Пока не иссякнет доброта в сердце твоём

                ПОКА  НЕ  ИССЯКНЕТ    ДОБРОТА  В   СЕРДЦЕ   ТВОЁМ

     - Ты, что, внучек такой смурной?
     - Ску-учно.
     - Вот те раз! Заняться, что ли, нечем? Книжку с картинками посмотри или телевизор включи.
     - Я уже смотрел. Там ничего хорошего нет. Одни змеюки показывают.
     - А чем тебе змеи не понравились? Они тоже по-своему красивы. У каждой свой узор на спине. К тому же страшиться их особо незачем, они сами от людей прячутся. Другое дело если потревожить змею. А так, живые твари и только.
     - Ага, их ещё в Красную Книгу записали. Лучше б этих змеюк совсем не было.
     - Что-то ты, милый, ерунду стал городить. Под дурное настроение всё в чёрный цвет выкрасил. А ты, соколик мой, одно должен понять: кому кем выпало родиться, тот своё обличье до последнего часу носить должен. А там уже положись на Судьбу и, будь уверен, она дорогу укажет. Насчёт змей, так я тебе так скажу: нет страшнее яду, чем у злого человека на языке. Вот, садись в кресло и слушай. Мне целый ворох белья перегладить надо, а заодно сказку тебе расскажу.
     - Про змеюку?
     - Я же тебе втолковываю, упрямая голова, что каждая тварь в облике своем по Божьему велению рождается. И я, к примеру, могла лягушкой родиться. А другой умник, вроде тебя, с большой дури изгалялся б надо мной. Видите ли, он человек, «высшее создание природы!»  Ан, нет, человеком только тогда станешь, если добро в душе взрастишь. А нет, так грош тебе цена.
     - Ба-аба, сказку давай, заёрзал на кресле внук.
     - Всё тебе – вынь да полож. Расскажу, раз обещала. Только не перебивай. Имей терпение.
     - Я буду тихонечко сидеть, - подтянув коленки к подбородку, обещал внук.
     - Ну, так вот. Жили себе на дальнем хуторе мать-старуха, два её сына – ленивые оболтусы, и дочь – милая, работящая девушка. Мама всё больше на печи лежала, хворала. В прежние времена от тяжёлой работы рано старились. Вот скрючило бабёнку, что и не разогнуться. Сыны поле пашут или сено косят, дочка же воду из колодца носит, коровёнку пасет да щи на стол несёт. Вот, однажды, пасла она за околицей корову свою. Села на травку, сорочку вышивает и тихонько песню напевает. А того не видит, и не знает, что песню её притаившийся под кустом Змей слушает. Время солнце в зенит выкатило, пора коровку поить, домой гнать да подоить. Поглядела Маруся на солнышко из-под руки, поднялась, взяла под мышку  узелок с вышивкой и пошла себе по тропинке, хворостинкой помахивая. А Змей про меж густой травой следом крадётся. Девушка знать того не знает, напоила свою Зорьку из колодезного корыта. Ворота открыла, загнала животину под навес, привязала к яслям, сняла с колышка подойник и села доить. Змей в тенёчке калачиком свернулся и с неё глаз не сводит. Она же, сердешная, подоила коровёнку, телка подпустила и уже собралась в избу идти. Вдруг слышит:
     - Угости меня молочком, девица.
     Маруся, от неожиданности, чуть подойник из рук не выронила.
     - Не пугайся меня, милая. Полюбилась мне песня твоя. Век бы слушал тебя. Да, вот, проголодался немного. Не страшись вида моего, плесни молочка.
     Девушка сорвала капустный листик, налила в него молока и придвинула поближе к голове Змея. Сама же, боязливо оглядываясь, направилась к крыльцу. Через малое время воротилась к корове. Оглянулась, Змея, как и не бывало.
     Всё лето приползал Змей в обеденный час молочка попить. Маруся так к нему привыкла, что и страх не берёт. Но, вот, однажды, приполз Змей, свернулся колечком в уголочке и ждёт угощения. Девушка же доит корову и горько плачет. Подоила, взяла скамеечку и ушла. Забыла Змею молочка налить. Он и пополз следом за нею в избу. Притаился под лавкой и слушает.
