Фиктивный брак

Ольга НЕРЕТИНА

Историю эту я услышала от женщины, с которой как-то летом ехала в одном купе к морю. Наш поезд по неизвестным причинам на два часа задержали на станции Кавказской. Наступала душная июльская ночь, спать не хотелось, мы с попутчицей разговорились – о превратностях судьбы. И она рассказала случай из жизни своей бывшей одноклассницы…
Родители Александры – так звали школьную подругу моей собеседницы, – имея двух дочерей, мечтали о сыне и потому в довольно позднем возрасте решились на третьего ребенка. Но снова родилась девочка, которую нарекли Сашей. Видимо, чтобы хоть как-то компенсировать свои несостоявшиеся надежды, отец с раннего детства воспитывал ее как мальчишку: брал с собой на рыбалку и охоту, учил ориентироваться в лесу, переносить длинные пешие переходы.
…Саше было 14 лет, когда в их седьмом «Б» появился новый ученик – Вадим – сын двух врачей, приехавших на работу в местную больницу. Мальчика посадили за одну парту с Сашей: другого свободного места на тот момент не оказалось. Черноглазый, кудрявый и общительный Вадим сразу очаровал всю девичью половину класса.
А Саша влюбилась в него, что называется, с первого взгляда. Куда подевались ее самоуверенность и бойкость, она краснела, когда Вадим к ней обращался, переставала слышать, что объясняли преподаватели на уроках, и отвечала невпопад на их вопросы. Учителя не узнавали своей лучшей ученицы.
Перемены в поведении Саши заметили и одноклассники. Только Вадим ничего не замечал. Или не хотел замечать. Он был целиком поглощен учебой. К своей соседке по парте относился дружески – спокойно, не стеснялся списывать у нее домашние задания по математике – по этому предмету он «хромал». Зато по биологии, химии и физике его познания выходили за рамки школьных учебников. И это беспредельно восхищало Сашу. Ей вообще нравилось в Вадиме все – и как он одевался, и какую музыку предпочитал, даже звук его голоса (не по годам низкого, с хрипотцой) приводил ее в восторг.
Быстро пролетели последние школьные годы. Вот уже и экзамены на аттестат зрелости, и выпускной бал позади. К тому времени в классе обозначилось несколько влюбленных пар. Но Саши и Вадима среди них не было. Девушка по-прежнему молча обожала Вадима, а он на это никак не реагировал. Он был занят подготовкой к поступлению в институт – больше его ничего не интересовало. Вскоре он уехал в краевой центр, где и благополучно стал студентом медакадемии.
А Саша после долгих колебаний решила не следовать за любимым, хотя ее душа рвалась за ним. Чтобы излечиться от своего безответного чувства, она отправилась в Москву – подальше от Вадима. Преодолев огромный конкурс, поступила на физико-математический факультет пед-института, успешно окончила его, а затем и аспирантуру. Во время каникул домой приезжала очень редко, предпочитая лето проводить в турпоходе или в стройотряде.
Перед защитой диссертации она приехала на несколько дней в родной городок, чтобы немного отдохнуть. Стоял конец мая. На улицах буйно цвели деревья, и воздух был напоен их чудесным ароматом. Саша сидела у открытого окна и бездумно наблюдала, как медленно опускается теплый вечер. Кто-то позвонил в дверь.
– Это к тебе, Саша, – послышался голос матери из прихожей. Девушка выглянула из комнаты – у порога стоял Вадим. Она не видела его с выпускного вечера и ничего о нем не знала, так как намеренно ни в письмах, ни в телефонных переговорах с родными и друзьями никогда не спрашивала, где он и что с ним, потому что дала себе слово забыть Вадима навсегда. Даже дважды во время учебы в институте пыталась «закрутить роман» с однокурсниками. Но ничего из этого не получилось.
И вот тот, из-за кого она выплакала столько слез, снова стоял перед нею. Он стал еще красивее: раздался в плечах, исчезла юношеская округлость щек, на них обозначились мужественные складки…
– Саша, выручай, – быстро заговорил Вадим так, будто они расстались только вчера, а не семь лет назад. – У меня неожиданно появилась возможность поехать на работу в Африку. Представляешь, какая это практика для начинающего хирурга! Я смогу сразу самостоятельно оперировать!
– Не вижу, чем я могу тебе помочь, – сухо произнесла Саша, изо всех сил стараясь скрыть охватившее ее волнение.
– Дело в том, – продолжал Вадим, – что туда берут работать только женатых, а я не успел обзавестись семьей – все как-то было не до того… Я узнал, что ты, на мое счастье, еще не замужем. Мне нужен лишь штамп в паспорте и больше ничего. Тебя это ни к чему не обяжет – наш брак будет фиктивным. При оформлении визы я скажу, что ты приедешь ко мне попозже – после защиты диссертации. А как устроюсь, я напишу тебе, ты подашь заявление на развод – и дело с концом. Мне сейчас просто не к кому больше обратиться – все наши девчонки с курса уже разъехались. Тебя мне сам Бог послал…
Горячая волна прилила к сердцу Саши, лицо ее запылало. Она не знала, что сказать.
– Это все так неожиданно, – наконец растерянно выговорила девушка и добавила: – приходи завтра, мне надо подумать…
Она не могла заснуть до  рассвета. Снова и снова видела перед собой лицо Вадима, его умоляющий взгляд. Умом она понимала, что он обратился со своей необычной просьбой к ней потому, что это подходящий вариант решения его проблемы – и только. А в сердце затеплилась и не гасла робкая надежда: «А вдруг все это неспроста…».
На другой день Саша ответила согласием на предложение Вадима. Его родители помогли быстро, без соблюдения всех формальностей, зарегистрировать брак в местном загсе. Они предлагали для видимости устроить и небольшой свадебный ужин. Но Вадим отказался: еще предстояло получить загранпаспорт и другие документы, а времени оставалось мало. Да и Саше пора было возвращаться в Москву.
