Хейфецы. Из серии Израильские встречи

           ХЕЙФЕЦЫ

Все, что вы сейчас прочитаете – правда. Или почти правда.  «Почти» я пишу потому, что не могу поручиться за абсолютную точность описываемых событий. Отчасти потому, что память может подвести, а чаще потому, что я жертвовал точностью в угоду логике изложения, или надеясь на лучший эффект. И если герои узнают себя и будут иметь основание сказать: «Я не так сказал», или «Это происходило в другом месте» - не серчайте, ей-богу. Главное – все это произошло, все это, как говорится «имело место быть», ни на кого из героев не брошено ни капли тени. И, более того, вы должны будете понять, что я вас всех люблю.

Знакомьтесь:  Гута Вульфовна Лурье.
Город Рубцовск. Зима снежная, буранная. Канун 1943 года.  Новый Год скоро, радоваться хочется, а у Гриши заболел зуб. Это бывает. Это случается и с детьми, и со взрослыми. Наверно нет в мире человека, у которого  не болели бы зубы. Хотя бы раз в жизни. Так что, видимо, это - самая распространенная вещь, весь мир терпит. Но Грише от этого не легче. И кажется ему, что он единственный такой во всем мире, и что поэтому он самый несчастный во всем мире. Мама дала ему погреть щеку, пополоскать рот соленой водой, но это не помогло. Не то чтобы он ревел там, или вел себя из рук вон плохо, но – канючил. От этого дурацкого зуба и есть невозможно. Итак все время кушать хочется, а тут зуб ноет. Ноет противно, постоянно, не переставая.  Мама обвязала ему щеку платком, грела, а ему хоть бы хны. Боль немного утихла, а потом снова болело, и казалось, что еще сильнее. Тогда мама стала с ним играть, читать книжку. И вы знаете – помогло, как будто выпил хорошего лекарства. Вот подумайте: когда что-то плохо слышно, человек усиленно прислушивается  и таки слышит то, что хочет, начинает различать и понимать нужные звуки. Так и здесь: если человеку делать нечего, он сидит, прислушивается к своей боли и чувствует все сильнее, кажется ему, что нет ничего кроме боли, весь мир состоит только из нее. А если человек занят чем-то, то жизнь, оказывается, заполнена еще чем-то другим, и это что-то гораздо интереснее и места в сознании остается меньше. Человек отвлекся и боль, вроде, поутихла.
Но вот пришла пора ложиться спать. Ты лег и осталась темнота, ты и твоя боль. И уж тут не до сна. Гриша проворочался полночи, пока усталость не пересилила боль, удалось поспать несколько часов. Утром мама одела его потеплее, завязала щеку, и отправились они на пытку к врачу. К какому? Ну, естественно – к зубному. Поликлинику в городе построили в первую очередь. Сюда приходят люди итак больные, мерзнуть им никак нельзя, и барак для поликлиники построили не как обычно. Этот барак можно было узнать сразу, потому что он был построен из настоящих ошкуренных бревен. Вообще бревна так вкусно пахнут, а внутри в поликлинике пахло карболкой, йодом и еще чем-то противным. Но зато внутри было тепло. Стены были старательно оштукатурены и побелены известкой. В тесном коридоре вдоль стен стояли чистенькие скамеечки, двери выкрашены белой краской, пол чисто вымыт. Конечно это  не то , что харьковская поликлиника, великолепное кирпичное здание с большим холлом, просторными, светлыми коридорами и большими кабинетами, и все это великолепие просто таки сияло чистотой. Но и здесь было хоть и тесно, но чисто. Уборщицы непрерывно что-то мыли и протирали.  Все врачи и большинство медсестер были харьковчанами – медиками, привыкшими к чистоте и порядку. А медиков-рубцовчан можно было по пальцам пересчитать.
