Ловелузер

Ловелузер

А тебе приходилось теряться в пьяных звездах? Тебе приходилось путать слова, и признавать давними закадычными друзьями случайных знакомых, проходящих мимо столика в полуночном кафе – случайный взгляд, неосторожно подброшенное слово, и вот уже вы сидите рядом, и ты понимаешь, что тебе не о чем говорить с этим человеком, но остаться одному – гораздо страшнее, чем слушать пьяные бредни. Я снова спрашиваю тебя – тебе приходилось, выйдя из шумного бара, поднять голову вверх, к небу, такому близкому и такому забытому в вечном круге ежедневных страстей, чтобы вдруг тебя пробрало до костей, стукнуло по голове так, что мир поплывет перед глазами, чтобы на губах запрыгала, замелькала юной балериной глуповатая улыбка, и ты впервые увидела эти звезды, увидела так, как в далекой Шотландии видят таинственную Несси – боясь за прочность собственного разума и восторгаясь прелестью и грандиозностью увиденного.
В то лето такое случалось со мной не раз. Пьяные звезды сливались в огромные, на пол-небосвода, созвездия, затягивая в свой волшебный танец уличные фонари и фары встречных машин. Я заходил домой всего на полчаса – умыться, перекусить (то лето было ужасно жарким, так что даже аппетит был довольно редким гостем в моем доме), захватить полтинник на пиво с водкой – и вперед, в поисках приключений, на далекий приглушенный зов.
Мой город был достаточно маленьким, чтобы попытки затеряться в сплетении улиц, парков, кабаков оказались тщетными, и достаточно большим, чтобы каждый вечер найти с кем напиться и с кем пообщаться. Футбольные фанаты и фанаты Джа, молодая шпана, чья сила не могла не только смести нас с лица земли, но и вытащить собственное эго из омута небытия и серости. Но вопреки столь снисходительному отношению к ним, я все же с поразительным упорством цеплялся за их круг, который отнюдь не был спасительным, но хотя бы показывал направление, позволяя продержаться на поверхности еще один вечер, еще один круг пьяных Сириуса и Альдебарана. Странное дело, не испытывая дефицита общения («все равно, чтоб нажраться – кто-нибудь находился»), я все четче ощущал, что вектор моего плавания (летучий голландец неуклонно шел своим курсом, но каждому встречному фрегату было понятно, что курса у него нет) тянет меня в сторону, причем неважно в какую – я с легкостью общался с людьми, которые были старше меня на восемь-десять лет, и младше – на такой же срок, но находить общий язык и общие темы с ровесниками – мне было непросто.
И вот я на улице, залитой светом августовского заката, щурясь от этого солнца, которое катается в светло-голубой тарелке небес, без устали поджаривая снующих людей, матерящихся на жару. Соседи на грядках бросают парочку дежурных шуток, пока я заказываю такси. Таксистом работает мой давний знакомый – раньше он, как и я, бухал страшно, но потом переклинился (когда меня все же затянули в кабинет нарколога, возле двери которой я долго угорал возле плаката «как бросить курить», где одним из пунктов числилось: «поговорите со своей сигаретой, узнайте, чего она от вас хочет», доктор сказала мне «никто, никакой жизненный удар или подарок тебе не переклинит, пока ты сам не решишь переклиниться»), и пошел на работу. «Ну что, куда сегодня?» - И как будто, стоит только закрыть глаза, вдохнуть этот летний воздух, и произнести название странного места, куда такси если и доедет, то через много лет. Библиотека, кино, театр. Как же много тех, кто покинул этот город и рванул в столицу, спасаясь от тоски глубинки и желая в метро, в толпе на Крещатике, в переполненной маршрутке и маленьком магазине «все по 26» (всегда улыбаюсь – а почему же не 28. А потому, что если 28, то всегда найдется дурак, который спросит – «а почему не 26?»), потеряться, раствориться маленькой капелькой в этом людском море, не понимая, что «слияние и поглощение» не приносит облегчения, что впереди – не те же кино и опера (времени нет, в этом чертовом круге снова времени нет, и все планы бьются о стену, не в силах пробить оболочку быта), а пятница, прокуренный бар, вдрызг пьяные посетители, которых потихоньку начинают выносить на свежий воздух, похмельное утро, если уж считать утром предвечернюю пору, когда тебе выпадет проснуться – проснуться, чтобы поесть, поваляться часок перед телевизором, с маниакальной настойчивостью переключая каналы в надежде, что случиться чудо и между скретч-шоу и сериалами найдется что-то, достойное внимание.
Да, теперь я смеюсь над ними, допивая бокал холодного пива в кафешке, но воспоминания упрямо и безапелляционно говорят мне: оглянись на свое «вчера», и ты увидишь, что и у тебя был такой же период, ты тоже рвался стремительной стрелой в небо Киева, теша себя иллюзиями, что прочитанный утром в маршрутке рассказ По и написанные вечером два десятка строчек позволят вынырнуть и вдохнуть полные легкие другого неба, чистого и освежающего. Но стоило только присмотреться повнимательнее – те строчки вялые и неживые, такие пишутся умными роботами, но хотелось же – влет, в самое сердце, не понимая (или понимая, но боясь признаться себе, ведь признание только подчеркнуло бы пустоту, убивая глупую веру – насколько слепая вера может быть глупой), что любое творчество требует огня, а его нет, он давно угас, и наивно выдавать за пламя огонь маленькой зажигалки, подаренной русоволосой коллегой в минуту отдыха от бесконечных телефонных звонков, в плену которых ты и сам превращаешься в бездумный аппарат, компьютер, нацеленный на получение результата, но не более.
А, еще о скретч-шоу и сериалах. При всей нелюбви к подобному, следует признать все же, что название сей повести именно оттуда – Вадик Галыгин создал сериал о себе, и просматривая как-то вечером одну из серий («я рад и ему, коль нечем развеять тоску и сон»), услышал фразу – «да вы ребята - не ловеласы, а как раз наоборот – ловелузеры». Вот так-то, как говаривал дедушка Воннегут.
Прочитав все мои книги, ты без труда нашла две главные темы, которые проходят красной нитью через все страницы – самоубийство и любовь. Или любовь и является одним из видов самоубийства, как полное подавление собственных рвений и ожиданий в пользу кого-то, кто окажется рядом, так же соглашаясь ради тебя удалить частичку себя. Наверное, я слишком сильно искал и одно, и другое. Любовь, как вечный пост, через который никто не идет, а если даже и идет, то совершенно не в ту сторону, и суицид – как прекращение поиска любви, или же как результат любви неразделенной. Говорят, если бы Шекспир придумал веронский хеппи-энд, это испортило бы величайшую из его историй – Джульетта, штопающая носки и ворчащая на Ромео, который опять пришел поздно и подвыпивши, совсем не романтична.
«Куда тебе сегодня?» - «Как всегда, в кабак». Где уже налита водка по пластиковым стаканчикам, рассказываются пошлые анекдоты, полупьяные взгляды скользят по фигурам девочек, порхающих мимо. Смотри на их юность, и вспоминай, что ты уже совсем не мальчик. Лови их взгляды и попробуй угадай, что же в них прячется, в каких глазах ты найдешь то, что ищешь уже много дней.
Самое трудное – сделать первый шаг. Особенно трезвым. Когда я волью в себя пол-литра и бутылочку пива сверху, невидимый барьер падает, но возникает иная опасность – еще шаг, еще глоток и теплая, удушливая волна накрывает с головой, и я превращаюсь в противное животное. Уймись и уйди, так нет же, снова и снова ты с глупым упорством идешь туда, где не ждут и не хотят с тобой общаться. На утро – стыд, но это быстро пройдет, поскольку вечерние образы – зыбкие и призрачные, растворяются стремительно.
Я курю и слушаю ее, мою давнюю знакомую, что смотрит на меня с неприкрытым сожалением: «Женится тебе пора. Вроде же и голова на плечах, и работа неплохая, и росточком вышел. Если б еще не пил…» Сколько же раз я слышал эти слова, но все так же один, все так же продолжаю свой путь между пьяных звезд, не позволяя никому проникать в мой мир, прикасаться к напряженным нервам, готовым как заиграть нежную музыку, так и взорваться страшным грохотом.
Сегодня в нашем кругу шестеро – мой бывший одноклассник, трое студентов и девушка. Ее я вижу впервые, пацанов – постоянно. Протягивает мне маленькую руку: «Таня! – Приятно познакомится». Андрей наливает по стаканам из литровой бутылки.
- Ну что, по первой.
- Давай. – поворот головы. – Татьяна, за знакомство.
Через полчаса она уже целуется с Пашкой, высоким туповатым парнем. Через час – они пропадают где-то в темноте аллеи. Мы допиваем водку, пару раз играем в города, и разбегаемся по домам. Но по пути, наблюдая толпы, снующие по улицам, я передумываю. На дискотеку! Танцевать я совершенно не умею, кислотную музыку не воспринимаю, но дискотека влечет к себе, как место, где полно людей. С недавних пор у меня появился новый знакомый. Вон он – выглянул из-за угла, заметил меня, улыбается. Он явно «под кайфом», его трусит, и на месте он не может простоять и минуты. Какой-то парень подходит с удивленными глазами, спрашивает на чем тот сидит, в ответ – четыре препарата, из которых мне знаком только сибадон (как-то вечером нашел у себя на компе «энциклопедию наркотиков», но чтение не увлекло) – «закинувшись всем, от чего только можно балдеть». Странно, когда же я с ним познакомился. Он все крутится вокруг меня, рассказывая разную чепуху, а мне совершенно не хочется от него отделаться, так как после его ухода я останусь один, а это просто страшно.
Вот и конец шоу. Пора возвращаться, еще один бесцельный вечер, который на утро отзовется головной болью, пустыми карманами, пятнами на одежде и пустотой. От нее невозможно укрыться, нельзя убежать, она внутри меня, слишком глубоко внутри, чтобы ее можно было утопить в пьяном бреду.
Тот перекресток, где пересекается пьяный бред, мои ежедневные поступки и сны, теряется в тумане, и я иногда сам не замечаю, когда пересекаю его. Уснуть удается не сразу, но сны погружают меня в совершенно другой мир – это даже не сказка Кэрролла, это Кэрролл, экранизированный Бёртоном. Все чаще я просыпаюсь с ощущением, что если бы мне удавалось зафильмовать эти сновидения, подобное произведение было бы признано классикой сюрреализма. Здесь свет становиться звуком, вкус – песней, здесь каменные цветы лезут из шелкового грунта, а люди умеют любить.
Если рядом с тобой стоит та, что смотрит, прерывая дыхания, в глаза, и задумывается о том, что пребывая в шаге рядом, невозможно быть такими далекими, быть настолько чужими, чтобы не уловить нежных полутонов, случайных (то есть, посаженных вглубь, насколько глубоко, чтобы не сомневаться в их необратимом стремлении к свету, но, зная, что это стремление взорвется лишь по случаю, который совсем не скор, который может взорван в ближайшем будущем, а может залечь в глубины воспаленного сознания на много лет) взглядов, намеков, не знающих отраженья. Она опустит этот взгляд, опасный, как бритва, острый, как игла шприца, чтобы хоть на секунду избавить тебя от беды быть расстрелянным, быть поверженным, быть мягче мартовского снега, упавшего на едва выглянувшую траву. Если она рядом, ты уже не можешь считаться ловелузером, ты становишься на вершок выше, расправляешь плечи и смотришь на мир совсем по другому. А кто-то, сидя на лавочке и вертя в руках бутылку пива (купленную просто потому, что без него просто нелепо), с сожалением и тихой августовской грустью, провожает тебя взглядом, как счастливчика, как волхва, причастного к тайным знаниям. И никто не узнает, что волхв уже болен, что он инфицирован страшным вирусом одиночества, и эти прогулки – лишь завеса, за которой он пытается спрятаться.
Ты углубляешься слишком глубоко вовнутрь этого чувства, не замечая, что скольжение по поверхности – намного приятнее, оно приносит ни с чем не сравнимое ощущение сладкой свободы от анализа происходящего. Выключи голову, прислушайся – и ты услышишь, как бьется сердце, как оно летит, обретя два белых крыла – умение петь и умение видеть, каждое из которых дается людям достаточно редко, чтобы они знали истинную цену такого подарка.
Идя по улице, не вздумай поднимать взгляд на встречного. Это опасно, это чревато такими последствиями, о которых ты даже не догадываешься. В ответ можешь получить такой удар, который будет еще долго отдаваться гулким эхом в твоей груди. Но этот напалмовый заряд несет в себе ответный взгляд – резкий, как взмах катаной. А теперь приставь, если это будет улыбка. И мир уходит из-под ног, и навстречу уже летит цунами, горячее, удушающее. И тогда ты узнаешь, что такое жить в жару, жить, чтобы нести в себе этот солнечный отпечаток ада, этот пьянящий напиток, который напомнит о себе даже среди ночи, когда ты выйдешь выпить на кухне стакан воды, выглянешь в окно, и увидишь огромный желтый глаз луны. Тебе более не уснуть спокойно, тебе более не идти, бесстрастно глядя по сторонам, где резвятся дети, и греются на солнышке пушистые коты. Никогда не поднимай взгляд.
В городе моем есть места, которые стоит обходить стороной. Лавочка в парке, на которой мы сидели и обсуждали наших будущих детей. Фонтан, у которого я увидел тебя однажды вечером, и улыбнулся, осознав моментально, что этот фотослепок, этот силуэт в мерцающем свете фонаря, будет мне мерещится еще долго, стоит только закрыть на секунду глаза. Когда ты уйдешь, таким же местом станет кабинет, в котором я привык тебя видеть. У меня пробегает мороз по коже, когда я представляю день, в котором я войду в эти двери и не увижу тебя на привычном месте, не поймаю этот взгляд, который пронзает меня насквозь.

