Азбука хорошего тона 2. акунин. браун

Как-то в 1984 году меня попросили написать компактный список  имен, книг и идей, которые бы позволили совсем уж не растеряться в разговоре на модную интеллектуальную тему.  Набросок превратился в скетч на тему «как пройти в богему». Назывался он «Азбука хорошего тона». Позже «Азбука» была опубликована в нескольких изданиях, так что харизма удачного арте-факта укрепилась. 

С тех пор годы не просто прошли, круто поменялись времена. Прекрасная эпоха захлестнула отчаянных остряков информационными потоками. Дефицитом уже была не сама информация, а гиды, путеводители, которые подсказали бы, как во всем этом разобраться. «Азбука» 84-го года обрисовывала необычный инакомыслящий духовный мир, обособившийся от официальной советской доксы. Переход в параллельную вселенную мог происходить на чьей-то кухне, в кочегарке, в месте, отведенном для курения: пять-десять минут разговора, пара анекдотов, и тогдашние гиганты, незыблемые тектонические плиты развивающегося социализма, ключевые фигуры большой идеологии превращались в «жалких трусливых диктаторов».

И те, кто испытывал давление нормы, смотрели на этот нонконформистский ритуал с почтительным почти страхом. 

         АЗБУКА ХОРОШЕГО ТОНА
  (Начальный курс)

Чтобы не попасть впросак и не закомплексовать в компании образованных и эрудированных людей, вы должны знать следующие вещи:
Рильке и Лорка – поэты.
Кафка и Хандке – прозаики. Макс Фриш всё ещё жив, а лучшая его книга – «Назову себя Гантенбайн».
Слово «кофе» мужского рода, в слове «Пикассо» ударение на втором слоге, а в слове «Бальмонт» - на первом.
Достоевский, Тарковский и Кобо Абэ – амбивалентны и полифоничны. Значение этих слов следует посмотреть в БСЭ. Там же можно посмотреть значения слов: инфантилизм, катарсис, летальный, летаргический, медитация, сублимация, трансцендентальный.
Андрей Платонов работал одно время дворником.
Заратустра, который «так говорил» - это иранский пророк, который давно умер и никогда не был мусульманином.
Китайская поэзия много тоньше и глубже японской.
Проявляя восторг, следует говорить: «Сю-у-ур!» (это от иностранного слова «сюрреалистический», что означает «очень хороший»)
Сахар в чай не ложут, а кладут. Например: «Кладите, пожалуйста, сахар». Ответ: «Спасибо, я уже наклала».
Телепатия и телекинез – на самом деле существуют.
Летающую тарелку вы видели прошлым летом в два часа ночи на улице 8-го марта. Вместе с вами её видели ещё шесть человек, в ом числе дядя по маме.
Сальвадор Дали – это сю-ур.
Алла Пугачева и Аркадий Райкин – точно миллионеры. Им всё можно.
Фрейда зовут Зигмунд.
Данте – это итальянец, он написал «Божественную комедию». Дантес – это француз, который стрелял в Пушкина.
Натали Сарот была француженка и русская одновременно.
Винсент Ван Гог отрезал себе ухо.
Чюрлёнисч болел шизофренией.
Иисуса Христа распяли в 33.
Соль и сахар – белые враги человека.
Тулуз Лотрек был карлик, Бетховен был глухой, лорд Байрон – хромой, Гомер – слепой.
Выучив наизусть какое-нибудь стихотворение Мандельштама, прочтите его в удобный момент с выражением, глядя вверх под углом 45 *.
На досуге набивайте рот морскими камушками, как это делал древний грек Демосфен, тренируйте дикцию, много рах повторяя: «Э-кзи-стен-ци-а-ли-зм».
Вы очень любите джаз, потому что там синкопа.
Гомосексуалисты и клептоманы такие же люди, как и мы только больные.
Бах – великий композитор, но, к сожалению, его очень любят дилетанты. Бах и орган – совсем не одно и то же.
Все дело в нюансах!
Роман «Альтист Данилов» - это Булгаков для бедных, но забавно.
Энн Ветемаа – эстонский писатель-интелектуал. Тоже забавно.
Индийские йоги могут умирать на время. Они среди нас, но мы их знаем только в лицо.
Психоделический рок мы встречаем уже у «Битлз».
«Аббы» - все миллионеры. Им всё можно.
Кандинский – отец абстракционизма. Кандинский – это надо видеть.
Казимир Малевич написал картину «Черный квадрат» ещё до революции.
Малевич – один из отцов абстракционизма. Это надо видеть.
Хлебников – «поэт для поэтов». Он синтезировал математику и поэзию, он почти никогда не умывался, был пророком, его боялся даже Маяковский.
Омар Хайам писал рубаи. Шекспир – сонеты. Басё – хокку. Исикава Такубоку – танки.
Классической и популярной музыки нет – есть только хорошая и плохая музыка.
Вы любите как Рахманинова, так и «Пинк Флойд». Вам также импонирует Стравинский и Вивальди.
«Машина времени» уже не та. «Литературная газета» уже не та. Никита Михалков – уже не тот.
Истина внутри нас, вас и их.
Антониони лучше Фелини, а Куросава лучше Антониони. Японцы вообще себе на уме.
Все мы гуманоиды, каждый чуть-чуть сумасшедший.
Зомби – это когда мертвые ходят.
Сакэ – это рисовая водка, икебана – это букет цветов.
Слово «маразм» пишется с одной «р», в отличие от слова «сюрреализм», где их две.
Женщине бросить курить сложнее, чем мужчине.
Все философы обкакались.
В каждой консервной банке содержится рак.
От старых хрычей нету житья.
Босохождение укрепляет нервы.
В Тибете живут люди, которым исполнилось 500-600 лет.
   

