Люди советской тюрьмы М. Бойкова

«У всех народов, и у татар, и у язычников,
есть закон и правда, только на Руси их нет.
Во всем свете есть защита от злых и милосер-
дие, только на Руси не милуют невинных
и праведных людей». 
Святой Филипп, игумен Соловецкий. 1568.
  Дело было так. В день города в Ставропольском музее-заповеднике имени Г.Н.Прозрителева и  Г.К.Праве открылась «историко-познавательная» выставка «Тайны средневековья». Экспозиция, как говорилось в приглашении для журналистов, «представляет собой удивительную гармонию уникальных коллекционных экспонатов, скрупулезно отобранных ее автором В.Л.Владимировым…» Надо отдать ему должное – с чувством юмора у него все в порядке. Ибо приурочить выставку разнообразнейших пыточных орудий к юбилею родного города не каждый догадается. Чего тут только не было – и дыба вертикальная, на которой подвешивали за вывернутые руки осужденного, и дыба-«ложе», на которой палач растягивал жертву так, что у него отрывались конечности, и крюк, на который подвешивали за ребра… Был тут и знаменитый кол с насаженным на него страдальцем - в России ведь до Елизаветы Петровны все еще сажали на кол. Впечатлило и колесовательное орудие, на нем свисало то, что осталось от человека после этого вида казни. Музейщики «постарались», и расчлененное чучело обмазанное «кровью», с искаженным от боли и ужаса лицом, выпученными в смертной муке глазами – врезалось в память навеки. Стоявший возле меня впечатлительный одиннадцатилетний посетитель с сестренкой бочком-бочком на всякий случай спрятались за моей спиной, и только частое громкое сопение выдавало их чувства. По сравнению со всем этим кошмаром топор, веревка, клетка, куда сажали бунтовщиков, медаль за пьянство из чугуна размером с крышку от канализационного люка, или колодки с кандалами, щипцы для клеймения, розги, которыми порой засекали до смерти - казались гуманнейшими казнями.
А какое разнообразие более мелких пыточных орудий как свидетельство изобретательности человеческого садизма! Щипцы для вырывания груди и кусков тела больше напоминали простые кузнечные клещи. Но над некоторыми искусники потрудились – например, щипцы для вырывания ноздрей украшены головой бородатого черта – рожками служили кончики щипцов. А изысканная ручка у орудия для выкалывания глаз «василиска» выкована в виде этого мифического зверя. Были тут и «жабьи лапки» - доска, где растопыренные пальцы фиксировались железными скобами и заговорщиков, государевых изменников пытали, вырывая ногти и постепенно отрезая фаланги пальцев. Были тут и «гишпанские» сапоги, превращавшие кости ног в труху, и козлы для ведьм - заимствованный из Европы станок в виде пирамидки, на которой разрывались гениталии, и «воровской трон» с высокой спинкой и подлокотниками утыканный острыми стальными шипами – после 2 часового сидения плотно прикованный к нему человек подписывал любые протоколы обвинения. И это только небольшая часть пыточных орудий, представленных как «удивительная гармония уникальных коллекционных экспонатов…»
Я разглядывала «грабельки», которые зовутся «гишпанская щекотка или когти дьявола», - их еще Иван Грозный позаимствовал у западных палачей.  Для сдирания лоскутьев кожи лентами с лица, живота, ягодиц, спины. О том, как это происходило,  можно было посмотреть тут же на старинной гравюре.  Только я дочитала, для чего они предназначались, кто-то тихо встал за моей спиной. Это оказался известный краевед и ученый Г.А.Беликов.
- Ну, как, впечатлило? - спросил он меня тихо.
Мое молчание было красноречивее слов.
- Учтите, этими приспособлениями пытали не только в жестокую эпоху средневековья, - такие же орудия благополучно перекочевали и в застенки ХХ века. В 1930-е годы в советских тюрьмах их по полной программе применяли против «врагов народа». Я даже больше скажу – был Институт теломехаников…
- Вы хотели сказать – телемехаников, но тогда телевидения, помнится, еще не было.
- Я сказал то, что сказал – Институт тело-механиков – пожилой ученый последнее слово произнес по складам, - и был он в ведении НКВД, а филиалы были во всех столицах союзных республик. У нас он был в Пятигорске.
- И чему же там учили?
