На волю

Моему сыну Дмитрию.


Часы устало отбили одиннадцать раз. За окном ночная темень.

По телевизору показывают старый безвкусный фильм про зарубежных шпионов и наших чекистов. Фильм по-детски наивен и скучен, но наделен поэтическим названием: «Голубая стрела».

Перед телевизором в кресле сидит истомленный тридцатилетний молодой человек. Он только что проснулся; по всему видно,  не совсем – спать всё равно  хочется; сидит  молодой человек и с безучастным видом смотрит на экран. Там в лазурных волнах Черного моря плещется гурьба отдыхающих, весь песчаный берег устлан загорелыми откормленными телами.

«Вот кому хорошо, – подумал молодой человек. – Поваляться бы сейчас  беззаботно недельку-другую.  Не обязательно на песке и у моря, а просто поваляться. Выспаться, хотя бы шесть часов кряду, дольше и не надо. Но непременно несколько дней. И чтобы не нужно было куда-то  бежать, силиться не опоздать, бояться чего-то забыть. И ни о чем не думать. Увы, это недосягаемая мечта. Воздушная неосуществимая грёза…

Бог мой, как я устал! Не жизнь – галера.

Сколько же лет подряд я к своему веслу прикован? Два года, пока пишу диссертацию, – точно. Даже без отпуска. Все отданные мне на свободу летние месяцы чертил графики, старательно сочинял что-то умное. Ну, ладно,  в аспирантуру меня никто силком не волок,  сам на себя беду накликал. А перед этой каторгой  что было? Два года ординатуры. И всё то же самое. Зимой от рассвета до заката работа в институте. А летом? Нет, летом отпуска, конечно, случались, но  первый скомканным каким-то получился, точнее, вовсе пропал:  ремонтом квартиры срочно пришлось заниматься. От такого, прямо скажем,  не скоро оправишься. Да… Народная мудрость не зря гласит: ремонт – это два пожара. А после ординатуры в очередной, так сказать, отпуск готовил свою шею к будущему хомуту. С утра до ночи, как белка в колесе: библиотека,  кафедра, компьютер. Или в обратном порядке.

До этого  годичная интернатура. Молодой доктор, – словно барышня на смотринах. То подай, это принеси, командный вишь голос вырабатывать изволь. Лучше не вспоминать. Лето тогда вышло нервозным: во-первых, из-за очередной пассии, а во-вторых, не знаешь, возьмет тебя кафедра Первого медицинского или придется  доучиваться в своем институте. Слава Богу, взяла.

Который же я год за партой сижу? Если хорошенько приглядеться, всю сознательную жизнь.

Взять хотя бы тот же институт.  Шесть лет… Да каких! Это тебе не какой-нибудь технический или гуманитарный вуз. У этих технических гуманитариев всё элементарно просто: лекции, практические занятия и… сессия. К трем-четырем часам дня уже вольная птица. А у нас? Проболел, пропустил (причину не спрашивают!), изволь отработать. Разумеется, на это обижаться грех, всё правильно, медик всё-таки. Но пахать-то приходилось по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Ежедневно, каждый семестр. Вечный недосып. Поесть толком времени не было. Хорошо хоть язву желудка не схватил. Не свихнулся. К концу июня выжатый лимон по сравнению со мной казался спелым, сочным плодом. Какой уж тут летний отдых. Отдых – это когда ты  можешь развлечься, сменить обстановку.  А тут сил бы набраться, чтобы ноги передвигать.

 Вот сподобился, выбрал себе профессию…

 До института – школа. Обязательно, изволите видеть, с англо-французским уклоном. Для кого обязательным? Для папы и мамы. Дескать, языки в жизни пригодятся. Может, и пригодятся, но это когда еще будет. До такого осознания дожить надо. В итоге десять  гнетущих детских лет, совсем  безотрадных».

Молодой человек бросил сумрачный взгляд на  заваленный книгами письменный стол.

«Как спать хочется! Мочи нет…

Предков месяцами не вижу. С друзьями не встречаюсь. В прошлый week-end за город приглашали на шашлыки. Так мне статью, будь она проклята,  сдавать, не поехал. Любовь бровки хмурит, губки поджимает,  злится на редкое к ней внимание. А где сил взять? И времени?

Нет покоя, да и воли не видно…

Пойти что ли в поликлинику, взять больничный? А толку? Будет как в прошлый раз. Полгода назад тривиальную простуду подхватил. Коллега тогда выписал горсть таблеток, вручил бюллетень сразу на целую неделю и отпустил с миром. Ну, думаю, полежу, высплюсь, отдохну. Куда там, температура спасть не успела, мой великий научный труд мне уже покоя не дает. По чести сказать, правильно, что не дает… сыроват. Во второй части особенно. Надо будет пошустрить в интернете, иначе профессору на глаза лучше не показываться. Черт возьми, еще в лаборатории серию опытов  провести нужно! И непременно с другими реактивами. Совсем из головы  вылетело».

На экране телевизора закордонная шпионка, чтобы спрятаться от преследований наших доблестных воинов, нарушила общественный порядок. И ее за это по суду на пятнадцать суток в кутузку.

«Кино – дрянь, а поступок-то верный. Питание готовое, всегда горячее, целых две недели. Сон восьмичасовой, гарантированный, без дум о завтрашнем дне. А поутру любезно   метелочку выдадут, мышцы  на свежем воздухе размять. Опять же вовремя накормят, трижды в сутки.   Рядом  сержант  о  тебе  печется:  интеллигентные  мысли  отгоняет.  К тому же смена условий жизни, новые знакомства и никаких забот. Благодать! И такое удовольствие за мелкое хулиганство?!»

В кресле, явно сожалея о нереальности увиденного, морщили лоб, нервно шевелили пальцами.

«На работу напишут. Огласка, – рассуждал молодой человек. –  Правда, сейчас милиция и суды не тем заняты. Да и жизнь не киношный  соцреализм, а совсем наоборот. На партбюро, чай, не вызовут, на общественный вид не поставят, выговор с занесением не вынесут. Не до того. Каждый своим делом озабочен. Х-м-м»

 В телевизоре, как это и ожидалось, все шпионы были пойманы. Никакие  ухищрения им не помогли. Наши победили.

Молодой человек подумал еще немного, затем обхватил себя руками  за плечи, энергично потер плечи ладонями и утвердительно изрек:

– В этой жизни всё объяснить можно… или купить.
 
Вечером следующего дня будущее светило науки крепко спало на жестких досках казенных нар. Впереди были две недели полноценного отдыха…