Они коротко попрощались на многолюдном перроне. Вадим ее слегка обнял и неловко поцеловал в щеку, и Саша вошла в вагон. Как только поезд тронулся, она перестала сдерживаться и заплакала…
Прошло три месяца. Саша защитила диссертацию и устроилась на работу в одном из московских научно-исследовательских институтов. А от Вадима не было никаких вестей. Мать сообщила ей, что и своим родителям он не прислал ни одного письма. Сердце девушки разрывалось от тревоги. Минуло еще почти два месяца, прежде чем из дипломатического представительства Саше пришло официальное уведомление, что ее муж пропал без вести, вылетев на вертолете к больному в отдаленное селение, что предпринимаются меры по его поиску.
Она накупила кучу книг и карт об Африке и часами изучала их. Оказалось, что там, где Вадим должен работать, уже несколько лет неспокойно – одни племена воюют с другими, да и климат нездоровый. Сашу одолевали мрачные мысли: а что если его взяли в плен какие-нибудь повстанцы или он заразился смертельно опасной лихорадкой и ему некому помочь? И Саша решила, что пора действовать.
На правах законной жены пропавшего врача она в короткий срок оформила свой выезд к месту его работы. Прибыв в столицу африканской республики и посетив наше консульство, Саша узнала, что экспедиция на поиски Вадима еще не отправлялась. Девушка проявила всю присущую ей настойчивость, чтобы добиться своего участия в экспедиции и ускорить ее отъезд. Ее не остановили рассказы об опасностях путешествия на лошадях по тропическим лесным дебрям.
Дорога заняла семь дней. В пути случилось несколько приключений, достойных отдельного рассказа, но Саша все стойко перенесла: помогла закалка, полученная в детстве. К тому же провод-ник попался толковый. К концу недели они прибыли на большую поляну недалеко от горной реки, где стояло около десятка ветхих хижин из тростника. В одной из них Саша и нашла Вадима – исхудавшего, грязного, с перевязанной ногой, но живого. Увидев Сашу, он вскрикнул от удивления, хотел подняться ей навстречу, но упал без сил.
Придя в себя, Вадим рассказал, что вертолет потерпел аварию во время грозы. И хотя удар о землю смягчили кроны деревьев, летчик при падении получил тяжелые травмы и вскоре умер. А Вадиму повезло: он лишь повредил ногу и плечо, сумел остановить кровь и наложить повязку. Но потом его укусил какой-то паук, и через пару часов он почувствовал, что поднялась температура. Туземцы обнаружили его в лесу и принесли сюда. Им удалось отыскать и чемоданчик с хирургическими инструментами, который он возил с собой, но сумка с бинтами и лекарствами не нашлась. А накануне тело его покрылось сыпью и язвами, возможно, он подхватил какую-то заразу, так что Саше лучше к нему не приближаться…
Однако девушка не стала его слушать. Она осмотрела раненую ногу Вадима и увидела, что началось нагноение. С помощью проводника, объяснившись с туземцами, она получила пучок нужной травы, приготовила на костре отвар и промыла рану. Медлить было нельзя: Вадиму грозила гангрена. После короткого отдыха экспедиция двинулась в обратный путь.
В дороге Вадиму стало хуже, он начал бредить. И когда Саша наконец привезла его в больницу, он был без сознания. Хорошо, что второй врач, с которым они вместе работали, оказался на дежурстве и сразу начал делать Вадиму необходимые уколы. Тем не менее лечение заняло больше месяца, в течение которого Саша не отходила от постели своего мнимого мужа.
В любое время суток, открыв глаза, Вадим видел склоненное над ним встревоженное лицо Саши, встречал ее глубокий, бесконечно любящий взгляд. И когда однажды утром, проснувшись, он почувствовал, что болезнь наконец отступает, то неожиданно для себя вдруг сказал:
– Саша, не уезжай…
– Но что мне тут делать, когда ты совсем поправишься? – как можно безразличнее спросила девушка. – Ведь ученые математики здесь никому не нужны…
– Ты нужна мне, – быстро ответил Вадим. – Ты будешь просто моей женой… – И добавил дрогнувшим от нежности и волнения голосом: самой желанной на свете…
http://www.stapravda.ru/20100421/fiktivnyy_brak_44360.html

А вот еще рассказы, принадлежащие перу того же автора – Ольги Петровны Неретиной, моей уважаемой коллеги.

Стиляги и ситцевый бал
Чем старше становишься, тем чаще вспоминается молодость. Вот и эта история, которая произошла много лет назад, в пору моей студенческой юности, припомнилась недавно, когда на экраны вышел нашумевший фильм «Стиляги». Но это – кино, а настоящих стиляг я видела, так сказать, в натуре, когда училась в Саратовском университете. Кое с кем из них даже довелось познакомиться – на свадьбе однокурсницы, но об этом ниже.

Время было голодное – не прошло еще и десяти лет после окончания войны, и последствия разрухи, которую она принесла, ощутимо сказывались на повседневном быте. К примеру, в нашей университетской столовой все меню обычно состояло из двух блюд: горохового супа и горохового пюре. Часто не было даже хлеба. А на пирушках в студенческом общежитии в день получения стипендии украшением стола считались пирожки с ливером, купленные в магазине по счастливой случайности.
Бедность бросалась в глаза и во внешнем облике большинства из нас: мы носили темные, неопределенного цвета пальто из дешевого шевиота, юбки из перелицованных маминых и бабушкиных довоенных платьев. О модных нарядах не приходилось и мечтать: у многих отцы погибли на фронте, семьи жили очень трудно. Не у всех было даже самое необходимое. В комнате общежития, где я жила, например, туфли имела только одна из четырех девушек, а остальные «щеголяли» в текстильных босоножках до глубокой осени.
На таком фоне сразу стали резко выделяться ярко и крикливо одетые молодые люди, которых в народе пренебрежительно окрестили «стилягами». Мода эта, пришедшая невесть откуда, распространилась прежде всего среди городской молодежи, имевшей состоятельных родителей. Появились ее приверженцы и в нашем университете, который считался самым престижным вузом Саратова, куда стремились поступить дети местной элиты.
Первые стиляги были замечены, как ни странно, на технических факультетах – может, оттого, что туда шли лучшие выпускники школ, страна спешно наращивала свой военный и промышленный потенциал, стать инженером, работать потом на «закрытом», т. е. оборонном предприятии становилось модно и выгодно: там и зарплаты заметно отличались от обычных. И неудивительно, что иногда на эти специальности набирали одних медалистов и победителей олимпиад по физике и математике.