Он пронзительно посмотрел на меня из-под кустистых густых бровей своими глубокими светлыми глазами и предложил пройти в свой кабинет. Подойдя к письменному столу, Герман Алексеевич взял листок,  написал на нем несколько строчек и протянул мне со словами:
- Найдите и прочтите книгу этого автора – Михаила Матвеевича Бойкова «Люди советской тюрьмы». Она недавно была второй раз переиздана в Петербурге. Он наш, ставропольский журналист и писатель, терский казак. В 30-е работал в Пятигорске корреспондентом газет «Утро Кавказа» и «Молодой ленинец», в 1937-м прошел через все круги ада ставропольской внутренней тюрьмы НКВД, весь путь «большого конвейера» пыток от кабинета следователя до камеры смертников... Арестовали его за фельетон «Спортивные спекулянты». В нём сооб¬щалось, что спортивное общество «Динамо», членами которого являются обычно работники НКВД, на своем стадионе в городе Пятигорске по бешеным ценам сдавало в аренду площадки рабочим спортивным коллективам для подготовки значкистов ГТО. Крайком комсомола признал фельетон правильным. Но его первый секретарь Чернявский был сразу же арестован, как шпион в японской разведки. И потянулась цепочка. Через два года ему чудом удалось выйти из тюрьмы, его выпустил из застенков следователь, который уже знал о том, что и его должны арестовать – попал под внутреннюю «чистку» чекистских рядов от «ежовщины». Выпустил журналиста с условием, что на свободе бывший арестант напишет книгу о том, каким нечеловеческим мукам подвергают заключенных в советских тюрьмах специально обученные палачи-теломеханики. Эту книгу он смог издать с большим трудом и очень небольшим тиражом только в 1957 г. в Аргентине, куда его после отечественной войны забросила судьба. Она стала одним из первых свидетельств об Архипелаге ГУЛАГ в России. М.М.Бойков так никогда и не оправился от всего перенесенного в тюрьме и умер в 1961 г. в Аргентине при довольно загадочных обстоятельствах. Есть версия, что его отравили.
«Мы проводим эксперименты на живом теле народа...
Не существует в России ни одного дома, где бы мы не убили,
так или иначе, отца, мать, дочь, сына, какого-нибудь близкого
родственника или друга. Ну что ж? Зато Феликс спокойно
разгуливает по Москве без всякой охраны, даже ночью...»
Николай Бухарин. Из письма,
опублик. во Франции в 1928 г.
Я последовала совету Германа Алексеевича, прочла книгу М.М.Бойкова, а заодно и то немногое, что о нем известно. Действительно, есть свидетельства, что он был отравлен агентами советских спецслужб. Но прежде чем рассказать об этом трагическом конце, напомню, чем оно было вызвано - публикацией книги «Люди советской тюрьмы». Если до этого сбежавшие из Соловков арестанты описывали ужасы концлагеря, то М.М.Бойков впервые рассказал о механизме попадания в тюрьму, о том какими методами добивались признательных показаний. При этом он написал о провинциальной тюрьме, а не о Бутырке или Крестах. Он считал, что столичные тюрьмы не типичны для Союза и находятся в привилегированном положении: «Типичными в СССР являются тюрьмы провинциаль¬ных городов, вроде ставропольской (областные и крае¬вые), а также районные, называемые «районками». По¬следние, в сущности, даже не тюрьмы, а склады аресто¬ванных, а кормят там еще хуже, чем ставропольских подследственников. Двухэтажная главная тюрьма Ставрополя выстроена в начале прошлого столетия. До октябрь¬ской революции количество заключенных в ней никогда не превышало 200 человек. При советской власти ее расширили вдвое. В апреле 1938 в ней томилось более 8000 узников». И все потому, что «сверху» чекистам спускали план по отлавливанию «врагов народа». Поскольку такого количества врагов в стране просто не было, для выполнения плана «брали» и невиновных. Так получилось и с самим автором – он долго не понимал – за что, думал, ошибка. Пытался доказать невиновность. Как сотни и тысячи других таких же несчастных. Читать об этом людям с чутким сердцем и живым воображением весьма болезненно.