Гриша с мамой уселись возле одного кабинета, перед которым сидело еще несколько человек. Из кабинета вышел мужчина и со страдальческим выражением лица, держась за щеку, прошел к выходу. Гриша проводил его испуганным взглядом, даже боль приутихла, и идти к врачу что-то перехотелось.
Вышла медсестра, пригласила очередного и, увидев женщину с ребенком, спросила:
- Вы записаны к врачу? Что с мальчиком?
И когда мама все рассказала, пообещала поговорить с врачом.
- Ты не бойся, малыш, -  сказала  сестра, увидев широко раскрытые глаза испуганного неизвестностью ребенка. – Врач  очень добрый, он тебе обязательно поможет, и зубик болеть перестанет.
 Гриша немного успокоился, но тут за дверью раздался приглушенный стон-крик очередного бедолаги, и Грише стало не по себе.
- Товарищи, - обратилась сестра к очередным, выпроводив пациента, - Я надеюсь, вы не будете возражать, если мы пропустим ребенка без очереди.
Это было скорее утверждение, чем вопрос.
- Проходите, - повернулась она к маме.
Они вошли в кабинет и уселись на табурет у стола. Врач помыла руки под рукомойником и повернулась к вошедшим с полотенцем в руках.
- Ой, Гришенька, ты ко мне в гости пришел? Вот молодец. А я за тобой соскучилась уже – мы так давно не виделись
 С перепугу Гриша даже не сразу узнал тетю Гуту, которая с семьей жила в соседнем бараке. Тетю Гуту он хорошо знал. Она была очень добрая женщина и приветливая, и, слушая ее спокойный журчащий говор и видя ласковые улыбчивые глаза за толстыми очками, он немного успокоился.
- Открой ротик, Гришенька, я посмотрю твои зубки. Где болит? Вот тут? Ну, сейчас мы его вылечим, приговаривала она, осматривая зубы при помощи маленького зеркальца, - Ладно, закрой пока рот. Я немного подумаю что делать, да руки погрею, а то они холодные, тебе неприятно будет. Мы немного с мамой поговорим, а ты посиди, подожди.
Они с мамой принялись о чем-то  разговаривать, а тетя Гута как-то, как будто нечаянно, взяла в руки плоскогубцы и начала их вертеть в ладонях. С этого мгновения Гриша больше ничего не видел, кроме этих плоскогубцев. Это были самые обыкновенные слесарные плоскогубцы, которыми пользовался папа, когда надо было что-то подержать, или согнуть, или вытащить гвоздь из доски. Но в папиных руках они были нестрашные, а в этом кабинете выглядели зловеще, заполняли все сознание, все воображение.
- Вот видите, чем приходится руки греть, - говорила тетя Гута. – Греем их на плитке, спиртом протираем и греем руки.  А другого ничего нет. Сейчас, Гришенька, я руки согрею и еще  раз посмотрю твой зубик.
Она полжила правую руку с плоскогубцами на колено, закрытое белым халатом, а левой притронулась к больному месту.
- Правда рука стала теплой? А то бы тебе от моей руки холодно стало. Значит хорошо руки согрела. Ну вот, давай посмотрим зубик еще раз. Открой рот. Так. Вот он. Ну-ка еще шире. Глазки закрой, тогда рот шире откроется. Ага. Вот, вот, вот.
 И – раз. Гриша даже испугаться не успел, как больной зуб выскочил изо рта.
- Ну вот и все, - сказала тетя Гута. – Больше он болеть не будет. Держи вот. Домой придешь, брось его за печку и скажи:  мышка-мышка, возьми зубик лубяной, дай мне зубик костяной.  Не больно? Вот и хорошо. Приходи в гости.
 И он вышел вслед за мамой, зажав в кулаке свой лубяной зуб.
- Так тебе и надо, - сказал он, разглядывая зуб, и улыбнулся.
