Телка. Михаил Крапунов

Сухие дрова трещали, сполохи огня, через щели в плите метались по тёмной комнате. Болела голова, внутри горело и хотелось курить.

Конечно, злиться надо было только на себя. Можно ведь, можно было много и не пить. Конечно, Петрович от души угощал, и совсем не выпить было бы нехорошо. Но стопка за стопкой… Как же, интересно дед себя чувствует? Разугощался старый! Он ведь не меньше выпил. А ему за семьдесят.
Конечно, они с бабкой очень даже довольны. Этих дров им до конца зимы хватит - наколол, прибрал. Пельменей наварили, бутылка, потом вторая появилась. Бабка ещё деньги совала. Надо было хоть на курево взять…

Посветлели замёршие окна. Зашевелился телёнок, загромыхал, пытаясь встать на ноги. Степан поднялся, зажег свет. Старые половички сбились в кучу, и ноги теленка скользили по крашеному полу. Ишь ты, уже поднялся! Шустрый, нет и пяти часов от роду, а уже стоит. Мордочка белая, а сам красный. Однако же, это она, тёлочка. Смотри-ка, какая красавица.

Степан поставил чайник на раскалённую плиту, приготовил ведро, вазелин. А телёнок, широко расставляя ноги, уже делал первые шаги. Загрохотал, падая. Лежи уж. Подошёл кот, оглядел с любопытством невиданного зверя, потерся о валенок, промурлыкал одобрительно. Ничего Васька - мы теперь с молоком…

Вчера уже по темну возвращаясь домой, Степан заглянул в коровник. Марта не встречала его, как всегда, а, отвернувшись, копошилась в дальнем углу. Отелилась. Долго сидел, наблюдая с какой заботой и нежностью корова облизывает телёнка. Потом поил тёплой водой, ждал пока отойдет послед. А вот теперь и доить надо. Оно и в детстве частенько приходилось заниматься этой работой, не привыкать.

Молоко густое жёлтое, мать всегда с него варила молозиво, можно попробовать сварить. Васька, однако, очень доволен, слакал блюдце молока и хвост трубой.
Прихватив топор, отправился за водой: прорубь застыла, пока добрался до воды, взошло солнце зимнее холодное. Вдоль реки потянуло ветерком и стало ещё холоднее. Берёзки и кусты сирени в палисаднике покрыты изморозью, трактор в ограде тоже весь в инее. Наверно больше тридцати будет. Если заводить, долго греть придётся. Да нет, кого и куда в такой мороз потянет. От этой мысли Степан даже обрадовался. Трактор совхозный, с фермы, хороший трактор да вот поршневая вся напрочь изношена. И везёт слабо и масла на день надо пять - шесть литров. В уборку Иванович ещё терпел такое расточительство, а кончилась страда, велел гнать домой, до весны.

Так, кто придёт с маслом соляркой дровишки притащить, лес погрузить иль ещё что, Степан не отказывал, а бригадир как бы и не видел. Бывало, и сам просил помочь кому в деревне, да и соляркой не раз выручал. Хороший Иванович бригадир, из мужиков, из работяг.

По-прежнему хотелось курить, да и пивка бы... Придется идти в магазин, просить в долг, должны выручить. Подкинул в печь дровишек, загородил стульями подход, чтобы телёнок не смог прислонится к раскалённой печной дверце, переоделся. Флотский бушлат, унты - отец их только по праздникам надевал…

В кармане бушлата захрустели бумажки. Деньги!? Ну, Сидоровна, всё-таки хоть в карман, но положила. Мог бы вчера не заметить и вытряхнуть. Да и денег-то не мало. Ладно, молочком рассчитаюсь.

Хрустел под ногами снег, дымили трубы, людей на улице не видать. Мороз, хозяева на рассвете со скотиной управились: теперь небось все к печкам жмутся, чаи гоняют. Впереди из проулка вышла женщина. Степан и со спины узнал её. Светлана Николаевна - Ольгина мать.
Наверно, уже далеко за сорок, но даже через зимнее пальто можно угадать стройную фигуру, и походка не то, что у деревенских баб. Да и где она могла фигуру угробить? Всю жизнь проработала заведующей клубом, мешков с комбикормом, фляг с молоком не таскала.
Однако тоже за последние годы сдала… Степан замедлил шаг - не хотелось её догонять.
Вот тупиковый переулок, а там, в глубине, её дом. Как когда-то он спешил сюда, днём и летними вечерами - с замиранием сердца, окрылённый и счастливый. Ольга, Ольга…

До армии Степан не обращал внимания на худощавую глазастую девчонку. Да и видел её редко. Она в районе училась, он в городе - на механика.
Весной забрали, весной и дембель. Как-то ездил в район, возвращаясь, ждал на остановке автобус. Горы уже вовсю стояли зелёными, маральник по скалам отцветал, но черёмухи белыми пятнами по склонам там и тут радовали глаз. Тёплый ветерок играл ленточками бескозырки.
- Привет, Степан!
- Здравствуй…те, - Степан растерялся. Он видел только чёрные глаза. Весёлые и лукавые, тёплые, зовущие и обещающие непостижимо многое.
- Ты что, Степан, не узнал?
- Власенко, Ольга!?
- Ну… Стаю рядом уже минут пять, а ты не узнаёшь соседей. Домой?
- Домой. Я тут на учёт в военкомате вставал. Автобуса нету, и что-то задумался, а тебя не видел.
Степан как-то глупо оправдывался, что-то мямлил. Уверенный и сильный он никак не мог собраться с мыслями, словно какая-то часть Степана навсегда потерялась в этих глазах…

Ехали домой, а потом шли вот до этого проулка. И здесь опять, отдавая Ольге её сумку, и встретившись руками, Степан почувствовал, как его пронзило током. Он вздрогнул.
Словно залп главного калибра! Совсем вроде ни к чему вспомнил Степан… Вспомнил, как десятки тысяч тонн крейсера вздрагивают, когда полутонные снаряды с диким грохотом устремляются за горизонт. Вспомнил, что на палубе во время стрельбы находится, категорически запрещалось. Сомнёт, раздавит, скинет за борт ударной волной.

Однако, попал ты, Степан, под выстрел, ещё с усмешкой подумал он тогда.
Дни в мае длинные. Переоделся и ушёл в горы. Сгребал в охапку ветви цветущей черемухи и дышал, дышал за все три года. Валялся на полянах в огоньках, карабкался по знакомым с детства скалам. Долго с вершины смотрел на родную деревню. Серые домишки, кривые улицы, покосившиеся заборы. Речка, чуть видна среди тальника и черёмух, и Чуйский тракт вдоль реки. Вон и Ольгин домик, шиферная крыша, палисадник заросший сиренью.