     - Матушка, хоть вы втолкуйте дурёхе этой. А то заладила: «Не пойду и не пойду!» Петр Макарыч самолично приезжал, просил Маруську в горничные. На приданое денег обещал, а она уперлась и всё тут.
     - Грозится утопиться, - добавил словцо младший брат.
     - Я ж о том и говорю…
     - Матушка! Родненькая! Не невольте меня! Не пойду я к старому развратнику на поругание.
     - Эко выдумала! Не ты первая, не ты последняя. А ежели угодишь ему, может и хозяйкой в дом возьмёт. Вот глупая девка! Коса длинна, а ум короток. Выгорит чего, али нет, а денежки сулит немалые…
     - Порешим и пойдёт! – пристукнул кулаком по столу старший брат. – А нет, так за косу поволочем…
     - Матушка, голубушка! – упала на колени Маруся. – Хоть вы пожалейте дочь свою единственную! Не губите красу девичью…
     - Э-хе-хе! Жалостью сыт не будешь. Послушай братьев своих, может, и дело они говорят. Конечно, грех это. Но с другой стороны сама посуди, хорошее приданое любой стыд прикроет. А ты гляди там мне, не фордыбачься! – пригрозила сухим кулачком мать, высунув из-за трубы нечесаную голову.
     - Надо бы её в чулан запереть до завтрашнего утра. А то, как бы и взаправду к Водяному в услужение не пошла, - хитровато шепнул старшему младший брат.
     Метнулась тут к порогу Маруся да поздно. Старший брат, словно скала перегородил выход.
     - Далеко ли собралась, сестрица? – с ехидцей в голосе спрашивает, а сам довольно ухмыляется. – Тоже мне горе неизбывное! Плешивый горбун по коленке погладит. Чай не убудет тебя. Зато на пуховиках да на белых простынях валяться будешь. Вот где счастье, дура!
     И пока он это ей говорил, младший брат уже подкрался сзади, норовя схватить сестру за косу. А под лавкой свернувшийся колечком Змей всё видит, всё слышит. Хоть и бают люди, будто бы у змеи сердце холодное, но, видать, и оно не стерпело глумления над несчастной девицей. В мгновение ока развернулось зловещее кольцо. Зашипел сердито Змей. В открытой пасти сверкнули два серебряных зуба.
     - Отойди, не то укуш-шу! – прошелестели слова.
     Куда только девалась силушка у старшего брата. Съёжился весь, задрожал, в сенцы пятится. Младший в испуге на стол взобрался и икает с перепугу. «Чур меня, чур меня!» - замахала руками старуха на печи.
     - Видать в доме этом совесть людская вся повывелась. Некому ни заступиться, ни пожалеть девицу. Иди сестрица вслед за колечком. Доверься ему, путь-дороженьку оно тебе укажет, а сердце доброе и в глухом лесу друзей себе найдёт.
     Мотнул Змей головой, и из пасти его золотое колечко выкатилось. Через порог в сенцы перескочило, с крылечка на тропинку и к калитке покатилось. Маруся, не раздумывая, в чём была, следом побежала.  Торопится сердешная, боится из виду потерять. Некогда по сторонам оглядываться, дорогу примечать, да и незачем ей это. Рада волюшке, а там уже пусть будет то, что Судьбою предназначено. Долго бежала, притомилась. Стала просить колечко:
     - Погоди, миленькое, дай отдышаться. Моченьки нет, пить охота.
     Колечко подпрыгнуло, будто споткнулось. Крутнулось на месте пару раз и покатилось вниз с пригорка. Девушка за ним. Вскоре услышала журчанье ручейка. Напилась водички, умыла лицо и села на травку.
