Что человеку нужно. просвет в вечность

   Оглянуться не успели, а год уже на излёте. Ещё один. Похожий на все прежние горестями и радостями, встречами и разлуками, «шумом работ» и часами блаженной тишины и покоя. Похожий – и особенный: единожды дано звучать на земле словам последнего прощания, и многих дорогих нашему сердцу проводили мы в этом году «в страну, откуда ни один не возвращался»; родились новые люди – и никто из них никогда не повторится (если не дойдёт дело до клонирования). Напрасно покачивает головой скептик Экклезиаст – мол, нет ничего нового под солнцем: даже повторимое, раз и навсегда заведённое отличалось для нас «лица необщим выраженьем». И не потому, что, к примеру, в твой день рождения выпал первый снег, а на Пасху всё семейство полегло в гриппе. Каждое из привычных, казалось бы, событий переживалось иначе, чем прежде, поскольку и сами мы незаметно для себя стали немного другими. Всё течёт…
   Время, данное человеку, чтобы он не утонул, не затерялся в вечности, принято отсчитывать по тем или иным вехам. Простое «тик-так» мы не замечаем, как стук собственного сердца, как воздух, которым дышим. Более крупные промежутки каждый мерит на свой лад. Кто-то живёт от пенсии до пенсии, другие – от отпуска до отпуска. Наш редакционный ритм - от номера «Истины и Жизни» до номера. Но есть в этом буднично бегущем потоке яркие, для всех желанные всплески – праздники. Вот и мы в декабре отметим  хоть и не юбилейную, но всё же солидную для журнала дату – 15-летие…
   Что же такое праздник и почему так велика наша потребность в нём? По словам о. Александра Шмемана, он «принадлежит к самой глубокой, к самой первичной основе человеческой жизни и культуры. Не было общества, не было цивилизации без праздников» (Воскресные беседы. М., 2003). Человек – частица Вселенной, его естество подчинено космическому ритму – смене времён года, дня и ночи; чтобы жить, он работает, но должен же и отдыхать. Древнее «праздь» означает незаполненность, незанятость, и празднует человек прежде всего свою свободу от монотонного повседневного труда. «Отдых, возможность не работать ощущается всегда как радость. Это первый, самоочевидный корень праздника, - пишет А. Шмеман. -  Второй его корень – осмысление через праздник самого труда и, следовательно, всей жизни… Труд и утомление человек принимает и преодолевает, когда они увенчиваются не просто материальным успехом, но становятся формой свободы, радости и полноты жизни. Вот это и есть праздник в его первичной глубине: освобождение человеком самого себя от жизни как одной только необходимости, как непреложного закона».
   Разумеется, всем дороги и всеми ожидаемы праздники семейные, отмеченные особым уютом, теплотой родственного единения и любви. Малыш, ещё не научившись толком выговаривать слова, уже знает, что завтра у него именины. Он просыпается чуть свет, разбуженный предвкушением чуда, нетерпеливо теребит свёрток и, прижав к груди дивного плюшевого зверя, топоча босыми ножками, спешит поделиться радостью со всеми. А помните «Войну и мир», замирание и восторг детей, когда сквозь распахнутые двери залы они видят рождественскую, всю в огнях свечей ёлку? Да и взрослые раз в году становятся детьми, и их охватывает необъяснимо волнующее ожидание. Не случайно встреча Нового года, в атеистические советские времена подменившего Рождество, превратилась в некое священнодействие. Свободный от официоза, навязшей в зубах идейности и публичности, сохранивший привкус тайны, этот праздник был для людей главным в году. Но проходила ночь с непременным шампанским, салатом «оливье», ритуальным «Голубым огоньком», и наступало лёгкое, от всех таимое разочарование: «И это - всё?..»
   Скажите честно: отмечали ли вы вновь учреждённый День примирения и согласия? С кем примирились, с чем согласились, чему порадовались? То-то и оно. Предписанное сверху братание, едва начальство ослабит контроль, как правило, оборачивается новым разделением. Праздник становится таковым, только когда он укоренён в самосознании народа, связан с узловыми, знаковыми событиями в его истории. Как бы ни горька была открывшаяся нам за последнее двадцатилетие правда о Великой Отечественной войне, выстраданный народом День победы останется светлым, «со слезами на глазах» торжеством, и, пока это так, фашистская свастика будет в нашей стране опознавательной метой бесчеловечности. «Скажи мне, что ты празднуешь, - перефразирует пословицу А. Шмеман, - и я скажу тебе, кто ты». Ибо, по его мысли, «через человека в празднике, через празднующего человека можно лучше всего понять смысл той или иной веры, того или иного мировоззрения».
