ушло далеко за полночь, все уже давно спали, и только нам в предверии скорого расставания не спалось, о сне даже не помышляли.
     -- Что это? -- указал на баночку.
     -- Конопляное масло, -- вкрадчиво отвечает прищурившись и поджав нижнюю губу. Глаза так и сверкают.
     Хотел спросить зачем, но уже все понял. Верочка сбросила халат, я помог ей освободиться от трусов, уложил на кровать животом вниз.
     -- Вот теперь наказывай, -- она приподняла ягодицы.
     -- Сейчас проткну тебя насквозь, но сначала получишь экзекуцию, я легонько шлепнул по двум красивейшим полушариям одновременно.
     Верочка опустила и снова подняла ягодицы.
     -- А не боишься нас услышат, в доме вон как тихо.
     Действительно тишина стояла редкостная, на улице ни ветерка. Последние хорошие денечки.
     -- Не услышат, -- говорю шепотом, -- даже ты не услышишь.
     Я припадаю губами к голой попочке и целую взасос -- раз, два, три, еще и еще. Верочка тихо застонала от удовольствия. Вскоре все ее нежнейшие выпуклости покрылись розовыми пятнами от моих губ. Я делаю глубокий медленный поцелуй прямо в ее заднюю шелочку. Верочка затрепетала, она почти "готова". Я также дрожу от возбуждения, раздвигаю ее ноги.
     -- Ты что собираешься со мной сотворить? -- деланно спрашивает дрожащим голосом, будто не понимая.
     -- Сейчас начну проводить с тобой воспитательную работу, -- отвечаю таким же голосом, смазывая маслом ее маленькую щелку и свой совсем не маленький налитый стержень.
     На мгновение мелькнула мысль, а вдруг ей будет слишком больно, но она также быстро улетучилась. В южных странах, особенно в Азии, слышал я, это чуть ли не основная забава в любовных играх.
     -- Воспитывают ремнем или розгами, -- жалобно произносит Верочка.
     -- Это от нас никуда не уйдет, а сейчас будет экзекуция другого рода.
     Я лег на Верочку сзади, подвел свой интимный орган к ее восхитительной анальной щелочке и медленно, боясь причинить боль, стал делать поступательные движения в такт ее подниманию и опусканию ягодиц, проникая все глубже в неизведанную даль. Заднее отверстие Верочки от таких движений все более расширялось, и внезапно я вошел в нее почти на всю длину моего напряженного фаллоса. Верочка тихо стонала, а движения наши все ускорялись. И вот мы оба не выдержали, из меня вышло все, что к этому моменту накопилось, а Верочка в изнеможении тяжело задышала. Мы испытали новые ощущения, которые  познали в последнюю в этом году нашу страстную ночь. После такого приключения утром мы могли проспать все на свете и, чтобы нас не поймали с поличным, я остался в Никитиной комнате, а Верочка с трудом приведя себя с моей помощью в порядок, прошла в свою, и остаток ночи  провели в разных постелях.
     Утром я проснулся от стука в дверь и голоса Марии Александровны:
     -- Алеша, пора вставать, Миша приехал.
     Я со словами "уже одеваюсь" вскочил с кровати, посмотрел на ходики, время-восемь, поспать удалось чуть больше трех часов. Выйдя из комнаты столкнулся с Верочкой, ее тоже только что разбудили. Глаза сонные, хоть спички вставляй, у меня похоже не лучше. Она мне улыбнулась, потом присмотрелась, и еще раз уже хихикнула, не сказав ни слова. Только произнесла "пойдем умываться". Я поплелся за ней. В ванной комнате стояло зеркало и когда я взглянул на себя, то чуть не обмер -- на шее красовался здоровенный след от ночного Верочкиного поцелуя. Но деваться некуда и, бросив на ожидающую меня в дверях улыбающуюся Верочку негодующий взгляд, мы прошли в столовую. Там, как мне показалось, никто не обратил внимания на красное пятно на моей шее.
     Сразу после завтрака все вышли на улицу меня провожать. Тепло попрощавшись, мы в который раз дали слово обязательно приезжать в гости всеми семействами. Затем Николай Тимофеич и Мария Александровна вошли в подьезд, а Верочка поехала проводить нас до выезда из города. Через пятнадцать минут экипаж остановился, и еще минут пять мы с Верочкой стояли в обнимку и целовались возле дороги на тракт. Я опустился на сиденье. Экипаж тронулся. Я обернулся и заметил слезы, блестевшие на ее щеках. Поднял ладонь на прощание. А она еще долго махала рукой мне вслед.