Попасть в 30-е годы в тюрьму можно было запросто. Об этом в книге несколько глав. При этом поражает, как общество системно было пронизано сетью стукачей, которые мгновенно доносили о любом самом безобидном чихе советского гражданина, не говоря уж о «контрреволюционном» слове. Некоторые случаи, описанные М.Бойковым просто анекдотичны и поневоле вызывают смех сквозь слезы. Вот, например, «портретное дело» старика-сторожа совхозного клуба.  Вздумалось ему убрать помещение и заодно протереть засиженное мухами стекло на портрете Сталина. Завклубом, комсомолец Тютюшников застал его в тот момент, когда старик смачно плевал в священное изображение вождя и рьяно вытирал стекло тряпочкой. Возмущенный таким «кощунством», молодой активист немедленно помчался доносом к совхозному уполномоченному НКВД. Вечером за стариком Лузгиным приехал из города «черный воронок». Другого,  колхозного пастуха,  приговорили к 5 годам за… слезу. В судебном приговоре черным по белому было написано: «Хотя колхозник Захар Черненко во время снятия колоколов и молчал, но всем своим видом показывал, что этим актом борьбы с религией он явно и злостно недоволен. Кроме того, на его щеке секретным сотрудником НКВД (т.е. стукачом – И.Л.) была обнаружена слеза. Таким об¬разом, подсудимый своим угрюмым видом и слезой вел агитацию против мероприятий советской власти на антирелигиозном фрон¬те. Считая преступление Черненко Захара вполне доказанным, суд, на основании параграфа 10, статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР, приговаривает его к пяти годам лишения свободы».   
Могли арестовать за «опасную фамилию». Среди однокамерников Бойкова были: «украинец Крыленко, евреи Каплан и Блюмкин, немец Блюхер, грузин Бараташвили, татарин Карахан, Бухаринцев и Рыковский. Последних двух энкаведисты очень быст¬ро переделали в Бухарина и Рыкова».  О том, какой уровень культуры и образования был у многих «энкаведистов» свидетельствуют следующие «веселые» дела. Бродячего лудильщика О.Маркарьянца мучили на «кон¬вейере пыток» 3 месяца. Наконец, он не выдержал: «Хорошо. Ты хочешь, чтобы я был шпион? Пожа¬луйста. Я буду шпион. Пиши, все буду подписывать». Следователь приготовился записывать «признание»: «Кто тебя завербовал в шпионскую организацию?» Издевательский ответ «шах персидский» преисполнил следователя таким уважением, что тот перешел на «вы». Предоставим слово автору, записавшего диалог со слов самого лудильщика: «Расскажите, где вы познакомились с шахом персидским? – потребовал следователь. В ответ услышал: «В городе Армавире. Шах ко мне домой на само¬лете прилетал, свои кастрюли лудить привозил...» И смех, и грех, как говорится.
Можно было «сесть» за чихание на собрании при произнесении имени Сталина – это деяние квалифицировалось как «злостная агитация тоном»; за иностранные марки, которые ценились выше советских. Одного известного в Ставрополе филателиста на этом основании обвинили «в злостной контррево¬люции». Ну как же – королева Виктория и Гитлер «стоили» больше Ленина. По тому же обвинению старого библиотекаря из села Петровского приговорили к 8 годам. За запрещенную «полицейскую литера¬туру», к коей с 1931 г. относились «Приключения Шерлока Холмса» К.Дойля, романы Э.Уоллеса, Э.По и Д.Кервуда. Эти книги любитель детективов не уничтожил, а выдавал надежным читателям, один из них оказался стукачом. Особенно забавны, если так можно выразиться, «литературные» дела. Например, учитель сельской школы А.Ф.Никодимов, пострадал за Пушкина. Обвинили, как и других его коллег, во вредительстве, будто бы, процветавшем в системе народного образования. Требовали признаться, кто «главный» вредитель». Учитель назвал первую фамилию, пришедшую в голову - Пушкин. Но следователь даже не знал кто это такой! Он потребовал сознаться, кого этот член союза писателей Пушкин завербовал еще. Чтобы избежать побоев, арестант назвал Лермонтова, Достоевского, Толстого, Гоголя, Успенского и Лидию Чарскую. Потом, когда дело отправили в Москву и «шутка» зэка раскрылась - «особенно сильно, знаете, били за Лидию Чарскую. Чем она им не понравилась?» Достоевскому такой сюжет просто не приснился б!
Отомстили «высоколобым» интеллигентам и за Лермонтова. Это особый случай. Как известно, в Пятигорске особо чтят память поэта. К тому же тогда еще жива была его  дальняя родственница - Мария Акимовна Шан-Гирей. В первые годы революции по приказу Луначарского ей выдавали небольшую пенсию, но в годы кол¬лективизации ее хватало лишь на несколько дней. И пятигорцы спасли Марию Акимовну от голодной смерти. К тому времени был установлен памятник Лермонтову, с эполетами и в офицерском мундире. Из Москвы присла¬ли приказ: «Сбить эполеты с плеч Лермонтова на его памятнике, а мундир переделать в штатский сюртук». Горожане возмутились, стихийно возникло всенародное движение в защи¬ту памятника, в нем участвовали и работники из народного обра¬зования. Пятигорцы победили. Однако через 10 лет, в 1937-м, работников пятигорского отде¬ла наробразования стали арестовывать. В обвинительных заключениях по их «делам» о «вредительстве», упоминались эполеты Лермонтова.
