Лехаим, Шах и Мат

1.

Тот день Бог проводил на самом волшебном чердаке Петербурга. Было людно. Сосчитать трудно, но точно было 32 человека в тёмно-серых балахонах и белых шапочках, похожих на крупные ермолки. Остальные выглядели разнообразнее. Был тут системный администратор с приручённым ноутбуком; был одухотворённый служитель музы; был пробитый хиппан – и не один. Были смешные и грустные девушки, наполненные чаем и мыслями о далёком. Были звукорежиссёры, которые суетились вокруг необъятного пульта.

Эта масса сновала, кажется, по замкнутому, но очень сложному контуру. Переходила от прямоугольной кирпичной стены к белёному потолку по одному и тому же серому ковру. Дело в том, что потолок этого чердачного помещения ломко свисал вниз и упирался в пол напротив капитальной стены.

На ковре изолентой был выведен квадрат со стороной 3 метра и 20 сантиметров. Он занял господствующую позицию прямо по центру зала, и люди старательно обходили его. Тесно было так, что даже негромкая музыка забивалась в просветы между мебелью, стенами и потолком.
Из угла этого неправильного, невозможного зала строго грозил мундштуком саксофон. Он был неудобно подвешен на медного цвета цепочку, спускающуюся откуда-то с потолка. Он наводил на мысли об экспериментальном звуке, которые отвлекали от причины собрания.

В другом углу, в буквальном смысле зажатое между полом и потолком, вместо линии горизонта прочерчивалось чёрное пианино кубистской формы. Оно было лишено верхней панели, клапана и карниза. Обнажённые скрещённые струны тонко блестели в лучах разноцветных прожекторов. Из утробы пианино торчал раскрытый радужный зонт. Он не только уводил от причины собрания, но почти выводил на улицу, под град. Благо, к причине собрания нас только что не за уши возвращал вселенской глубины взгляд видного худощавого мужчины, у которого была своя траектория в предоставленном пространстве.

Он был не хиппан и не системный администратор и не служитель музы и не звукорежиссёр, а как будто золотая середина всего и вся, смахивающая на кубистский саксофон. Вертикальными щеками, острым подбородком, короткими белыми волосами и добрыми тонкими губами он утверждал то, на что намекали его глобальные глаза и веки: здесь рождается чудо. Не спорь со мной.

2.

Системный администратор здесь Богом не был. Богом был другой обладатель ноутбука, молодой мастер кибернетического перфоманса Никита Ямин. С длинными, чёрными как смоль волосами, в бежевом пиджаке и длинных ботинках он сидел за партой у трапециевидной стены крашеного кирпича. Над его головой белел экран, а перед ним стоял компьютер, казавшийся родным братом творца. Такой же динамичный, цельный и дельный был у компьютера вид. Творец через программу для видеоконференций дозванивался до главного героя вечера – Гарри Каспарова.
По слухам, Каспаров готовился выйти на связь из какой-то другой России. То ли речь шла об Израиле, то ли об Америке, то ли об Украине, но где бы эта другая Россия ни находилась, говорили о ней как о чём-то решённом и само собой разумеющемся.

Тем временем системный администратор притащил в зал стремянку и вошёл в запретный до сих пор квадрат, обведённый изолентой. Изолентой же этот квадрат был поделён на равные клетки, восемь на восемь.

Системный администратор расставил стремянку прямо посередине квадрата и поднялся к потолку, чтобы настроить аппаратуру. Аппаратуры там было столько, что страшно смотреть. Это была огромная консоль, увешанная камерами, сенсорами, приёмниками и передатчиками. Системный администратор растворился в аппаратуре, и только ноги свисали из электронного облака на неправдоподобно устойчивую стремянку.
После многих попыток соединения с другой Россией, наконец, зазвучали на всю комнату длинные гудки, после которых с нами поздоровался бодрый голос гроссмейстера. Он был усилен щедрой рукой звукорежиссёра и пропущен через уже приготовленный для репетиции перфоманса хитроумный синтезатор. В результате по-хорошему комсомольский голос дробился на тысячи разномастных голосков. Они разлетались брызгами над ковром. Они рассаживались птичками по запискам с конфигурацией аппаратуры, как по избирательным бюллетеням. Однако это не мешало Каспарову говорить и быть услышанным. Не шалом, не хеллоу и не шануймось сказал он.

- Добрый день, друзья! Как там погода в Питере?

- Как обычно, Гарри Кимович: гром, молнии и огненный град, - скучным синоптическим голосом констатировал маэстро Ямин.

- Понятно, значит, всё под контролем, - без сомнения в голосе откомментировал Каспаров.

- Главное успеть до темноты, - заговорщически ответил Ямин и обратился к людям в зале: - товарищи, я бы предложил вам совершить нашествие на буфет сейчас, потому что позже такой возможности не будет долго. А мы с Гарри Кимовичем пока обсудим план мероприятия.

3.