Но и у нас на филфаке учились «знаменитости»: прапра-внучка Николая Чернышевского, чье имя носил университет, две одноклассницы Олега Табакова, который уже тогда громко заявил о себе на московской сцене, несколько начинающих поэтов и писателей, сделавших впоследствии карьеру на журналистской стезе. Однако стиляг в настоящем смысле этого слова не наблюдалось.
Правда, была группа городских девушек, держащихся особняком. Они одевались богато и со вкусом, но без эпатажа, были знакомы друг с другом со школьных лет и смотрели на тех, кто приехал «из деревни», свысока. Заводилой у них считалась Наталья – высокая, черноволосая красавица с нашего курса.
Надо ли говорить, что и бедным студентам, не имевшим обеспеченных родственников, тоже хотелось приодеться – ведь мы были молоды… Швейные фабрики только начинали возрождаться и переходить на мирную продукцию, купить готовую одежду было проблематично. Поэтому, когда в магазинах стали появляться недорогие, но красивые ткани, на факультете разразился настоящий портняжный бум. Девчонки старались из каждой стипендии сэкономить несколько рублей, чтобы накопить на новое платье. Шили как умели в общежитии по вечерам, искали портних через однокурсниц и знакомых – ведь услуги ателье не всем были по карману…
Вот тогда-то в факультетском комитете комсомола и родилась идея провести ситцевый бал. А поскольку представителей мужского пола на филфаке насчитывалось очень мало, решили пригласить на бал парней с физфака и мехмата. Над программой вечера долго не мудрили: каждой девушке предложили срочно сшить себе ситцевое платье, а из кусочка ткани от него соорудить отдельный бантик. Эти бантики намечалось поместить в особый ящик при входе в танцевальный зал. Кавалеры, приходящие на бал, должны были не глядя запустить руку в этот ящик и вытащить один из бантиков. По нему предстояло отыскать «свою» девушку и станцевать с нею, когда объявят «Вальс цветов». А специальное жюри назовет потом королеву и короля бала…
Затея всем очень понравилась. Мы с Юлькой, моей подругой, в первый же день после лекций отправились в универмаг и купили по ситцевому отрезу. Через неделю наряды были готовы. Особенно удачной обновка получилась у Юльки: платье прекрасно сидело на ее точеной фигурке, а голубые цветочки, разбросанные по белоснежному полю широкой юбки, так шли к ее глазам… Даже «тряпочные» босоножки, тщательно начищенные зубным порошком, не портили вида…
Тут надо сказать несколько слов о Юльке. Мы с нею подружились как-то сразу, когда в первый день занятий оказались в одной группе. Вскоре выяснилось, что у нас много общего: обе выросли в небольших сельских райцентрах, филфак выбрали из любви к литературе. И в поселке, где жила Юлька, и в моем селе не было ни музыкальной школы, ни настоящего дворца культуры, лишь плохонькие клубы, в которых по выходным «крутили» кино да изредка устраивали танцы под баян, куда школьников не пускали. Стоит добавить, что телевизоров в то время еще не существовало, только радио, которое было в каждом доме, давало возможность знакомиться с искусством великих драматургов и композиторов, часто транслируя концерты и спектакли из столицы.
А потому мы с Юлькой сразу страстно влюбились в оперу, как только впервые побывали в Саратовском оперном театре и вживую увидели игру артистов и услышали их пение, а также музыку в исполнении симфонического оркестра. Это стало настоящим потрясением. В короткий срок мы пересмотрели весь репертуар, не пропускали ни одной премьеры, ни одного ввода новых солистов в спектакли – благо билеты были дешевыми и не наносили нашему скудному «бюджету» большого ущерба… Ходили мы, но гораздо реже и в Саратовский драмтеатр, и в ТЮЗ, которые тоже высоко котировались тогда в стране среди профессионалов и любителей искусства, а также в филармонию, на выступления студентов консерватории, куда вход был бесплатным.
Словом, мы не скучали, хотя не знали ни дискотек, ни баров, ни ночных клубов, столь популярных у нынешней молодежи. Наше свободное время заполняли, помимо кино, театров и походов в лес по воскресеньям, бурные стихийные диспуты и читательские  конференции, проходившие на факультете после выхода в свет сенсационных по тем временам новинок литературы – «Оттепели» И. Эренбурга, «Не хлебом единым» В. Дудинцева, «Золотой кареты» Л. Леонова и других. Их появление стало отражением постсталинской действительности. Я хочу сказать, что нам не чужды были и политические события, происходившие в стране. Но это тема для другого, отдельного разговора.
Тем не менее известие о ситцевом бале с восторгом воспринял весь филфак. Горячо обсуждались фасоны и расцветки будущих платьев, бальные прически – каждой хотелось выглядеть покрасивее. Не обошла эта суета и нас с Юлькой. Она чуть не отрезала свою чудную русую косу, чтобы сделать входившую в моду шестимесячную завивку. Мы с девчонками еле ее отговорили. Эта роскошная коса была не единственным украшением Юльки – большие темно-синие глаза и непередаваемое выражение доброты на лице невольно заставляли задерживать на ней взгляд…
И вот грянул бал. Стоя в группе однокурсниц, мы незаметно рассматривали каждого гостя, входящего в зал, и процедуру вытаскивания бантиков из заветного ящика. Парни с физфака и мехмата появлялись целыми компаниями. Со смехом и шуточками они разглядывали вытащенные бантики, бросали заинтересованные взоры в сторону девушек в пестрых ситцевых нарядах.
В то время в университете уже велась борьба со стилягами – потому что строгая комсомольская мораль усматривала в стремлении удивлять и шокировать других своим внешним видом «отсутствие идейности и общественных интересов» и относилась к нему крайне осуждающе.