Нет, не поеду в город, решил он тогда. И здесь можно жить - работа найдётся. В город его звала сестрёнка. Она работала на фабрике, часто писала ему на службу и звала в город. И механики на фабрике позарез нужны, и фабрика хорошие квартиры строит. Фотографии подружек посылала. Одна другой краше. Ольга, Ольга…
По северам в тени на скалах маральник ещё не отцвёл. Возвращался затемно, с охапкой цветов. Осторожно, что бы никто не увидел, положил цветы на крыльцо Ольгиного дома.

Утром Степан пошёл на ферму, а ещё через день лазал под трактором. Менял резину, прокладки и сальники, мыл и чистил убитый и бесхозный МТЗ.
- Степан!
Степан поднял глаза. Дивные девичьи ноги стояли рядом. Вылез из-под трактора - грязный, в робе, руки по локти в мазуте. Ольга отступила на шаг, держа руки за спиной.
- Степан! Это ты принёс мне цветы?
И Степан, опять как в тот первый раз на остановке, совсем растерялся.
- Ну, я...
Не мог он соврать.
- Вот! - И Ольга ловко одной рукой скинула с головы Степана грязную фуражку, а другой одела сплетённый из огоньков венок. Поцеловала в лоб и убежала. И не успел Степан ни слова сказать, ни задержать.
- Иди перекури, сынок, - всегда хмурый кузнец улыбался. - Слышь! За такой девахой я бы до самой монгольской границы на руках бежал.
- И мы можем!

Степан встал на руки, дошёл до трактора и опять полез тянуть и крутить. Счастье рвалось из груди.
Через три дня трактор сверкал и блестел. Механик привёз новый топливный насос. И вздрогнула машина, дымнула, закрутилась на месте, срывая дёрн всеми колёсами, рванула в гору, наполняя воздух ровным и мощным гулом.

Время посевной заканчивалась, и работали допоздна. Ждал, ждал вечера, ждал увидеть её. Она тоже ждала - выпархивала на крыльцо, нарядная и весёлая. И кружил, и целовал… Бежали на последний сеанс, потом бродили по пустым проулкам или шли к озеру, где дурачились, долго не давая уснуть диким уткам. От калитки до крыльца Степан всегда нёс её на руках и целовал и бежал домой, а восток уже был светлым, и петухи вовсю горланили подъём.

Ольга работала комсоргом в совхозе. Степана не очень интересовало, чем она там занимается, - считал, всё это пустое. В райцентре, где находилась совхозная контора, у неё жила тётка и часто поутру, прощаясь, она просила:
- Стёпушка, я завтра не приеду, буду отсыпаться, да и работы много накопилось. Ты не приезжай. Тётка у меня серьёзная, не любит если кто ко мне приходит.
Иногда Ольга не приезжала по несколько дней…

Начался сенокос. Травостои был хороший, сеяные травы и посевы овса радовали глаз. Работа в бригаде ладилась. Сотни тюков с сеном лежали по полям. В тот год ферма перешла на сквозной подряд, и хорошая работа сулила хороший заработок. Степан не очень вникал в подробности, но, по расчётам бригадира, при хорошем раскладе все рабочие фермы в конце года должны были получить по несколько тысяч. А механизаторы и того больше.

Стоял 1988 год. Страна менялась, люди приободрились. Везде возникали кооперативы, частные магазины. Один мужик в райцентре наладил пошив полушубков, другой кирпичи штамповал, какой-то кооператив за лето две квартиры построил, быстро и хорошо.
В совхоз шло много новой техники, оборудования. Вот и Степану на трактор нового КУНа навешали. Мужики не захотели – мороки много, а Степан даже обрадовался. Удобная штука - грузи, разгружай. Хоть сено хоть дрова, а поставишь ковш - перегной и землю.

В бригаде все знали про роман Степана. В редкие минуты отдыха подначивали: мол, жена комсорг будет, тебе, Степан, надо срочно в партию вступать, а то будешь вечно под каблуком. Вступай, Степан! А мы тебя сразу парторгом выберем! И не пора ли нам нашего пасечника раскулачить, да поставить десяток фляг медовухи? А то вдруг до свадьбы созреть не успеет?

Степан не сердился, да и как можно было сердиться. Больше всего людей сближает совместная работа. Тут и бригадир как-то во время перекура рассудил: «Думаю, мужики, закончим страду, и всей бригадой махнём в лес на денёк. Есть у меня там делянка - хороший строевой лес. За раз притащим Степану на хороший дом».
Бригадир никогда зря ничего не говорил. А Степан и раньше уже о доме думал, и место хорошее и красивое подсмотрел, на бугорке у речки.
В один из вечеров он завернул Ольгу на это место.
- Вот здесь, Оленька, у нас будет дом.
Ольга несколько отпрянула.
- Да? Ты, однако, за всех уже всё решил.
- Ты чё, тут и речка рядом, и от центра недалёко. Сосны эти не будем, трогать, а земли, перегноя на огород навожу.
Опять прильнула.
- Учиться нам, Стёпа надо. А от тебя всегда соляркой пахнет… Но я уже привыкла, даже нравится. А место… место для дома правда, хорошее.
Лето катилось к закату. Как докладывал бригадир, ферма до отказа забила все силосные ямы, сделала два плана по сену. Бригадир уже не только не подгонял, но, наоборот, просил беречь технику. Вслух никто ничего не говорил, но все понимали: завтра закончит бригада уборку на своих полях, а послезавтра совхозное начальство перекинет людей помогать соседям. А работать «на дядю» никому не хотелось. Люди устали.

Совхозное, да и районное начальство, частенько приезжало - то ли с контролем, то ли для проформы – в бригаду. Толку от них никакого не было, только время отнимали. Так что появление красного «Москвича» на полевом стане никого не удивило. Секретарь райкома комсомола, редактор районной газеты и Ольга… Сердце у Степана учащённо забилось: два дня её не видел.

Бригада только что отобедала. Гости тоже попили чаю. И «оседлали» бригадира. Секретарь хвалил работу бригады, торопил заканчивать уборку, обещал в следующий раз привести переходящее знамя. Да вот, надо, мол, помочь соседям, у них в разгар страды вышла из строя техника.