Ямин был не просто Бог. Да и как может быть просто Богом такой сложный человек. Люди в балахонах по его команде выстроились в колонну и, не задерживаясь в дверных проёмах, освободили помещение. За ними последовали вальяжные девушки, полные чаю, служитель музы и даже хиппаны. Последними вышли звукорежиссёры и добрый демон этого места – человек с глобальными глазами и фамилией Бусов.

Толпа разбредалась по всему арт-центру на Пушкинской 10. Кто на свидание с Бутусовым, кто к Коле Васину, а кто на неприлично высокую выставку на последнем этаже соседнего флигеля. Не боясь огненного града благодаря кибернетическим ермолкам и, конечно же, не снимая балахонов, 32 серые фигуры неустанно перемещались из одной точки в другую точку этого гиперпространства.

Мы с Рэйчел были простыми смертными, и объявленные погодные условия нас никак не устраивали. Зажмурившись и перебежав открытый балкон, отделявший зал от буфета, мы подошли к стойке и заказали неактуальный и давно забытый здесь чай «Зимняя сказка». Бармен мгновенно вспомнил его, а мы пошли занимать место на прожжённом сигарой диванчике Бориса Гребенщикова.

Буфет был далеко не пуст и не мог вместить даже десятерых из тех, кто покинул зал. В буфете остались только самые наглые и самые родные. Остались и мы с Рэйчел, поскольку были достаточно наглы, чтобы считать себя родными.

Рэйчел была американкой и здесь выступала в важной роли журналиста. Я же, будучи лучшим другом и вечным соперником Ямина, пришёл, потому что Ямин не мог меня прогнать, даже если бы и хотел. Вообще-то мне приличествовало быть в другой жемчужине Лиговского проспекта под названием Этажи. Там меня ждали картины и вино. Но какие картины и какое вино могут заменить кибернетическую мистерию 8х8 и чай «Зимняя сказка»!

Бусов с парой звукорежиссёров подошли к стойке буфета более чем практично. Заказав гречи с сосисками, они профессионально присели за столик, подпирающий потолок, который и здесь ломко свисал до самого пола.

Буфет ГЭЗ-21 теперь был полон неслучайного народа. Это был даже не народ, а скорее группа людей, объединённых отсутствием цели. Люди безропотно глотали пиво из бутылок и обсуждали мифы о солнцестоянии. На дворе было 21 июня, и я всё в толк не мог взять, о какой тьме сказал Каспарову наш теперешний Бог. До тьмы было не менее 40 дней и ночей, и то если считать тьмой толпу милиционеров, разгоняющих митинг.

Справа от нас с Рэйчел за наш же столик опустились двое завсегдатаев буфета и стали расставлять шахматы. Мы покосились на них, я хотел что-то сказать, но передумал. Вместо этого я по-английски представил Рэйчел товарищу Гибштейну, бессовестно сверкавшему объективом, возвышаясь на кресле во главе нашего столика. Перед ним стояли: чашечка с кофейной гущей, пачка сигарет и зажигалка. Хитрые глаза быстро исследовали Рэйчел почти целиком: от светофильтра до вспышки.

- Рад вас встретить, - сказал удовлетворённый Арон, протягивая руку в просторном рукаве красной рубашки. Такие рубашки носят лучшие из потомков Цоана. Рэйчел пожала руку с идеальными ногтями и улыбнулась.

После недолгого обсуждения фототехники Рэйчел переключилась на меня, почему-то приняв меня за подходящего респондента.

- Скажи, а правда, что Ямин хотел вызвать Платона Еленина из Лондона?

- Куда вызвать?! – удивился я. Неужели Рэйчел не знает, что Еленин не любит питерской погоды…

- Ну, так же, как Каспарова. Чтобы сразиться в такие необычные шахматы. Я слышала это от кого-то из персонала. Была бы самая настоящая сенсация!

- Ах, так тебе сенсаций мало! – сообразил я, - боюсь, Еленин не настолько профессионален, как Каспаров. Что же касается использования людей в качестве шахматных фигур, Еленин этим занимается всю жизнь. Для него в этом никакой сенсации не было бы.

Играла музыка Genesis, и мы ненадолго замолкли, наслаждаясь теснотой. Толстые локоны цвета мокрого асфальта прятали от меня красивый профиль Рэйчел. Вместо неё мне улыбалась бородатая физиономия Арона Гибштейна. Он вытянул правую руку с фотоаппаратом вперёд и чуть влево, направил объектив на мою спутницу и спустил курок. Рэйчел вышла из забытья а-ля Бразилиан и хотела что-то сказать Гибштейну, но промолчала. Потом схватила свой аппарат и пульнула в ответ. Удовлетворённая исходом перестрелки, она продолжила разговор:
- Я, кстати, знаю Каспарова ещё с 1997 года, когда он проиграл этой машине IBM, забыла название. Надо сказать, это была сенсация.