Во время одного из наших разговоров («ну сколько же можно говорить – ты же знаешь, я молчун – я заметила!» – и далее еще на полчаса разговора о всём, и в то же время ни о чем), был затронут вопрос – когда же мы познакомились. Ты сказала, что такого дня просто не было, а если и был, то он затерялся в блеклом беге дней. Мы не знакомились, я просто бегал по кабинетам, перебрасывался шутками с юристом, замечая, конечно, что у него в кабинете появилась высокая красивая стажерка, но не более того. С первых дней, по необъяснимо откуда взявшемуся, и как позже оказалось, пришедшему в голову не только мне, но и многим моим коллегам, убеждению, я был уверен, что ты замужем.
Удар наносится всегда неожиданно. Иногда в первую же встречу, в самом дебюте, а иногда – через много месяцев после первого раунда. Как бы ты не защищался, но стоит только немного приоткрыться – ты поражен. И неизвестно еще, что лучше – влюбиться с первого взгляда, с первого приветливого слова или первой шутки, на которую тебе нечего будет парировать, хотя все твои друзья знают, что ты не лезешь за словом в карман, или же пробыть рядом, на расстоянии вытянутой руки много дней, улыбаясь при встрече, беспечно рассуждая о вчерашнем сериале или об исландском вулкане, название которого, вызубренное тобой на вторую неделю, вызывает у нее здоровый смех и фразу: «если человек выучивает такие слова, то ему просто нефиг делать», а потом, пасмурным утром, вдруг увидеть ее совсем по-новому, будто отбросив серые очки, которые мешали все месяцы, и понять, что ты влюблен. Однажды мне был нанесен удар еще до гонга, но в любви нет арбитров, так что жаловаться было некому. Ее звали Лесей, и даже сейчас, через год после нашего расставания, стоит мне произнести ее имя, и мои друзья криво улыбаются. Как сказала мне одна из знакомых: «У тебя было много подружек, но нам запомнится только Леся, ведь никто не поступал с тобой так, как она, и никто из нас не ожидал, что она так поступит». Так вот, насчет досрочных ударов. Мне просто сказали: «Вась, к тебе подойдет девушка, она ищет квартиру в городе. Помоги ей. А, вообще, присмотрись, она достаточно красива и умна, а ты у нас холостой…». И вот тогда я понял, что влюбился в нее. Это было глупое убеждение, откуда оно взялось, мне до сих пор непонятно, но перешибить его оказалось совершенно невозможно. Как можно влюбится в человека, которого ни разу не видел? Полюбить голос, который никогда не слышал? Полюбить характер, который тебе только предстоит узнать (а ведь в тот момент вероятность того, что наше знакомство не закончится в самом начале, через пять минут после знакомства, была ничтожно мала)? И все же, когда я ее увидел, Амур уже сделал свое дело, и пути к отступлению были отрезаны. Наши с ней отношения продолжались четыре месяца, и были типичными отношениями ловелузера и его партнера – я выискивал пути к ней, я старался разжечь пламя, которому просто не из чего было возгораться. Мы общались с ней едва ли не каждый день, и это было так похоже на свидания, что я даже немного поверил, что на правильном пути, и стоит только приложить еще немного упорства. Финал был фантастически красив. На моем Дне рождения, когда дело дошло до третьего тоста, меня спросили: «Кого бы ты хотел услышать»? И я, не задумываясь ни секунды, указал на Лесю, которая поднялась, ни капельки не смутившись, и произнесла пространный тост (а в тот момент все гости были полностью уверенны, что она – моя возлюбленная, да и как было не поддаться на эту иллюзию, когда каждый мой жест и взгляд вопил об этом), из которого всем запомнилась лишь последняя фраза: «Так что желаю тебе встретить свою настоящую любовь». Остаток вечера едва ли не каждый посчитал своим долгом утешить меня, хотя мне совсем не было грустно – такое странное чувство облегчение оттого, что тебя выпустили с золотой клетки – смесь хмельного воздуха свободы, и столь желанный еще недавно блеск прутьев за спиной. Но все это перевесил один поцелуй Леси, одновременно и первый, и последний, который я от нее получил.