Все в бригаде знали: «соседи» прогуляли неделю хорошей погоды и трактора «по пьяни» вместе с прессами перевернули. Бригадир молчал, соглашался, сетовал: вот здесь на два дня работы, да за перевалом 57 гектаров надо убрать… Врал секретарь, врал и не морщился бригадир… За перевалом ещё в июле сено было убрано.

Редактор газеты лезла ко всем с диктофоном, брала интервью. Бригада передовая, и люди должны знать своих героев. Степан с Ольгой сидели и слушали в сторонке. "Гости" Степану откровенно не нравились. И секретарь, здоровый мужик лет тридцати с белёсыми наглыми глазами, бросавший похотливые взгляды на Ольгу, и редакторша, по всему, ни черта не понимавшая в действительно тяжёлой работе. Раздражал даже шофёр - крепкий парень в джинсах и кроссовках с хитрым подобострастным лицом.
- Оль! Давай сбежим?
- Неудобно…
Тихонько дошли до трактора. Рявкнул двигатель.
- Давай, рули, комсомол!

Степан ногой придерживал педаль газа, Ольга весело и задорно рулила. Близкая и родная, любимая! Осторожно поцеловал в щёку. Кокетливо отпрянула, машинально крутанув баранку. Трактор кинулся в сторону. Выправил направление. Так и ехали…
В конце поля Степан заглушил трактор. На берёзках кое-где уже проглядывали жёлтые листья. В траве краснели ягоды костяники. Степан набрал уже для Ольги полную горсть, когда она его позвала:
- Степан, посмотри, какие милые, свежие. Я у тебя в тракторе пакет видела, давай наберём, а вечером я пожарю. Мать к сестре в район уехала. Придёшь?
В траве грядками - где открыто, где спрятавшись под травой, нежились мохнатые рыжики.

И ехали назад, и опять валок сена выписывал на поле загадочные пируэты. "Гости" уехали. На пасеку поехали, за мёдом, объяснил бригадир. На обратном пути обещали заехать забрать Ольгу.
- Плюнь ты на них, Оль. Поедем домой на тракторе, всё равно мы уже скоро заканчиваем работу.
- Да нет, Степан, мне надо Игорю бумаги отдать.
И опять ездили и гребли, правда, теперь уже рулил Степан. А старый пройдоха Фёдор скалил зубы и грозил кулаком, собирая прессом сено и гоняя трактор по кривым валкам.

Бригада уже закончила работу, когда подкатил "Москвичонок". Провожая Ольгу, Степан заметил неестественно красное лицо редакторши, почувствовал запах спиртного в салоне. До деревни около пяти километров. Десять минут хода. Ольга, Ольга, грибочки-то забыла! Надо забежать отдать, а потом уж мыться и переодевается - она так их хотела приготовить. Заглушил трактор на пригорке, завернул в такой знакомый проулок.

«Москвич» стоял напротив Ольгиной калитки, в салоне играла музыка. На веранде и кухне горел свет. Степан ни разу не был у Ольги в доме. Дверь не открывалась – может, тугая? Потянул сильнее, звякнул крючок. В кухне никого не было, на полу валялась разорванная Ольгина кофточка, юбка, в соседней комнате слышался какой-то шум.

Машинально оставив пакет с грибами, шагнул в открытую дверь. Полуголая Ольга лежала поперёк кровати, над ней стоял комсорг, торопливо раздеваясь.
Оцепенел на несколько секунд… Игорь отлетел к стенке, начал подниматься с дикими от страха глазами, расцарапанной мордой. Ещё один удар куда-то в подбородок, загремел в проход, закатил глаза - не шевелится.
Ольга лежала на кровати как-то по диагонали, с открытыми, ничего не выражающими глазами, сжатыми на голой груди руками. Струйка крови стекала из носа на щёку. Он же её вырубил, подонок!
Сдёрнув со стола скатёрку, накинул на голое тело. В этот момент тупой страшный удар обрушился на голову…

Сознание возвращалось, и Степан чувствовал, что его куда-то тащат за ноги, как какую-то падаль. Слышал и различал голоса, но не мог ни открыть глаза, ни шевелиться.
- Чем ты ему, Славка, голову-то расколол?
- Монтажку с машины прихватил.
- Беги, тащи водки.
- Зачем?
- Тащи, кому говорю!
Степан ощутил, страшный удар в бок, что-то хрустнуло. В голове мелькнуло: запинают. Послышались торопливые шаги.
- Держи ему рот, хорошо держи! Что ты как баба!
В рот вливали водку. Сил не было не шевелиться, ни выплюнуть.
- Живой ещё, глотает. Может, хватит?
- Вот теперь хватит. На, глотни.
- Ну, что, Игорь, бросаем?
- Погоди, надо подождать минут пять. Пусть водка по крови рассосётся. Если вдруг выловят, покажет экспертиза водку в крови - больше и не смотрят особо. Понятно, что по пьяни в воду свалился.
- Слушай! А что там Лариска, видела, что нет?
- Лариска в отрубе. Она и меньше выпьет, утром не помнит, кто с неё вечером трусы снимал.

- Ладно, не хами, пользуешься - не болтай, Лариска свой человек. А вот этих Горбачёв распустил. Ты видел, как бригадир со мной сегодня разговаривал? На равных. И зацепить их нечем - не пьют. Пасечник тоже. В том году флягу мёда налил, а сегодня три литра, да ещё просил в конторе рассчитаться. Ты заметил, как сегодня этот сучонок на нас смотрел? Как на дармоедов. А знаешь, они ведь тыщ по десять в конце года получат. И сами на ферме хозяева. Так дело пойдёт, через пару лет пошлют эти хозяева и комсомол, и партию на три буквы… Но ничего, Славка, по моим данным, наша братва группируется. Скоро мы покажем всем и хозрасчёт и демократию…
- Слушай, Игорь, а что с Ольгой будем делать?
- Сейчас отправим морячка в плавание, и пойду доделаю с ней всё, что надо. Соплячка! Всё лицо расцарапала, как на работе появляться.
- Не боишься, что узнают?
- Ольга гордая, не пикнет, поплачет в тряпочку месячишко, и наша будет. Мать тоже рыпаться не станет. Она же не захочет идти в доярки или поярки. Ну, пообещаю, в крайнем случае, жениться. Похожу пару месяцев в женихах. Деваха-то хоть куда, да и под мужиком, однако, ещё не бывала. Не бойся Славка, не таких ломали. Давай бери юнгу за ноги и по счету три..