20 лет спустя нормативы советского официоза исчезли. Норма как таковая как бы исчезла, атаковать стало некого, богема умерла как бог у Ницше – наступил «конец истории». Флюиды всё ещё  излучаются, ведь храм разрушенный – всё храм. Да и влечет подчас не вперед к ожидаемым переменам, а назад – «новья» по большому счету нет: «Все слушают Doors, всякий punk-rock да так, что попало, без особого восторга разную попсу».

Конечно, много всего есть: Деррида и Фуко, Поппер и Карнап, Умберто Эко и Пелевин, - море, океан знаковых фигур. И просто сказать: «Это комильфо», а «Это отстой» - уже не достаточно. Вербальные игры именами и терминами – уже пройденное. Секрет - в дискурсе мастера, в целом, целостном, направленном к цели.

Алфавит-азбука состоит из 33 букв, но слова «алфавит» и «азбука» состоят из двух букв: «А» и «Б» («альфа» и «бета» или «Аз» и «Буки»). Так что Дополонение-2005 по требованию внутренней формы некогда созданного нами жанра азбуки мы составили из двух фигур «АКУНИН Борис» и «БРАУН Дэн». За обоими знаками  – авторы детективных романов, оба фигуранта, так или иначе, оказались в «лидерах продаж» и действительно содержали нечто оригинальное и не сразу заметное. Творчество обоих располагается в области масскультуры, для обоих похоже креативом является способность культурных феноменов становиться товаром. Но при всей своей конъюнктурности и ангажированности рынком и «А», и «Б» зацепили ещё какую-то тему, которая заинтриговала читателя. И эта интрига не совпадает собственно с интригой профессионально сделанного триллера-детектива.
               
                А
АКУНИН  Борис

Фоном для феномена Акунина явились расхожие, читаемые и покупаемые новые детективы про воров в законе, ментов, террористов, «богатых московских теток», промышляющих частным сыском. В страну легкого остросюжетного чтива Акунин зачем-то затащил 19 век. Причем очень талантливо создал эффект присутствия: герои ведут себя и говорят совсем по тогдашнему, так что привнесенные реалии, если не напрягаться, не обязательно бросаются в глаза. И даже размышляют персонажи на старый манер, всё как там, но не так тягомотно как у хрестоматийных авторов.

Первая простая версия акунинского феномена: скрестил русскую классику с современным западным детективом плюс сыграл на ностальгии по старорежимным  временам. И очевидно, что автор не просто в вопросе ориентируется, а по-хорошему зациклился на старом добром 19 веке.  Но если бы суть была именно в этом, то мы бы получили нечто вроде Пикуля, где присутствует и история, и упаковка материала в напряженную интригу.  Неужто все дело в детективности? И Фандорин – просто наш российский «Пуаро»?

Если внимательно проанализировать свои эмоции по прочитанному или просмотренному в фильмах про статского советника Фандорина, то мы должны констатировать факт, что собака зарыта в образе Фандорина или, точнее говоря, Фандориных. В романах Акунина наряду с Эрастом Фандориным действуют его предки, потомки, потомки общих предков. При этом каждый из них отличается от другого, если не считать исторических атрибутов, очень немногим – всегда это один и тот же образ, так что можно говорить об общем для всех Фандориных. Грубо говоря, все Фандорины друг другу тождественны, так что Фандорин – это «Архифандорин». Уже не обычно. Если Шерлок Холмс или Остап Бендер участвуют в своем ограниченном времени, то Фандорин-Архифандорин может органично появиться  в эпоху Крестовых походов и в эпоху Бориса Годунова,  в эпоху Екатерины Великой и при Николае Втором, в 20-м и в 21-м веках.

