Ленинск-Кузнецкий

Глава 1.

1944-1951. Ленинск-Кузнецкий.

4 января 1944 года я родилась.
С тех пор число 4 – моё самое любимое.
В это время шла Великая Отечественная Война.

У моих родителей уже было 2 сына – Валентин и Юрий, 1937 и 1938 года рождения.  Они родились в годы репрессий, когда мои родители были студентами Томского индустриального института. Об этом периоде их жизни родители много рассказывали впоследствии. Папа был отличником и уже немножко работал на опытном заводе при институте. Помогал маме в учебе, и ухаживать за двумя детьми. Им выделили от института небольшую квартирку. Жили очень бедно.  Но ко всем трудностям добавилась еще и тяжелая болезнь Юры. В квартире, куда они переехали, перед этим умер ребёнок от менингита и Юра сразу заразился этой болезнью. Мама в это время лежала в больнице, у неё была редкая болезнь Верельгофа. Болезнь Верельгофа - это заболевание крови, связанное с нарушением свертываемости, но она несколько отличается от гемофилии,  хотя для нее также характерны длительные кровотечения и кровоизлияния в местах инъекций. Папа остался на хозяйстве один и носил Юрку по врачам 2 недели, но никто не мог поставить правильно диагноз, думали – это воспаление лёгких и советовали папаше  прогулки на воздухе. Наконец, мама, почувствовав неладное, убежала из больницы и застала Юрку уже согнувшимся дугой: голова запрокинута назад к ногам. Она побежала к известному тогдашнему светиле профессору Неболюбову с просьбой посмотреть её сына. Дверь открыла домработница, и мама передала записку с просьбой о приёме. На другой день получили ответ: присылайте лошадей за профессором.  Он приехал и поставил диагноз: менингит. Лечения нет. Предложил положить ребёнка к себе в клинику и подписать разрешение на эксперименты. Гарантии, что ребенок останется жив – нет. Более того, если и останется жив, то будет слабоумным. Всю ночь родители думали, что делать. Решили сделать всё, чтобы сохранить ему жизнь. Юре было только полгода. Лечение было трудным, ему откачивали пораженный спинной мозг, лечили уротропином (если мне не изменяет память). Мама каждый раз при посещении больницы падала в обморок при виде пробирок с инфицированным мозгом, после чего ей запретили там появляться. Наконец, Юру выписали из клиники Неболюбова (фамилия-то какая!) – одни кожа и кости, но живой!!!  Из 11 лечившихся больных детей он остался в живых один!!!

Это были годы репрессий, и студенты каждый день получали известие об исчезновении преподавателей и сокурсников. Дело дошло до того, что стало некому читать лекции и принимать экзамены. Пришлось вызывать преподавательский состав из Москвы. Так  мои родители узнали знаменитых ученых того времени, по учебникам которых они учились. Пришлось сдавать экзамены этим столпам науки.

В 1939 году родители защитили, наконец, дипломы и, как молодые специалисты, получили направление на Украину, в  г. Лисичанск Ворошиловградской области, на вновь строящуюся станцию Подземной газификации углей.  Там предполагалось осуществить давнюю мечту Д.И. Менделеева, которая состояла в том, чтобы непосредственно  под землей превратить уголь  в горючие газы и подать его со станции потребителю по газопроводу. Прибыли они на новый завод, получили квартиру 3 комнаты в центре города на первом этаже (сейчас в этом доме горисполком). С ними приехала бабушка Мария Зиновьевна Маслянская.
Юра с Валей росли с бабушкой.

Но жизнь готовила моим родителям новые испытания.
Валентин тяжело заболел токсической диспепсией. Врачи ничего не могли сделать. Бабушка выходила его бульончиками из куриных потрошков. В 1940 году бабушка Мария умерла и была похоронена в еврейском уголке Войковского кладбища. Она была необыкновенно красива нежной красотой чайной розы. Немного похожа на Марию-Склодовскую Кюри  с шикарной шапкой волос. Я, к сожалению, её не застала в живых, но всегда любовалась её портретом. Она умерла в 60 лет. У неё было 7 детей: Сара, Роза, Люба, Суламифь, Ехевед,  Илья и Исай. Сара – старшая, она жила в Куйбышеве, Роза – как 2 капли воды похожа на мою маму – жила в Алма-Ате, Люба жила сначала в Алма-Ате, а затем уехала в Ленинград. Ехевед (Хева) умерла молодой от эпилепсии. Илья, всеобщий любимец, красавец, погиб на войне, куда ушёл добровольцем. Исай был авиаконструктором, его расстреляли  как врага народа.