Вода накрыла и понесла. Тело пронзило холодом, хлебанул воды. Мысль заработала четче, зашевелились руки и ноги. С Катунью шутки плохи, сейчас будет перекат, здесь бы только удержаться на плаву и напрасно силы не тратить, а там в заводи… Ярость заполняла грудь, рвала на куски сердце и не давала уснуть мысли и полуживому телу.
Выполз на камни. Кровь откуда-то с головы заливала глаза, хотя особой боли не чувствовал. Бегом, падая, разбивая лицо и колени и вновь поднимаясь, бежал вперёд. Трактор на пригорке словно ждал. Отпустил муфту, техника покатилась под горку. Крутанулся, завёлся двигатель. Вот и проулок, «Москвич» стоит на прежнем месте, отчаянно замигал фарами, засигналил. Удар «рогами» по крыше салона. Разгон назад и опять вперёд, теперь клыки погрузчика шли по земле, удар - и вот уже трактор развернул легковушку боком, приподнял и положил на крышу.
Ноги и руки работали машинально, в голове одна мысль: эти подонки жить не должны. Ещё разгон назад, и тут Степан увидел, как из дверей, застёгивая на ходу штаны, выскочил Игорь и рванулся за угол дома. Не уйдёшь, сволочь!

Ломая заборы и тротуары, трактор лез в глубь двора. В свете фар увидел, как Найда - старая кавказская овчарка, - хватая за «окорока», гонит комсорга вдоль забора. Заскочил в туалет, а собака с обрывком цепи лезет на двери и рвёт страшной пастью доски. Сейчас, милая, помогу!

Перед туалетом столб. Затрещали верёвки, на которых хозяйки сушили бельё. Столб согнуло, но не сломало, трактор буксанул. Назад, вперёд - и вот уже техника ломает тесовые двери, стены туалета. Утюжит Степан последнее пристанище комсорга - доски, бруски, осколки, шифер. Фары потухли, из радиатора хлещет вода.
«Собаку бы не задавить», - последняя мысль той ночи...

Нашли Степана утром на бугорке у речки под соснами. Трактор заглушен, а он без сознания пьяный и весь в крови лежал рядом.
Ещё более непонятным был разор возле дома Власенко. Перевёрнутый в переулке «Москвич», развороченные заборы, тротуары и туалет, сорвавшаяся с цепи овчарка металась по усадьбе, не давая никому приблизиться. Из квартиры никто выходил.

Степана без памяти увезли в больницу. К десяти часам вернулась из района Светлана Николаевна. Привязала собаку и закрылась в доме. Ольгу никто не видел.
Из «Москвича» вытащили райкомовского шофёра с поломанными рёбрами, Ларису Иннокентьевну, всю перепачканную мёдом, помятую, но целую. Найда была готова вновь сорваться с цепи, когда из-под развалин туалета весь в дерьме стал вылезать Игорь. Страшный, с дикими глазами и расцарапанным лицом, он начал ломиться в дом. Дверь не открывали.

Приехала милиция. Шофёр-старшина вышел, хлопнул дверцей и объявил, что не подойдёт к машине, если, этот … в неё залезет. Лейтенант что-то сказал и Игорь трусцой побежал к Катуни, дерьмо валилось клочьями. Милицейский УАЗик развернулся и уехал.
Зевак прибывало. Кто-то пытался достучатся до хозяев, другие глазели, строили догадки. Ребятишки облепили машину. В стороне молча и хмуро стояли мужики из бригады.

Из-под обрыва появился Игорь. Мокрый, в одних трусах, то ли с партийным, то ли с комсомольским билетом в руке. Неестественно длинное туловище с обвисшими дряблыми мышцами рук и пухлыми ногами, на животе складка жира. «В говне красивше был», - заметила острая на язык Катька.
Рассеянно поискав глазами УАЗик, Игорь побежал к тракту. Кто-то видел, что через пару часов его забрала райкомовская машина.

Деревня обрастала слухами. Мать Степана вечером вернулась из больницы зарёванная. Не приходил в сознание, проломлена голова, сломаны рёбра, страшно бредит, привязали к кровати. Доктор хмурится и молчит. Светлана Николаевна не выходила из дома и никого не впускала. Ольги тоже никто видел. Всю ночь выла Найда…
Наутро деревню заполнили милицейские машины. Фотографировали развороченное подворье, замеряли, рисовали, снимали отпечатки протектора трактора. Весь трактор, утащенный мужиками на ферму, облазали, опечатали. Распустили по домам бухгалтеров и экономистов и по кабинетам допрашивали. Часть милиционеров с крупными звёздами прибыли из области. Крутилось и совхозное начальство: парторг и профорг вместе с директором успокаивали людей, вынюхивали подробности.
Приехала старшая сестра Ольгиной матери, ответственный работник райкома партии. Дверь за ней закрылась - и опять на засов. Под вечер в деревне остались недопрошенными, наверное, лишь семья Власенко да собака Найда. Но никто из прибывших и не пытался поговорить или хотя бы увидеть хозяев развороченной усадьбы.

Степан так и не очнулся, и его увезли в город на санитарной машине с доктором и милиционером. По деревне прошёл слух, что дядька Игоря - большая шишка в областной прокуратуре. Вообще, слухов хватало. Никто не мог понять, где Степан успел напиться, зачем раздавил машину, разворотил усадьбу, где разбил голову. Или кто-то его избил? Свет на произошедшее могли пролить только Ольга или её мать, но они обе взяли отпуск и уехали.

Что-то белое висело над головой. Долго не мог понять, что это потолок. Мёртвый или живой? Почему руки и ноги - как связанные? Скосил глаза: над ним висела какая-то склянка с водой, трубка тянулась к руке. Где-то Степан подобное видел…
Послышались шаги, и над ним нависла фигура дородной женщины в белом халате. Зачем-то протянула руку в одну, затем в другую сторону. Степан невольно глазами проследил за странным движением руки. Рука пропала, а лицо женщины расплылось в довольной улыбке.
- Наконец-то очнулся, Соловей-разбойник!
«Живой, живой!» - пронеслось в голове. Вспомнились события той страшной ночи, и уже закрыв глаза, чувствовал, как по щекам текут слёзы.
Потом была операция, и как сквозь сон Степан слышал:
- Жить будет, может даже и дураком не останется. Но вот здесь я бессилен, где-то задет нерв. Может, выправится, а может, на всю жизнь. Это чудо, что после такой травмы он вообще живой!