На филфаке за этот участок работы «отвечала» Наталья, которая любила быть в центре внимания, часто выступала на собраниях с пламенными речами, организовывала всякие мероприятия – словом, слыла активисткой. Она-то и предложила запретить стилягам появляться на нашем бале. Однако, как потом оказалось, кое-кто проигнорировал этот запрет…
Когда заиграла музыка и закружились пары, в зал вошел Аркадий – известный «предводитель» стиляг мехмата. Правда, одет он был на этот раз довольно скромно, лишь малиновый галстук с вышитыми желтыми драконами «намекал» на его принадлежность к «касте избранных». Аркадий слыл в университете донжуаном и гулякой, но эта нелестная репутация не мешала успеху у девушек: он был очень хорош собой, а возможности его папаши, возглавлявшего горпромторг, позволяли всегда соответствовать последнему крику моды.
Мы ждали, что Наталья попросит Аркадия удалиться, но она не успела раскрыть рта, как он бесцеремонно положил руку на ее талию и увлек в круг танцующих. Танец следовал за танцем – пара не расставалась. Они очень хорошо смотрелись вместе и танцевали отлично – словом, по мнению некоторых, это были явные кандидаты на победу. Но когда распорядитель бала объявил «Вальс цветов», все вдруг увидели, что Аркадий, лихорадочно порывшись в карманах пиджака, вытащил бантик и, рассмотрев его, направился к стайке девушек, стоящих у стены, а раскрасневшаяся Наталья выбежала из зала.
Он шел прямо к нам… Юлька растерянно подняла на него глаза, когда он небрежно протянул к ней руку с зажатым в ладони бантиком от ее голубого платья. Она едва доставала Аркадию до плеча, но смело шагнула навстречу. И они завертелись в вихре вальса. Аркадий как пушинку приподнимал партнершу на поворотах, и она, едва касаясь пола своими белыми босоножками, летела, направляемая его сильной рукою. Иногда он делал неожиданные па, внезапно заставляя свою даму кружиться в обратную сторону, но Юлька ни разу не сбилась с ритма, интуитивно разгадывая «маневры» кавалера.
Весь зал невольно следил за ними. А когда звуки вальса смолкли и жюри важно удалилось совещаться, кто-то поставил на проигрыватель пластинку с быстрой мелодией, напоминавшей «Буги-вуги». Музыка гремела, но никто не решался танцевать: все американское в те годы, мягко говоря, не приветствовалось. Мы удивленно ахнули про себя, когда Аркадий снова подошел к Юльке и потянул ее на середину зала…
Их веселый танец временами напоминал пародию на рок-н-ролл, но глядеть на них было очень приятно… Тут появилось жюри и объявило, что Юлька и Аркадий признаны королевой и королем бала. Как потом выяснилось, победили они с преимуществом всего в один голос – многие судьи не хотели отдавать пальму первенства стиляге Аркадию, по пожалели Юльку – она была просто великолепна.
С тех пор Аркадий по вечерам начал поджидать Юльку в научной библиотеке возле читального зала, где мы обычно занимались после лекций и семинаров, и провожать ее до общежития. Их видели в парке «Липки» – известном в Саратове месте свиданий влюбленных, в оперном театре… Злые языки в университете предрекали скорый конец романтическим отношениям признанного сердцееда и стиляги и «замухрышки», как называла мою подругу Наталья, – ведь этот красавец бросил уже не одну девушку. Но время шло, а молодые люди продолжали встречаться. Все замечали, что Юлька очень похорошела, изменился и Аркадий: он перестал носить ботинки на толстой платформе и вызывающе броские пиджаки, а главное – как-то посерьезнел и повзрослел. Через несколько месяцев они поженились.
Это была первая свадьба на нашем курсе. По желанию родителей Аркадия она проходила в ресторане, что тогда было еще редкостью, и в числе приглашенных преобладали их знакомые – взрослые солидные люди «при должностях» и друзья жениха – стиляги с факультета, а со стороны невесты присутствовали лишь ее мать и две однокурсницы – я и почему-то Наталья…
После окончания университета наши с Юлькой жизненные дороги разошлись: я поехала по распределению работать в Узбекистан, а она с мужем и грудным сынишкой остались в Саратове – Аркадий сумел устроиться в конструкторское бюро одного из заводов. Но дальнейшая судьба Юльки сложилась несчастливо: через два года она тяжело заболела и вскоре умерла. Смерть ее тоже оказалась первой на курсе – молодость уходила, а жизнь начинала открывать перед нами свое суровое лицо…
P.S. По этическим соображениям имена действующих лиц изменены.
Ольга НЕРЕТИНА

Ночной звонок
Людмила проснулась от настойчивого телефонного звонка. Машинально глянула на часы: начало пятого утра. Схватила трубку и не сразу поняла, кто звонит. Сквозь рыдания на другом конце провода нельзя было разобрать ни единого слова. Наконец до нее дошло: это звонит из Казахстана ее университетская подруга Ирина, которая снова забыла, что у них трехчасовая разница во времени, и вот разбудила ни свет ни заря. Но оказалось, что повод у подруги был более чем серьезный: ночью внезапно скончался ее муж – Анатолий.
Людмила произносила принятые в таких случаях слова соболезнования и утешения, а сама невольно прислушивалась к себе: какой болью отзовется это известие в ее душе? Но, к своему удивлению, ничего не почувствовала – сердце ее было спокойно. Значит, действительно все отболело, и она освободилась от чувства, которое мучило ее так долго.
Они с Ириной учились на одном курсе, жили в одной комнате студенческого общежития и по окончании университета получили назначение в одно место – в маленький степной городок на севере Казахстана – преподавателями русского языка и литературы в школу-интернат. Было это задолго до распада Советского Союза. Тогда каждому выпускнику вуза полагалась трехгодичная отработка по распределению. Молоденькие учительницы приехали к месту работы еще в августе – в облоно им пообещали квартиру на территории школы – одну на двоих, и они торопились получить ее, боясь, что обещание окажется обманом.
Их встретил директор школы, пожилой, усталый человек, и сразу успокоил: в корпусе, где будут жить учителя, заканчивается ремонт, и к концу дня можно будет вселяться. Так их совместное существование снова продолжилось.