     - Устали ноженьки и на сердце тревожно. Куда бегу? Куда тороплюсь? Кто меня в чужом краю дожидается? Вот дурная, хоть бы сухарик в дорогу прихватила. Есть страсть как хочется… Надо же, поверила Змею и очертя голову помчалась незнамо куда, - то ли корила, то ли удивлялась самой себе беглянка.
     А колечко, будто понимает её слова. Поднялось на ребро, закружилось на месте, подпрыгнуло и легло на бочок. Рядом с ним появилась глиняная кружка с молоком покрытая горбушкой хлеба.
     - Чудно получается. Родная матушка дочь родную за посулы горбуну в лапища отдавала, а Змей от позора, от смерти безвременной спас, да ещё хлебцем кормит, - умилилась Маруся, утерла слезу и начала есть. Поела, поблагодарила и следом за колечком пошла. Луга, поля и зелёная рощица остались позади, а колечко всё катится. Опять взмолилась девушка:
     - Золотце моё. Не могу я больше идти! Солнышко за край земли закатилось и я, прямо тут, посреди поля чистого, спать лягу.
     Опустилась на землю путница, легонько вздохнула, а глазоньки сами закрылись.
Трижды колечко вокруг неё оббежало и упало на бочок в аккурат возле левой пятки. И тут, откуда ни возьмись, на чистом небе белое облачко появилось. В вечерней тишине опустилось на землю и укутало спящую лебяжьим одеялом. Утром солнышко взошло, тучка и растаяла. Проснулась девушка, потянулась, а колечко уже в путь торопит. В самый жаркий полдень выкатилось на лесную поляну, подкатилось к колодцу, перепрыгнуло через сруб и бултых в воду. Подбежала Маруся к колодцу, заглянула в него. Водичка, вот она, близко. И колечко на дне блестит. Только ж разве его рукою достанешь. Заплакала сердешная и уже собралась, было в колодец прыгнуть, как услышала шорох в траве. Испуганно оглянулась. А позади старушка стоит и немигающими глазами осматривает её с головы до ног. Смутилась девушка, глаза потупила.
     - Куда путь держишь, девица? – шамкая беззубым ртом, спросила старушка.
     - Я и сама того не знаю. Доверилась Судьбе, вот и иду, куда глаза глядят.
     - Есть у меня три коровы. Да вон они, пасутся на поляне. Умная скотина. Время подойдёт, сами в стойла воротятся. Беда только, доить их некому. Состарилась я. Силушка в землю уходит. Хочу тебя попросить остаться, хоть на пару деньков. А там видно будет.
     Маруся заглянула в колодец. Хотела совета у колечка спросить, а оно будто того и ждало. Подпрыгнуло, завертелось и в ил зарылось. Водичка успокоилась и в зеркале воды увидела она девушку в красном сарафане. Приглянулась к ней и улыбнулась. «Так это же я!» - мелькнула сладкая мысль. Смущённо пожала плечами и согласно кивнула головой.
     - Тогда заходи в избу, отдохни с дороги.
     Осмотрелась девушка. Видит на краю поляны изба на две половины. В сенцы вошла, потом на малую половину ступила. Ей показалось, будто домой пришла: стол, лавка, печь да лежанка. На другой половине - коровье стойло. «Его же годами никто не чистил…» - грустно подумалось ей. Молча взяла вёдра и пошла к колодцу.
Воду принесла, потом печь затопила, щей наварила, стол выскоблила и старушку ужинать позвала. Поели они, тут бабушка и говорит:
     - Коровы возвращаются. Вот тебе подойник, скамеечка. Молоко, всё, до капельки, выдои и в кадку, что в углу стоит, вылей. Сама же ни о чем не печалься. Полезай на печь и спи себе до утра. Двери у нас до самой зимы не запираются. Ты не бойся, в избу никто не войдёт.  А покудова прощевай девонька, наведаюсь к тебе как ни-будь.