Я зашел в кабинет взять исходящий номер по журналу регистрации писем, когда ты повернула голову и произнесла:
- Василий Николаевич, не планируй, пожалуйста, ничего завтра в обед.
- Не понял. – я стоял перед тобой в растерянности. В тот момент ты была последним человек, от которого я предполагал услышать подобные слова.
- Ты хочешь меня куда-то пригласить? – и дальше шуткой – А мы пойдем вдвоем или возьмем кого-нибудь третьим?
Ты осталась такой же серьезной:
- Будет тебе и третий, и даже четвертый.
Я вышел из кабинета улыбаясь рассеянной улыбкой человека, который получил подарок, на который совершенно не рассчитывал. Что же это за предложение? Остаток дня я пребывал в легкой прострации и на очередном перекуре вместо того, чтобы, по вечной привычке, рассказать парням пару-тройку анекдотов, лишь улыбался. Знать бы тогда, сколько за последующие месяцы будет улыбок и тихой грусти, какой рай и какой ад мне предстоит пройти, возможно, все могло произойти и по другому. Но то, что получилось – далеко не худший вариант, и, пожалуй, жалеть о том не стоит. Ведь все, что случается, дает нам опыт и красочные воспоминания. И даже грусть иногда бывает светлой и прекрасной. Уже под вечер, услышанный обрывок фразы позволил мне сделать вывод, что в прошедшую пятницу у тебя был День Рождения, но так как Юра, наш юрист, постоянно пребывая в судах, появлялся на работе лишь изредка, празднество было перенесено на вторник.
- Серёга, а тебя на завтра пригласили на день рождения?
- Нет, а к кому?
- Да ладно, проехали.

Ожидание может быть утомительным, а может быть стимулирующим. Когда-то, еще в студенческие годы, ожидая преподавателя по физкультуре, который должен быть принять зачет, но всё не появлялся, а когда появился, к нему выстроилась очередь из полсотни студентов и студенток, мой друг, утомленный полуторачасовым ожиданием, сказал: «Посмотри на лица тех, кто выходит из его кабинета – есть те, кто получил зачет сразу. Их заметно по блаженной улыбке. Есть те, кого он отшил – на их лицах гнев и раздражение. Но большинство насколько утомленны ожиданием, что на их лицах, независимо от результата, уже нечего читать». В это время я на облупившемся подоконнике писал строки:
Но если ты желаешь увидать
Улыбку переменчивой Фортуны,
Необходимо выучится ждать,
Терпения натягивая струны.
Ожидание, которое зажигает тебя, заставляет искать работу, чтобы время тянулось быстрее, которое вкладывает в твои руки ручку, а в голову – строки, все же прекрасно.

Перед обедом я побежал покупать открытку. За десять минут был создан поздравительный стих (красивым девушкам писать поздравительные стихи – довольно хлопотный труд, так как в поэзии очень сложно сохранить необходимую норму нейтральности). Стол ломился от домашних закусок. Нас было пятеро, двое коллег из твоего кабинета и твоя землячка, худенькая, молчаливая Вита. Уже после обеда я услышал эту фразу (наверняка она была произнесена Юрой, но точное авторство мне уже не вспомнить) – «Вась, ты задумайся – она пригласила всех своих и тебя. Это не спроста».
- Юля, а почему ты решила меня пригласить?
- Ты же не глупый, сам сможешь догадаться.