Им вдвоем было очень удобно, особенно на первых порах, когда надо было налаживать быт, привыкать к самостоятельной, взрослой жизни. Вместе все трудности преодолевались легче. Обе они были назначены не только преподавателями, но и воспитателями, что обязывало их проводить с детьми по нескольку часов после уроков, дежурить в спальных корпусах и в столовой интерната, играть, читать, ходить на прогулки со своим классом.
Девушки вскоре поняли, что с работой им очень повезло: педколлектив усилиями директора был сформирован с опорой на молодежь, приехавшую из разных уголков страны. Среди преподавателей преобладали мужчины, что считалось и тогда большой удачей для школы. Причем уже на первых педсоветах выяснилось, что многие из них по-настоящему увлечены профессией и мечтают сказать в педагогике свое слово.
И Людмила, и Ирина сразу обратили внимание на Анатолия, преподавателя математики. Его было трудно не заметить: черные волосы, голубые глаза и атлетическая фигура невольно привлекали женские взоры. К тому же чувствовалось, что он не новичок в школьном деле. В те годы в провинциальных школах еще не было ни обилия кружков, ни «Зарниц», ни туристических походов, а Анатолий постоянно придумывал разные спортивные игры с учащимися, среди которых большинство составляли дети, оставшиеся без родителей, «выходцы» из домов ребенка, побывавшие в детских исправительных учреждениях – словом, как говорится, трудный, педагогически запущенный контингент. Но Анатолий раньше других учителей нашел дорогу к сердцам этих ребятишек, и они быстро начали выделять его среди учителей, а потом просто души в нем не чаяли. Поэтому никто не удивился, когда уже через два месяца его назначили завучем, несмотря на молодость.
Надо ли говорить, что многие молодые учительницы заглядывались на Анатолия? Положила на него глаз и Ирина. Тут следует сказать, что она сама была, без преувеличения, красавицей: высокая, смуглая, с огромными черными глазами – настоящая цыганка. И с соответствующим характером – решительным и бескомпромиссным. На уроках у нее всегда была отличная дисциплина – дети побаивались ее громкого, строгого голоса, ее вспыльчивости и перепадов настроения.
Ирина давно привыкла к мужскому вниманию, с первого курса в университете у нее появилась масса поклонников и было несколько романов, но все они кончались ничем. Теперь студенческая вольница осталась позади, ей шел 24-й год, пора было задумываться и о замужестве.
Анатолий ей понравился сразу, он ей подходил во всех отношениях. А потому не прошло и двух недель после первого знакомства, как Ирина сообщила Людмиле, с которой всегда обсуждала своих кавалеров, что она «запала» на Анатолия и будет всеми силами добиваться взаимности. Для Людмилы это не стало новостью. Она видела, как подруга смотрит на  него, и поспешила уверить, что они станут прекрасной парой.
Себя Людмила считала замухрышкой. И она действительно не обладала броской внешностью, не умела одеваться, потому что выросла в бедной семье – мать ее воспитывала одна. О «принцах» и не мечтала. Дожив до 25 лет, не имела никакого опыта общения с противоположным полом, страдала от застенчивости и робости.
Только в классе рядом с детьми она чувствовала себя уверенно. Ее уроки по литературе всегда выходили за рамки школьной программы. Она сама сочиняла всякие творческие задания, которых не было в обязательных методичках, и ученики их с удовольствием выполняли, никто не скучал и не лодырничал – всем было интересно.
Как уже говорилось, в школе-интернате учились трудные дети, не знавшие материнской ласки. Молоденькие воспитательницы шли на вечернее дежурство, как на казнь, а придя домой, пили валерьянку. Бывало, что усмирять разбуянившихся шалунов вызывали Анатолия. Он это делал быстро, по-военному.
Во время первого своего дежурства пришлось прибегнуть к его помощи и Людмиле. А во второй раз, когда она вошла в корпус и услышала воинственный клич Коляна – зачинщика всех драк и потасовок, спокойно сказала: «Кто хочет послушать одну историю, заходите в пятую палату».
Тогда телевизор был далеко не в каждой семье, как и книги, и детям, которые выросли в Доме ребенка, никто никогда на ночь не рассказывал и не читал сказок. Поэтому, когда Людмила начала пересказывать им повесть Н. Гоголя «Вий», в палате, куда набилось немало мальчишек, наступила мертвая тишина. Самые маленькие и впечатлительные зарылись от страха в одеяла и боялись шевельнуться… Стоял с застывшим лицом и Колян…
Когда через час в корпусе появился Анатолий, он был поражен: никто не бегал, не кричал, все двери в палатах были закрыты.
На второй день он спросил у Людмилы: «Что вы с ними вчера сделали, Людмила Петровна?» Она в ответ только загадочно улыбнулась. С тех пор он начал недвусмысленно оказывать Людмиле знаки внимания – этой «серой мышке», как считали некоторые. Дарил цветы, назначал свидания, приглашал в кино и целовал в темном зале. А она не знала, что делать. Сначала не верила в его искренность, а потом сдалась и влюбилась со всей страстью первого чувства.
Их роман развивался на глазах всей школы. Больше других «распущенностью» подруги возмущалась Ирина. А потом «любовь» Анатолия так же внезапно прекратилась, как и началась. Много позже Людмила поняла, что он подобно лермонтовскому Печорину просто из спортивного интереса коллекционировал влюбленных женщин. Ему нравилось завоевывать и покорять, у него был для этого накоплен целый арсенал средств обольщения. Одну он брал начитанностью, эрудицией, другую – смелыми ухаживаниями, третью – демонстративной нежностью. А еще он умел возбуждать у своих поклонниц ревность, притворялся то пылким, то холодным. А бедные девушки все принимали за чистую монету.
Так случилось и с Людмилой. Когда стало ясно, что он ее не любит, что это просто игра, она резко оборвала отношения. Это далось нелегко. От переживаний Людмила сильно заболела, не работала несколько месяцев, а потом уволилась и уехала. Директор школы ее отпустил, хотя она и не отработала положенных трех лет.
Прошли годы, Людмила так и не вышла замуж. Она преподавала литературу в одном из профтехучилищ родного города и часто вспоминала свою молодость. Боясь себе признаться в этом, продолжала любить Анатолия и страдать. Перебирала в памяти тысячу раз каждую встречу, стремясь понять, как ей надо было вести себя, чтобы привязать Анатолия. Он женился в конце концов на Ирине, о чем та с торжеством и написала Людмиле.