- Приятно, когда тебя знают с поражения... а ты никогда не встречала игры в шахматы живыми людьми?

- Уж точно не онлайн. И без этих жутких электродов. А так – было как-то, ещё в Иллинойсе.

- Онлайн творит чудеса, Рэйчел, так и знай. Вот сидел бы Каспаров здесь, а не в этой своей другой России. Казалось бы, куда важнее то, что он играет с детищем злого гения на букву Я. Но нет! Именно онлайн придаёт знаковость этому действию. Я бы на твоём месте делал акцент в статье на этом.

- Не смеши, Гленни. Онлайна сегодня как грязи.

- В том-то и дело! Смотри: самое драгоценное, что изобретено человечеством – средство связи, соединяющее кого угодно с кем угодно на любом расстоянии. Оно повсюду, от него зависит почти весь цивилизованный мир. И именно эта вещь – практически бесплатна. Понимаешь?

- Не очень-то. Это философия, а не сенсация, дружище, - скептически парировала Рэйчел.

- Сенсация тебе и так обеспечена, а тема онлайна сделает материал долгоиграющим. Это впервые за всю историю: у людей есть небывалые возможности связаться между собой, а они отдаляются друг от друга, связываясь только от неизбежности! У меня тут записана фраза на эту тему, - я нашёл заметку в телефоне и прочитал: - «Перед избавлением наглость возобладает, писатели будут злоупотреблять мудростью, и боязнь греха будет презираема».

- О, да ты делаешь успехи в изучении Талмуда!

- Это не мои успехи. Ты лучше скажи: Будут злоупотреблять мудростью. В чём мудрость?

- Понятно в чём, – раздражённо ответила Рэйчел, - в гармонии с окружающим миром!

- То есть, в правильной связи с окружающими людьми, не так ли?

- Но онлайн её не обеспечивает! Ты можешь делать добрые дела, а можешь грешить онлайн!

- Верно, но есть выбор. Онлайн – это неограниченная возможность выбирать, с кем связываться, как и для чего! Люди располагают такой фантастической возможностью и делают выбор в пользу своих сиюминутных потребностей, - Гибштейн дремал у меня на плече, - а кто-то выходит в онлайн, чтобы сделать мир лучше. И вот, выбор Каспарова: сделать себе банальный пиар, играя в люди-шахматы на Крестовском, или показать всему миру модель идеального управления.

- Так уж и идеального. Он ведь может и проиграть: за 13 лет прогресс шагнул вперёд.

- Это точно, - весело поддакнул очнувшийся Гибштейн и щёлкнул Рэйчел прямо в нос.
Американка, как ковбой с пистолетом, управилась со своим орудием, и белая шершавая поверхность плакучего потолка за спиной Арона на мгновение озарилась вспышкой. Тень от его длинных распущенных волос напомнила мне высокую неприступную гору.

- Гибштейн, - сказала Рэйчел, колко глядя в глаза фотографа, - вы еврей?

- Я русский, - озадачил её Арон английским прилагательным и задорно улыбнулся.

- Тогда Лехаим, - Рэйчел подняла кружку с остатками сказки. Мы чокнулись втроём, глотнули чайно-винную жидкость, и Рэйчел взяла меня за плечо, вставая: - Нас зовут, Гленни. Арон, заходите, если будет интересно.

Нас, в самом деле, звали. Репетиция начиналась, и зал уже всасывал в себя людей в серых балахонах, бесстрашно ступающих под огненным градом.

4.

Зал был почти готов. Бог Ямин отдавал последние распоряжения. Женщина с оранжевой эмблемой на плече заботливо наклеивала на грудь каждому человеку в балахоне стикер с изображением чёрной или белой фигуры. Отказываться от попавшейся фигуры не разрешалось. Внутри каждого стикера был чип с индикацией принадлежности фигуры конкретной клетке. Чёрный белопольный слон должен встать на С8. Четвёртая слева белая пешка точно встанет на D2 и никуда больше.

Получив стикер, каждый человек в балахоне переходил к системному администратору, который проверял электроды в ермолке, поправлял их при необходимости и пропускал человека дальше, к доске.

Доска теперь была выложена чёрными и белыми квадратами со стороной 40 сантиметров. Мужчина с той же оранжевой эмблемой мягкой метёлкой на длинной рукоятке сметал соринки с клеток. Эмблема была похожа на компьютерную собачку с человечками внутри.

Всем людям в балахонах было сказано разуться. По бокам от доски были разложены белые коврики для «съеденных».

Почти по всему периметру зала были расставлены стулья, в некоторых местах до четырёх рядов. Ямин величественно восседал за своей партой, стоящей вдоль стены в глубине зала. Экран над его головой был поделён на две части. Большую часть занимала пустая шахматная доска. Меньшую – изображение Каспарова, сидящего перед веб-камерой, опершись подбородком о сплетённые руки. Он смотрел не на нас, а выше: видимо, на проекцию изображения с веб-камеры в зале.