Мысли работали хорошо, но язык заплетался - заново учился говорить. Сняли бинты с головы, зажили рёбра. Но лицо… Лицо, ощущал Степан, было странным, не своим. Часто подходил доктор, присаживался на кровать, расспрашивал о деревне, службе в армии. Вроде он и сам служил на флоте…
Молодость своё брала. Через две недели начал садиться, потом ходить. Не сразу Степан понял, что лежит в тюремном лазарете. Вот почему нигде нет зеркала. А книжки, которые приносила медсестра, - то "Овод" то "Повесть о настоящем человеке" - специально ею подобраны.

И наконец он понял, что лицо у него безобразно перекошено. И говорил уже нормально и есть привык, но вновь и вновь ощупывая себя, понимал, как сильно он искалечен.
- Слушай, Соловей-разбойник, расскажи, кто тебя так, кто такая Ольга? Я и так почти всё знаю. Ты здесь трое суток бредил, а я у твоей кровати дежурила. Ты кого там крушил и давил?
- Тёть Клав, принеси зеркало…
- Степан… Я здесь, в тюремном лазарете, отработала уже пятнадцать лет. Скольких уродов видела… Хотя на морду они были вполне нормальные. Вот они - страшные, а ты - ты себя не стыдись… И доктор сказал, это пройдёт!
Шрамов на лице не было, но словно изнутри проволокой, от подбородка к правому глазу, лицо было стянуто. Попробовал улыбнуться - лицо становилось ещё страшнее. Правый глаз закрывался, рот косило, а левый глаз раскрывался до безобразия.
- Как жить-то? - невольно вслух произнёс Степан. И лицо его, словно отражая внутреннюю боль, вновь искривилось.
Степан рассказывал, отвернувшись к стене. Медсестра слушала молча. И как водкой его полуживого поили, и как он их давил.
- Жаль, что ты их не задавил.
- Как!? Не задавил?
Рванулся и чуть не упал с кровати.
- Один в туалетной яме всю ночь сидел, и те, в машине, живые. Тебя ещё и судить будут. Неспроста ты у нас лежишь.
Он быстро шёл на поправку. Доктор радовался, вновь и вновь осматривая больного, и шутил.
- Степан! Ты у нас словно опять из роддома! И голова - можешь хоть сегодня быком на корриде выступать.

Глаза у доктора не смеялись… Он выглянул в коридор, плотно прикрыл дверь кабинета и сел рядом.
- Как жить думаешь, Степан Прокопьич? Молчишь… Завтра комиссия приедет, будут проверять, дурак ты или нет. Мужиков из комиссии я знаю, если чуть подыграешь, выдадим тебе справку. Извини - справку дурака. Проваляешься месяца три в психушке, и на свободе. Там тоже ребята свои, колоть не будут. А так… так тебя суд ждет. И боюсь, что правды ты там не найдёшь. Задел ты кого-то сверху.
- Спасибо, Николай Иванович. Но как я с такой рожей и с такой справкой жить-то буду? Меня убивали, топили. Мне теперь ничего не страшно. Пусть они боятся.
Суд был в райцентре. Старое серое здание, в ограде толпились люди… Степана в наручниках подвезли к входу, и двое милиционеров быстро провели в помещение суда. Усадили за решётчатую оградку. Слышал, как заполняется зал, различал знакомые голоса. Сидел, отвернувшись и обхватив лицо руками. Стыдно не было - не хотелось показывать своё обезображенное лицо.

«Суд идёт». Встал, не отнимая руки от лица. Сидел, снова закрывшись, и слушал прокурора. И здесь только Степан начал осознавать всю беззащитность своего положения. По словам государственного обвинителя, пьяный тракторист Степан Прокопьевич Богданов, находясь на совхозной технике, ударил сверху погрузчиком по автомобилю, затем перевернул его. Совершив это дело, тракторист погнался за вышедшим из дома на шум Игорем Васильевичем Ольховским. Разломав заборы и загнав Игоря Васильевича в туалет, разломал данное строение. Спасло товарища лишь то, что он провалился в яму. Налицо покушение на убийство статья 102, часть 1 ст. 15 Уголовного Кодекса Российской Федерации. Обвинение просит осудить тов. Богданова Степана Прокопьевича на десять лет.

Зал ахнул, заскрипели стулья, заплакала навзрыд мать. А прокурор говорил и говорил, перечисляя документы доказательства обвинения - следы краски на машине и обломках туалета от трактора Степана, слепки протектора и отпечатки пальцев. Фотографии развороченного подворья, опрокинутой машины, помятой облицовки трактора.

Потерпевшим считался только шофёр, Станислав Борисович Вихорев. Несколько даже красуясь, он рассказал, что в проулке ждал шефа, Игоря Васильевича, и в это время показался трактор, который ехал прямо на них. Он зажёг фары, посигналил, но трактор начал крушить машину. Дверки заклинило, а потом машина перевернулась. Его чем-то придавило, и вылезти до утра он не мог. Ещё собака рядом бегала, пошевелишься – грызёт дверки...

На все вопросы шофёр отвечал весело и непринуждённо. Под конец и вовсе заявил: «А чё сажать-то? Пусть гуляет. Машину только жалко».
Комсорг проходил свидетелем. Отвечал спокойно рассудительно, "крови не жаждал". Мол, заехали к Ольге забрать отчёты по работе. Зашёл за бумагами в дом, услышал шум, вышел на крыльцо. А дальше всё известно - напился парень, а по пьяни или приревновал, или ещё что в голову пришло.
Редактор «районки» Лариса Иннокентьевна даже не стала выходить к трибуне. С поля выехали - уснула, проснулась когда машину перевернули.

Другие свидетели толком тоже ничего не могли добавить. Степан уехал с работы трезвым. Кто-то видел стоящий на пригорке трактор, кто-то слышал шум и треск. Внимания не обратили. Мало ли что? Может, сено кто привёз, может, дрова выгружают.
И вот – «Вызывается свидетель Власенко Ольга Леонидовна».
- Приехали с поля, - начала Ольга. - Игорь Васильевич зашёл забрать документы…
Степан опустил руки и поднял голову. По залу прошёл невольный стон: никто из односельчан ещё не видел его обезображенного лица. Ольга тоже подняла глаза от трибуны. Глаза её расширялись и расширялись, лицо вдруг сморщилось, и брызнули слезы.
- Гады, сволочи, бандиты!
Она била по трибуне кулаками, затем кинулась в сторону, где сидел Игорь. Её перехватили мать и тётка, здоровая баба. Ольга что-то говорила, билась, но рыдания заглушали слова. Тётка что-то шептала на ухо племяннице, крики и рыданья становились всё тише.
- Ольга Леонидовна, вы подтверждаете свои показания, данные на предварительном следствии? - спросила судья.
- Да! Да! Да! – прокричал - как оказалось - последний свидетель.
Что там говорила Ольга на следствии, Степан так и не узнал.