Ирина регулярно извещала бывшую подругу и о рождении детей, и о продвижении Анатолия по службе – он вскоре возглавил районо, и о других событиях в своей жизни, всякий раз доставляя ей новую боль. Но вот последний звонок с печальной вестью не оставил никакого следа в сердце Людмилы. Он пробудил только легкую грусть…
Ольга НЕРЕТИНА
http://www.stapravda.ru/20071128/Nochnoj_zvonok_3205.html


Дурманом сладким веяло…
За окном уже сгущались сумерки, когда Наталья приняла последнего больного и вышла из поликлиники. Она устало шагала к автобусной остановке, наслаждаясь теплым и тихим вечером. Над городом плыл аромат цветущей акации, а из раскрытых окон соседнего общежития лился серебристый голос Анны Герман: «Дурманом сладким веяло от слова твоего…».
Наталья любила это время года и потому не спешила. Да ей и некуда было спешить: дома никто не ждал. Она шла и думала о том, как придет сейчас в свою чистую, ухоженную квартиру, перекусит тем, что есть в холодильнике, и ляжет на диван перед телевизором. Хорошо, что ей не надо, как другим женщинам, после работы еще хлопотать на кухне у плиты, чтобы накормить семью ужином, не надо убирать и мыть посуду, делать какие-то другие домашние дела…
«А хорошо ли это на самом деле?» – вдруг мелькнула у нее мысль. А потом – как оправдание – другая: «Но ведь я много лет не знала, что такое отдых после целого дня, проведенного в поликлинике и на вызовах»…
Она поздно вышла замуж – почти в 29 лет – на зависть институтским подругам, тоже засидевшимся в девках. Поначалу считала, что ей крупно повезло: «отхватила» видного и симпатичного парня, журналиста с университетским дипломом. Он с первых дней знакомства очаровал ее тем, что мог часами читать наизусть стихи классиков и современных поэтов, рассуждать о нашумевших новинках литературы, в изобилии печатавшихся тогда в толстых журналах… Не зря говорят, что женщины любят ушами: очень скоро Наталье стало казаться, что лучше его вряд ли она найдет.
После свадьбы она сразу забеременела и родила в положенный срок сына, что тоже было расценено ею как большая жизненная удача, потому что ее родные и она сама хотели ребенка и именно мальчика. Но дальше розовый туман вокруг ее замужества постепенно начал рассеиваться. Чем больше она узнавала своего мужа, тем яснее убеждалась в том, что на самом деле он совсем не такой, каким ей представлялся.
Сергей оказался мелочным, эгоистичным и склочным человеком. Он не уживался ни в одном коллективе. Сам не отличаясь особым трудолюбием, любил подмечать промахи и недостатки в работе у других, особенно у начальства, и публично обвинять людей в лени или некомпетентности. Естественно, это никому не нравилось, а потому не проходило и месяца работы в новой редакции, как у него появлялись враги, а руководство начинало искать способы уволить сотрудника, сеющего раздор в коллективе.
Наталья, которой он рассказывал, как борется на работе с дураками – он это так называл, – поначалу видела в нем героя, смелого и бескомпромиссного, восхищалась тем, что он не боится говорить всем правду в глаза, критиковать. Но с течением времени она поняла, что у Сергея это не проявление обостренного чувства справедливости, не стремление исправить то, что плохо, а лишь желание таким образом самоутвердиться и выделиться среди коллег.
Немудрено, что за четыре года их совместной жизни он сменил девять мест работы. Семья жила трудно, денег постоянно не хватало. К тому же Сергей имел обыкновение, получив зарплату, потратить ее тут же на собственные нужды – купить себе новую модную рубашку, набор мужского парфюма или блок дорогих импортных сигарет, не заботясь о том, есть ли в доме продукты, за-плачено ли за квартиру. Если Наталья начинала этим возмущаться, он в ответ с пафосом восклицал: «А куда ты деваешь свою зарплату – я вообще не знаю!»
В их доме все чаще вспыхивали ссоры не только из-за денег, но и просто по ничтожным пустякам. Наталья стала замечать, что Сергей присвоил себе роль этакого домашнего прокурора и ежедневно ищет повод, чтобы отчитать ее за какую-нибудь оплошность. При этом он всегда повышал голос, а то и кричал, осыпая ее оскорблениями. И происходило это, как правило, в присутствии сына.
Настал день, когда во время очередного такого скандала, разгоревшегося из-за того, что в прихожей была разбросана детская обувь, их трехлетний сын, слушая перебранку родителей, неожиданно громко воскликнул:
– Мама, не разговаривай с ним, он плохой!
Наталье вдруг стало ясно: так дальше жить нельзя! У нее будто открылись глаза: психологическая атмосфера в их семье невыносима, и исправить ее невозможно, потому что Сергея не переделать. Нельзя нормально растить ребенка, если между мужем и женой нет душевного контакта, теплоты, заботы друг о друге, не говоря уж о любви. Наталья давно заметила, что Сергея никогда не интересовало, что она думает, как себя чувствует, чем огорчена или обрадована. Для него важно было лишь одно: приготовила ли жена обед, убрала ли квартиру, постирала ли его одежду. За этим он строго следил и ругал ее, не стесняясь в выражениях, если она  чего-то не успевала сделать.
Закончилось все, как и следовало ожидать, разводом. Ему предшествовало очередное увольнение Сергея с работы. Четыре месяца он никуда не мог устроиться, или не хотел, проводил целые дни дома, лежа на диване, успел заново перечитать всего Бунина… А потом Наталья решительно сказала: «Уезжай». И он уехал.