- Пара сообщений, прежде чем мы начнём, - сказал Ямин в свой микрофон. – Игра идёт без ограничения по времени. Фотографировать разрешено только в момент движения фигуры, принадлежащей гроссмейстеру, по доске. Постарайтесь не использовать вспышку. Прошу первый ряд не вытягивать ноги вперёд. Проверьте, выключены ли ваши телефоны. Мы готовы. Рассаживайтесь скорее, друзья.

Ямин дождался полной тишины и спросил Каспарова:

- Гарри Кимович, вы готовы? Со связью всё в порядке?

- Да, Никита, давайте начинать.

- Начинаем, - сказал Ямин и торжественным движением пальца нажал Enter.

Акустическая система залила зал умиротворяющим шорохом и тонкими нотами фисгармонии. Мы всё-таки были в Галерее экспериментального звука. Толпа людей в тёмно-серых балахонах начала принимать осмысленные очертания.

Под божественную шумовую музыку первые босые ноги ступили на доску и не торопясь двинулись к тому её краю, что ближе к Ямину. Белые слоны, кони, ладьи, ферзь и король аккуратно и идеально организованно выстроились на крайней линии спиной к маэстро. Следом за ними так же стройно встали пешки обоих цветов на линиях 2 и 7. Никто не толкался и не оступался: система навигации просчитывала траектории всех «фигур» на 10 шагов вперёд.
Верхний свет выключили. Зал освещался только экраном и прожекторами, которые висели на консоли с аппаратурой и мягко подсвечивали шахматную доску. Сами поля доски тоже светились.

Когда последние чёрные фигуры входили на доску, дверь зала зазвенела, ударившись обо что-то снаружи зала. С балкона вошёл худой мужчина с бородкой, в расстёгнутом пальто. Он прошёл в зал, снимая берет и стряхивая с него огненные градины прямо в волосы сидящим на камчатке зрителям. Обошлось без жертв, благо граду было 3000 лет. Лица опоздавшего не было видно. Он прошёл между стульями и остановился у ряда, ближнего к черным фигурам. Огляделся, увидел свободный стул, шагнул к нему. Неровным движением пригладил непокорную причёску и сел. Пока он опускался на стул, Рэйчел и ещё несколько фотографов запечатлели его. В свете вспышек я увидел Эдуарда Лимонова.

- Друзья, теперь точно отключите вспышки. Во время игры будет активно работать светотехника. Мы начинаем. Гроссмейстер играет чёрными.

Произнеся это, Ямин снова нажал Enter, мы услышали низкий тон интро, и белая пешка с клетки D2 уверенно шагнула на D4. Её движение сопровождал мягкий стрекот звукового фона. Белое поле на мгновение озарилось жёлтым свечением и снова погасло. На экране за спиной Ямина картина происходящего на доске дублировалась в компьютерной графике.

Через секунду после остановки белой пешки, две чёрные пешки на клетках B7 и C7 расступились, и чёрный конь с поля B8 плавно и без помех перешёл на клетку C6. Чёрное поле окатило зрителей синей волной света и погасло. Пешки за спиной коня сдвинулись обратно. Новым ходом белых было E2 – E4. На выставленную Каспаровым пешку D7 – D6 компьютер ответил, поставив чернопольного слона на F4. Очередная чёрная пешка шагнула навстречу судьбе E7 – E5 и тут же была съедена слоном.

Съедена, но только наполовину. Программа озвучения издала неприличный хрумкающий звук. Программа управления сознанием сработала на вывод чёрной пешки, которая благополучно сошла на белый коврик. А вот слона «заглючило», и он почему-то не желал двинуться, чтобы встать на освобождённое пешкой место. Каспаров уже пытался сделать ход, чтобы съесть слона: на его экране отображалась только компьютерная доска. Но слона-то на нужном месте не было. Системный администратор в носках подошёл к слону и снял с него ермолку. Касаясь пальцами разных точек на внутренней поверхности, он следил за какими-то реакциями аппаратуры наверху. Освобождённый от ермолки парень с лысой головой моргал глазами и щурился. Все его товарищи невозмутимо стояли на местах с закрытыми глазами.

- Сбой навигации! – крикнул он Ямину. Тот подбежал, и они стали обсуждать проблему вполголоса.

Я подмигнул Рэйчел, думая об успехе своей выставки. Ямин тем временем вернулся на своё место.

- Друзья, - обратился он ко всем через микрофон, - Мы приносим свои извинения, вам придётся ещё какое-то время побыть снаружи. Это репетиция, сами знаете, все недоработки всплывают. Гарри Кимович, не отключайтесь, - он нажал Esc на клавиатуре, возвращая людям в балахонах их сознание, - Прошу остаться весь персонал и все фигуры.

5.