     До свидания милая Верочка, до скорого свидания!

                Э П И Л О Г

     -- Никита, ты скоро? Бросай свои игрушки, вон уже пролетка нас ждет. Собирай вещи, выходим. Не забудь куклу, которую подаришь Машеньке. Вера, ты ничего не трогай, тебе нельзя. Осталось всего ничего, возись потом с тобой.
     -- А ты что, не желаешь со мной возиться? -- обиженно надувает губы Верочка, -- И не так уж ничего, еще целых два месяца. И вообще, я только хочу одну сумочку свою взять, она легкая.
     -- Мам, а кто у нас будет, братик или сестричка? -- спрашивает шестилетний Никита.
     -- Сестричка, -- уверенно говорю я, разглядывая Верочкин живот.
     Роды также входят в мою компетенцию, принимаю их более пяти лет. Я уже заслужил уважение, меня знает весь город не хуже отца. С той поры, как я впервые встретил Верочку, прошло двенадцать лет. Я успешно закончил учебу в пансионате, затем Военно-медицинскую академию в Москве, и вот уже более шести лет работаю в военном госпитале города Россошь. Здесь же с помощью отца мне удалось приобрести собственный дом. Отец еще трудится, в отставку пока уходить не собирается, как и раньше постоянно в разьездах. Я же большую часть времени провожу при госпитале, хотя и мне как хирургу, нередко приходиться выезжать по вызовам.
     Сейчас мы собираемся ехать в Морозовку, в наше имение. Верочка, закончив гимназию, продолжила обучение в хореографическом училище. Все то время, пока учились, мы постоянно переписывались, а каникулы всегда проводили вместе. Мы с ней обвенчались семь лет назад, когда я закончил академию. А через год родился Никита. Когда после академии я обосновался в Россоши мы первое время снимали квартиру и вот теперь у нас свой небольшой, но Верочкиными стараниями, уютный дом. Она преподает уроки танцев в местной театральной студии. Верочка такая же непредсказуемая, как в тот незабываемый год нашего знакомства. Она также в любой момент может сделать неожиданный сюрприз, только стала еще более женственной и привлекательной.
     Никита, Верочкин брат, сейчас его называют не иначе как уважаемый Никита Николаевич (к нам с Верочкой это естественно никак не относится), пошел по юридической стезе. В настоящее время он в самом губернском центре, в Воронеже. С Олечкой они поженились через месяц после совершенстволетия (Олечкиного конечно). Наши пансионатские друзья и знакомые до сих пор их так и зовут Ромео и Джульетта. Они не расставались и после окончания пансионата. Олечка поехала вслед за Никитой в Воронеж, где он обучался юридическому производству, и там же она закончила педагогический институт, получив диплом учителя истории. Сейчас она преподает в гимназии.
     Мы не часто, но все же иногда приезжаем друг к другу в гости. И вот на данный момент я, Верочка и наш маленький Никитка собираемся в нашу Морозовскую усадьбу. А еще через три дня туда приедут Олечка с Никитой большим и двумя их дочерми, девятилетней Леночкой и четырехлетней Машенькой, для которой наш Никитка везет в подарок куклу. Там сейчас находятся Николай Тимофеич и Мария Александровна. Такие встречи у нас стали традиционными уже более восьми лет. В августе каждого года мы собираемся у нас в усадьбе всеми семьями, благо места предостаточно.
     Машка и Настенка расцвели, повзрослели, совсем настоящие барышни и красавицы. Про них уже знает весь уезд, поклонников хоть отбавляй. Они заканчивают мой пансионат и скоро будут вступать во взрослую жизнь. Сейчас у них каникулы и они конечно в деревне. К поклонникам относятся щепетильно, их тайны мне пока неведомы.
     Колька и Пашка, наши соседи и друзья по комнате в пансионате, пошли по военному поприщу. Колька, наш самый незаметный и тщедушный ученик того времени, блестяще закончил военное училище, стал гвардейским офицером, ростом обошел всех и служит в пограничной зоне Закавказья. Он женат на местной грузинской княжне и руководит большим приграничным округом.
     Пашка, здоровый увалень с доброй душой командует кавалерийским полком в Тульской губернии. Дочь губернатора по слухам в нем души не чает. Но Пашка долгий на разгон, и до сих пор еще не определился с семейной жизнью. Все вместе мы встречались за это время лишь два раза, но переписываемся довольно часто.
     А сейчас все ждут уже меня. Пора. На этом повествование мое заканчивается. И я желаю всем удачи, счастья в жизни. До свидания!