Эхо войны. Невыездной

В самом начале 70-ых мой непосредственный начальник предложил поработать мне за границей. В то время, работа за границей – это не так как сейчас, заключаешь контракт, четко оговариваешь условия работы. А раньше считалось за благо попасть за границу работать. То есть можно было поднять материальное положение. Даже в развивающихся странах, таких как Индия, мне предложили Индию, за два года можно было купить «Волгу». Машина эта в то время была самая уважаемая машина. Цена её на черном рынке достигала в два три раза номинала. Отправиться за границу не так просто. Если твой непосредственный начальник рекомендует, и дает добро главный конструктор, после этого заполняешь анкету. В анкете четко описываешь свою биографию, затем всех ближайших родственников, родителей, братьев, сестер и в конце такую фразу пишешь, что ни я, ни мои ближайшие родственники не судимы и под следствием не состоят. Еще нужно было иметь чистую анкету. Ты должен быть членом КПСС, женат, не судим, как сам, так и родственники, морально устойчив, и не должен иметь родственников за границей. Вот по эти качествам и подбирались. И уж потом как бы ты считался специалист. Иногда попадали за границу, имея эти качества, но как специалисты, неважные. Я  отвечал по всем параметрам, причем в высшей степени, так как я специалист к этому времени был классный. Главный конструктор дал добро, на партбюро задавали вопросы, кто по работе ради интереса, а кто ради болтовни. Следующий этап был партком. В парткоме тоже задавали вопросы, больше по работе, поскольку я монтажом занимался и наладкой, им было интересно. Но и кое-какие напутствия, следующий этап был райком. Там уже объясняли, что тебе доверяется работа за границей, что ты представитель Советского Союза, что моральный облик и прочее, и прочее, и прочее. Следующий этап – обком. То же самое, объясняли, что являлся представителей социалистического государства. И лишь потом последний этап – это в ЦК. В ЦК меньше объясняли, больше подписываешь бумажки, о поведении и о правилах за границей. Причем это все растянуто во времени. С момента подписания анкеты и до выезда у меня заняло 10 или 11 месяцев. Со мной одновременно начал оформляться мой коллега, Кирилл, причем он уже неоднократно начинал оформляться, но ни разу не прошел это чистилище. Доходили его документы до райкома, и оттуда было сообщение: подберите другую кандидатуру. Никто не мог понять, за что, почему ему возвращают документы. И здесь тоже самое получилось. Когда я уезжал, я сделал отвальную, пригласил своих друзей, в том числе и Кирилла, правда, он немного перебрал. Я уехал, работал, прошло уже больше года по времени. И однажды ночью, часа в два ночи, я спал, вдруг слышу стук в дверь, в окно, голос Кирилла. Я не могу понять, как же так? Откуда он здесь возьмется, когда он  невыездной. Но, тем не менее, слышу его голос и еще знакомый: «Открывай». Я открываю, в самом деле, стоят Кирилл и Виктор. Подвыпившие, шумные. Поднялись, жена вышла. Приехали с Союза, в то время это радость была, собрали на стол, посидели. Поскольку дело ночное, уложили их спать. Утром решили по новой отобедать, побеседовать, расспросить, что там, как там на родине. Тем более они привезли письма, подарки. А подарки  - это считалось черный хлеб, селедка, то, что в Индии не было. Утром пришел коллектив здороваться, знакомиться. После всей этой встречи мы с Кириллом уединились курить на кресла в саду. И я Кириллу задаю вопрос: «Как же ты все-таки попал из  невыездные в выездные?» Он начал издалека рассказывать:
 - Ты знаешь, что у меня отец на» ящиках» работал в институте. Перед самой войной где-то там что- то испытывали на полигоне, а тут началась война, в окружение попали. То, что испытывали, конечно, уничтожили. Отец со своей группой попал в плен. Находились они в плену неделю. Но поскольку еще лагеря немцами плохо охранялись, им удалось сбежать. Сбежали и пристали к окруженцам, которые выходили из окружения.   И вместе с ними вышли. В дальнейшем, естественно, опять работал на вооружение. А тут после войны другая тема была. Я точно не знаю, но догадывался, что работал на космос. Однажды пришли люди в гражданском ночью, подняли нас с матерью, отца, начали обыскивать. Все бумаги паковали в ящики, увозили. Увезли отца и нас, как говориться, выперли тоже. Мы с матерью перешли к сестре отца, она была одинока, муж погиб, а детей не было, она нас и приютила. Об отце ничего не было слышно. Потом нам сообщили, что он шпион, враг народа и осужден на 25 лет. Мать у меня врач, ты же знаешь, но её с работы не выгнали, а меня заклеймили. На общем школьном собрании меня клеймили мои же одноклассники, правда, по бумажкам, что я такой сякой. Я скрывал, что у меня отец предатель, шпион. Выперли меня из комсомола. Я в школу не стал ходить. Вначале, что бы мать не расстраивать, я делал вид что ходил, болтался по городу. А потом когда прислали бумаги на дом, что меня исключили за непосещение школы, мать расстроилась, но ничего не сказала. Спросила только, чем буду заниматься. Я ответил, что пойду работать. Так я попал на наш завод, стал работать, кончил техникум. Но вот когда ты уехал, мы были у тебя на вечер, я перебрал тогда надо сказать. Обидно мне было, что ж я такого совершил, ты уезжаешь, а мне запрет. Приехал домой, взял и написал письмо в обком, что если я совершил неблаговидный поступок или мои ближайшие родственники, прошу написать какой, поскольку, в неоднократных предложения от руководства выехать за границу, мне было отказано. Эти отказы отрицательно сказываются на моих взаимоотношениях с коллективом, а так же на работе. В чем я виновен, прошу указать мне лично. Запечатал в тот же вечер письмо и отослал письмо прямо первому секретарю обкома Романову. Утром вспомнил, что написал, но уже не вернешь. Через два дня прибегает секретарь и вызывают меня к главному. Думаю, что за спешка. Я прихожу, главный говорит, возьми вертушку. Мужской голос говорит «Кирилл Владимирович, будьте любезны, придите завтра в Смольный, кабинет 42, пропуск заказан, желательно к 11 часам. Передал главному разговор, тот сказал идти. Прихожу в кабинет, который мне был сказан, меня пропускают. В кабинете сидит мужчина лет 45, перед ним моя анкета. Он спрашивает вы писали? Я писал. А почему же вы пишете, ни вы, ни ближайшие родственники судимы не были, у вас же отец был осужден.
Он был осужден но потом судимость была, сняла. Не только сняли судимость, но и восстановили на работе, в партии, во всем, кроме…