     Сказала так, вышла за порог и будто сквозь землю провалилась. Вскоре от тяжелых шагов жалобно зазвенели в окнах стёкла. В стойла входили коровы. Стали на свои привычные места, опустили головы и вздыхают. Глянула девушка на них и ужаснулась. Коровы чёрные с белой звездочкой на лбу, вымя белое, огромное. «В каждом вымени ведра по три молока! Вот так работёнка, выдоишь, а потом и ложку в руке не удержишь…» - подумала она. Делать нечего. Сполоснула подойник, вытерла влажной тряпочкой вымя и села на удобную скамеечку. Доит и сама себе дивится. Уже и со счету сбилась, сколько вёдер молока в кадку вылила, а силы в руках столько, будто ещё и за работу не принималась. Очередной раз вылила молоко в кадку, глянула, а на рядом стоящей табуретке глиняная кружка стоит, горбушкой хлеба прикрытая.
     «Я ж уже пила с этой кружки!» - улыбнулась мысли своей девушка. И так ей светло на душе стало, словно в родной дом воротилась.
     Выдоила коров, последнее ведро в кадку вылила, заглянула в неё и удивилась. Молока чуточку, на самом донышке. Пока так-то стояла, кадка и вовсе опустела.
     «Вот те раз! Доила, доила, и молока нет», - подумала про себя Маруся. Не найдя ответа, пожала плечами, взяла кружку, выпила кем-то приготовленное молоко, а хлеб в чистую тряпицу завернула. Вошла на малую половину, лоб перекрестила и на печь полезла.
     Так и потекли дни за днями. Утром и вечером коровушек доила, днем грядки полола, щи варила, да под нос себе песенки мурлыкала. Иногда бабушка навещала. Что-нибудь ей из одежонки приносила. Маруся и тому была рада, что есть с кем поговорить. Всё, как есть, бабушке расскажет: как в избе выбелила, как коровник чистит-чистит, уже за избой гору навозу вынесла, а до пола никак добраться не может.
     Старушка слушала её, одобрительно кивала головой, потом погладила девушку по плечу и молча вышла за порог. А через какое-то время в сени поползли огромные пауки. Маруся с испугу на печь залезла и оттудова украдкой смотрит из-за трубы. В спешке даже дверь забыла прикрыть, а слезть с печи теперь боязно. Но те пауки в жилую половину не пошли. Выстроились в ряд, будто многорукие мужики. Одни в коровник заходят, а другие уже обратно комки навоза катят. Весь день трудились. К заходу солнца ушли куда-то. Осмелела Маруся. Слезла с печи, вошла на другую половину и руками сплеснула. Нет навоза. Пол чистый, будто выметен.
     «Вот и славно! Завтра утром подою коровушек и стены выбелю», - подумала она и торопливо посторонилась. В хлев входили коровы.
     Каждый день приносил с собой новые заботы. Чтоб отогнать мысли о доме, находила себе новую работу. И всё же одиночество тяготило молодую девушку. Обида на родных, как весенний не  растаявший снег, где-то в самом дальнем уголке души всё ещё отдавала холодом. Но отходчивый нрав брал верх. Приближалась осень. И всё бы ничего, да вот стала замечать Маруся, что кадка уже не пустовала, как было раньше. Утром вчерашнее молоко белело на донышке.
     «Что-то плохо пьют мои едоки» - вздыхала она и однажды пожаловалась на них бабушке. Старушка на минутку задумалась, но, потом, словно очнувшись, спросила:
     - А что ж ты, дитятко, ни разу не спросила, кого цельное леточко молочком поила?
     Девушка смущённо пожала плечами и тихо ответила:
     - Не было в этом особой нужды. А будет на то воля ваша, сами покажете.
     Ничего на это не ответила старушка, только улыбнулась краешками губ. Видать ответ понравился ей. А когда попили чаю, повела её в чащу лесную. Развела руками ветки кустарника и кивком головы подозвала девушку. Маруся взглянула, ойкнула и попятилась назад. Вдоль узеньких корытец извивалось множество змей.
     - Бабушка пойдём скорее отсюда. Мне страшно, - прошептала она.