Я уважаю лучшего друга уже за то, что он ни разу не жаловался на тяготы работы Богом. Ямин берёт на себя самые авангардные и самые скандальные задачи в медиа-культуре Питера. После самовозгорающихся дневников по всему городу 25 мая я бы на его месте озаботился изобретением самовозгорающихся повесток в суд. Однако Ямин честно подписывал приходящие повестки, а в свободное от этого занятия время готовил сумасшедшие шахматы. Публичный матч Каспаров – ПК в Петербурге назначили на ночь с 22 на 23 июня на Крестовском острове, а в Москве – на 20 июля, в день Шахмат в цехе красного вина на каком-то винзаводе.

Проходя через балкон, я заметил, что град кончился. Стало заметно светлее, и на балконе релаксировали хиппаны. Здесь же стоял Лимонов и давал интервью Рэйчел. Раскатистым английским языком он доносил до её сознания, что на доске и должна была остаться 31 фигура. Он не верит, будто причиной этого могла стать техническая оплошность. «Что ж, Эдичке видней», - решил я и пошёл заказывать ласкающий душу чай.

Гибштейн всё так же сидел в кресле и перебрасывался фразами с человеком в соседнем кресле. Кресло было повёрнуто так, что человеку приходилось выкручивать свой позвоночник, держась за спинку стула и за трубу системы отопления. Они говорили о предстоящем концерте в ГЭЗ-21. Точнее, не о самом концерте, а об известности музыканта. Собеседник Гибштейна настаивал:

- Положим, хозяин его не знает, зато Боно знает!

- Да Боно вообще ирландец! - съязвил Арон, - Кто ещё может чай пить с Царём, песни петь с Юлианычем, а уважать Горбачёва…

Я опустился на диванчик и глотнул чаю. Тут же появилась и Рэйчел. Она заказала американо и прошла к нам, разбираясь со своим диктофоном.

- А кто будет Лехаим пить? – спросил я.

- Ты не предупредил меня, что в этом чае вино. Я всё-таки работаю.

- Ладно, это нестрашно. В Высшем-то мире алкоголя нет, в конце концов.

- Гленни, вот кто где, а вы – в Высшем мире, - опять съязвил Арон.

- И спешу вас, Гибштейн, прямо оттуда обрадовать, - принял я вызов, - Что есть Лехаим?

Услышав в ответ щелчок затвора камеры, я достал карманное издание Шамати и зачитал:
«Когда говорят: «Лехаим» (в переводе – «За жизнь!»), имеют в виду жизнь Высшую».

- Не понимаю, - сказала Рэйчел, - как ты можешь быть так озабочен одновременно этими выставками, экономикой и Высшим миром. Не вяжется одно с другим!

- Не вяжется, потому что из низшего мира не виден Высший. Вот суетятся эти ребята, умнейшие люди – Каспаров, Немцов, а напротив всякие Наши и Ваши… много их всяких. Пытаются заработать место под солнцем посреди хаоса. И не понимают, что его невозможно заработать, потому что наш мир дошёл до ручки. Нет решения экономическим проблемам, нет решения конфликтам, нечем накормить нищих, даже если еды полно. Нет, потому что все решения – на ступеньку выше. Читай Эйнштейна. А здесь – только крысиные бега. Знаешь, что это за бега?

- Но кроме крыс есть и нормальные люди!

- Есть, но это ни при чём. Крысиные бега – это борьба за положение в ущерб общественному благополучию и личному счастью. Они бесцельны, стремятся к бесконечности. В результате этих соревнований только растёт цена ошибок и пропасть между желаемым и действительным. А смысл всего этого остаётся неясен.

- Да, насчёт смысла ты прав.

- А кроме смысла и выяснять нечего. Смысл этих крысиных бегов – в том, чтобы от них отчаяться, грубо говоря. Ты думаешь, Ямин понимает, зачем он делает все эти свои чудеса? Я с ним много раз говорил. Больше всего в жизни он боится думать о смысле.

- Но он-то вряд ли скоро отчается. С его известностью, с его скандальностью…

- Именно скандальность и вызовет у него опустошение. По-хорошему, всё это похоже на пир во время чумы. Мы занимаемся этим только потому, что надо же чем-то заниматься!

- И что, он прибежит к тебе и станет требовать объяснить смысл жизни?

- Я не справочное бюро, чтобы это ему объяснять. Смысл он раскроет сам, когда поднимется над своей суетой. Но надо понять, куда подниматься. Высший мир – не над облаками и не в другой вселенной. Это всего лишь другая форма связи между людьми. Он здесь, прямо между нами, (Рэйчел непроизвольно посмотрела мне в бок). Но он скрыт из-за того, что мы только и знаем, как бежать наперегонки к несуществующему финишу. Вот я и говорю тебе про онлайн и про злоупотребление мудростью. Пойдём, начинается.

6.