С тех пор прошло почти двадцать лет. Вырос сын и поступил в институт в другом городе. Там и женился. Наталья осталась одна. Она не раз перебирала в памяти всю свою жизнь и жалела лишь об одном – что так безоглядно, бездумно поспешила замуж за первого попавшегося, не узнав хоть немного того, с кем собралась связать судьбу. Может, на нее тогда повлияла весна – в то время в городе цвела акация…
Наталья больше не пыталась устроить свою жизнь, не ходила на вечеринки, куда ее настойчиво приглашали подруги, чтобы с кем-нибудь познакомить, не искала других способов найти мужа или партнера, как теперь говорят. Сергей словно навсегда отвратил ее от противоположного пола… К тому же она, пока сын рос и учился в школе, не хотела осложнять ему и себе жизнь, приведя в дом другого мужчину. И постепенно одиночество перестало ее тяготить…
…Она не заметила, как сошла с тротуара и ступила на проезжую часть улицы, когда возле нее раздался визг тормозов, и блестящая темная автомашина резко остановилась рядом. Дверца открылась, и водитель сердито произнес тривиальную фразу:
– Вам, что, жить надоело?
Наталья подняла голову и увидела синие глаза на загорелом лице, обрамленном седой шевелюрой, старую вылинявшую футболку, обтягивающую крепкую грудь. Ей вдруг захотелось прислониться к плечу этого человека и ни о чем не думать. Наверное, что-то отразилось на ее лице, потому что он встревоженно спросил:
– Вам плохо? Может, отвезти вас к врачу?
– Ничего не нужно, – торопливо ответила Наталья. – Я сама врач…
– Нет уж, – запротестовал мужчина, – чтоб быть уверенным, что с вами все в порядке, я должен доставить вас туда, куда вы шли…
И Наталья неожиданно для себя молча села в машину. Алексей Иванович – так звали ее нового знакомого – оказался бывшим военным, подрабатывающим теперь частным извозом. Два года назад он похоронил жену. У него тоже был взрослый сын, который жил отдельно, своей семьей. Как ни странно, они разговорились, и Наталья, которая никогда ни с кем не откровенничала и никому не жаловалась, рассказала, как много у нее больных на участке, как она устает…
– А давайте поедем завтра на рыбалку, – вдруг предложил Алексей Иванович, – ведь будет суббота, вы, наверное, свободны?
Наталья хотела сразу отказаться, но почему-то не сделала этого. И они начали видеться. Встречались и не могли наговориться: все находило одинаковый отзвук в их душах – и просмотренный накануне телефильм, и услышанная политическая новость, и даже смена погоды. Ходили в театр и на концерты, выезжали не раз в горы и на море. Алексей Иванович не скрывал серьезности своих намерений, хотя ничего себе не позволял. Он сразу стал ухаживать за Натальей по всем правилам: дарил цветы, встречал, когда она поздно возвращалась с вызовов к больным, провожал до дверей ее квартиры, но никогда не заходил, потому что Наталья не приглашала: это противоречило ее нравственному чувству – ведь воспитана она была на тургеневских романах и больше всего в жизни ценила чистоту отношений. Так продолжалось и после того, как кончилось лето, промелькнули осень и зима…
Он нравился Наталье. В отличие от Сергея, ее бывшего мужа, Алексей Иванович никогда не раздражался, не сердился, улавливал ее настроение с полуслова, часто добродушно подшучивая над нею. Но больше всего Наталью трогала его постоянная готовность заботиться о ней, оберегать ее. От него веяло надежностью. Наталья узнала, что его жена перед смертью долго болела, и он научился все делать по дому сам: готовить еду, стирать и убирать. Это еще больше добавило уважения к нему.
Но она боялась поверить своему счастью, боялась снова ошибиться. И когда он официально сделал ей предложение, попросила подождать, чтобы еще проверить себя. Однако ночью в тот день долго не могла уснуть, все думала, правильно ли поступает: а вдруг Алексею Ивановичу надоест ждать, ведь они и так уже почти год знакомы, и он найдет другую – вон сколько одиноких женщин вокруг, и помоложе ее, и покрасивее… А потому, едва дождавшись утра, позвонила ему: «Я согласна…».


Письмо к Онегину
Татьяна рано поняла, что некрасива, – еще когда ходила в детский сад: ей никогда не поручали читать стихи на утренниках, вручать цветы гостям. И в школьные годы она не была в числе девочек, которым мальчишки писали записки, провожали домой после уроков, оказывали иные знаки внимания. К тому же Татьяна от природы была застенчивой. Когда приходилось отвечать у доски, обычно терялась, мысли у нее путались, и на учителей она производила впечатление слабой, туго соображающей ученицы. А потому в ее дневнике преобладали тройки.
Только на уроках литературы Татьяна не чувствовала никакой стеснительности – это был ее любимый предмет. Преподавательницу словесности иногда прямо-таки пугала начитанность Татьяны – она страшилась обнаружить перед такой ученицей свою неосведомленность в перипетиях появления на свет того или иного литературного произведения. И сочинения Татьяны всегда зачитывались в классе как образец для подражания.
После окончания школы она не раздумывала, куда идти учиться дальше, – конечно, только на филфак университета. На удивление многим поступила туда без труда, несмотря на огромный конкурс. На первой же экзаменационной сессии в университете обнаружила такие познания в фольклоре, античной литературе и других филологических науках, что сразу попала в число лучших студенток.
Но ни блестящие ответы на экзаменах и семинарах, ни курсовые работы, вызывавшие восхищение профессоров, не делали Татьяну привлекательной в глазах мужской половины однокурсников. Парни ее не замечали: не назначали свиданий, на вечерах не приглашали танцевать, с другими девушками ходили в кино. А она и не расстраивалась из-за этого: ни один из сокурсников не волновал ее воображения, и желания кому-то нравиться у нее не возникало.
Татьяну воспитывала бабушка, ее родители погибли в автоаварии, когда ей не было и пяти. Жили они бедно, и Татьяна одевалась скромно. Разглядывая себя в зеркале, она всегда в своем облике обнаруживала недостатки: ее русые с пепельным оттенком волосы казались ей тусклыми, а серо-голубые глаза – бесцветными. Подкачала, по ее мнению, и фигура: худенькая, нескладная.
В те времена косметика только входила в моду, многие студентки экономили на еде, чтобы купить губную помаду, а Татьяна никогда не красилась, потому что считала, что в макияже будет выглядеть вульгарно. Не любила и вечеринок, предпочитая свободное от лекций и семинарских занятий время проводить в библиотеке, роясь в монографиях и редких изданиях.