А теперь пришла пора рассказать о тете Гуте с семьей, так как с ними много было связано в жизни Гриши и всей его семьи. И начать надо с Харькова, потому что в Харькове они тоже были соседями и жили на одной площадке. И получилось так, что тетя Гута, зубной врач Гута Вульфовна Лурье несколько раз помогала как врач, просто выручала. В первый раз она выручила Жанну.
 Интересное дело:  маленькие дети, совсем маленькие девочки и мальчики, казалось бы – какая еще разница между ними, ведь совсем еще малыши и часто отличить их можно если раздеть. Ан нет. Если присмотреться к их поведению, то можно точно сказать – вот это мальчик, а это девочка. Мальчик, чуть только начинает самостоятельные действия, тут же  начинает что-то собирать, что-то ломать, хватать молоток и стучать по чем попало, играет с машинами, пушками, солдатиками. А девочке кукол подавай. Куклам надо менять одежки, одевать, кормить, стирать.. И вот мама Жанна решила одежки постирать.  Она взяла свой тазик, сложила в него кукольные одежки и отправилась в кухню за водой. А там – порожек. Ох уж этот порожек. Сколько раз он мешал ей зайти в кухню. Особенно когда она только начинала ходить. И приходилось то и дело шлепаться на пол, отбивая ладошки и коленки. Так это когда с пустыми руками. А тут – тазик. Правда, она уже большая, не шлепается просто так, да вот тазик перекрыл ей обзор. И она забыла про порожек. И запнулась. И шлепнулась, прижимая драгоценный тазик. И тазик стукнулся об пол с грохотом. А маленький, нежный подбородочек попал как раз на кромку .  Сказать что Жанна заплакала – значит ничего не сказать. Когда мама с бабой Ханой прибежали, они увидели ужасную картину: Женна лежала на полу, захлебываясь в плаче, рот был весь в крови, а нежные зубки торчали в разные стороны.  Растерялись женщины:   черт его знает что делать, воскресенье, все закрыто ,  и только боль ребенка стала их болью.  Первой опомнилась баба Хана:
- Гута! Я пойду за Гутой.
К счастью Гута Вульфовна была дома. Она тут же прибежала и сделала все, что могла. Мы не знаем что она делала, как лечила, ложила в больницу или лечила дома. Но Гута Вульфовна сделала все возможное, поставила зубы на место,  и долго еще следила, ухаживала за Жанной. В конце концов  благодаря Гуте Вульфовне все упорядочилось.
 Другой раз Гута Вульфовна помогла другой Гришиной сестре, можно сказать спасла ее.  И произошло это в первые секунды ее жизни.
Папа с мамой очень любили детей, и Жанны с Гришей им показалось мало. Ну и правильно – трудно было бы представить семью без безудержной фантазерки Дони, человека очень активного, оптимистичного и заразительно веселого. И родиться она должна была в конце февраля 1941 года.
 Есть интересная закономерность: долго ожидаемые события происходят неожиданно. Что-то должно произойти, ты полон напряженного ожидания, но оно, это что-то, не происходит. Постепенно напряжение спадает, ты расслабляешься, а оно – вот оно. И ты мечешься в растерянности, забыв сразу что надо делать, и подчас реакция бывает неадекватной событию.  Так было и с рождением Дони.  Все сроки вышли, но мама чувствовала прекрасно, никаких признаков не наблюдалось, и мама преспокойно возилась по дому.  Ну, раз все в хорошо, то и беспокоиться не о чем, и все также спокойно занимались своими делами. И вдруг – началось. События развивались стремительно, Маму уложили на диван, вызвали скорую. Но когда это она еще приедет. Мама корчилась в потугах, и их волны находили одна за другой. Отошли воды, и бабе Хане стало ясно, что ребенок родится раньше, чем приедет  такая скорая-прескорая помощь. Что делать? И тут опять вспомнили о тете Гуте. Конечно, принимать роды и лечить зубы – это не одно и то же, но врач – он и это должен уметь делать получше, чем понаслышке. И папа побежал к соседям. Моисей Львович, муж тети Гуты, увидев папины раскрытые глаза, все понял без слов, и тут же позвал жену. Когда тетя Гута прибежала и подошла к маме, то увидела, что ребенок вот-вот родится.