Круто.  Как бы «Сага о Форсайтах» получается. Но ясно, что дело не во временном диапозоне, тут не семейная хроника, не сага,  здесь особые универсальность образа Фандорина. Это вам не участковый Аниськин. Фандорин – это герой-супермен. Русский супермен – это само по себе и не ново. Ведь были и Штирлиц, и Йоган Вайс, и товарищ Сухов.

Образ Фандорин – последовательный, сознательный супермен. И это не пародия на супермена вроде чехословацкого «Лимонадного Джо». Акунин выстраивает героя-супермена не просто на российском материале, он расширяет увеличивает крутизну своего персонажа. Фандорин – и сыщик Шерлок Холмс, и романтичный д,Артаньян, и мастер ушу, он же - русский дворянин с безукоризненной родословной, образованный человек, в нем несовместимвне равнодушие к карьере Обломова, умелость Штольца и героизм Дениса Давыдова. В сухом остатке: Фандорин - более основательный и разноплановый супермен, чем Джеймс Бонд или Рембо.

Писатель смастерил своего героя настолько основательно, что, кажется, вызвал нечто вроде ревности у Никиты Михалкова, который своим актерским и сценарным участием в фильме «Статский Советник» попытался отодвинуть Фандорина. Михалков переиграл Меньшикова, «Статский советник», вылезший к широкому зрителю вслед за «Турецким гамбитом», значительно поотстал в сборах от «Гамбита» и приобрел массу критических порицаний.

Атака на Фандорина не удалась. Это тоже очень интересно, что художественный образ получил вызов со стороны игроков из реалити. Но победить Ивана-царевич или Ивана-дурака невозможно, у них же есть мантра «По щучьему веленью» или какой-то её аналог. Победа заложена в Фандорина как функция.

Конечно же, хотя «супермен» по своей природе нечто кукольно-сказочное, Акунин помещает своего «заратустру» не просто в прошлое время, он помещает его, выражаясь культурологически, в исторически детализированный хронотоп, то есть, поэтическон пространство, в котором находится наш герой, нарисовано исторично и реалистично, в духе Толстого, Достоевского, Чехова. Круче просто и некуда.

Возникает вопрос, зачем же так стараться ради презренного «легкого чтива»? Какого эффекта добивается Акунин при помощи презренного плебейского жанра? Чем острее увлечен читатель-зритель фабулой, угадыванием «кто же преступник», тем легче, незаметней и глубже проникает особая аура главного героя, который олицетворяет не просто всегда побеждающее добро, но добро  историческое, увязанное к реальной национальной почве.

Фандорин при всех своих способностях к дедукции, ушу и так далее, не завершает фабулу своих приключений свадебкой с теплым капитальцем, как в Голливудовских хеппи-эндах. Он в том же трагическом экстазе, что и до сих пор нам неизвестный друг Пушкина философ Чаадаев.

Когда у Сартра появились проблемы с фемидойзаконом,  то президент страны генерал де Голль воскликнул: «Неужели мы посадим в тюрьму Вольтера». Таков во Франциипиитет и отношение государства к своим мыслителям. Домашний арест и слава сумасшедшего у Чаадаева, увы, не исключение. Вокруг наших «платонов» и «невтонов» остаются  лишь маленькие секты близкого окружения, и «гласом вопиющего в пустыне» надеются быть понятными и полезными лет через 200. И Федоров, и Леонтьев, и Розанов, и эти, сохранившие ясность и открытость при давлении самой линейной, жесткой и догматичной идеологии как Краткий Курс ВКПб, Выготский, Лотман, Бахтин, – все особнячком, все немножко Чацкие. Конечно, Джордано Бруно сожгли и Спиноза шифровался всю жизнь, известность получив лишь после смерти, но потом-то процесс пошел: Платон разбудил Аристотеля, Аристотель разбудил Декарта, тот - Спинозу, Спиноза - Гегеля…

В этом оригинальность Акунина, что в бульварном, грубо говоря, чтении, он выложил в качестве протагониста не ловкого мачо, метателя ножей, прохвоста-любовника, а простого, но настоящего русского космиста, мечтателя интеллектуала.

Такой вот Акунин  «скромный гений» получается. Иные хотят быть «русскими прустами», писать элитарно, Акунин сам про себя говорит: «Я - совсем и не писатель, я – проект». Удовлетворяет книжный рынок интересным чтением, лоббирует русскую идею, а заодно мостик перебрасывает к русской классике, чтобы связь времен не разрывалась. За Акуниным хочется почитать, не торопясь,  внимательно что-нибудь из Чехова, Гончарова, «русских прустов» полистать. Поговорить, поразмышлять из нашего пост-современного далека о тех временах, когда литература была натуральной. 