Такого рода дутых дел было великое множество. Но были и «настоящие враги» - из ком¬мунистов и комсомольцев, партизан гражданской и ответ¬ственных сов.работников, арестованных после от¬бытия срока концлагерей во 2-ой и даже в 3-ий раз. По поводу этой категории  у автора сложилось свое мнение. Не привести этот отрывок нельзя, ибо он наглядно рисует ту эпоху: «Во времена «ежовщины» советские тюрьмы и концлагери были переполнены невинными. Это мнение ошибочно... Количество виновных в тюрьмах Сев.Кавказа в 1937-38 гг., составляло не меньше 55%.  Большинство «настоящих» попало в тюрьму «за язык» и по тюремной терминологии именовались «язычниками». Они обвинялось в антисоветской агитации. В эту категорию заключенных входили и «анекдотчики». Много сидело и молодежи, оппозиционно настроен¬ной. Было также значительное количество арестован¬ных за связь с абреками и переписку с родственниками за границей. Это характерно не только для Сев.Кавказа. Примерно такими же они были в тюрьмах и других местностей страны с 1936 по 1938 год. Энкаведисты заявляют, что ими в лагерях якобы производится «перековка» и «переплавка» заключенных трудом и будто бы преступники там превращаются в «сознательных советских граждан…  Такие редко выходят на волю, но все же выхо¬дят. И пополняют там ряды «настоящих».
Тут на ум поневоле приходит автобиографическая книга Б.Окуджава «Упраздненный театр», написанная незадолго до смерти. В ней описана история его родителей – они были как раз из «настоящих». Его отец, убежденный ленинец, отправил немало «врагов народа» в тюрьмы, а потом и сам попал под каток с тем же клеймом… Судьба этой семьи отражает, как легко было превратиться из власть имущих в контриков (каэров) и лагерную пыль. При этом каэры да и не только они признавались в самых немыслимых преступлениях и обязательно оговаривали большое количество своих знакомых и родственников. Никто не выдерживал пыток. У самого отца Окуджава последовательно пересажали его жену, братьев, сестру – жену известного грузинского поэта Галактиона Табидзе. 
  «Перековка и переплавка» сознания происходила с помощью «большого конвейра» и теломехаников. Этот иезуитский метод дознания состоял в том, что одна пытка сменялась другой. Сперва пытает один теломеханик, потом другой, третий и так без конца: «Ме¬ня били по спине, по груди, животу, рукам и ногам. Били плетью, ножкой от стула, шомполом, стальным мет¬ром, палкой с гвоздями. Жгли мою кожу раскаленными иголками, папиросами, паяльной лампой. Потом наливали мне, через воронку во рту, воду и касторку целыми бутылками... Потом поставили на стойку в узкий как гроб шкаф... с шипами. Больше месяца пытали... Потом загоняли под ногти иглы, и били, били до умопомрачения…» Допросы длились по нескольку суток. Человек превращался в безвольный комок боли, «тряпку». Именно это и было целью – лишить воли, достоинства, чести, заморить голодом. Ну, а дальше - люди, как правило, подписывали любые признания, в надежде на смягчение участи, и … попадали в камеру смертников. Так было и с Бойковым. В этой камере сходили с ума от ежеминутного ожидания расстрела. Потом свыкались и становились безразличным ко всему. Однако Бокова перевели из камеры смертников к уголовникам – он оговорил лишь себя, нужны были «соучастники». Додавить его и должны были уголовники - социально близкий элемент» новой власти. Действительно, коммунисты в первые годы своего правления объявили урок «классово близкими пролетариату» и относились к ним в местах заключения довольно мягко. Пресловутой «блатной романтикой», то есть, по сути, воспеванием уголовщины, была заполнена советская литература времен Троцкого и Луначарского, особенно авторами - выходцами из «Одессы-мамы». Как они «воздействовали» подробно описано в книге М.Бойкова: «В воровском жаргоне имеются десятки определений битья. «Навешать», значит побить до крови, но не особенно сильно. «Выбить бубну» - это уже посильнее, с потерей зубов или повреждением носа. «Отбивные по ребрам» - избиение с переломом их. «Сыграть в футбол» - бить ногами, «давать по кумполу» - бить по голове, «посадить в кресло» - отбить печень, «вложить на совесть» - избить до полусмерти или искалечить и т.д.».  Таковы были нравы «социально близких» власти «элементов». И все же это было лучше, чем попасть к медику-садисту Черновалову, который оперировал без наркоза и мечтал прославиться как врач. Его мед.эксперименты  не намного отличались от творимых впоследствии в немецких концлагерях. И тут видно дело еще и во врожденном садизме независимо от национальной принадлежности.
«Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы.
 Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это –
поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню
геенскому в жизни будущей - загробной и страшному
проклятию потомства в жизни настоящей – земной».
Патриарх Тихон (Белавин)
Москва. 19.01.1918
Надо сказать, что не все сотрудники НКВД могли привыкнуть к роли палачей. И тогда они сами попадали на «конвейер». Бойков рассказал несколько случаев, когда человек шел служить в органы по убеждениям. Но, попадая на курсы в Институт теломехаников, отказывался применять пытки. Один сломался, когда ему привели на допрос собственного отца, другой – любимую… С ними обходились еще более безжалостно. Что же это за «Институт», о котором и доныне никто слыхом не слыхивал. М.Бойкову довелось познакомиться с бывшим «студентом» этого института, который стал «подопытным субъектом»: Дмитрия Бортникова показательно пытали на институтских уроках. «Когда у Бортникова не осталось почти ничего от образа и подобия человеческого, он был брошен в ка¬меру смертников. … Как бывшего энкаведиста, его обыскивали не особенно тща¬тельно. В заднем кармане его брюк случайно сохрани¬лся один сек¬ретный документ НКВД. Вот что там было напечатано пишущей машинкой: «Секретно. Копия для учащихся института. Управление НКВД по Северо-кавказскому краю. Город Пятигорск, 24 апреля 1935 г.
УЧЕБНАЯ ПРОГРАММА ПЯТИГОРСКОГО ТЕЛОМЕХАНИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА
1. Анатомия и физиология человека: теория — 12 учебных часов.
2. Кожные покровы человеческого тела: теория — 4 часа.
3. Нервная система и ее деятельность: теория — 8 часов.
4. Наиболее чувствительные точки человеческого тела: теория — 8 часов, практика — 36 часов.
5. Основы теоретической и практической теломеханики: теория — 6 часов.
6. Начальная работа над подопытным субъектом: практика — 26 часов.
7. Главные методы физического воздействия и их применение: теория — 38 часов, практика — 112 часов.
8. История теломеханики с древнейших времен до  наших дней: теория — 22 часа.
9. Новейшие теломеханические машины и их действие: теория — 18 часов, практика — 84 часа.
10. Физическая и психическая выносливость человеческого ор¬ганизма: теория — 6 часов, практика — 20 часов.
11. Приведение приговоров в исполнение: теория —8 часов, практика — 42 часа.
Всего учебных часов: теории — 130, практики 320 часов.
Программа рассчитана на 10 месяцев.
Далее стояли подписи:
Начальник Пятигорского теломеханического института: профессор Дрейзин.
Зам.начальника института: доцент Крылов.
Программу утвердил: Начальник Северо-кавказского управления НКВД: майор Дагин.
Ниже печати - подпись: «Утверждаю. Наркомвнудел Г.Ягода».
  Тут и комменитировать-то нечего… ясно: готовили специалистов высшей квалификации! Но Пятигорский теломеханический институт был не един¬ственный в стране. Заключенные, побывавшие на до¬просах в управлениях и отделах НКВД Москвы, Ленин¬града, Киева, Тифлиса, Минска, Ростова и других круп¬ных городов, свидетельствовали, что и там имелись по¬добные «учебные заведения закрытого типа». И судя по послужным спискам – руководителями в них были чекисты первых лет революции. Это многое объясняет. Имея кровавый опыт с 1918 г. – а из материалов и фотографий, которые давно публикованы – в те годы зверства были даже пострашнее. Во всяком случае, в 30-х не пытали, всовывая в гениталии раскаленные угли и не вылущивали живьем грудь… Пытки стали изощреннее, «цивильнее», но палачи были все те же. И жажда крови в них нисколько не уменьшилась. Некоторые подлинные имена чекистов в повествовании М. Бойкова упоминаются. Помимо хорошо известных Ягоды и Ежова, названы еще несколько приметных деятелей НКВД тех лет. Дагин Израиль Яковлевич (1895-1940) - кадровый чекист с гражданской войны из Мелитополя, в 1934-1937 начальник управления НКВД по Сев.-Кавказскому краю, отозван в Москву, арестован и расстрелян. Заковский (или Генрих Эрнестович Штубис, 1894-1938), литовец, дезертир Первой мировой войны, в органах ВЧК с 1918 г., позже назначен замом Ежова, отличался зверской жестокостью, о чем ходили легенды в «органах», расстрелян. Евдокимов Ефим Георгиевич (1891-1940) - бывший анархист, с 1919 - ответственный работник ВЧК; в 1934-1937 гг. 1-ый секретарь Сев.-Кавказского обкома, в 1938 - арестован и расстрелян.   В повествовании рассказывается о многих «энкаведистах», попавших в заключение. Когда они попадали в общую камеру, над ними учиняли свирепый самосуд, от одного такого следователя оставили «рожки да ножки».