                Скоро началась война. Папу призвали вызвали в военкомат на мобилизацию. Мама в полном отчаянии собрала его в дорогу, дала кружку, ложку, необходимые вещи.  Но случилось чудо: медкомиссия признала его негодным к воинской службе: у него был порок сердца после перенесенной в 18 лет тяжелой скарлатины.  Немец быстро наступал и родители были вынуждены эвакуироваться вместе с заводом в г. Челябинск. Эвакуировались поездом в сентябре месяце. Под Харьковом попали под бомбежку. Поезд остановился. Объявили всем выйти из вагонов. Папа схватил детей и побежал в посадку. Там он встретил обезумевшего дезертира, который прятался и боялся, чтоб его не выдали. Папа часто рассказывал, что сам испугался этого человека и сильнее прижимал к себе детей. Мама же решила: «будь что будет», осталась в купе, закрыла голову подушкой и стерегла нехитрый скарб...
Предварительно папа завез семью к своим родителям в г. Ялуторовск Тюменской области, а сам поехал обустраиваться в  Челябинск. Однако мама скоро запросилась забрать её от свекрови, т.к. не смогла вынести её антисемитских выступлений. В Челябинске, однако, что-то не сложилось и папу направили на строительство завода по получению искусственного жидкого топлива дальше в Сибирь.
История этого проекта  такова. В августе 1941 г., Совнарком СССР обязал Наркомуголь приступить к строительству пяти заводов по производству искусственного жидкого топлива из угля. Вот на эту срочную стройку папа и попал. Так наша семья очутилась  в эвакуации,  в г. Ленинск-Кузнецке, в Кемеровской области.
Ввод заводов в эксплуатацию был намечен на III квартал 1942 г. Но в срок они пущены не были, и 21 сентября 1942 г. СНК принял новое постановление «О развитии промышленности искусственного жидкого топлива». В нем требовалось ускорить сооружение предприятий в Ленинск - Кузнецке и Черемхово.…
Наконец, во втором полугодии 1944 г. мощности по переработке угля все-таки были введены в строй. Папа пускал этот завод с большими трудностями. Рабочие были заключённые из среднеазиатских республик, без образования, с трудом говорили по-русски. Однажды его вызвали на завод по тревоге – вся рабочая смена отравилась угарным газом. Он успел вовремя, по одному вытаскивал рабочих из зоны поражения, но, слава богу, никто не погиб.  Мама тоже сначала работала на этом заводе в лаборатории, а потом перешла на преподавательскую работу в техникум Искусственного жидкого топлива. Завод работал, освоил производство  искусственного жидкого топлива из угля  и давал продукцию.
Однако себестоимость искусственного бензина оказалась значительно выше обычной цены: в 1946 г. эти два показателя составляли соответственно 1791 и 800 рублей за 1 т. Поэтому уже в 1945-1946 гг. новые строившиеся предприятия по производству искусственного жидкого топлива были перепрофилированы.
Я  появилась, конечно, некстати.  Мама мне рассказывала, что очень не хотела моего появления, пила всякую гадость, но ничего не помогло. Меня не  удалось вытравить, и я появилась на свет. Помню себя с 4-х лет.

Меня любили, особенно папа.  Он проводил со мной всё свободное время. Большой, красивый шатен, с правильными чертами лица, голубоглазый русский сибиряк. Он был родом из Курганской области, деревня Петухово. Не знаю, с какого времени его семья жила в г. Ялуторовске Тюменской области. Дедушка, Фёдор Емельянович, был почётным железнодорожником и кавалером ордена Ленина. Бабушка, Наталья Тихоновна была маленькая грудастая командирша, которой все беспрекословно подчинялись. У них был свой просторный дом и яблоневый сад, один во всём городе. Там же, рядом, жили папины братья, Валентин и Николай со своими семьями.
 
Папа меня просто обожал и баловал непомерно.
Как-то он отдыхал в Одессе и написал мне целую поэму:
 
У меня дочурка есть,
Девочка пригожая,
Я хотел бы Оле спеть
песенку хорошую.

Именины в январе
Оленька справляет
И подарочков себе
Много ожидает.

Папа что-то привезёт,
мама купит в магазине,
Валя с Юрой ей дадут
И игрушек и картинок.