Прокурор, видимо довольный ходом процесса, объявил, что больше доказательств виновности подсудимого не требуется и попросил назначить максимальный срок по указанной статье.

Мямлил что-то адвокат, пожилой лысый мужичок. Мол, молодой, ранее не судимый с армии родители получали благодарственные письма, сразу после службы пошёл работать, и здесь показал себя с самой положительной стороны. Выпил, приревновал, кровь горячая, нахулиганил… Все были молодыми и горячими, а теперь вот… И адвокат начал гладить свою лысину.

- Светлана Николаевна, - прервал адвоката Степан. - Вы можете сказать, любимая Ольгина розовая кофточка? Вы, наверно, находили в квартире пакет с грибами?
Говорить Степану было тяжело, слова выходили, словно из-под пресса. В зале стояла тишина.
- Небось, до сих пор жалко разбитую хрустальную вазу? Спросите, откуда я это знаю? Я попал в квартиру, когда этот подонок в галстуке пытался насиловать вашу дочь. Что, Игорь, зажила расцарапанная Ольгой морда? Вы, Светлана Николаевна, наверно, и «монтажку» находили? Этой «монтажкой» и разбил мне голову Слава Вихорев. Этот подонок спешил помочь другу и насильнику Ольховскому. Я помню, как они меня тащили, как полуживого поили водкой, бросали в реку. Я вернулся с того света и давил их, и очень жалею, что они ещё живы.

В висках стучала кровь, глаза затянуло пеленой. Замолчал, закрыв лицо руками. Тишина в зале взорвалась. Слышал, как громко выступал бригадир:
- Вы кого судите? Это что за следствие? Где справедливость, сволочи?
Слышал, как его вытаскивали из зала, сквозь застилающую глаза пелену видел, как за бригадиром спешили мужики. Слышал шум и крепкий мужицкий мат на улице. Отчаянно стучала молотком судья, ерзал, вскакивал и садился прокурор. Видел, как встал и направился к трибуне отец с костылём и упал, сделав два шага. Слышал, как при падении, зазвенели его медали и ордена.

Отца подняли и вынесли, послышался звук сирены скорой помощи.
Собачьей чушью назвал прокурор заявление Степана. Выдумкой и пьяным бредом. А доказательств виновности вполне достаточно.
Что-то говорил адвокат о необходимости произвести дополнительное расследование. Потом дали последнее слово. Подавленный и обессиленный Степан только мотнул головой.

Приговор слушал безразлично, готовый ко всему. Три года колонии общего режима, высчитать пять тысяч за разбитую машину.
В зале недовольно шумели, билась в истерике Ольга, плакала мать. Возмущался прокурор малым сроком. Что-то бормотал адвокат…
Начальник тюрьмы долго молчал, разглядывая Степана.
- Как жить-то думаешь?
- Не думаю.
- О жизни всегда надо думать.
И пришлось думать, думать мучительно и много. Через месяц руки уже машинально научились вязать сетки. Руки работали, а мысли бежали и бежали. И не было для них преград ни в пространстве, ни во времени...

Приезжала «на свиданку» мать. Постаревшая, маленькая, рассказывала, что отец шибко сдал, плохо ходит и с головой что-то. Ольга Власенко через две недели как тебя посадили собрала вещи и уехала. Говорят, даже мать не знает, куда.

Пришло письмо от бригадира - скомканное, но понятное. «Дали нам, Степан, за хулиганство на суде всей бригаде, всем мужикам по десять суток. А забор и туалет Светлане Николаевне мы ещё до твоего суда отремонтировали лучше прежнего. Пока сидели в кутузке, половину заготовленного сена директор совхоза с фермы вывез. Но это ещё не самое страшное, бог даст, перезимуем. Сдало совхозное начальство на мясо всё поголовье нашего молодняка. Что они там выручили, не знаю. Через год было бы в пять раз больше. Ольховского перевели в какой-то Угловский район. Сено твоим родителям привезли, встанет дорога, дровишек подкинем. А ту делянку с лесом я для тебя сберегу, вернёшься, дом построишь. Держись, Степан, с приветом, все мы».
Читал и видел бригадира. Всегда в сапогах, часто в замасленном ватнике, и всегда в работе.

Уже в декабре пришло письмо без обратного адреса. На штемпеле смог разобрать «г.Томск». Женский подчерк. От неё! Зачем? Хотел разорвать и выкинуть, не читая. Долго носил на себе, не решаясь вскрыть конверт и боясь потерять письмо. Всего несколько строк. «Прости, прости, Стёпушка, если сможешь. Я ведь ничего не знала, этот зверь так ударил, что очнулась только утром. Да и потом несколько дней плохо соображала. Мать и тётка уверяли, что если буду делать, как они говорят, тебя не посадят, а остальное как- нибудь уляжется. Забудь, забудь меня. Ольга.»

Время шло. В девяностом году пришло известие о смерти отца. Вышла замуж сестрёнка, рассказывала - муж работящий, и водкой не балуется. Потом приходила, уже осунувшаяся, с большим животом, но ёщё более милая. Степан был рад: хоть у неё всё хорошо. Рассказывала, что жить становится всё труднее, в магазинах ничего нет, и всё дорого.

Вести со свободы приходили всё более непонятные. Жить становилось труднее. Даже в тюрьме это чувствовалось - кормили всё хуже.

…Осенью забрали, осенью и выпустили. Приехал домой уже потемну, сшитый на зоне капюшон прикрывал лицо. Неузнанным шёл по знакомым с детства проулкам. Редкие прохожие сторонились, и, наверно, ещё долго оглядывались. Псы в оградах рвали цепи. На кухне горел свет, отпущенная по проволоке собака стояла насмерть.
- Шарик, Шарик…
Пёс замолчал, заскулил, извиняющее завилял хвостом. Узнал, узнал, собака… Знакомое «Кто там?»
- Я…
Голос от волнения охрип. Тишина, и вот уже тревожно-радостное «Стёпушка!», и на пороге появилась мать, ещё более поседевшая, с недовязанным носком в руке. Плакала, суетилась по кухне - чем покормить? - и опять вытирала глаза уголком серенького платка.