Иногда догадаться, что тебе хотят сказать, бывает очень трудно. Тот, кто загадывает загадку, зачастую не учитывает, что ваше мышление идет по разным орбитам, и, подчиняясь законам астрономии, поддается влиянию совсем иных планет. Лучше всего это проявляется в игре в ассоциации, когда ты натыкаешься на такой ответ, который ставит тебя в тупик, и лишь только дальнейшее объяснение позволяет приподнять чуть занавес, чтобы взглянуть на собеседника немного по-другому. Если на сказанное тобой «стена», ты слышишь ассоциативное «Пинк Флойд», а не банальное «обои», это говорит о многом, но когда в ряду появляется нечто особенно сверкающее, как-то «мышь» - «винчестер» - «Клайд» - «Сплин», это уже анамнез, это повод, чтобы копнуть поглубже тот пласт, под которым тебя может ждать как алмазная пыль, так и бурая грязь.

Назвался груздем – полезай в кузов. Назвался поэтом – будь готов к тому, что от тебя потребуют творчества, что тебе прикажут «твори», и тогда уж отсылки на временное отсутствие вдохновения не пройдут. По негласной, но неукоснительно исполняемой традиции, третий тост во время застолий всегда выпадает мне. Так случилось и в этот раз. Я плел что-то избитое и приторное о настоящей любви, но потом, остановившись, спросил: «А ты уже встретила свою настоящую?», на что получил отрицательный ответ, которым был немало озадачен. А как же? А с чего же я решил?.. Что-то проскочило между пластиковых стаканчиков, неуловимое, едва заметное, маленькая прозрачная змейка, которую так легко было принять за иллюзию, но которая зафиксировалась в памяти сверкающим серебристым оттиском. Много позже, прокручивая поворотные моменты моего ловелузерства, я понял, что судьба иногда способна выбрасывать достаточно замысловатые шутки – отношения с Лесей закончились теми же словами, что начали нашу с тобой историю – словами о настоящей любви.

Есть ли универсальный рецепт любви. Я имею в виду, можешь ли ты описать внешность и характер человека, который был бы для тебя идеальной парой. Для меня такого рецепта просто не существует, и виной тому мое непостоянство – те черты моих подружек, которые во вторник кажутся прекрасными и влекущими, в воскресенье вызывают только раздражение.
Я захожу в смежный отдел, и пока распечатываю нужные бумаги, слышу вопрос Натальи, молоденькой симпатичной начальницы отдела:
- А какая должна быть женщина, которая идеально бы тебе подошла?
- Она должна отвечать всего двум требованиям – чтобы я не мог жить без нее и она могла жить со мной.

А тебе нравиться ходить на первые свидание? Ощущение легкого беспокойного содрогания, трепетное волнение, заставляющее тебя дышать учащенно, сияние в глазах, которое могут объяснить лишь двое. Это похоже на первый глоток портвейна в твоей жизни, на первую затяжку «Честера», на впервые увиденный тобой «Форрест Гамп». Мир начинает кружится, и краски превращаются в яркие размашистые мазки, некогда виденные на картинах импрессионистов.
Ты сочла началом наших отношений совсем другой вечер, другую встречу, и в чем-то была права. Но для меня первым свиданием будет именно та ночь, когда, по окончанию рабочего дня, мы допили водку, и я вызвался провести тебя, найдя формальный повод в пакетах с посудой, которые надо было довезти домой. Не знаю, какими словами вспоминал меня таксист, пока я проводил тебя по тихой улочке, но продолжалось это провожание минут двадцать. В темноте, под августовским бесстрастным небом, которое взирало на нас, иронично улыбаясь, как улыбалось до нас тысяче влюбленных во всех концах земного шара, я поймал твои губы, и понял, что это – именно свидание, и что назавтра я не смогу пройти мимо твоего кабинета, не повернув головы, и даже не поприветствовавши, как проходил до того сотни раз, и что уйти – невыносимо сложно, а отпустить тебя, оторваться от этих жарких и сладких губ – еще сложней.

Наша пятница – день особый. Как бы не прошла неделя, какие бы проблемы или, наоборот, радости, не несла прошедшая неделя, но как только приходит пятница, в кабинет врывается ветер свободы и праздника, приподнимает за уголок плакат у меня за стеной: «Сегодня пятница. Пора бухать!», и уже после обеда невероятно сложно настроить себя на какой-то деловой лад. Вот он, конец рабочей недели, и мы выходим из этих каменных стен, закуриваем, и поднимаем глаза вверх. Погода удалась – значит, в парк, пасмурно или холодно – в «Лодку». Как в «Поэме без героя»:
Отсюда куда? В «Собаку»,
Отсюда куда – Бог весть.
«И градус крепчает…». Мы разыгрываем десяток партий в «дурачка», выпиваем по два бокала пива, пока кто-то не выскажет то, что таилось в каждом, но ждало своей минуты, и вот уже кто-то заказывает пельмени, кто-то бежит за водкой, и опять этот вечер замыкается кольцом, опять он превращается в праздничную хлопушку – яркий фейерверк конфетти, который будет радовать взгляд лишь миг, а на утро потребует уборки. Но ради этого короткого всплеска хмельной волны мы терпим субботнее похмелье, пустые карманы, боли в боку (имела бы печень руки, задавила бы горло), упреки родных. Все это будет потом – а сейчас лишь этот водоворот, убийственный и завораживающий.

Цунами зарождалось долго, оно вызревало где-то под коркой земной коры, но с каждым днем его голос становился все громче. Я проводил в твоем кабинете достаточно времени, чтобы сослуживцы начинали улыбаться, увидев меня по другую сторону от твоего рабочего стола. Однажды к нам в офис зашел немой, продающий маленьких фаянсовых черепашек, у которых от прикосновения болталась голова. Эти сувениры появились едва ли не в каждом кабинете. Почему-то почти всегда, когда я приходил к тебе, во время разговора принимался играть этой смешной игрушкой. Просто чтобы занять чем-то руки. Первую неделю мои визиты носили случайный характер – я мог зайти с утра просто, чтобы увидеть тебя, и уже не появляться до обеда, и продолжались десять-пятнадцать минут, но уже на вторую – участились, как учащался стук моего сердца, когда я переступал этот порог. Как на дереве из тонких невзрачных почек постепенно развиваются, разворачиваются листья, так и наши разговоры, совсем нейтральные и дружеские вначале, постепенно начинали обретать определенную эмоциональную окраску, утяжелялись смысловой нагрузкой, и, кажется, даже слегка разбавлялись нежностью. Но, может, это только память принимает смутные образы за давно искомый предмет? Цунами зарождалось долго, но я уже знал, что когда волна обрушится, спасения не будет.