- Дайте что-нибудь – полотенце, простыню чистую!
 Баба Хана подала заготовленную простынку и зачем-то эмалированный таз. Так что первой Дониной колыбелью был обыкновенный эмалированный таз, который мелко завибрировал, отражая ее первый крик. Гута Вульфовна сделала все как надо, и когда приехала скорая помощь, ей осталось только зафиксировать произошедшее и увезти пациентов в больницу, где им уделили больше внимания, так как боялись, что дома сделали что-то не так как надо. Это было 25 февраля 1941 года. А через 4 месяца началась война. А через 6 месяцев  вся семья покинула Харьков, как оказалось, навсегда. С Гутой Вульфовной Лурье, ее мужем Моисеем Львовичем Хейфецом и их детьми Левой и Фаей они встретились вновь уже в Рубцовске. И оказалось, что они снова живут рядом, в соседних бараках. Потом, уже после войны, они жили в соседних шлакоблочных домах. А затем, когда семья переехала в новый дом, они вновь стали соседями, только Хейфецы жили в доме через дорогу. А когда Гриша с семьей получил квартиру, то они стали соседями, жили в одном подъезде, но на разных этажах. Когда Жанна закончила институт, ее направили на работу в конструкторское бюро, которым руководил Лев Моисеевич Хейфец. Вот так эти две семьи всегда были рядом. Но и это еще не все. То, что они всегда были рядом, что Гута Вульфовна всем лечила зубы – это уже понятно А вот Моисей Львович… Моисей Львович преподавал в школе математику, и вся наша троица училась у него, сохранив любовь к этому предмету на всю жизнь. И вот об этом стоит рассказать.
Знакомьтесь: Моисей Львович Хейфец.               
Закончился урок, в школе перемена, и сразу после звонка засидевшаяся ребятня рванула в коридор. Сотни ног терзают и без того облупленный пол, визг, крик, шум. Наш класс, хоть и старший, тоже рвется на свободу.
-  Куда вы спешите, куда, - возмущенные брови полезли на лоб.
- Так перемена, Моисей Львович.
- Я им про математику, а они – про перемену. Сейчас пойдете. Слушате сюда. Колесников и Колодников, сегодня к 6 часам на дополнительные занятия.
- Моисей Львович …
- Я уже знаю, что я Моисей Львович. А вот по алгебре у вас очень шаткая тройка. Чтобы были.
Два Николая, беззвучно шевеля губами, смотрят мимо.
- Ладно
- Ну идите уже.
Класс срывается с мест.
- Гриша, - хватает меня за рукав Моисей Львович. – Иди ко мне.
Он залезает в свой портфель и, порывшись немного, достает листок.
- Вот, - произносит он торжественно, - К завтрему реши эти примеры.
Я беру листок и, пробежав его глазами, вижу, что тут уж придется попотеть.
- Моисей Львович, так у меня же с тригонометрией все в порядке.
- А кто на прошлой контрольной не решил один пример?
- Ну так я просто не успел.
- Не успел потому что нетвердо знал. И потом , ты мне можешь это объяснять. А на вступительных экзаменах тебя никто слушать не будет. Или решил, или нет. Ты материал знаешь, понимаешь, но этого мало. Надо много практиковаться, тогда все будешь успевать. И не спорь со мной, не спорь. Решай или приходи вечером, буду с тобой отдельно заниматься.
Приходить на дополнительные занятия ох как не хочется, крыть нечем, но на лице выражение, будто мне в рот запихнули неочищенный лимон.
- Ну что ты скривился як середа на пятницу? У меня от вас голова кругом идет, так что не морочь мне ее.  Дурачок, потом спасибо скажешь.
