Вечер

Есть песни, которые причиняют нам боль, и это самые красивые песни на свете. Музыка, смешанная с болью. Боль, смешанная с удовольствием. Ликёр Baileys со льдом. Это не правда, что алкоголь притупляет боль. Иногда он её только обостряет.
Как мы будем разговаривать, если между нами звучит музыка? Мы ведь даже не сможем услышать голоса друг друга. Это не правда, что слова портят прелесть момента. Иногда так не хватает хотя бы одного слова...
Прошепчи его, сделай над собой усилие и выдави его слово из своего горла, пусть тихо, пусть медленно, но произнеси его.
Алкоголь тает во рту. Слова путаются, спотыкаются, тонут и проглатываются, чтобы вместе с алкоголем растворится внутри и не нарушать хрупкого равновесия между ним и мной. Выдуманного равновесия, которого на самом деле не существует.
Говори или храни молчание – не так уж важно, мы всё равно не равны. Просто вслух с этим сложно смириться.
От него пахнет сигаретами, от меня – мятной жвачкой. На нём – белая рубашка, на мне – чёрное бельё. У него – засос на шее, у меня – кровоподтёк на спине. Вся наша связь оставляет бесконечное количество кровоподтёков на моём теле, а мне только и остаётся, что сосать его кожу. Ведь мы не равны. Я хочу говорить и смотреть ему в глаза. А он хочет пить и слушать музыку. И молчать. И смотреть сквозь меня, сквозь заплаканные окна, сквозь щемящую нелепость этого вечера – в пустоту надвигающейся ночи.
Я боюсь, что ночь совсем застелет тьмой его и без того мутные глаза. И тогда он ничего не увидит. Не увидит, как я бросаю свой стакан в отчаянии и осколки разлетаются по полу. И не услышит, как я умоляю его выключить музыку. Эту музыку, которая душит меня своей болезненной красотой. Он ничего не увидит и не услышит. Но я вижу всё.
Я вижу, что его взгляд не меняется даже тогда, когда в воздухе повисают последние аккорды, режущие пространство на двое и делящие мир на его и меня. И я слышу всё. Клянусь, в тот момент, в воцарившейся между нами тишине я слышала звук его разбивающегося сердца.