     - Не бойся, дитятко. Они не тронут тебя. Царь змеиный долго искал среди людей девицу с доброй душой. На тебя пал его выбор. А теперь ты им вместо матери. Ну, а пить стали мало оттого, что по ночам нынче холодно. Дремотно им. Скоро и вовсе в зимнюю спячку впадут. Тогда и ты отдохнёшь от трудов летних.
     - Ох, бабушка, не раз и не два думала я об этом. Зима нагрянет, чем коровушек кормить стану?
     - Об этом не печалуйся. Поди уже заметила, что коровушки с большой неохотой выходят на луг. А выйдут, стоят и вздыхают.
     - Как не заметить. Молока на треть убавилось. Что поделаешь, видать и они осень чувствуют.
     - Верно говоришь, дитятко. Придёт тот день, когда они и вовсе не выйдут из хлева. Коровки умные. Ты их не неволь. Поить-кормить в то время их вовсе не надо. Скотина тем будет сыта, что в себе за лето накопила. Да ты сама это увидишь. К зимнему солнцестоянию меньше овцы станут. А уж после этого срока, сенцом кормить станешь, воду из колодца носить, чистить да холить коровушек наших. К весне опять в тело войдут. А время подойдёт, сами на луг попросятся. Тогда и доить станешь.
     - Значит, и телятки у них будут? – радостно загорелись глаза у Маруси.
     - Непростые эти коровушки. Сколько им лет, никто из людей того не ведает. И тебе незачем этим голову сушить. Делай своё и живи себе в покое и радости.
     С того дня прошло ещё некоторое время. Коровы поскучнели. Стояли, опустив головы возле пустых кормушек, вздыхали. Видать вспоминалось им жаркое лето, сладкий запах луговых цветов и песня жаворонка. Марусе же скучать было некогда. Ходила в лес по грибы. Приносила в туеске кислицу, лесные яблоки, а потом и пучки подмороженной калины. Осыпались листья с дерев, опустел лес. Давно не слышно птичьего пересвиста. Только тонкий ледок хрустнет иной раз под ногой.
     В один из таких дней пришла бабушка. Попила чайку душистого и, засмотревшись в окно, задумалась.
     - О чём мысли ваши, бабушка?
     - Скоро зима, дитятко. Сомнения меня одолевают. Совладаешь ли ты с одиночеством? Скукота хуже маеты, страшней самой тяжёлой работы. А вдруг вздумается тебе к людям сбежать? А коровушки как же тогда?..
     - Куда мне бежать? Кто меня встретит-приветит? Тут теперь мой дом. Живу и живу себе. Вот, целую кадку грибков насолила. Дровец только маловато. Пойду завтра сушняк собирать. А уж чем коровушек своих кормить стану и ума не приложу. Ни клочка сенца не припасено.
     - Это горе – не горе. Всё у тебя будет. А в придачу нитки, что ни на есть ярче и пяльцы. Ведомо мне, что вышивать ты мастерица. Вот и забава тебе в зимнюю пору.
     - Ой, люблю я, бабушка, цветами да травами скатерти вышивать. Жаль, времени было мало. Вот теперь-то душеньку отведу…
     - Вот и славно. А теперь навостри уши и послушай меня. Три дня делай, чего хочешь, а на четвертый снег выпадет. Тут уж ты, девонька, дальше колодца не ходи. А залютует мороз, так и снежком обойдёшься. Снега тут белей белого. Никто тебя не потревожит. Но, на всякий случай, возьми колоколец.
     Бабушка сняла с себя тонкую льняную нитку с крохотным колокольчиком и надела Марусе на шею.
     - Гляди, никогда его не сымай! – погрозила пальцем старушка. – Весной вернёшь мне.
     - Мне непривычно украшения носить, - смутилась девушка.
     - Не украшение это. В трудный час, в лихую минуту, когда нежданно-негаданно Беда в дом постучится, позвони энтим колокольцем, а что потом будет, о том лучше не спрашивай. А теперь пойдём со мной, голуба моя.
     Осторожно ступая, вошли они в погреб. Бабушка похвалила девушку за выбеленные известью стены, за чисто выметенный пол, за выращенную и припасённую огородину. Потом внимательно осмотрела замки на огромных сундуках.