И я действительно ему благодарен по сей день. А на дополнительных занятиях я был раза два из-за своего разгильдяйства. В классе вечером собралось человек 10 из разных классов – от 8го до 10го, где вел математику Моисей Львович. Это были в основном мальчишки, некоторые не отличались сообразительностью, некоторые – прилежанием. Моисей Львович, маленький, кругленький, с пушистой просвечивающей шевелюрой, если ее можно так назвать, мелко и быстро перебирая ногами, вкатился в класс точно в назначенное время.
- Тихо, тихо. Хватит шуметь. Успокойтесь и сосредоточьтесь, это вам сейчас понадобится.
Он ставит на стол старый, потертый, видавший виды портфель.  Ох уж этот портфель. Ему, я думаю, мог бы позавидовать и Михал Михалыч Жванецкий: Сколько ему лет не знал и сам хозяин, а потертости его выглядели получше,  чем у современных сверхмодных джинсов. И вмещалась в него куча задач  и примеров по всем математическим дисциплинам от 8го по 10й классы.
- Так, Алексей, тебе алгебра за 8 класс. Вот тебе 3 примера. Иди, решай.
 Моисей Львович подзывает ребят одного за другим. И, как фокусник, вытаскивает примеры  и задачи по алгебре, геометрии и тригонометрии для ребят из разных классов. Я так и не понял, как это он знает кому что нужно дать решать даже не заглядывая в журналы, стопка которых лежит перед ним на всякий случай.
- Всем есть задание? Кому что не ясно? Ты же еще не прочитал, а уже тебе неясно. Сядь и думай. Я подойду.
 Он начинает прохаживаться между партами, заглядывая в тетради пыхтящих пацанов.
- Сереженька, дорогой мой, ты опять где-то далеко. Почему такой невнимательный?  Проверь знаки.
- Ох, черт! А я думаю – почему не получается.
Двое начинают шепотом переговариваться.
- Что такое, что? Если решили, давайте, не держите в тайне. А нет – так нечего болтать.
 На стол ложится несколько тетрадей. Моисей Львович пробегает их глазами.
- Ну вот. Можете же! Придется вас каждый раз приглашать  на дополнительные, чтобы решали, а то просто так решить вы не можете. У кого вопросы? Показывай, Сережа.
 Моисей Львович пишет на доске нерешенный пример.
- Показывай как ты решаешь. А вы все следите внимательно. Так. Так. Кто скажет, где ошибка? Давай, Виталий, показывай как ты думаешь.
 Виталий рассказывает, потом выходит к доске, делает исправления и объясняет почему.
- Молодец, не забыл материал восьмого класса. Как, Сережа, ты все понял. Хорошо. Давай закрепим, - и Моисей Львович лезет в свой портфель.
 Сергей вздыхает тяжело, но садится и через некоторое время демонстрирует свои достижения. А Моисей Львович тем временем разбирает задачи с другими ребятами, объясняет, хвалит или сердится.
- Ну что такое, что? Я уже сам понял, а ты все в тумане, - это его любимая присказка, - На вот еще одну. Ну что ну? Я для чего тебя сюда позвал? Думаешь, мне делать нечего? Включай свою голову, или будешь сидеть до утра.
Наконец он всех отпускает.
- Смотрите, ребята. Кто не чувствует, что усвоил сегодняшние примеры, лучше порешайте  еще. Но мне кажется, что мы не зря посидели. Идите, отдыхайте.
Вот так Моисей Львович готовил нас по математике, и его усилия не пропали зря.

Встречи.
   Много лет спустя мы собрались у Дони в Хайфе, сидели за столом, предавались воспоминаниям, вспоминали школьных товарищей и учителей. Вспомнили и Моисея Львовича, как он вытягивал из нас жилы, и как эти жилы становились крепче.
- Вильку помните? – говорит Жанна, - Поступал он в Томске в институт. Сидит, отвечает по математике. Вроде все ответил, а преподаватель сомневается – четверку ставить или пятерку. Другой преподаватель спрашивает:
- Ты у кого учился? Кто математику преподавал?