Так пролетели золотые студенческие годы. На распределении (тогда выпускники вузов обязаны были отработать три года там, куда их пошлют) Татьяне досталось отдаленное степное село, где она должна была преподавать русский язык и литературу в старших классах.
В школе, где ей предстояло работать, преобладал женский пол. Большинство учительниц были замужние, обремененные детьми и домашним хозяйством матроны, а мужское население представляли пожилой физрук и старый преподаватель труда. Вначале Татьяне не с кем было и словом переброситься. Но потом приехала молоденькая преподавательница немецкого языка. Они сразу подружились и вместе поселились в доме бабы Вари, местной знаменитости, которая в годы войны возглавляла колхоз, а теперь была депутатом сельсовета.
Баба Варя сразу взяла шефство над своими квартирантками. Она не только учила их печь пироги и варить борщи, но и «наставляла на ум», как сама говорила. «Не забывайте, девки, что молодость ваша уходит, торопитесь замуж, – любила повторять она. – После 25-ти вас уж никто в жены не возьмет…».
О замужестве Татьяна в то время как-то не думала, а вот о любви мечтала. Ведь именно любовь была стержнем каждого романа, которые она обожала. Особенно ей нравились Тургенев и Бунин. Их книги лежали у нее на столе, она перечитывала вновь и вновь любимые страницы, в сотый раз переживая чувства героев…
В жизни самой Татьяны по-прежнему не происходило никаких событий, за три года она не познакомилась ни с одним мужчиной, ни в кого не влюбилась. Ей и негде было знакомиться. В сельский клуб на танцы она не ходила, так как считала, что учительнице неприлично веселиться в обществе парней и девиц моложе себя. Во время редких походов в кино тоже поводов для знакомств не возникало. И когда пришла пора уезжать из села, сделала это без всякого сожаления. Только о своих учениках изредка вспоминала.
Вернувшись в родной город, Татьяна не сразу нашла работу по специальности. Снова преподавать литературу в школе ей не хотелось. Было место телеведущей на местной студии, но Татьяна не  решилась предложить туда свои услуги. Так она оказалась в книжном издательстве в должности редактора общественно-политической литературы.
Потянулись будни еще более однообразные, чем в селе. Каждый день жизнь текла по одному и тому же руслу: дом – работа – дом. А в выходные всякий раз оказывалось, что выбраться в театр или филармонию – целая проблема, сразу возникал вопрос: с кем пойти, что надеть. Когда ей минуло 25, ощущение какой-то неустроенности и неполноты существования стало еще более острым.
Бывшие однокурсницы при встречах теперь часто спрашивали: «Ты не вышла замуж?». Почему-то этот вопрос волновал и приятельниц бабушки. «Что это ваша Таня засиделась в девках?» – то и дело интересовались они. Татьяну это сильно раздражало, у нее портилось настроение. Поневоле возникали мысли о том, что надо что-то менять в своей жизни, что-то делать с одиночеством.
Стало еще невыносимей, когда родственники и друзья бабушки начали предпринимать активные попытки сосватать ее за кого-нибудь из своих знакомых. Татьяна категорически отказывалась встречаться с кандидатами в женихи, ссорилась из-за этого с бабушкой и грозилась уйти «на квартиру».
Однажды ей попалась газета с брачными объявлениями. Ее привез кто-то из сотрудников из Прибалтики, куда ездил отдыхать. В городе, где жила Татьяна, подобной новации в печати еще не было. А потому газета переходила из рук в руки. Читая эти бесхитростные тексты, Татьяна хохотала: все они были образчиками полуграмотной наивной саморекламы. Лишь одно объявление выделялось оригинальным содержанием: «Ищу родственную душу, – писал мужчина. – Внешность значения не имеет. Мне 36 лет, женат не был». Дальше указывался адрес:
«г. Рига, главпочтамт, до востребования, Евгению Онегину».
Татьяна решила, что человек, назвавшийся именем героя пушкинского романа, просто захотел позабавиться от скуки. И родилось желание тоже созорничать и ответить ему «просто так – от нечего делать». «В конце концов я ничего не теряю, – думала Татьяна. – Если «Евгений Онегин» – псевдоним, а паспорт у него на другую фамилию, мое письмо ему не отдадут, оно полежит на почте месяц и вернется ко мне».
Ее послание к Онегину получилось гораздо длиннее, чем у пушкинской Татьяны. Ничего не рассказывая о себе, она, блистая эрудицией, нарочито серьезно и наукообразно излагала свои взгляды на семейную жизнь, роль мужа и жены в брачном союзе, ссылаясь при этом на литературные примеры из русской и зарубежной классики и некоторые философские работы.
Ответ пришел неожиданно быстро – такой же объемный и обстоятельный. Адресант писал, что во многом согласен с нею, расходится лишь в некоторых частностях. Он тоже оперировал постулатами ученых, исследовавших историю семейных отношений в прошлом и настоящем, цитировал высказывания великих мыслителей о сущности брака. Татьяна поняла, что имеет дело с образованным человеком, что Евгений Онегин – это его подлинные имя и фамилия, и в отличие от своего литературного тезки он учился не «понемногу чему-нибудь и как-нибудь», а по-настоящему. Ей захотелось узнать, кто он, чем занимается, как выглядит…
Не будем излагать всю дальнейшую историю их переписки, она тянулась не один месяц, прежде чем они встретились. Не станем описывать, и как страшилась Татьяна этой встречи, как боялась разочароваться или не понравиться Онегину. Она даже впервые распустила свою косу, которую много лет носила узлом на затылке, и слегка тронула помадой губы, когда шла на свое первое в жизни свидание. Но все для нее вышло, как у Пушкина в «Евгении Онегине»: «Ты чуть вошел, я вмиг узнала, вся обомлела, запылала и в мыслях молвила: вот он!» И ее избранник, оказавшийся преподавателем философии в институте, только взглянув на девушку – такую взволнованную, естественную, миловидную, сразу почувствовал, что это его судьба…
Словом, у истории с брачным объявлением получился счастливый конец, хотя все могло сложиться иначе. Татьяна после замужества, по мнению многих, просто расцвела. А через год у них родился сын.