Тут возникает вопрос – для чего власти нужно было уничтожать столько невинного народа, придумывать всех этих шпионов и вредителей? Не все же во власти или в органах были патологическими садистами или параноиками… Какую цель преследовали? А дело в том, что в 1936-м нарком внутренних дел Ежов, по приказу политбю¬ро ЦК партии, начал очередную чистку государства от людей ненадежных и просто нежелательных для советской власти. И Сев. Кавказ одним из первых попал в неблагонадежный край, ибо в прошлом здесь часто бунтовали против большевиков, население было по-прежнему настроено к власти оппозиционно, но до поры до времени как бы затаилось. А в сложной международной обстановке тех лет, когда к власти в Германии рвались фашисты и в воздухе запахло войной, Сталин опасался, что именно на Юге России может возникнуть широкая социальная база для коллаборационизма. Ведь с 1917 по 1928 г. на Юг России устремились многие несогласные с большевистским режимом, те, кто не успел эмигрировать - осел здесь. Помнила власть и то, что большинство казачьих станиц выступило в Гражданскую против советской власти. Хотя были и бедные казаки, поддержавшие большевиков. Так, в станицах Григорополисская, Кармалиновская, Расшеватская, Бекешевская, Боргустанская Ставрополья большинство казаков воевали в Добровольческой армии. Начавшаяся затем коллективизация, одной из целей которой было расказачивание, сопровождалась выселением кулаков и середняков в спецпоселения, создаваемые в регионе. Так, в Апанасенковском районе Ставрополья была создана Дивенская спецзона, в которую вошли села Дивное, Маки, Маныческое, Киевка, Малая Джалга, Вишневый, Дербетовка. В 1930 г. с образованием спецпоселка Дивное коренным жителям было предложено покинуть село. Кто не хотел этого делать, тех выселяли насильно. Для того, чтобы в сентябре заселить спецпереселенцами с Кубани. В 1931г. пришли эшелоны с переселенцами с Дона, затем составы с карачаевцами. В 1933 пошла вторая волна переселенцев, за ней в 1935 третья. На территории спецзоны люди не обладали гражданскими правами. Управление осуществляли сельские и районные спецкомендатуры НКВД. 
Сложная обстановка была и в автономных горских областях. Так, в докладной записке секретаря Сев.-Кавк. крайкома ВКП(б) А.И. Микояна в середине 20-х отмечалось, что центром горской контрреволюции стали Чечня. В связи с этим ввели воинские части в Чечено-Ингушскую, Осетинскую, Кабардино-Балкарскую и Карачаево-Черкесскую автономии. Повторно ряд чекистских войсковых операций при поддержке артиллерии и авиации в Чечено-Ингушской АССР проведи в марте-апреле 1930 г. Не удивителдьно, что в 1932г. произошло очередное вооруженное восстание с участием более 3000 человек, которое охватило все аулы Ножай-Юртовского района ЧИАССР. И уже во время войны в конце января 1941г. в Хальди-Харой Итумкалинского района было крупное выступление против советской власти. Вот такая была политическая обстановка. Не удивительно, что тюрьмы ломились от врагов советской власти. Но «враги-то» вовсе не считали себя виновными, заставить их сознаться в предательстве Родины, шпионаже с соблюдением правовых норм было невозможно. Потому-то и нужно было добиться самооговора - «признания обвиняемого», что в судебном разбирательстве считалось главным доказательством. Но не все коту масленица. Наступил 1939 г., бывший хозяин Лубянки сам стал «врагом народа». И пошла «зачистка»... Более того, со снятием полубезумного уже Ежова, пившего в конце своей карьеры до беспамятства, Берия получил приказ не только прекратить массовые аресты, но и выпустить тех, чья невиновность была уж слишком очевидной. Так М.Бойков и вышел на волю в феврале 1939 г.  А бывший комиссар госбезопасности Ежов в это время признавался, что был агентом польской, немецкой и японской разведки. Его присных ожидало то же.