Репетиция закончилась за полночь. Как только Бог нажал ненавистный Esc, люди в серых балахонах, оставаясь в оцепенении, стали медленно оглядываться и приходить в себя. Они угрюмо смотрели на знакомую реальность и устало снимали с себя белые электродные ермолки. Они брезгливо смотрели на ермолки и отбрасывали от себя с раздражением. Во время игры они не мыслили и поэтому не были людьми. Но живыми организмами оставались и страшно устали.

Немного придя в себя, все повалились с ног. Тела обрушались на нежную плитку шахматной доски, напичканную лампочками и транзисторами. Отдельные поля доски выламывались из конструкции и перемешивались. Благо, публика уже покинула зал: Ямин благоразумно держал программу управления сознанием работающей, пока зрители не стали расходиться. Оставались только журналисты, персонал и я.

Esc был не просто ненавистным: он заслуживал уничтожения. Разве может быть момент ужаснее момента осознания? Нажатие одной клавиши сделало 32 человека очень несчастными. Мысли о вчера, сегодня и завтра хлынули в 32 изнасилованные электродами головы. Лёжа, люди в балахонах медленно подтягивали ноги к груди, обхватывали их руками, утыкались носами в колени. Балахоны были безнадёжно измяты, и Ямин уже будил кого-то телефонным звонком, чтобы заказать 32 новых балахона на следующий вечер.

Системный администратор собирал с пола ермолки, вызволял их из-под свернувшихся калачиком людей в балахонах, складывал в специальный кейс. Рэйчел и другие фотографы ходили вокруг и щёлкали камерами. Они как будто вели репортаж из горячей точки, где только что закончился бой.

Я заметил, что люди в балахонах тихонько подрагивают. Они беззвучно рыдали, орошая слезами миллион проводков и конденсаторов, выбившихся из шахматной доски. Я присел на корточки среди живых клубков и положил руку одному из них на плечо. Клубок агрессивно отмахнулся и громко всхлипнул, ещё глубже вжимая голову в колени. Я посмотрел на Ямина; потрясение отвоёвывало красивое лицо у торжества. Уже не в первый раз я видел это выражение. Почти каждый перфоманс Ямина оказывался более разрушительным, чем ожидалось. 25 мая из-за злополучных дневников несколько классных дам отправились в больницы с инфарктом миокарда.

- Ты ведь знал, что так будет, - сказал я, сидя на корточках. Вокруг меня валялись размётанные чёрные и белые квадраты с торчащими из них проводами. В зале теперь было тихо, потому что журналисты ушли.

- Гленни, не сейчас, - Ямин с досадой потёр лоб и стал разбирать технику.
Я немного помолчал, но не мог не продолжить:

- Помнишь, мы мечтали делать людей вокруг нас счастливыми?

- Ну да, ты хочешь сказать, что вокруг тебя все просто не знают, куда деваться от счастья, - бормотал смятённый Ямин.

- В том-то и дело, что и у меня с этим проблемы. Мы не удовлетворяем их запрос. Мы развлекаем их, даём свежие мысли, эмоции, а по большей части просто красуемся своими талантами и выдумками. А им нужны ответы. Мы не даём им того, что им нужно.

- Какие ответы?! Дай мне хоть один вопрос, который будет иметь значение дольше недели!

- Для чего я живу? Этот вопрос имеет значение всю жизнь.

- Да что ты говоришь, гроза философов Гленн Гунде! И что ты предлагаешь в качестве ответа?

- Даже поставить этот вопрос так, чтобы он прозвучал значимо, - уже огромное дело. Люди ведь пытаются задвинуть его подальше, чтобы не вспоминать.

Ямин беззвучно выругался и продолжил заниматься техникой.

Одно тело рядом со мной зашевелилось, распрямилось и село. Мне в глаза смотрел добрый, чуткий юноша с пушистыми бакенами и выбритой головой. Одна щека была мокрой от слёз. Он заговорил, держа мой взгляд мёртвой хваткой своего. Голос был глубокий, вкрадчивый и располагающий:

- Природа играет с нами. Её игра совершеннее шахмат, и каждый из нас в этой игре – как белый король. Каждому суждена победа. Сама природа так распорядилась. Она как будто играет чёрными. И белыми тоже играет она. Только белым так не кажется. Им кажется, что они делают ходы, едят чёрные фигуры, получают от них болезненные ответы. У белых как будто есть стратегии. Но все стратегии принадлежат природе. И ведут они к победе белых, но не той, которую они сами себе представляют. Когда-то белый король получит сознание и увидит, что нет врагов – чёрных, а есть только природа. И всё время, с самого начала партии, каждый ход и все ходы вместе были гениально устроены природой, чтобы привести белого короля в сознание. А пока фигуры ходят совершенно неосознанно.

Юноша встал, отряхнулся, подхватил свои ботинки с пола и сбивчивой походкой, спотыкаясь о шершавый ковёр, направился к выходу. Исчез, притворив за собой дверь.

- Хоть кому-то сегодня пришло откровение, - сказал я Никите, тоже готовясь уходить.

- Лехаим, - коротко ответил Ямин.