Эпоха митингов и парадов вроде бы прошла, но ее отголоски все еще звучат в головах людей, она укрылась в темнице памяти, но иногда все еще выползает наружу, чтобы напомнить о себе. И когда приходит День Независимости, День Победы, День памяти жертв голодомора, мы выходим на парад. Я не имею ничего против этих праздников, и, возможно, иногда бы и выходил на площадь к памятнику Подзабытому вождю, но когда это делается принудительно, во мне просыпается извечный бунтарь. Наверное, эта черта глубоко сидит в чреве славянского характера – делать великие шаги и великие дела не благодаря, а вопреки. Когда-то, когда я только пришел на работу, очередной митинг выпал на субботу, а так как пятница удалась, то подняться в восемь у меня совершенно не получилось. В общем, проспал, за что потом и получил от начальника. Вспоминает он мне о том случае до сих пор: «А-а, ты проштрафился, так что в этот раз понесешь венок!». Хорошо, что хоть Независимость не требует венков!
Митинг ко Дню Независимости был назначен на 8.30, но не в 8.30, не в 9.00, и даже не в 9.30, он так и не начался. мы долго стояли, скучая, потом выпили по пиву. День был жарким, мы стали под сенью старых деревьев в дворике с качелями и припаркованными «Жигулями», как индикатором благосостояния жильцов окрестных домов.
В тот день ты приехала в город с подружкой и ее братом, пятилетним молчуном, который никак не хотел со мной разговаривать, а все рассматривал фонтан, пока мы разговаривали. Неспешно прошлись до детского парка с качелями, пробрасываясь пустыми фразами и ловя на себе взгляды сослуживцев. Потом мне пора было идти – то ли на парад, то ли бухать по поводу парада, и мы договорились встретится вечером. Уже когда праздничный стол был накрыт, мне пришла СМС: «Солнце, сильно не напивайся. Вечером встретимся». С тех пор большая часть твоих сообщений, адресованных мне, начиналась таким обращением. Солнце. А мне не раз вспоминались другой диалог, слова, которые были сказаны мне женщиной, сумевшей разглядеть во мне свет сквозь пелену водочного марева: «Ты – волшебное зеркальце, способное уловить солнечный свет даже сквозь тучи, и подарить по солнечному зайчику каждому, кто находится рядом».

У меня всегда было стойкое предубеждение к блондинкам. Конечно, я знаю, что это все анекдоты, и совсем не цвет волос определяет характер человека, но почему-то, стоило мне познакомится с блондинкой, и я не мог скрыть пренебрежения к ее интеллектуальным способностям, стараясь при случаю показать свое полное превосходство. Тебе будет довольно легко понять меня, когда ты вспомнишь о предубеждениях, связанных с моим именем. Но если человек умеет превратить свои слабости в свое оружие, это оружие становится очень опасным. Наверное, трудно быть блондинкой, но быть с блондинкой – намного тяжелее.
Я проходил по коридору, и привычно бросил взгляд на твое рабочее место, но увидел незнакомую высокую блондинку. Какую-то секунду я пребывал в полнейшем замешательстве, пока ты не обернулась.
- Юль, ты перекрасилась?
- Не трогай меня, пожалуйста.
Только теперь я заметил слезы, готовые брызнуть из твоих глаз.
- Что случилось? Ульрика, сейчас же перестань. Кто тебя обидел. – и далее полушутливо, - только скажи, и я прибью этого мерзавца.
- Ты что, не видишь, что мне сделали с прической? – слезы уже застлали твой взгляд.
- Юль, ты прекрасна, и эта прическа тебе очень идет. Если я могу попросить тебя о чем-то, то я прошу – пообещай, что ты не будешь плакать. Тебе действительно очень к лицу этот цвет волос.
А, может, пора поменять свое отношение к блондинкам?

Ульрика. Не знаю, откуда взялось это имя, и можно ли вообще назвать это именем, но мне нравилось называть тебя именно так. Иногда я еще называл тебя ежиком, сетуя на твой не слишком покладистый характер, но все же для меня ты навсегда останешься именно Ульрикой. Это обращение появилось из неоткуда, возникло чисто интуитивно, и иногда, когда ты была не в духе, слышалось: «не называй меня так, у меня ведь есть имя». Да, конечно, имя твое достаточно красивое, но позабывшись, я все равно звал тебя этим странным именем, как будто списанном из страниц скандинавских саг. Но однажды до меня дошел смысл этого обращения, и я поспешил поделится им с тобой: «Когда-нибудь ты и думать обо мне забудешь, но стоит тебе будет услышать «Ульрика», и ты невольно вспомнишь обо мне. Потому что никто и никогда не назовет тебя так». Ульрика. Позволь записать тебя именно так – в памяти и в телефонной книге.

Мне никогда не удастся написать стоящую пьесу. Роман – быть может, но пьесу? Ужасно не люблю диалоги; их написание, особенно, если производственно-творческая необходимость вынуждает растягивать разговор на страницу, становится для меня сущей пыткой. Всегда восторгался сценаристами «Доктора Хауса», которым удается писать насколько живые диалоги, приперченные к тому же черным юмором. Эпос включает фантазию, но диалоги – совершенно другую область творчества, которая мне поддается с огромными трудностями. Поэтому в этой повести я постараюсь умышленно сократить диалоги – наших разговоров была тьма, но, боюсь, передать весь их спектр мне не удастся, а пытаться снять фильм о радуге, пользуясь черно-белой пленкой – глупо.

Если бы тебя можно было передать одним кадром, единственным оттиском, звучным аккордом, то я знаю, как бы это выглядело. В тот вечер, проспавшись и отошедши от полдневной пьянки (когда тебе доводится бухать второй раз за день, мир воспринимается совсем по-другому в приглушенных, бархатистых тонах и употребление алкоголя приводит совсем к другой реакции сознания), я попытался вызвонить тебя, но услышал в ответ: «освобожусь через полчаса». Я прошелся к центру города, поглазел на снующие толпы (довольно странно было видеть, что все вокруг намного пьянее тебя – обычно ведь наблюдалась противоположная картина), поминутно встречая своих радушных знакомых. Каждый второй останавливался на пару минут, чтобы пошутить и расспросить о делах, каждый пятый тянул выпить.
На улице уже стемнело, и я сижу со своими друзьями на летней площадке у магазина. Все бары забиты, все лавочки заняты, и остается только удивляться, как Сашке удалось заполучить этот круглый столик. По кругу идет бутылка, и раскладывается нехитрая закуска – бутерброды да крабовые палочки. Я пытаюсь дозвониться до тебя, но музыка на площади ревет, и перекричать ее удастся только лишь для того, чтобы условиться встретится у фонтана.
Единственный кадр, о котором я вспоминал чуть выше – это ты, стоящая в свете ночных фонарей на узкой алее. Ты поглядывала на телефон, а потом подняла голову и улыбнулась мне, просто сказав «привет». Ничего не бывает просто… Еще не раз я вспомню тот теплый вечер, твою улыбку, и все, что было потом. Такие дни служат для нас маячками в сером холодном море будней, и мы считаем дни не по месяцам отданным работе, где все понедельники одинаково тяжелые, и все пятницы одинаково пьяные, а именно по ним, горящим точкам во мгле.
Ты подходишь к столику, когда мы уже раздавили бутылку на четырех, и наш разговор заметно повеселел. Мне все еще непривычно, но очень приятно оттого, что ты сидишь рядом, что смотришь на меня блестящими глазами, и я теряю ту грань, где кончается хмель, вызванный алкоголем, и начинается хмель твоего голоса. В тот вечер ты много шутила, и отдельные твои шутки звучали достаточно резко, чтобы Сашка посмотрел на меня с неприкрытой иронией, мол, наконец-то нашлась тебе пара, которая сможет достойно ответить на извечные подколки.