Книга - орудие классовой борьбы. Эту истину хорошо усвоил классовый враг. Вот почему, начиная от составления книги и кончая ее выдачей читателю, на каждом этапе этого процесса мы имеем попытки вредительских действий... Уроки вредительства должны быть нами хорошо усвоены. Боевую политическую книгу надо продвинуть в колхозы, совхозы, на фабрики и заводы, ибо книга - орудие классовой борьбы пролетариата. Автор не известен. Книга в руках вредителей. "Правда", №345, 16.12.1930.
М.Бойкову повезло, он чудом вырвался из последнего своего застенка - Холодногорска - на волю. Но прежде чем туда попасть из камеры смертников, он на последнем допросе узнал, что подписанное им «признание» не утвердила Москва – слишком оно было «фантастическим». Когда следователь потребовал сделать его «реальным», нервы узника не выдержали, - ведь он думал, что его ведут на расстрел, и он набросился на мучителя с кулаками, а заодно и изорвал в клочья «расстрельную фантастику». В наказание его отправили в Холодногорск. Это название ничего не скажет даже местным жителям Ставрополя, ибо нет такого населенного пункта ни на одной карте мира. Там когда-то был фабричный цех и холодильник, где обрабатывали и хранили мороженое мясо, а в конце 30-х содержалось 722 человека - небольшой городок. Впрочем, зэки его так и называли «город Холодногорск».  По признанию автора, он «до посадки в тюрьму бывал в став¬ропольском холодильнике, собирал для газеты мате¬риал о выпускаемой им продукции, писал очерки о ра¬ботавших в нем стахановцах». Оттуда он и вышел на волю благодаря странному порыву следователя, ожидавшего со дня на день своего ареста и взявшего с журналиста слово, что тот напишет книгу о людях в советской тюрьме. Он даже выдал ему «чистые» документы и объяснил как себя вести, чтобы не попасть в застенки вновь.
М.Бойков был так ошеломлен своим спасением, что долго приходил в себя. Личная жизнь его была разрушена – жена отказалась от него. Брата – расстреляли в лагере. Только мать обрадовалась его возвращению. Ее чудом не выселили из квартиры и не отправили на лесоповал. Потом началась война, М.Бойкова пригласили работать в ставропольской газете «Утро Кавказа», главным редактором которой был назначен  вернувшийся незадолго до войны из Соловков писатель Б.Н.Ширяев. Дело в том, что немцы и так называемые «солидаристы» в оккупированных зонах открывали русские газеты. В партию этих солидаристов входили уцелевшие монархисты и недобитые в лагерях и тюрьмах каэры. Они соглашались сотрудничать в изданиях, открытых немцами, с одной целью – рассказать населению правду о большевистком терроре. Интересно, что современный исследователь, сотрудник архива петербургского ФСБ С.К.Бернев установил, что в числе книг для русского населения, распространявшихся немцами на оккупированных территориях, занимали работы И.Солоневича - бывшего журналиста и беглеца из СЛОНа.  Борис Николаевич Ширяев так описывает историю появления в газете очерков Солоневича: «В сентябре 1942 года в редакцию газеты «Утро Кавказа» в Ставрополе пришел зондерфюрер Георгий Карлович Эрхардт, русский немец, эмигрировавший из Петербурга в 1918 году. Эту газету редактировал тогда я, и Эрхардт дал мне на несколько дней почитать одну из привезенных им с собой русских книг. Это была «Россия в концлагере» И.Л.Солоневича. Я видел ее в первый раз, и до того не знал имени этого журналиста, так как мало интересовался спортом, в области которого он работал в советской прессе до 1934 г. Первые же строчки, прочтенные наугад на открытой середине книги, не только приковали мое внимание, но как будто унесли на 20 лет назад на Соловки, на каторгу. Это был наш вопль, наш крик отчаяния, для многих из нас предсмертный крик, но выраженный в художественной, полной глубокого трагизма литературной форме! И.Солоневич писал ее кровью. Кровью своего сердца. Я читал, не отрываясь, а через мое плечо те же строчки уже прочитывал секретарь редакции Михаил Матвеевич Бойков, в прошлом тоже подсоветский каторжник, а в настоящем – редактор выходящей в Буэнос-Айресе газеты «Новое Слово». Мы переглянулись с ним и без слов поняли друг друга. - В набор! В печать! Отдельными главами…»
С началом войны И.Солоневич, как Б.Н.Ширяев, М.М.Бойков попали в весьма двусмысленное положение. С одной стороны антисоветские книги и статьи в оккупационных изданиях стали, наконец, известны соотечественникам, с другой – авторы  оказались и в Европе и у себя на родине на положении «нежелательного иностранца» или коллаборациониста. Положение и у тех, и у других было незавидное. Хотя многие на Западе, например, немецкий мыслитель граф Кайзерлинг, считали, что «русские, которые переживут сегодняшний ад, будут в сто раз сильнее и в сто раз интеллигентнее, чем их довоенные компатриоты». После разгрома Германии М.М.Бойков с матерью-старушкой перебрался в Италию, где за ним охотился НКВД. Оттуда в 1949-м  переехал в Аргентину.