- Лехаим, это точно. Мы уже два тысячелетия говорим это слово, и нам как будто наплевать, что за ним ничего не стоит.

- А раньше стояло! – снова вспылил Ямин, резко разводя руками.

- Раньше мы были другими. Тут и спорить не о чем. Мы были объединены целью, знали её. И соседи наши, если не знали, то догадывались о её значимости. И если кто-то из нас говорил «Лехаим», то знал совершенно точно, о какой жизни говорит и почему. Мы были в сознании, потому что были объединены. Стоило нам рассыпаться – всё позабыли и тут же на нас посыпались тумаки от жизни, со всех сторон. И до сих пор сыплются. А мы всё так же говорим «Лехаим». По праздникам и по будням.

- Тебя послушать, так весь народ – болваны!

- Не болваны. Просто в отключке. Без сознания. Растащенные своим эго по углам этой планеты. Но планета-то круглая! Мне кажется, это слово, как многие другие слова, книги, вещи, традиции, – это национальная память. Нить, которая выведет нас обратно к любви и согласию. Глядишь, объединимся, увидим мир ещё при жизни.

- Так, всё, кончай этот словесный понос. Ты мне всю доску заляпал!

Ещё одно тело зашевелилось и приняло сидячее положение. Под ним хрустнула какая-то деталь шахматной доски.

Худой парень с тонкими чертами лица и вытянутым бритым черепом смотрел в кирпичную стену. Он глубоко дышал и перекладывал свои руки с коленок на лодыжки и обратно. Потом закашлялся и сквозь кашель пару раз позвал Ямина по фамилии. Когда горло успокоилось, его голос оказался высоким и мелодичным. Очень спокойным:

- Ямин, где вы живёте? – спросил парень, всё так же глядя в стену.

- Сапёрный 16, - машинально ответил Ямин, извлекая белые квадраты из-под лежащих тел.

- У вас в первом этаже случайно нет магазина с живым пивом?

- Нет.

- Странно, что же туда так тянет… - сказал юноша, встал, упал. Подобрал обувь, снова встал и, шатаясь, вышел из зала.

- Ладно, Гленни, мы тут будем разбираться. Завтра придёшь?

- Куда денусь! – мы пожали друг другу руки, я надел куртку и вышел. Рэйчел уже давно спала у нас в Этажах.

7.

- А где же наш Бог? – спросил я одного из людей в серых балахонах во время перекура.
Мы стояли на Центральной площади Приморского парка Победы, рядом с аттракционами. Я смотрел в ту сторону, где скрытый кронами деревьев поезд американских горок с визжащими пассажирами взлетел вверх и нырнул обратно.

На Крестовском острове было 8 вечера, и приготовления уже почти завершились. Прозрачный павильон поставили на подмостки почти посередине площади. Самый её центр был занят доминантой площади – каменной вазой, которая выглядела старше всего этого парка, равно как и Победы, которой он был посвящён.

- Какой Бог? Ямин что ли? – я кивнул и заметил надменное выражение лица человека в балахоне. – Бог… Бог – великий Шахматист. Надень эту штуку, - парень многозначительно покосился на меня и коснулся своей белой ермолки, - узнаешь.

В прозрачном павильоне помещалась сама доска, коврики для «съеденных», барьеры безопасности на случай падения фигур и узкие проходы по периметру. Вместо потолка была консоль с аппаратурой. Она свисала на металлических тросах с пирамидальной конструкции, упирающейся четырьмя лапами в асфальт. Над павильоном на пирамиду были укреплены два проекционных экрана. На один уже была выведена картинка, такая же, как вчера, только пока без Каспарова. На другой поочерёдно выводилось изображение с четырёх камер внутри павильона. За экранами прятались мощные динамики. Будка с пультом управления стояла под одной из опор пирамиды. В будке было очень тесно и темно. Беспокойный системный администратор курсировал между её внутренностью и павильоном, что-то как всегда настраивая.

- А что ты видишь, когда находишься в игре? – спросил я с интересом. Вообще-то этот вопрос должна была задавать Рэйчел, но она задерживалась.

- Ничего. Это как очень крепкий сон. Вся соль – в моменте, когда Ямин отключает управление. Это круче ЛСД.

- Ну ты сравнил! Глюки и реальность!

- Надень эту штуку… - повторил свой жест юноша, - В общем… нет б;льших глюков, чем эта реальность, вот что я тебе скажу. Все эти Каспаровы, Ямины… думают, что чем-то управляют. Живут в реальности. Ещё хуже: строят реальность! Им всем – дорога на эту доску, - парень кивнул в сторону павильона. – Хотя знаешь, я даже благодарен Ямину за это издевательство. Сначала согласился из-за денег, но этих денег наша работа не стоит.

- Стоит больше или меньше?

- Это мы потом увидим. Может, ещё лечиться придётся. Но увидеть, что живёшь посреди фикции – дорогого стоит. Сразу как будто… как будто есть к чему стремиться, что ли.