Тут он остановился и продолжил:
 - Забрали отца, а потом где то через год, никакой связи не было, приходят к нам двое мужчин в гражданском вежливые, назвали маму по имени и отчеству. Просили её проехать с ними. Я думал и мат заберут. Потом где-то  через часа два три приезжают. Они же и маму привезли, и мама начинает собирать свои и мои вещи и говорит тетке, что переезжают на старую квартиру. У тетки глаза расширились, ничего не поймет, я тоже. Собрали вещи, приехали на старую квартиру, когда мы зашли они говорят: «Вы посмотрите, пожалуйста, что из вещей не хватает, и сообщите, завтра придет человек». Откланялись и уехали.
Я не пойму, в чем дело. Папа возвращается завтра – сказала мама. Я даже не уснул. На следующий день приезжает. Отец у меня был здоровый красивый, а тут вдруг приезжает сгорбленный седой, без зубов, едва уловимые черты отца. А руки, он играл на пианино, они изломаны, в каких то буграх. Говорит плохо, шепелявит, зубов нет. Седой весь, мать бросилась на шею, я тоже. На следующий день приехал старшина, который до этого привозил нам пайки, благодаря этим пайкам мы выжили. До того, как отца арестовали, мы не знали что такое голод. У нас всегда было что поесть, причем всегда были деликатесы. На следующий день также приехал старшина, привез поесть, там чего только не было. Мы уже с мамой давно отвыкли. И копченая колбаса, и икра, и буженина, и свежие овощи и фрукты. У меня разгорелись глаза, я хотел на это все броситься, но воздержался. И топом старшина достал, какой то пакет и передал отцу и сказал: «Вот здесь путевки на вас троих в санаторий, в Крым. Вот здесь билеты тоже на троих. Купе четырехместное, но все ваше. За продукты тоже не беспокойтесь, там будет все готово. Так что отдыхайте, а завтра до отхода поезда, я приеду и провожу. Отец как мог, поблагодарил. Не знали как, что, начали у отца расспрашивать, он ничего не говорил, сказал, что оклеветали ошибочно, недопоняли. Все хорошо, теперь разобрались. Восстановили в партию, на работе, восстановили ордена. Единственное что не могли восстановить – это здоровье. И почки были отбиты, и ребра поломаны, и зубы все выбиты. В санатории за ним ухаживали очень хорошо, зубы вставили, но потерянного уже не вернуть. Не долго протянул, пять лет прожил и один за одним три инфаркта и его не стало.

Так вот я и говорю, что его же полностью реабилитировали, восстановили все регалии. А он и отвечает: «Так вы об этом и пишите, возьмите вот последний лист и перепишите». Я взял и переписал последний лист. Вопросов больше к вам нет. Я говорю, так почему вы неоднократно не разрешали выезд?». – «Но вы же как бы скрывали, что ваш отец был, судим, от нас скрывать ничего нельзя, мы если человека посылаем за границу, мы должны знать, что у него за душой ничего нет, что он честный и преданный. Так что не беспокойтесь, ваши документы пройдут быстро».
И вот так я стал выездной. Предложили мне несколько вариантов, я выбрал Индию. Я приехал на соседний, а там бы Володя. Когда мы приехали, отмечали, что ж мы тут сидим, а ты вот тут, за сто километров, мы схватились да и приехали. Тем более тебе вот тут нужно было передать и письма от родственников, от друзей.
Вот таким вот образом я стал выездной. Понимаешь, не хорошо я себя чувствовал после твоего отъезда. Думал, за что отца моего так наказали. Попытался выяснить. Оказалось, где то, какое то неудачи в Королеве, он оказался замешан. И когда прошли несколько неудач, то начали копать, и откопали, что отец во время войны был неделю в плену и какая то умная голова сказала, что вот он там и продался немцам. Вот его и пытали, за сколько и кому он продался.
Конечно, он был чистейший, правдивый, преданный ученый. И этот год, который он провел в местах, не столь отдаленных, сказался на его здоровье. Вот так вот война и на мне сказалась. Дай Бог, что бы на наших внуках не сказывалось. Не доходили эти брызги военные. Пусть они на нас останутся и скатятся, чтобы не достались нашим внукам.
Он замолчал, затянулся сигаретой, я тоже молчал. Потушил сигарету:
 - Давай Петрович, за наших детей, чтобы они жили бодрыми, здоровыми, и никакие печали их не окружали.
Мы налили водки, привезенной им с Союза, чокнулись, выпили с надеждой, что будет все хорошо.