Будет много на столе
Сладостей и чаю,
Будет елочка в огне
Серебриться с краю.

Будет елочка сверкать
Разными огнями
Будем все мы танцевать
Топотать ногами.
.

В детском садике  Олюшу
Как родную любят дочь
Звонкий голос Оли слушать
Там готовы день и ночь.

Наша мама в восхищеньи
За Ольгушеньку горда
От Олюси в умиленьи,
Часто с Олечкой нежна.

Много нежных слов для Оли
Папа с мамой говорят,
И «цыпулей» и «мамулей»
Часто Олечку крестят.

Косы Оленьки моей
Всем на удивленье
Ручек маленьких нежней
Не найти в Вселенной.
Ротик Оленьки хорош,
Носик как картинка,
Зубки ровные блестят,
Губки как малинка.

Глазки Оли голубые,
И красивы, и умны,
Бровки чудные, прямые,
Как весенний день свежи.

Оля славненько танцует
Ножкой эдак и вот так,
То кружится, то гарцует,
То присядет, как казак.

Иногда взмахнет платочком,
Ручки кверху, глазки вниз,
Понесется на носочках
Догоняй её, держи!

Если Олечка по улице
Вместе с папою идет
Все прохожие волнуются,
«Как похожа говорят...»

Был у Оли кавалерик
Звали мальчика  Валерик.
С Олей долго он дружил,
А потом её набил.

Перестала наша Оля
С драчунишкою дружить,
Подружилась Оля с Борей,
Он не будет Олю бить.

Много кукол есть у Оли,
Две кроватки, гардероб,
Пара чашек, нож и столик
И малюсенький комод.

Мишки Олечку боятся,
Куклы вовсе не шумят,
Спать тихонечко ложатся,
Не дерутся, не кричат.

Только раннею весною
Подхватила Оля корь,
Стала Олечка больною,
Одолела Олю хворь.

Корь коклюш сменил зловредный.
Дни и ночи мучить стал,
Спать и бегать Оле бедной
Лето всё он не давал.

Олю очень часто рвало.
Оля кушать не могла,
Много плакала, кричала,
Капризулькою была.

И когда настала осень,
Пожелтела вся трава,
Оля кашлять перестала,
В детский садик вновь пошла.

Оля стала веселиться,
И игрушками играть,
Прыгать, бегать и резвиться,
Снова много танцевать.

Но опять пришло к нам горе,
Снова Оля чуть жива,
Ножку Оля надломила,
И теперь лежит больна.

Мама спит совсем немножко,
Папа Олин далеко,
Заживи скорее ножка,
Будет Оленьке легко!

Будут Оли именины,
Будет Оля танцевать,
И в подарок мандарины
Будет Оля получать!

Одесса.
29 сентября 1947г
 

Ленинск – Кузнецкий был небольшим шахтёрским городком.
Жили мы на Майской улице в двухквартирном доме – специальном,  для директора и главного инженера завода номер 1. Папа уже был главным инженером.  Тогда ведь не были открыты месторождения нефти в Западной Сибири, и страна остро нуждалась в искусственном бензине. Мама преподавала химию в техникуме искусственного жидкого топлива, и была зав. учебной части  этого техникума. Папа приходил с работы поздно. Мама тоже была вся в работе: приносила с собой домой на проверку много тетрадей – контрольных  и лабораторных работ и стопки этих тетрадей всегда присутствовали на её письменном столе. Мне было очень интересно заглядывать в эти тетради и изучать, какие оценки получали учащиеся техникума.