Я замечал не раз и не два – девушка, которая пользуется успехом у других, и в моих глазах как бы становиться на ступень выше. Может быть потому в моем темном прошлом у меня не раз завязывались отношения с замужними. С одной стороны меня подталкивала острая жажда адреналина, ведь быть разоблаченным в такой ситуации – означало нарваться на большие неприятности. С другой – уже упомянутая тяга к тем, кто нужен не только мне. Единожды меня ждало долгое телефонное объяснение с мужем моей возлюбленной, и до сих, вспоминая тот голос, во мне крепко сидит уверенность – если бы тогда между нами не было сотен километров, он наверняка бы набросился на меня, и в итоге, учитывая его параметры, пособие по инвалидности мне было бы обеспеченно. Он старался говорить спокойно, я – тоже, но когда между двумя влюбленными стоит нежно-блеклый абрис женщины, оставаться невозмутимым достаточно сложно.
Так было и с тобой. Ты была безумно юной и красивой, привлекала внимание любой особи мужского пола, оказавшейся рядом, и если на первых порах увидев, что кто-то пристает к тебе, или услышав неосторожно отпущенный комплимент в адрес кого-то другого, во мне просыпалось просто легкое раздражение, то уже через пару недель, я мог с уверенностью сказать, что это ревность. Наверное, определяя полярность отношений между людьми, возникающих при общении, стоит признать ревность негативным качеством, но все же поколь диалектика учит нас зреть в корень, стоит вспомнить, что она может родиться только от большой любви, а потому ее стоит считать родной сестрой страсти.
Мы сидим в парке, и я вижу, что парень напротив, Андрей, совсем не против приклеится к тебе. Он уже залил в себя достаточно алкоголя, чтобы не обращать на меня особого внимания, он шутит напропалую, и старается держатся молодцом, и на секунду во мне просыпается сомнение, просыпается зыбкий и тревожный страх, но стоит мне только уловить взгляд твоих карих глаз, как я понимаю, что ревновать – сущая глупость, что ты - моя, и у него нет ни единого шанса. А он все пыжится, старается выставить меня в негативном свете, рассказывая истории, о которых уже все забыли. Тщетно, друг. Я читаю по этих глазах, что у тебя нет ни единого шанса. Не хотел бы я однажды прочесть в них, что и у меня такого шанса впредь не будет.

Я прошел по всем тропам, которые мне были уготованы судьбой. Таинство первой любви, телефонный роман, Интернет-роман, служебный роман. Осталось еще одно, которое наверняка будет, но когда? Мне не дано узнать, случится это завтра, или через пару лет, но я знаю, что она будет, и узнаю ее сразу. Свою последнюю любовь.
Мой телефонный роман приключился в студенческие годы, когда я еще был намного моложе и намного впечатлительней, чем сегодня. Я уже не вспомню, как ее звали, мою давнюю знакомую, но минуту нашего знакомства вспомню с поразительной ясностью. Я стоял в тамбуре, и смотрел на пролетающие мимо леса и поля, когда на мобильном высветился незнакомый номер. И дернул же тогда меня черт взять трубку. Мы разговорились, подружились. Она была студенткой из Кременчуга, разница в интеллектуальном развитии у нас была потрясающая, по уровню IQ майские жуки, летающие во время наших бесконечных разговоров над цветущими вишнями, были ей ближе, чем я. Но мне было совсем не в тягость долго и пространно объяснять ей, что такое апогей или Интернет-форум, мне было безумно приятно общаться с ней, и вскоре я стал замечать, что мои друзья посмеиваются надо мной, замечая, что наши разговоры растягиваются на полтора-два часа. Мне просто нравилось слушать ее низкий, обволакивающий голос, и было совершенно неважно, о чем она говорит. Было еще кое-что, чего я тогда не смог оценить, но что кажется мне настоящим кладом теперь, спустя много лет и тысячи телефонных звонков. Ей было глубоко по барабану пьяный я или трезвый, грустный или веселый. Я мог пребывать в глубокой депрессии, и за день не перебросится с соседями по общаге и парой слов, но наступал вечер, и я болтал с ней (верней болтала она, улавливая, что в этот раз я настроен слушать, а не говорить) привычные полтора часа – ни о чем, но в то же время понимая, что эти разговоры – главное, что в те дни со мной происходило. Через месяц я уже был готов к поездке в Кременчуг, уже собрал деньги на билет в обе стороны (так как в те времена ММС-сообщения только появлялись, наше свидание было бы свиданием вслепую в полном значении этого слова), но на меня нашла мимолетная дурь, и наши отношения были нелепо оборваны. С тех пор я недолюбливаю разговоры по мобильном, и стараюсь сократить их продолжительность до минимума.
С тобой мне довелось снова пройти по этой тонкой линии между живым общением и извечным страхом быть неуслышаным и недопонятым. Довелось снова поверить «Сплину» - любовь идет по проводам, даже если мобильная связь нивелировала роль проводов, перечеркнула их. Снова наступает вечер, и дел как будто невпроворот, недочитанная «Бессоница» Кинга, недосмотренный диск с  сериалом, привезенный братом, недопройденная миссия в «Disciple», но я снова звоню тебе, и снова мир вокруг тает, медленно исчезает, и остается только эта трубка в моей руке, остается только этот голос, нежный и беззаботный одновременно, и прекращается это наваждение только тогда, когда один из нас решает, что уже пора спать, или же разряжается телефон. «Юль, мне кажется мы проболтали уже целый час!». – «Как бы не так. Девяносто три минуты». И я снова жду утра, снова увидеть тебя, а утром жду вечера, чтобы отдаться власти телефонных звонков. «Целую, пока» - все так же сладко, и так же горько, оттого, что хочется побыть в этом плену еще немножко, еще хотя бы пару минут.