Утром, натаскав воды и дров в баньку, ушёл в горы. Берёзки… Берёзки стояли уже вовсю желтыми. Пожухлая трава, присыпанная листвой, мягко шуршала под ногами. А под старыми развесистыми кедрами было как-то по особенному тепло и сухо.
Сидел, прислушиваясь к шуму ветра, к крикам кедровок, возне запасливых бурундуков. Мелкие птахи сновали туда и сюда, что то выискивая, Жизнь продолжалась, жизнь шла своим чередом. Рыжая белка долго из-за сучка разглядывала Степана, словно спрашивая: «Кто ты, человек с таким уродливым лицом? Зачем ты с грустью и тоской смотришь туда, вниз? Туда, где много разных людей, где человека человек съедает не потому, что голоден, а из-за денег, власти, зависти…»

Вечером зашёл бригадир, как всегда, в сапогах, фуфайке с запахом масла и солярки. Поставил на стол бутылку, присел на табурет, постаревший и усталый.
Сидели за столом. Степан больше молчал. Бригадир изливал душу.
- Ты, прости нас, Степан, что тогда мы тебя не отстояли. Мы скоро ничего не сможем отстоять! Обложили нас, правды и справедливости не дождёшься… Директор Лукин уехал в край, два КАМАЗа вещей увёз, да ещё здесь машину иностранную оформил. Главбух, божий одуванчик, в городе сыну дом купила. На какие шиши, спрашивается? Новый директор тоже - говорит одно, делает другое, и всё под себя гребёт. Зарплату уже три месяца не выдавали. Живи, как знаешь... Кстати, Игорь Ольховский опять в область вернулся. Работает каким-то замом на торговой базе. По слухам, в городе свой магазин имеет, и вроде даже в депутаты лезет. Ты только не дури, не вздумай с ним связываться. Эти сволочи из дерьма сухими вылазят, а ты опять можешь загреметь…
Крепкая мужская рука нервно сжимала гранёный стакан, словно в нем заключалась вся несправедливость.

- Ну, ладно, будем!.. Ты знаешь, Степан, народ как сдурел - пьёт и тащит. Ну, наши-то по мелочам, но всё подряд, и ничего святого. А кто-то и по-крупному начинает. На днях угнали восемь лошадей. Всё обыскали – нигде нет… Как жить будем? Был сегодня в районе в милиции, приняли заявление о пропаже – искать, я думаю, не будут. Они там на входе себе железную дверь ставят, чтобы их самих не утащили. Я чё пришёл то! Ты давай, выходи на работу. Помогай закончить уборку, мы нынче припозднились. Большой зарплаты не обещаю, но сено коровке привезёшь, опять же дровишек притащишь. Садись на свой трактор. Правда, угробил его тут один сопляк. Всё лето без воздушных фильтров ездил. За всем разве уследишь… Сейчас некогда, а весной новую поршневую поставим.
Уходя, полушутя полусерьёзно добавил:
- Начнёшь, Степан, пить - своими руками придушу!

Проводил бригадира. Не спалось. Лежал и думал, закинув руки за голову. Вспомнил слова комсорга, когда ему полуживому заливали водку в горло. Видимо, «братва» перестроилась. Вот уж для кого ничего святого нет. Эти и совхоз разорят, и страну растащат.

Вспомнил Тимофея Ильича – пожилого крепкого мужика с железными руками… Тот тоже, узнав, за что и как сидит Степан, просил не трогать Ольховского. В декабре и у него должен десятилетний срок закончиться. Говорили, кто-то его дочь изнасиловал, он и устроил в общежитии разборки – избил до полусмерти нескольких студентов, а виновного так и не нашли. Мелькнуло в голове: может, и там Ольховский набедокурил?
Руки соскучились по настоящей работе. За баранкой трактора Степан скидывал свой капюшон и подчас забывал всё. Два месяца пролетели незаметно. И вот третий месяц - и трактор дома, и сам ни то, ни сё. Мать два месяца как уехала в город к дочери, водится с внучкой. Сестрёнка где-то временно работу нашла…

- Фу ты, чёрт, опять испугал!
Рыжий здоровый кобель, злобно лая, чуть ли не висел на заборе. Степан встряхнулся от воспоминаний по дороге в магазин. Набрал курева, хлеба, полторашку пива. Вышел, закурил.
Солнце поднялось по-зимнему высоко и слепило глаза. Куда-то весело и шумно спешила стайка подростков.
- Дядя Степа, отделился один, сверкнув улыбкой. - Я тётю Олю видел.
- Какую тётю Олю? - не понял Степан.
- Ну, с которой ты тогда в кустах целовался. Помнишь, когда вы меня на тракторе с собой на рыбалку брали?
- Ты что ли, Ванька!? Как вырос-то! Где ж ты её видел?
- Мы бежали в столовку обедать, а она со студентами-заочниками на кафедру политэкономии заходила. А больше я её не видел.
- Ты вот что, Ванюшка. Забеги, расскажи это Светлане Николаевне.
- Хорошо, дядя Стёпа.
«Вот я уже и дядя!» - невесело подумалось Степану.

Подкатил "Жигулёнок", вышедший парень весело попрощался с шофёром. Машина укатила, взметая морозную пыль. Роман - узнал Степан парня.
- С праздничком, Степан Прокопьич! - несколько театрально поздоровался Ромка.
- С каким таким праздником?
- Ну вот, дожился. Сегодня же Крещенье!
Роман достал дорогие сигареты, закурил. Степан давно знал Романа и всегда немного завидовал его беззаботной весёлости, умению жить. Работал Ромка в Райпо на автолавке: развозил товары по стоянкам, иногда и в деревне торговал. Во времена сухого закона у него можно было купить спиртное. Часто Роман привозил джинсы, женские сапожки, доставал шампунь. То, что продавал немного дороже - никто не обижался. Нормальный мужик, так и Степан считал.