Надо сказать, что в Аргентине к началу 1950-х уже существовала колония русских эмигрантов. Еще до Первой мировой в Буэнос-Айресе и других провинциях страны их насчитывалось до 200 тысяч. Среди них было много славных и знаменитых фамилий. Например, М.М.Борель, внук генерала Добровольческой армии М.В.Алексеева; княгиня Ольга Александровна Волконская (урожденная Грекова), эмигрировавшая с родителями в Турцию, затем во Францию, стала переводчицей Пушкина. Пушкинский комитет возглавлял князь Юрий Николаевич Волконский и его супруга Людмила Оболенская-Флам. Жил тут и Игорь Леонидович Новосильцов, матерью которого была внучатая племянница Наталии Николаевны Пушкиной – Ольга Дмитриевна Гончарова. Вместе с семьей Игорь Леонидович оказался в Югославии. После окончания Кадетского корпуса в Сараеве он переехал в Прагу, где был актером, а затем и директором Русского театра. Снимался в кино. В 1949 году приехал в Аргентину, а через 13 лет -  в США. В последние годы жизни он несколько раз приезжал в Россию, в Полотняный Завод, много помогал соотечественникам, хотя и не был состоятельным человеком. В числе эмигрантов была и дочь когда-то известного в Петербурге поэта и сочинителя маленьких пьес, скэтчей для Летучей мыши, Кривого зеркала Петра Петровича Потемкина Ирина. И художник Константин Васильевич Попов (1897 - 1952), потомок донских казаков, - он учился живописи под руководством К.Коровина в Москве, в 1920-ом покинул страну. В 1936 г. он приехал в Буэнос-Айрес, работал декоратором в театрах «Колон», «Атенео» и других, писал пейзажи, портреты, натюрморты.  Не говоря уже о таких известных «политических» писателях как С.П.Мельгунов, Солоневичи и др.
Вот в такую среду окунулся М.Бойков, приехав в Аргентину. Ему вновь выпал счастливый билет - после окончания Второй Мировой президент Перрон разрешил выдать въездные визы в страну 10 тыс. русским. Среди прибывших в 1948 - 1951 гг. были не только эмигранты из Европы, но также советские военнопленные в Германии и политические, не пожелавшие вернуться в советскую Россию. М.Бойков сотрудничал в нескольких русских периодических изданиях; издательства перепечатывали его статьи и рассказы. Работал он и корректором у меньшевика Никифора Аввакумовича Чоловского, в его журнале «Сеятель». Устраивал литературные вечера. Он был из тех, кто оживлял, придавал смысл и направление русской эмиграции. Н.Чоловский предложил ему написать книгу о генерале Власове и его движении; Бойков начал собирать материал, но не закончил, так как его мать разбил паралич, и он год ухаживал за ней в госпитале. А 5 ноября 1961 знакомая поэтесса нашла его уже окоченевшим. Он успел написать записку, указывая, что к нему приходил «некий субъект», представившийся как поклонник его произведений, и от выпитых напитков ему стало плохо. Вскрытие подтвердило отравление. Так М.М.Бойкова «достали» в далекой Аргентине, не простили раскрытия тайн. Его похоронили в Буэнос-Айресе на кладбище «Флорес», но могила не сохранилась, детей он не оставил. Так весь род Бойковых и исчез, как впрочем и миллионы других. Он, как точно сказал один из эмигрантов, был «как горошинка из попавшего в кювет грузовика с горохом, значительная часть которого скатилась в пропасть, а часть рассыпалась на дороге, в поле. Часть растоптали, часть склевали, часть взошла на чужой почве. Он также человек, который не согласился с поговоркой «один в поле не воин» и пошел в бой, вооруженный одним пером. Его действие, как укус Комара для Дракона, но всё же это и Комар, пытавшийся укусить Дракона - за что и поплатился жизнью».
Ну а нам остается только одно – не забывать мучеников той жестокой эпохи, и не оправдывать ее издержками индустриализации и коллективизации – слишком дорогая цена была за это заплачена…