Когда рушится твой мир, ты воспринимаешь это как катастрофу, как нечто, что должно быть восприниматься всеми так же остро, как и тобой. И тебе невдомек, что события, которые для тебя кажутся Апокалипсисом, для кого-то могут показаться совсем незначительными. В таких случаях особенно важно, чтобы рядом был кто-то способный тебя понять и поддержать. Или, на худой конец, кто бы согласился с тобой набухаться до свиного визга и выслушать твои россказни.
Я знал его в те дни, когда все было по-другому. Несмотря на разницу в возрасте в девять лет, достаточно быстро мы стали общаться на «ты», и научились находить общий язык. Очень трудно уберечься от конфликтов, пересекаясь как на работе, так и после нее. Но мне очень повезло с людьми, чьи пути пересеклись с моей. Никогда я не скажу плохо о тех, кто был рядом все эти годы, все трудности и проблемы мы переживали вместе. Звали его Сергеем, за последние три года он поменял три должности, но в нашем отделе, по всей видимости, осел надолго.
Я заходил к нему домой теплыми майскими вечерами с двумя-тремя парнями из нашей компашки, мы вытаскивали стол под вишню и сидели допоздна, не вспоминая, что завтра на работе – очередная головомойка, что денег едва хватит, чтобы дотянуть до аванса, что у каждого свои проблемы. Наверное, в те времена нас можно было назвать условно счастливыми (извини, я твердо уверен, что только труп может быть абсолютно счастлив; как говаривал Кундера: «человек не может быть счастлив, ибо счастье есть жажда повторения, а  человеческое время бежит по прямой вперед»). Никто из нас не уловил момент излома, но даже если бы и уловил, вряд ли мы могли что-то изменить. Коли уж тяжелый рок занес свою когтистую лапу, попытки что-либо изменить могут только усугубить положение. Я стал свидетелем краха их брака, я видел отчаянья и затаенную нежность в глазах обеих сторон. Однажды я сказал тебе, что очень боюсь - когда умрет наша любовь, на ее пепелище взрастет прекрасный кровавый цветок ненависти. Спасибо, что у нас все закончилось именно так, тихой ноябрьской грустью бескровного разрыва.

Мы сидим с Сережкой в баре, и ждем твоего приезда. Снова пятница, мы выпили по пиву в городе, и меня снова неудержимо потянуло к тебе. «Ладно, ждите в баре, я через полчаса буду». И вот мы медленно потягиваем пиво, лениво перебрасываясь «девятками» и «королями», когда в дверном проеме появляетесь вы с подружкой. И продолжается пьяный вечер, но он не похож на сотни других, потому что ты – рядом, и это меняет все. Наши посиделки продолжаются далеко за полночь, и бар уже давно закрыт, а мы все не можем разбежаться, глушим коньяк на капоте красной Сережкиной «копейки». Я пытаюсь поцеловать тебя, но ты выскальзываешь из объятий. Пьяные звезды уже ведут меня, и я начинаю приставать к твоей подружке. Назавтра мне предстоит узнать, что и ты умеешь ревновать. Не раз и не два, когда я слышал это чувство в твоем голосе, прямо указывал, улыбаясь, на это обстоятельство, но в ответ ты отмахивалась: «я не ревную». Теперь и я больше не ревную, и думаю, стоит увидеть тебя с другим, восприму это просто, как нечто само собой разумеющееся. Красивые девушки не должны оставаться одни.

Мне ужасно нравится валять дурака. Такая уж черта характера, которая раздражает очень многих, но справится с которой мне не под силу, да и желания становиться серьезным нет. Наверное, когда врач скажет мне, что я смертельно болен, я отвечу очередной шуткой. Я знал, как доставали тебя мои приколы, но снова и снова принимался за свое.
…В кабинет входит женщина стойких религиозных устоев.
- Там в церковь привезли из Москвы чудотворные мощи. Если кого-то интересует…
Я – не отрывая голову от бумаг:
- И почем кило?
Парни медленно сползают под столы, до Иры смысл вопроса доходит не сразу, но когда доходит, лицо ее моментально становиться пунцовым.
- Вася, над такими вещами нельзя смеяться.
На что я парирую:
- Да ладно, я все равно бы не купил – они же несвежие.
Я шучу всегда. Мне все равно, с кем говорю – с начальником, с коллегами или с клиентами. Не важен ни пол, ни возраст. Если мир вокруг воспринимать несерьезно, то удары, которые он мне способен нанести уже не кажутся такими страшными. Хочешь избавиться от своих ночных кошмаров – смейся над ними. Вот так-то, дедушка Фреди.
Но так, как реагировала на мои шутки ты, не реагировал больше никто. Были и упреки, и мат, но когда я особенно доставал тебя, в меня летели карандаши, ручки, или что оказывалось под рукой. Слава богу, хоть мобильный не попадался.
Кстати о мобильных. Их у тебя было два, и едва ли не каждый раз, когда я заходил к тебе, ты разговаривала по одному из них. Иногда это меня бесило, иногда я относился философски – раз по часу разговариваешь со мной, то вполне логично, что и другим уделяешь не меньше внимания. Но однажды зайдя в твой кабинет увидел, что он пуст, а на столе сиротливо лежит мобильный. Не долго думая – на беззвучный, в карман, и ищи ветра. Будь на твоем месте кто-то другой, я наверняка выжал из ситуации максимум, и прикол растянулся бы до конца рабочего дня, но когда ты вошла и спросила о нем, я сдался. Никогда у меня не получалось тебе соврать, или, вернее, я не пытался это сделать, и, наверное, этим даже стоит гордиться. Ложь из моих уст в твой адрес прозвучала только однажды, но в свое оправдание я замечу, что во-первых, это произошло уже после нашего разрыва, во-вторых, это было произнесено не в глаза (так соврать я бы не смог никогда), а в третьих, твой вопрос касался не меня, а другого человека, так что это была как бы спроецированная ложь.
За извечными шутками я иногда забывал, что бывают моменты, когда серьезность просто необходима. Я стоял перед тобой – помятый с похмелья, плохо соображающий, и выдавливал из себя слова, которые упорно не хотели быть произнесенными:
- Юля, я почти никогда не говорил с тобой серьезно, но сейчас попрошу воспринимать мои слова… Просто услышь меня. Если бы одна из моих прежних предложил сделать выбор между моими чувствами к ней и пьянками, я бы ее послал. Послал бы любую, но только не тебя. С тобой все по-другому, и если мне предстоит сделать такой выбор, знай – я выберу тебя.
Уже вечером по каком-то клочке фразы, по паре слов, на которые ты, возможно, и не обратила внимания, я понял, что мои слова тебя все же зацепили, что они дали именно тот эффект, на который я рассчитывал.