   Братья учились в школе и жили своей мальчишеской жизнью. У нас была детская комната. Там было 2 письменных стола для Юры и для Вали, 2 кровати. Над одной из кроватей висела большая карта мира, и мы играли в столицы мира. Нужно было назвать страну и сразу ответить, как называется её столица. Где была моя кровать, ума не приложу. Вся квартира была казённая и вся мебель в ней также казённая. В большом  зале, стоял диван оббитый дерматином, стол, радиоприемник, патефон  и стулья. В родительской спальне была «полуторная»  кровать с панцирной сеткой , какой-то плательный шкаф  и большой двухтумбовый письменный стол, под ним стояли крынки с молоком. Была большая кухня, в которой соседствовали без проблем большая белая  ванная, печь, большой обеденный  стол и стулья. Кроме этого у нас была просторная  светлая веранда, высокое крыльцо и закрытый двор. Дом был на 2 семьи, для директора и главного инженера завода. Во дворе - хлев с сеновалом, корова, огород, погреб. Всё как надо. С нами жила домработница, которая вела хозяйство. Всего в нашей половине  дома  жили 6 человек. Еды было достаточно. По осени привозили картофель и высыпали  целую гору  из него посредине двора для просушки и переборки. Картошка была красивая, крупная, белая Эла. В кухне стоял 40-литровый дюралюминиевый бидон с топленым маслом. На огороде росли огурцы на высоких навозных грядках, я любила наблюдать весной, как сначала под стеклом выклёвывалось 2 огуречных листика, затем появлялись еще и еще совсем другие и, наконец, вся грядка зеленела, и на длинных свисающих стеблях появлялись толстые пузатенькие огурчики.  В отдалении зеленели помидоры, которые по осени дозревали в чемоданах под кроватями. И клубника! За клубникой мы ухаживали с мамой вместе. Сначала она цвела белыми красивыми цветами, а потом мы выискивали созревшие ягоды, они всегда  были ещё зеленоваты, но приносили  удивление и радость.

  А какая была душистая морковка! Мы её выдирали за хвост из грядки, мыли в бочке с водой и ели неочищенную,  сладкую и немного горчащую. Во дворе росло несколько берез и весной мы пили березовый сок через соломинки. А как там было красиво зимой!  Весь двор был в сугробах.  Между ними были прорыты дорожки, а в стенке сугроба сделана ледяная избушка, в которой мы играли с соседскими детьми. Вообще для детей во дворе была построена и настоящая лубяная избушка.  Летом мы играли в ней.  Детей во дворе было всего 5. Нас трое и двое детей директора завода. Его фамилия была Лифшиц. У него был сын Саша, мой одногодок. Вот мы с ним и дружили, играли во взрослых папу и маму. Двор был закрытый. На улицу мы совсем не выходили. Не было надобности.
В Сибири было уютно и тепло.

 
Я ходила в детский сад от папиного завода. Скорее не ходила, а ездила с папой.  Летом – на тарантасе, запряженном лошадьми, а зимой в санях, как боярыня, укрытая меховым покрывалом. Снег под полозьями искрился и скрипел, всё как положено зимой. Папа часто ездил в Москву в командировку и привозил мне из Москвы замечательные подарки – шикарную добротную одежду, куклы, конфеты. У меня была роскошная цигейковая шуба и такая же меховая шапочка и муфточка для рук. Помню мой замечательный лыжный костюм – ярко-красный с синей отделкой. Он был шерстяной и очень толстый, с начесом: штаны, курточка на поясе и шапочка с отделкой. Позже я не видела ни разу, нигде материала такого качества. Зимой меня одевали в этот костюм, шубу, шапку, валенки и еще сверху укутывали пуховым платком.
Уже тогда у моих кукол открывались и закрывались глаза, были приклеены красивые косы; руки и ноги - на шарнирах. Я их просто обожала. Но они были из бьющегося материала. Однажды я закутала куклу и уложила спать в свою кроватку. Домработница не знала, что там лежит кукла и стала стелить постель. Встряхнула одеяло, кукла упала и голова разбилась. Высыпалось устройство для открывания и закрывания глаз. Я закричала: « Ой! У куклы мозги посыпались!» Так было жалко куклу. Конечно, мне была тут же привезена другая такая же куколка.
Еще одно воспоминание у меня связано с моей кроватью. Однажды мы приехали домой и обнаружили в моей кровати кошку с 4 котятами. Она их родила там в моё отсутствие.
 В детском саду меня обожали – я ведь была дочкой главного инженера. Я пользовалась этой любовью только в том случае, когда в детский сад приходила медсестра делать прививки. Мне удавалось избегать уколов. Еще я ухитрялась не есть овсяную кашу, которая имела серо-синий цвет. Детский сад был замечательный. Воспитательницы были молодые, красивые и добрые,  всё время придумывали что-нибудь интересное, проводили замечательные утренники, готовили оригинальные подарки, которые по сей день невозможно забыть. Я чувствовала себя там принцессой и всеобщей любимицей.