                Б
            
БРАУН Дэн

Роман этого писателя «Код да Винчи» наделал много шума, так что закономерен вопрос, из-за чего. Даже сам Ватикан объявил о своих намерениях в разоблачение названного бестселлера, подлив тем рекламы в огонь его популярности.

Детектив как детектив. Загадочное убийство, расследование, погони. Секрет «Кода», стало быть, - в материале. Происходит же всё в Париже, немножко в Великобритании, совсем немножко в Америке и чуть-чуть в Ватикане. Само заглавное преступление происходит в Лувре, самом знаковом музее мира.

Но Дэн Браун нашел ещё одно измерение, недоступное для театра и кино, а возможное только в книге. Действие и персонажи завязаны так, что герои постоянно думают о мистических знаках, обсуждают религиозную символику, толкуют картины Леонардо да Винчи, перетолковывают христианскую историю, да так, что непонятно, что читателя увлекает больше - напряженность интриги или возможность для Марии Магдалины оказаться женой Христа.

Можно и так представить, что автор насытил текст проблемами и псевдопроблемами из области истории культуры, религиоведения.  Можно даже уточнить, что автор ввел в текст максимально крупные символы: Христос, масоны, Леонардо да Винчи, тамплиеры, чаша Грааля, древняя французская династия Меровингов. И в романе не самим автором, а персонажами  производится радикальная ревизия этих легенд и мифов, читатель же вовлекается в разбирательство всех этих гуманитарных загадок по ходу развития  сюжета, не напрягаясь, а как бы между прочим.

Сюжет заставляет персонажей вести следствие, но и тут им на помощь приходит не столько дедуктивный метод, сколько опыт героев в толковании средневековой символики,  расшифровки скаутских ребусов и пиктограмм. Мистика это или не мистика, но действие самой фабулы никоим образом не является мистическим фентези. Все происходит в нормальном мире: машины, самолеты, полицейские, телефон, телевизор. Но Браун заостряет мышление читателя на значениях знаков, и постепенно призма мистических и не мистических символов накладывается и на обычный мир. Американец, француженка, англичанин, католическая церковь, Париж, центр Помпиду, - всё начинает прочитываться как символы. И читатель уже не просто читает, а расшифровывает, ищет метафизические смыслы.

Главный же символ-знак в романе Дэна Брауна – конечно же,  половая любовь. Тамплиеры хранили эту тайну в виде рукописи, называемой «Чашей Грааля» («Чаша» - это не чашка!). Величайшей истиной, провозглашенной Иисусом, великим феминистом древности, была его в духе естественных либеральных ценностей любовь к  Марии Магдалине, и средневековые рыцари потому покланялись Прекрасной Даме, что она была для них богиней вроде Венеры, супругой и возлюбленной Христа. Тамплиеры с помощью масонов пронесли эту тайную истину через века.  Но это не фабула, это предмет научно-исследовательских бесед героев, расследующих преступления или скрывающихся от преследований.

Криминалистика плавно переходит в историческую конспирологию, увлекая зрелищем слома привычных смыслов известных символов и мифов. Во французской пост-модернисткой философии такая процедура получила название деконструкция. Жак Деррида и его товарищи по университету «Ecole Normale Superieure» и соучастники по модному, но вполне серьезному журналу «Tel Quel» рассматривали всё и вся в качестве текста, который можно проанализировать как некую сложную знаковую структуру. Есть текст, есть язык, а «сущности вещей» нет и никогда не было. В чем бы не пытался разобраться исследователь, он, однако же, находится во власти языка, который скрывает в себе властное насилие (Фуко). Чтобы освободиться от гнета языка и прочих знаковых систем нужно совершить деконструкцию (Деррида), раскрыв бесчисленные коды, содержащиеся в тексте.

Такая деконструкция, видимо, доставляет удовольствие от победного участия в глубинно-семантическом восстании, от адреналинового удара в голову. Дэн Браун как писатель того, по-видимому, и добивается. Так что то, чего не могли достичь университетские бакалавры, пытаясь растолковать нам французский пост-модерн с его лингвистическими прибамбасами в своих скучноватых попурри «за 90 минут», «американец в Париже»  легко и просто преподнес в незамысловатых литературных формах Жюля Верна, Конан-Дойля etc.

Хороши методы пост-модерна, истинны или не очень, - однозначно ответа на этот вопрос пока не найдено. Но метод (факт) работает: туристы носятся по Парижу в поисках звезд, крестов и меридианов Дэна Брауна на радость книгопродовцам и сотрудникам туристических фирм.

–  ЕЩЁ О ПРОЗЕ ЧИТАЙ ТУТ:
http://www.proza.ru/2010/11/17/423