- Хейфец Моисей Львович.
- Ну, тогда не сомневайся, ставь пятерку, - говорит он экзаменатору.
 Поступил. Так что знали его не только в Рубцовске.
- Это какой  такой Рубцовск, какой Хейфец?- спрашивает зашедшая на огонек Донина соседка, - Так моя девичья фамилия Хейфец!  Ой, не могу. Ведь это же мой дядя, двоюродный брат моего отца!  Сколько рядом живем, а не знали.
Тут уж мы все стали просвещать ее и рассказывать все, что вы уже знаете, дорогой читатель.
               
Израиль.  2006 год. Суббота, выходной день. Старый театр в г. Рамат Ган.  Сегодня как раз день, когда, два раза в месяц, даются бесплатные концерты для репатриантов. О том, что такие концерты существуют, мы узнали вскоре после приезда, и стараемся их не пропускать. Вначале для этого было выделено маленькое помещение в музее русского изобразительного искусства, где размещалось несколько десятков человек, а выступали в основном способные ученики детских музыкальных школ. Но ведущая и организатор концертов, молодая, стройная русскоязычная красавица Марина присутствия духа не теряла. Со временем стали появляться профессиональные  артисты, о концертах узнали многие, и места стало не хватать.  Людей становилось все больше, уже не хватает стульев, уже стоят в проходе.  И вот для этих концертов выделяется зрительный зал театра: сиденья, сцена – все как положено. Постепенно качество концертов выросло, приглашаются лучшие израильские певцы и музыканты и гастролирующие мастера из России, Франции, Мексики и т.д. Теперь уже и в зале мест не всегда хватает, и люди сидят в проходах. Так что мы приходим теперь не к началу, а пораньше, чтобы не остаться в фойе. А идти нам не далеко, десять минут ножками, так что отсутствие автобусов по субботам  нам не помеха. Мы выходим из дома в начале одиннадцатого, проходим по улице Герцль под тенью могучих деревьев, образующих сплошной зеленый коридор, пересекаем, переждав бесконечный  транспортный поток, шумную Бен Гурион и двигаемся  спкойным прогулочным шагом вдоль шеренги бутылочных деревьев, с расширяющимися от земли, а затем резко сужающимися стволами, точно повторяя форму бутылки. Стволы усыпаны  крупными пирамидками колючек и напоминают стриженого ежа – смотреть весело. Сейчас весна, листьев еще нет, ветки усыпаны грушевидными плодами-бомбами, некоторые из них взорвались, и с веток свисают комья ваты, в которых спрятаны семена. Вдоль тротуара ряды подстриженных кустов с крупными цветами – красными, оранжевыми, светлорозовыми. А вот и Хибат Цион, уютная улочка, застроенная старыми двух и трехэтажными домами, сейчас уже такие не строят, а потому от нее веет патриархальностью. Проходим несколько домов, и вот он, тиатрон Рамат Ган, уютное здание, утопающее в зелени, в котором есть и зрительный зал, и библиотека, и читальный зал, и выставочный зал, и залы для детей. А выше и левее от театра – музей русского изобразительного искусства, о котором уже упоминалось, к нему ведет лестница как бы на крышу театра. Улочка справа от театра резко поднимается вверх и быстро переходит в каменные ступени, по которым можно подняться в симпатичный сквер Яд ле баним ( памятник детям). В сквере стоит здание с выставочным залом союза художников и с башней – одной из самых высоких точек Гуш Дана (это Тель Авив со всеми прилегающими городами). Если подняться в ясную погоду на верх башни с небольшим обзорным залом, то можно увидеть круговую панораму с морем на западе и Иудейскими горами на востоке, это уже территории палестинских арабов. Вдоль стен зала установлены карты с надписями, по которым можно понять всю топографию этого района.