 .Праздники я очень любила, особенно свой день рождения.  На новый год у нас наряжали ёлку, настоящую с маленькими темно-зелеными иголочками. Много было самодельных игрушек. Мы с братьями делали на ёлку бумажные цепи, разноцветные флажки. На ёлке были обязательно мандарины, пряники и конфеты. По квартире распространялся чудесный, сказочный хвойный запах новогодней ёлки. Всё таинственно мерцало и обещало счастье в новом году.  Приходили гости с подарками, мандаринами и зефиром. Я пела песенки – «Маленькой ёлочке  холодно зимой», «В лесу родилась Ёлочка», танцевала у ёлки и была счастлива...
Летом весь детский сад выезжал на дачу. Помню новые деревянные корпуса для детей. Пахло чистотой и свежевыструганными досками. Вокруг лес, земляника, голубика, черника и алая, сверкающая на солнце костяника. Всё это мы разглядывали и  попробовали. А какие там были цветы! Диковинные полевые цветы, каких я больше никогда и нигде не видела. Они росли на лугу или на поляне в лесу? Сказать не могу, но они были настолько разнообразны по цвету и форме, что это детское впечатление незабываемо и просто не поддается описанию.
Я любила спать с мамой, когда папа был в командировке.  У неё над кроватью висел крашеный красками «ковёр», на котором был геометрический узор кубиками и мне нравилось его рассматривать.
Однажды я так лежала и рассматривала ковёр, но почему-то спросила маму, есть ли бог.
Она ответила:
-Есть.
- А как его зовут?
- Яхве.
Это были мои первые сведения о боге и религии. Хотя родители были коммунистами и никакие религиозные обычаи, конечно,  не соблюдали. Только позже мама почему-то осенью придумывала какой-то Судный день, была в этот день, тиха, сосредоточена  и не ела.  А еще в декабре она вдруг вспоминала про праздник Хануку и пела нам  песенку про Хануку. И рассказывала, что есть такой красивый праздник, когда на улице трещит мороз, а мы сидим в тепле и зажигаем свечи. Песенка была замечательная, милая и светлая. Не помню слов, но одна строчка всё же звучит в голове: «Мы Хануку, мы Хануку да свечечки зажжем»
Я спросила, что такое Ханука. Она ответила, что были такие братья Маккавеи, которые победили врагов, нашли в храме горшочек с маслом и зажгли свечи в честь победы. Масла было очень мало, но свечи горели 8 дней. Теперь-то я знаю, что это за праздник, а тогда было странно, что есть такой красивый праздник, но его, к сожалению, не празднуют в детском саду. Было обидно.
Потом она мне рассказала и про Иерусалим, город, который иудеи строили по ночам, а днём отражали стрелы арабов-кочевников. Так я узнала, что где-то был центр Земли, Иерусалим,  и там жила справедливость.
Жили мы с братьями в детской комнате. У меня был детский уголок для игрушек. Братья научили меня читать очень рано. Иногда Юрка с Валентином устраивали потасовки, так что дым в комнате стоял коромыслом. Валя был круглым отличником, а у Юры в начальной школе появились проблемы с математикой (очевидно, сказался перенесенный менингит). Однако родители не сдавались. После 1-го класса на все летние каникулы Юру засадили за учебники и вытащили его в «устойчивые» хорошисты. Но проказником и драчуном он оказался замечательным. Помню, что его отдали в музыкальную школу учиться игре на фортепиано. Дома не было пианино, поэтому он ходил по вечерам заниматься в школу. Для увековечивания своего имени, он вырезал на школьном пианино надпись: «Это пианино моё, Юры Бирюкова». За это, конечно, у родителей были крупные неприятности. В следующий раз он увлёкся боксом. Казалось бы, в этом увлечении нет ничего плохого. Но боксёрских перчаток не было и они со своим другом пошили себе перчатки из множества носков, которые мама на всю семью перештопала летом. Она приходит с работы, а Юрка во дворе с товарищем мутузят друг друга. У Юры было всё лицо в синяках, но он был счастлив и говорил, что получил огромное удовольствие от этого боя. Пришлось принять меры. Зимой он придумал еще одну затею. Прочитав про мужество Маресьева и, решив быть достойным героя СССР, он решил совершить полёт на санках со 2-го этажа сеновала, который был у нас во дворе. За сеновалом была замерзшая куча навоза. Которая была скрыта под снегом. Юра съехал с крыши на санках, да так и плюхнулся в эту кучу, ударившись подбородком о перекладину санок и выбив 2 нижних зуба (а они уже не были молочными). Потом с гордостью рассказывал о своём подвиге. Не помню, сколько ему было в это время лет, но не более 12.
С нами жила домработница, молчаливая и незаметная девушка из деревни. Она убирала, следила за нами, готовила кушать. У неё были красивые красные бусы.  Папа и мама пропадали на работе, и мы их мало видели. Однако мама сама ухаживала за коровой, доила её и называла Зорькой. В доме всегда вкусно пахло топлёным молоком и добротой.