- Человеку, заболевшему раком, тоже есть к чему стремиться. А можно просто не заболеть.

- Ты не понял. Ты болен. И умрёшь, так и не узнав о своей болезни.

Нашу волнующую беседу прервал бесстрастный системный администратор, потому что пора было проверять технику в действии. 32 человека снова лишились сознания и стали довольно беспорядочно, хоть и стройно, двигаться по доске. Случайные люди, прогуливающиеся рядом, смотрели на экраны и покатывались со смеху, глядя как компьютер затыкает системного администратора за пояс.

«Что, все такие великие шахматисты? – пронеслось у меня в голове, - не боги ли случайно?»
Чтобы развеяться, я прогулочным шагом пошёл к метро. Рэйчел как раз подъехала и сказалась страшно голодной. Через пять минут мы листали меню местного кафе, и она взахлёб рассказывала, как прошёл её день. Интересное началось в 6 вечера:

- Я была на площади Восстания, хотела как раз перекусить, и тут звонит Ямин. Говорит, приходи ко мне домой, возьми у меня интервью. Я думала взять его здесь, но Ямин сказал, что не сможет присутствовать. Я удивилась, но, понятное дело, побежала к нему. Кое-как нашла дом. Вхожу к Ямину, а он в одном халате в клеточку, да в тапочках. Я поняла, что с ним не всё в порядке. Говорит, приболел. Ну, угостил меня кофе, сели поговорить, я включаю диктофон, а он говорит – оставь. В результате просто заставил меня убрать диктофон.

- Ну, и он что-нибудь сказал, чтобы пояснить своё поведение?

- Ты знаешь, он в основном плакался мне о своей жизни. Сказал, что ты прав, что он не удовлетворяет какой-то запрос… было такое?

- Было, - признался я.

- Ещё интересную мысль сказал. Говорит, если даже евреев ненавидят за что-то другое, именно это делает их достойными ненависти. То, что они не соответствуют своей роли. Но как ей соответствовать? В чём она?! Говорит: что с женщинами, что со зрителями, что с друзьями – одна и та же история: он не понимает, что им нужно.

- А что у него есть им дать?

- Я думаю, этим вопросом я бы его убила. Я просто сказала: может, они и сами не знают, что им нужно от этой жизни. Знали бы – требовали бы конкретно. Он как-то оживился. Как будто в таком случае ещё ничего страшного. Я продолжила мысль. Говорю, может, их об этом и спросить? А он говорит так обречённо: это значит только множить несчастных. В общем, он лил на меня слёзы полтора часа и так ничего по существу и не сказал. Я бы разозлилась, если бы он не был гений.

- Ну да. Значит, его и не будет. Ладно. Да здравствуют безбожные шахматы!

- Это, Гленни, не Лехаим. Как-то грустно на душе после этого разговора с Яминым.

- Давай поедим и дойдём до воды. Приведём себя в бодрое расположение духа и подойдём на место, когда уже Каспаров будет на связи.

8.

Системный администратор занял место Бога. Все репетиции были позади, и до полночи оставалось пять минут. Пять минут до исторического матча. Гроссмейстер улыбался публике с экрана, а публики собралось немало. Впервые за долгое время я видел толпу такого качества под открытым небом. Качество заключалось в большой доле одухотворённых лиц. Всё-таки не разводку моста пришли смотреть: шахматы!

- Гарри Кимович, вы готовы? – раздался украшенный синтезатором голос системного администратора. После утвердительного ответа он продолжил: - Уважаемые зрители! Просим вас соблюдать тишину и не подходить ближе к павильону, чем сейчас. Господин Каспаров играет чёрными. Мы начинаем.

Белая пешка сделала первый ход. Рядом со мной стояли Рэйчел и один из ассистентов Ямина. Рэйчел шепнула:

- Каспаров сказал мне, что первую партию проведёт в быстрой манере.

- А дальше? Тянуть будет что ли?

- Похоже, они хотят подольше показывать живые шахматы. Тут же параллельно идёт агитационная кампания. Публике надо дать время поинтересоваться всем.

Игра и правда шла быстро. Фигур на доске почти не убавилось, но творилась такая кутерьма, что в глазах рябило.

- Ты что-то говорил о модели идеального управления? Она так должна выглядеть?

- Так… - неосознанно протянул я, потом встрепенулся и вспомнил вчерашний вечер. - Ты ещё не слышала, что вчера говорил один из ребят, которые работают фигурами.

- Потом расскажешь. Но мне кажется, что Каспаров управляет идеально. Хочу, чтобы победил.

- Лехаим.

У ассистента Ямина зазвонил мобильный. Он выхватил его из кармана и тихо ответил.

- Шах! – раздался голос гроссмейстера.

- Ямин повесился, - чуть слышно произнёс обмякший ассистент, опуская руку с телефоном.

- Мат! – сказал Каспаров.