Ну ладно, спускаемся по лестнице и проходим мимо очень интересного здания, подобной архитектуры я еще не видел: круглая в переднем фасаде четырехэтажная башня переходит в прямоугольную пристройку с квартирами. Сам фасад  с фигурными балконами напоминает какую-то сюрреалистичекую мозаичную конструкцию – необструганную, неотесанную, как будто отдельные детали ее стремятся развалиться и улететь.
Заходим в театр, толпа постепенно растекается, шум, гам – израильтяне народ  громкий.  Все рассаживаются, в проходах, на ступеньках никто не сидит, но и мест свободных нет. Осматриваюсь в поиске знакомых лиц и обращаю внимание на два факта: если раньше были одни старики, то сейчас есть молодые да  и с детьми; если раньше были одни русскоязычные репатрианты, то сейчас много коренных израильтян, то и дело слышна ивритская речь.
 Ровно в одиннадцать на сцену выходит Марина. Аплодисменты, зал затихает.
- Шалом. Добрый день, дорогие господа. Мы рады приветствовать вас  в этот солнечный весенний день. Мы желаем вам всем удачи и хорошего настроения, А чтобы оно действительно было хорошим, мы хотим порадовать вас замечательно интересным концертом. Сегодня у нас день вокала. Для вас будут петь ведущие артистки Новой израильской оперы (имена) в сопровождении уже знакомой вам  пианистки ( имя). В программе арии из опер, в конце несколько народных песен. Номера будут объявляться в процессе концерта. Следующий концерт состоится как всегда через две недели. А сейчас прошу не забыть выключить сотовые телефоны. Хорошего вам дня и хорошего настроения.
 И дальше – то же на иврите.
 И начинается волшебство. Зал слушает заворожено, лишь изредка – покашливание в кулак. Прекрасная музыка, прекрасные голоса, прекрасное исполнение, награждаемое аплодисментами и овациями. В конце программы несколько русских песен, принимаемых на ура.
« Ах, до чего же мы были счастливыми, как же мы молоды были тогда» - поет певица по имени Юлия с таким чувством, что ко мне наклоняется пожилая израильтянка с сияющими от восторга глазами и спрашивает на иврите:
-  О чем она поет?
Ну как ей объяснить, да еще с моим ивритом?
-  Аль аhава (о любви), - отвечаю, и она удовлетворенно зажмуривается.
Но вот концерт закончен. Час десять минут – ровно столько, чтобы получить удовольствие и не утомиться. Мы поднимаемся. Все улыбаются, кто молча, кто обменивается впечатлениями.
-  Гриша? Гриша! – вдруг слышу голос знакомый, но уже почти забытый, сначала вопросительный, потом требовательный. Оборачиваюсь.
- Господи! Тома! Ты здесь как?
 Глазам не верю! Это же внучка Моисея Львовича!
Часто, совсем еще маленьким ребенком, она приходила с братом Сашей к дедушке с бабушкой, когда мы жили с ними в одном подъезде. Потом, уже взрослой, она приезжала, и мы виделись несколько раз. Я знал, что она живет в Семипалатинске, преподает в музыкальной школе.
-  Да я здесь уже 3 года живу. Надо же, какая встреча! А Нэля где?
-  Вот же она. Не узнала?
-    Ой, узнаю, конечно. Просто на тебя смотрю и глазам не верю.
 Мы вышли и медленно двинулись в сторону Бен Гурион, рассказывая о себе и своих семьях.  Потом уселись на скамеечке с невесом на углу Хибат Цион и Бен Гурион и то неспеша, то захлебываясь  вспоминали Рубцовск, дом на улице Калинина, в котором мы жили, площадь Ленина и дворец культуры тракторного завода, стадион за ним, набережную Алея с подвесным мостом, ведущим в любимую Забоку, музыкальную школу на углу улицы Дзержинского, где учились и мои дети, и сама Тамара. Потом она рассказала о своей жизни в Семипалатинске, о переезде, где она живет с мамой, о дочери с внучкой, о том, как ей здесь нравится и ни о чем другом теперь и не думает.