Все в дерене знали Ромкину слабость - красивые женщины. Заметив такую, Роман, и без того весёлый, моментально преображался. Как-то подтягивался, сыпал комплиментами, весёлыми историями, анекдотами, врал напропалую. Словно мартовский селезень, тетерев на токовище. Местных красавиц он давно уже всех достал, и они открыто над ним смеялись. Ну, а если вдруг где замечал незнакомку, да ещё и красивую, удержать его было невозможно.
- Ты всё один? - спросил Роман, и в голове Степана сверкнула озорная мысль.
- Да нет.
- Что, мать вернулась?
- Да нет. Вчера вот тёлку притащил.
Сигарета в Ромкиных руках нервно запрыгала.
- Красивая?
- Кто красивая?
- Ну, тёлка-то?
- Как сказать… Молодые-то все красивые. Глаза большие, ресницы, как у коровы. Да, пожалуй, красивая. Но пьёт много.
- Слушай Степан, познакомь.
- Пойдём, познакомлю.
- Погоди, я сейчас, - и Роман метнулся в магазин.
Шагая домой, Степан внутренне улыбался. Ромка шёл рядом, в пакете бренчали бутылки, пахло колбасой. Чёрные цыганские глаза Дон Жуана искрились.
- Степан, ты на ней жениться собрался?
- Да нет.
- Не говори, что я женатый.
- Ладно.

На пороге Степан задержался, пропуская гостя вперед. В доме было жарко, разморенный теплом телёнок, вытянувшись на полу спал. Услышав шум, тёлочка подняла голову.
С минуту Ромка, хлопая глазами и что-то соображая, смотрел на телёнка, на хозяина и опять на телёнка. Потом бросил шапку об пол и захохотал - весело, заразительно. Хохотал и Степан.

Залаяла собака, в дверь громко постучали.
- Заходи! – весло откликнулся Роман.
В дверь в облаке холодного пара ввалились двое милиционеров.
- Степан Богданов здесь живёт?
- Я Степан.
По телу протянуло холодком, во рту пересохло. Милиционеры, толпясь около двери, тёрли уши, притопывали ногами. Роман, видимо хорошо знавший «блюстителей», как-то непринуждённо командовал:
- Давай, давай, мужики, проходите к печке. А ты, Степан, доставай ещё пару гранёных. Сейчас будем оттаивать, да и пополнение хозяйства у Степана обмоем.

Милиционеры молча повиновались – видимо, крепко застыли. Степан растерянно молчал, доставая стаканы, разливая водку. В голове крутилось: «Неужели из-за этих трёх листов шифера? Или про винтовку как-то узнали?» Три листа шифера Степан снял с заброшенного скотного двора. Тащил утром, вроде никто не видел… Дело-то было ещё в середине октября, мать тогда очень просила посмотреть крышу у бабки Пронихи. Подружки они, ещё до войны вместе в девках бегали, и в войну, и после вместе в колхозе работали. Как тут откажешь?

Залез тогда Степан на чердак, а дом ещё дореволюционной постройки – крыша листвяным драньём крыта. Обветшала за сотню лет, аж светится, но бежит только в одном месте. Посмотрел на тазик у окна, на хозяйку – сухонькую и сгорбленную… Сколько Степан её помнил, она всегда была сгорбленная. Мать говорила, что она в войну телегу с зерном подняла – колечо меняли. С тех пор и сгорбленная.
Посмотрел он тогда на неё, да и пошёл снимать шифер. Прибил листы, и вот тут-то, меняя мокрую землю на сухую, наткнулся Степан на рулон рогожи. Развернул и ахнул: обильно смазанная, с трёхгранным штыком винтовка т две обоймы патронов. Вон она стоит, в углу, за шифоньером. Найдут – и опять тюрьма…

Старший лейтенант как-то странно осматривал телёнка. Степан и на себе ловил его изучающие взгляды.
- Когда корова-то отелилась?
- Вчера вечером.
- Во сколько вечером-то?
- Часов в шесть или семь.
- Ты что, хозяин, не помнишь, во сколько?
- Да нет. Я пришёл, а она его уже облизывает.
- Откуда пришёл?
- У Смирнова Петровича дрова колол.
Степана удивляли вопросы милиционера: чувствовал, что допрашивают, но к чему клонят – понять не мог.
- В шесть часов дрова колоть уже темно, однако.
- В шесть часов мы уже пельмени ели.
- Небось, и водку пили?
- Пили.
Милиционер уже как-то спокойно посмотрел на Степана.
- Ну, а нас чего не приглашаешь?
Шумно задвигали стульями. Выпили, закусили, отогрелись.
- Спасибо, хозяин, за угощение. Извини. Служба.

Роман пошёл провожать. Степан сидел, опустошённый и усталый. Минут через пять вернулся Ромка, слегка продрогший и загадочно удивлнёный. Достал из пакета вторую бутылку.
- Давай помянем.
- Кого? – удивился Степан.
- Игоря Ольховского вчера в городе прирезали. Где-то от пяти до семи вечера. Говорят, удар был такой силы, что нож насквозь прошёл. А потом хозяйство вырезали и за галстук засунули. А может, наоборот…
- Как это наоборот?
- Может, сперва кастрировали, а потом зарезали.
Опять сидели, выпивали, разморённые теплом и водкой, и опять, оглядываясь на телка, хохотали. Уходя, Роман сквозь смех просил никому не рассказывать про "тёлку. И вдруг удивлённо по трезвому спросил:

- Степан, а что у тебя с лицом?
Степан даже обиделся, бестактному вопросу - небось, знал, отчего.
- Да так…
Но лицо как-то необычно болело. Расхохотал, однако.
Переоделся, занёс в горницу чистые вещи. Зеркала Степан не любил ещё с тюремного лазарета. Но лицо болело. Присел перед безжалостным стеклом, и снова не узнал себя. Словно лопнула стягивающая правую часть щеки струна, лицо выправилось. Долго смотрел. Снял со стены бескозырку, одел и снова присел к зеркалу. И отражало стекло красивое, простое русское лицо, а на ленточке бескозырки по чёрному золотом читалось "Варяг".
На гвозде под бескозыркой висел высохший потускневший венок из огоньков. Тот самый. Первый раз после тюрьмы взял его Степан в руки – бережно, чтобы вдруг не рассыпался.

Под вечер, накормив корову и телка, Степан вдруг заметил: день-то прибавился. Не заметишь - и весна придет. Ждал Степан весну, ждал снова увидеть цветущий маральник, вдохнуть запах черёмухи. Верил, с весной жизнь его должна измениться. Три года ждал он этой весны…
А пока над деревней, над серыми домишками столбами из труб валил дым, растворяясь в морозной высоте и обещая на завтра крепкий мороз.