   Те из нас, кто пришли в Церковь уже вполне зрелыми людьми, стали воспринимать время иначе, повинуясь годовому кругу христианских праздников, характер которых придаёт «каждому времени года свою особенную окраску, свою особенную глубину». Перестав уделять преувеличенное внимание Новому году – языческому по сути празднеству, мы сосредоточились на тайне Рождества, открывая в этом событии всё новые и новые смысловые глубины. Так, несколько лет назад участники рождественской передачи на радио «Свобода» размышляли о том, почему средоточием этого праздника стал Младенец и почему для мира так важно преклонить колени перед Его беззащитностью и слабостью. И опять - протопресвитер Александр Шмеман: «Празднование – это всегда радость о некоей духовной правде, о какой-то таинственной реальности, которая в шуме и заботах жизни совсем не видна, скрыта, и вдруг – о чудо! – раскрывается и наполняет душу радостью». Словно в подтверждение его мысли, швейцарский мыслитель и богослов Ханс Урс фон Бальтазар назвал христианские праздники «просветом в вечность» (Целое во фрагменте. М., 2001).
   Размышляя о годовом церковном круге, Бальтазар пишет: «Временные праздники приравнивают нас к Сыну Человеческому, надвременные (такие, например, как Духов день. – А. К.) – отучают от слишком земного представления о Христе и не дают ограничиться чувственным восприятием яслей, Креста, образа Воскресшего: “Не препятствуй Мне вознестись к Отцу!” …Вечное склоняется к нашей жизни столь мягким, очеловеченным образом, что мы… не можем роптать, если оно неумолимо потребует нашего приобщения к его ритмам».
   Казалось бы, есть некая несвобода в таком порядке вещей, но это лишь на сторонний, поверхностный взгляд. Многим из нас приходилось хотя бы раз в жизни отменять поездку в гости, потому что внезапно заболевал кто-то из близких или, хуже того, умирал. О пропущенном светском празднике в таком случае вряд ли кто сожалел. А вот если чья-то кончина совпадала с праздником христианским, он не выпадал из жизни, как бы ни было глубоко горе нашей потери; напротив, частное событие осмыслялось в общецерковном контексте и благодаря этому приобретало духовную наполненность и высокую значимость.
«Круговорот года, - продолжает свои размышления Бальтазар, - часто перечёркивающий наши личные предпочтения и требующий от нас таких состояний, которые мы не можем принять неискажёнными (к примеру, мы чувствуем себя уже достаточно просветлёнными и зрелыми, а от нас ждут инфантильного поведения у яслей, мы хотели бы быть сдержанными, а Церковь требует от нас выражения пасхальной радости, мы хотели бы провести время после Троицы в тишине и покое, а нас с шумом снова влекут к началу, к Адвенту), вырабатывает и поддерживает в нас податливую покорность вере, и более того – позволяет нам оставаться живыми. …И ежегодное повторение этих моментов – не что иное, как восхождение соков жизни от корней – кверху».
   Нет такого дня в календаре, когда бы Церковь не праздновала: ведь помимо событий евангельской истории или «надвременных» праздников мы отмечаем память бесчисленных святых, совершающих, по словам Бальтазара, вместе с нами «полный годовой оборот. На их примере становится ясно, что каждый человек как бы имеет своё место в космосе таинств, это “место” может быть, в частности, “созвездием праздников”, определённым путём, неким просветом. …Каждый, кто в полноте Христа обрёл своё место, получает доступ ко всем остальным местам: к любой звезде в сонме святых».
   Таким образом, у нас всегда есть выбор, что праздновать и куда в «праздные» дни направить взгляд. На голубой ли экран, который в Новый год делается особенно крикливым и надоедливым, или в зимнее небо, покрытое облаками, сквозь просвет в которых таинственным светом мерцает вечно новая звезда Рождества.