               
Иногда папа брал меня с собой на завод и показывал цехи. Это было очень интересно. Хорошо помню, как я вместе с ним  дежурила на избирательном участке во время выборов. Участок был очень богато украшен. В углу стояли красивые бархатные знамёна, кабины для голосования также были все в бархате. Я сидела напротив урны для бюллетеней и ставила палочки в тетради за каждого проголосовавшего. Так начиналось наше коммунистическое воспитание. Папа тогда, в 1944 году, вступил в ряды КПСС.  Мама говорила, что ему настойчиво это порекомендовали перед тем, как назначить главным инженером завода. Такие были времена, выбирать не приходилось…
До сих пор непонятно, как это папе удалось избежать репрессий. Ведь отец мамы, Арон Израилевич Маслянский, был в ссылке, в Игарке, в 30-х годах за высказывание против коллективизации. Мама, 16-летняя девушка, была с ним там, на Крайнем Севере. Её отправила в ссылку семья вместе с отцом, чтобы он не пропал в одиночку. Мама там работала в аптеке фармацевтом, жили в холодной избушке. Дед сбежал оттуда, и некоторое время пропадал неизвестно где.  В лютые морозы мама осталась одна в неизвестности. По ночам умирала от страха, за окнами выли волки и мела метель.  Наконец, дед объявился весной, забрал дочь и они отправились по Енисею на барже в Амурский край, где был их дом, в городе Сретенск, на реке Шилка. Мама рассказывала, что на этой барже находилось много  ссыльных. Народ был поражён цингой от недостатка витаминов и пищи. На палубе мёртвые валялись вперемежку с живыми, и всем было уже всё равно. В связи с частыми переездами и неординарными событиями в стране, мама училась с перерывами, и получила непонятное образование в школе. Как она оказалась в Томске, я не знаю.  Только известно, что она окончила подготовительные курсы для поступления в институт и поступила!  Затем всю жизнь ей приходилось туго с правописанием. Учиться  ей помогал папа, он был очень грамотным и начитанным человеком. Ко времени поступления в институт он уже закончил с отличием  девятилетку, железнодорожный техникум в г. Чита, успел поработать в библиотеке Ялуторовска. Ему удалось ещё прочитать всего Есенина, изучить историю Российского государства по Карамзину.

  Когда мне было 6 лет, мама взяла меня с собой на курорт в Кисловодск. Она ездила туда по курсовке. Мы жили на квартире, а лечение и питание мама получала в санатории. Мы ходили кушать в столовую. Так как на меня не полагалось еды, мама отделяла мне из своей порции что-нибудь. Не могу сказать, что мне это нравилось, я чувствовала себя ущемленной.  Зато на улице я постоянно клянчила мороженое. Это выводило маму из себя, и в один прекрасный день она завела меня в парке за кусты и отшлёпала. Мне пришлось сдерживать свои аппетиты. Мы гуляли с ней по горам, по прогулочным терренкурам. Поднимались к Красным Камням. Однажды я поскользнулась на траве и покатилась кубарем с горы – мама уже никак не могла влиять на мой полёт. Задержалась я, уткнувшись головой в кусты, целая и невредимая. Кисловодск был очень чистый, красивый город. Помню его стеклянную струю, нарзанную галерею, чашечки с носиками для питья нарзана.  Всё утопало в цветах, было причёсано, подстрижено, отглажено. Отчетливо помню, как народ прогуливался по улицам, красиво одетый, спокойный. Потом, в зрелом возрасте, в 1994 году я вновь отдыхала в Кисловодске, но от его былого великолепия не осталось и следа, всё уже выглядело совсем по-другому.

   Всё было хорошо, но здоровье мамы постоянно ухудшалось, сказывалась эта болезнь Верельгофа и врачи  порекомендовали ей ехать в места, где есть фрукты и овощи. Там, в Сибири, мы, конечно, не видели никаких фруктов круглый год. Папа в Москве получил направление обратно в г. Лисичанск  на станцию Подземной газификации углей.  Теперь из угля он должен был получать не бензин, а газ.
В феврале 1951 года, мы погрузились в поезд и отправились всей семьёй на Украину.
Так закончилось моё  Сибирское детство.