А потом нас ждала разлука. Я уехал отдыхать в Карпаты, в город, который я любил странной любовью депрессивного лирика, и который мог мне подарить покой, который я бесплодно везде искал. Это было просто до смеха – бессонница, которая следовала за мной уже много недель, терзая мои ночи, вбирая соль и кровь моих снов, здесь улетучилась в первый же день, растворилась в чистом горном воздухе. Я долго уговаривал тебя ехать со мной, но ты отказалась, и на были достаточно веские основания. Сергей тоже намеревался рвонуть со мной, но его начальство не отпустило.
Те семь дней были славными. Погода не подкачала, и только в предпоследний день мы с братом узнали, что такое настоящая карпатская осень – ливень был страшным, и за две минуты, который мы провели под этими прохладными струями, промокли насквозь. Каждый день я открывал для себя что-то новое – старинный замок, форелевая ферма, горы, которые, сколько бы по них не ходил, открываются с новой стороны, щекотливо возбуждая воображение. И каждый раз я спешил поделиться своими наблюдениями с тобой. Уезжая, в сердцах бросил: «Не едешь со мной, значит, и созваниваться не стоит. Неделю отдохнем друг от друга». Но ты ведь знала, что я не смогу так. Вернее, смог бы, но только в одном случае – если бы бухал все дни в Карпатах. Но мне просто не хотелось этого, мне было хорошо и без выпивки. И вот наступил момент, когда я сказал брату: «Наверное, сегодня – один из счастливейших дней моей жизни. Я назвал бы его самым счастливым, если бы Юля была рядом».
Когда я возвратился домой, у меня еще оставалось два дня отпуска, но осознание того, что ты находишься рядом, в каких-нибудь пятнадцати минут ходьбы, а не на расстоянии сотен километров, не давало мне спокойно усидеть на месте. Я заскочил в цветочный киоск, купил три белых розы, и направился в офис, ловля на себе взгляды встречных девушек и женщин. Это довольно приятное чувство, когда на тебя смотрят со смесью зависти и нежности, мол, повезло же кому-то. Алла, наш оператор, увидев меня, расплывается в улыбке и спрашивает шутливо: «Это мне?», прекрасно понимая, кому эти цветы. Я отвечаю в том же тоне: «Нет, просто позавчера у Ивановны (одной из наших коллег) был День Рождения, а я забыл поздравить». Алла смотрит на меня несколько ошарашено, но поняв, что я не всерьез, звонко смеется. Но что мне все эти взгляды, я в воздушно-сладком предвкушении встречи, и даже не пытаюсь представить твою реакцию. И вот я на твоем пороге, ты замечаешь меня не сразу, но когда все же поворачиваешь голову я вижу удивленный, даже ошарашенный взгляд, и глаза твои моментально меняют цвет, но что в них – я прочесть не могу.
- Зачем ты это сделал? Идиот, у меня же здесь люди ходят!
- А ты не знаешь зачем?
И я целую тебя, совершенно не беспокоясь о том, что кто-то может зайти в этот миг и застукать нас. Когда любишь, способен совершать такие глупости, что невлюбленному даже и в страшном сне не приснятся.

Любовь – самая сложная из игр, в которые играют люди. Здесь непомерно много квестов и уровней, и порой сделать выбор сложней, чем отдаться воле рока и позволить судьбе самой решать, куда тебя определить. Я слишком часто допускал ошибки, иногда воспринимая их за достижения, и наверное то, что однажды увидел на экране перед собой «Game over», было вполне закономерно. Но чертик, сидевший у меня на плече, в часы нашей разлуки с упрямым лукавством повторял мне: «Не горюй. Она перебесится и вернется». И каждый раз в этой игре мне выпадало сердечко – дополнительная жизнь, но, как и в любой игре, существует определенный лимит таких сердечек, и я его исчерпал достаточно быстро. Всего два неполных месяца было мне отведено, но время для ловелузера течет совсем по другим законам, и для меня эти месяцы вместили очень многое.

Я снова захожу в этот дом, помнящий другие дни, дни когда Сергей с женой Ларисой еще жили вместе, когда я заскакивал поужинать за маленьким столиком, который создавал иллюзию уюта. Теперь моего друга здесь нет, но я спешу сюда, как и прежде – в понедельник и среду я занимаюсь английским языком с Сережкиной дочуркой, а в остальные дни забегаю, чтобы еще раз увидеть Ульрику, еще десять минут посидеть рядом с ней, получить от нее еще один поцелуй. Лариса смотрит на меня улыбаясь – она уже много месяцев не видела меня влюбленным.
Есть вещи, которые проще рассказать другу. Сергей знает о мне такое, что я никогда бы не решился рассказать ни подруге, ни родителям. Но есть темы, которые проще рассказать женщине. О них я рассуждаю с Ларисой. Когда впервые я в разговоре с ней упомянул Ульрику, она твердо решила с ней познакомится. Через неделю Ульрика уже жила у нее. Они отлично сошлись характерами, подобно тому, как каких-нибудь четыре года назад я сошелся с Сергеем. Иногда, ужиная в кругу троих представительниц прекрасного пола, я чувствую себя отступником, зашедшим в гости в дом, который для моего лучшего друга стал чужим. Но мысль, что прекратив эти уроки, я причиню боль десятилетней девочке, которой и так нелегко, не делает мне уйти. Порой мне кажется, что у нас с Ульрикой все могло бы случится по-другому, не знай мы ни Сергея, ни Ларисы. Но вряд ли – как пел Гребенщиков «иногда мне кажется, тяжелый рок висит надо мной», и лучше, что наш разрыв произошел в момент, когда боль стала круглым ожогом и повестью, а не через полгода, когда разойтись было бы намного трудней.

«Бессонница» Кинга была прочитана до конца, но моей бессоннице все не было окончания. Я лежал в комнате, где было чересчур жарко и тщетно считал осточертевших слоников, но сон все не шел, сон упрямо прятался в темных углах. Я десятки раз переворачивался в постели, потом вышел на перекур, но свежесть сентябрьской ночи не спасала. Ты тихо ворчала, о том, что не засыпая сам, я и тебе не даю выспаться. Что же я мог поделать милая, ведь ты не хуже меня понимала, что мне не преодолеть эту муку, что постижение того, что ты рядом, к тебе можно прикоснуться, поцеловать, жгло меня черным огнем. И тогда ты положила голову мне на грудь, и взяла меня за руку. Эффект был моментальным, так сладко я спал только в Карпатах. Когда пришло утро, я проснулся выспавшимся и отдохнувшим. Знаешь, стоит все же тебе признаться, что никто в этой жизни не засыпал у меня на груди, и это воспоминание останется со мной надолго, и, может случится, обожжет возвращенной болью когда-то, через много дней, когда другая так же положит свою голову туда, где бьется горячее сердце и возьмет меня за руку.

Я предугадывал конец с момента первой встречи,
Уж если страстью началось, то кончится бедой.
И что теперь твои слова, что время нас излечит,
Ведь наши встречи – только дым, плывущий над водой.
Эти строки были написаны за много дней до знакомства с Юлей, но, кажется, никому из моих бывших они не подходили, ей же подошли идеально. Наверное, это был лучший вариант – не было скандала, криков, шума – я просто сбросил тебе СМС: «Это все?» и получил ответ: «Наверное, да». В тот момент у меня во рту была сигарета, и мне безумно захотелось потушить ее об себя. Это был совершенно глупый, иррациональный импульс, но когда на моей руке появился круглый ожег, мне как будто полегчало. С первой минуты я ждал разрыва, я видел, что наши миры безумно далеки, но голос разума был намертво заглушен голосом сердца. «С тех пор люба слепа, и безумие ведет ее за руку», как говорится в одной красивой легенде.
Ожоги сходили месяц, и примерно такое же время понадобилось мне, чтобы понять, что у нас действительно все закончилось. Бессонница навалилась с прежней яростью, усугубленная недельным запоем, мир представлялся серым и предельно тусклым, но из этой серости прорастали ростки моих стихов. Иногда разлука дает гораздо больше вдохновения, чем любовь. Теперь, когда все прошло, я лишь тихо улыбнусь вспомнив те дни, когда она была со мной. Но если судьба ведет меня кругами спирали, то еще есть надежда, что коль отношения с Лесей закончились словами о настоящей любви, а с Юлей – начинались с них, то где-то меня ждет та, в общении с которой настоящая любовь станет сутью. Но это будет сюжетом уже другой повести.