Мы вспоминаем общих знакомых, кто остался в России, кто в Израиле.
- А Зейманы где? Помнишь таких?
- Зэйманы, так уж у них получилось, в Германию уехали. Они там хорошо устроены, Германия побогаче нас живет. Но знаешь, я бы, думаю, не смог там жить. Мне бы там жилось не хуже, чем здесь, да и с языком было бы проще: и в школе, и в институте учил.  Да и уже когда работал совершенствовался. У меня с  немецким довольно сносно было, это сейчас вот забыл, но,  думаю, вспомнил бы.
- Так в чем проблема?
-   Понимаешь, они такое с нашим народом  сотворили…   Я понимаю, не все немцы фашисты, но боюсь, что  непроизвольно в каждом старике будешь  видеть эсесовца, закоренелого убийцу, а в каждом молодом – потенциального. Боюсь, психологически не выдержу. Слышала анекдот? Муж с женой переехали в Германию, прибыли ночью, спать легли. Утром муж подошел к окну и кричит жене: « Ты посмотри! Немцы в городе!»
-  Ты про Моше Ландау расскажи, - подсказывает жена.
- И то верно. Мы когда в ульпане учились, нам оказывал помощь один прекрасный мужик. На добровольных началах. Он был в концлагере. Из всей семьи один выжил, один, как перст. Перебрался в Израиль, сразу возле трапа парохода получил винтовку и – вперед. В трех войнах участвовал, был ранен, но – выжил. Женился, дети выросли. И вот решили они отправить дочь после школы учиться в Германию. Года не прошло, звонит: «Папа, приезжай, забери меня!» Папа приезжает: « В чем дело?»  Идут по улице, люди кругом. Она указывает на старика, идущего навстречу: « Видишь? Это он моих дедушку и бабушку убил!» Пришлось забрать от греха подальше. Конечно, это индивидуально, но лучше жить среди своих, так мне кажется, где если и найдется какой-то антисемит, то это будет исключение, и если это исключение попадется, то мало не покажется.
-  А ты знаешь, Саша ведь в Германии живет. Так вышло, жизнь заставила. Он уже дважды сюда приезжал, очень ему понравилось здесь, но делать нечего, это без вариантов. А его сын и дочь здесь живут. – Она помолчала. – Жаль, конечно, что он не может приехать. Вот из нашей родни здесь только племянники.
-  Да? Ты уверена?
-  Чего тут уверена .  А то я не знаю кто где. Уж я то свою родню знаю. А почему такой вопрос?
- Познакомиться хочешь?
-   Так было бы с кем. Я же про родственников, а не вообще.
-    Все проще простого. Идешь на тахану ракевет, садишься в поезд и едешь в Хайфу. Идешь к  Доне …
-  Доня – очень хорошо, вы нам как родственники. Но меня родственники без «как»  интересуют.
-   Подожди, не перебивай. Ты же знаешь, что такое савланут? Правильно, терпение, вот и терпи. Так вот приходишь к  Доне, а потом попроси познакомить тебя с соседкой. А эта самая соседка – дочь двоюродного брата Моисея Львовича. Вот так.
-  Да ну тебя. Такого быть не может.
-  Ну, не хочешь , как хочешь, - я сделал паузу,-  Кстати билет до Хайфы недорого стоит, всего 25 шекелей.
-  Ты серьезно, что ли? Ой, не могу. А ты как знаешь?
-  Ну ты как задорновский американец. Я с ней познакомился по той же схеме, только никого ни о чем не просил, - и  рассказал всю историю.
 Тамара немного посидела, ошарашенная свалившимися новостями, потом сказала:
-  За один день столько  сразу свалилось. Нет, Гриша, что ни говори, такое возможно только в Израиле.
                Рамат Ган, март 2009г