     - Не уж-то ни разу не пыталась открыть их?
     - Не моё это добро, стало быть и незачем на него глаза пялить.
     - И то верно.
     Только дотронулась рукой старушка к замку, как он сам собой со скрипом открылся. Подняла она крышку и подзывает девушку.
     - Смотри, дитятко, вот твои едоки спать укладываются.
     Только краем глаза заглянула Маруся в сундук и тут же в испуге отступила назад. А чтоб не вскрикнуть, ладонью рот себе прикрыла.
     - Не пужайся, милая. Только завистливый человек ни за что ни про что укусить может. Змее же зависть неведома. Да и молоком от тебя пахнет. Ты им вроде матушки-кормилицы. В руки брать не советую, а поглядеть можешь. Видишь, у каждой змеи свой узор на спине. Что-то наподобие лица человеческого. У каждой твари своя краса. Люди пугаются змей. Разглядеть их красу им недосуг. А вот я, сколь живу, всё любуюсь.
     - Бабушка, миленькая, закрой сундук скорее. Боязно мне, - взмолилась Маруся.
     - Закрою, дитятко, закрою. Незачем их беспокоить. Я это к тому, чтоб ты знала, какая великая цена этим сундукам. Дороже всякого богатства жизнь, чья бы то ни была. Помни это. До весны нельзя их тревожить. А сойдут снега, они. Как пришли, так и уйдут. Не нами это задумано, не нам судьбу их решать.
     Маруся кивнула головой и поторопилась к выходу. Старушка, тем временем, опять навесила огромные замки, что-то там шепнула, и они со скрежетом закрылись. Войдя в избу, осмотрела каждый уголок, даже на чердак заглянула. Маруся молча смотрела и ждала бабушкиного слова. Наконец старушка села на лавку и довольно улыбнулась.
     - Всё у тебя ладно, дитятко. Ухожу я от тебя до весны. В чём нужда будет – в свой срок появится. Помни только: в лес больше ни ногой. Теперь судьба твоих едоков в твоих руках! Положи себе это на ум, и ни на минуту не забывай. Коровушкам побольше соломки подстели. Пускай себе дремлют кормилицы. Ну, прощевай, дитятко.
     Старушка подошла к порогу, обернулась, и в пояс Марусе поклонилась. Девушка, зардевшись, тоже ей поклонилась. Затворилась за гостей дверь, и всё стихло. По бабушкиному слову на четвёртый день выпал снег. Теперь только тоскливые зимние вьюги то пели, то плакали. Маруся подбрасывала полешки в печку и, мурлыкая песенку, вышивала. Но бывали дни, когда в душу закрадывалось одиночество. Тогда нитки казались блеклыми, крестики получались неровными, углы в избе тёмными, а за замерзшими стеклами света белого не видать. Девушка накидывала платок на плечи и шла к своим коровушкам, гладила их и шептала ласковые слова. Коровки смотрели на неё умными глазами и вздыхали.
     После зимнего солнцестояния, невесть откуда во дворе появилась копна сена. Маруся обрадовалась, видно коровушек кормить пора. Они к той поре меньше козы стали, а начали есть – быстро в рост пошли. А девушка всё в окно поглядывает, весну ждёт. Зазвенела капель и вовсе повеселела.
     Однажды утречком побежала к колодцу, а когда вернулась - в избе гостья дожидалась.
     - Здравствуй, дитятко! С весной тебя!
     Маруся так обрадовалась, что чуть ведро из рук не выронила. Долго потом за чаем рассказывала обо всём, что приключилось с нею за долгую зиму. Бабушка слушала и, одобряя, кивала головой. Потом развязала узелок и одарила девушку красным сарафаном, новенькими легкими лапоточками и, к девичьей радости – розовую ленту подарила.
     - Пойдём, дитятко, поглядим коровушек наших, да в сундуки заглянем.
     Коровушки, как увидели бабушку, затоптались на месте.
     - Ишь, какие нетерпеливые. На луг просятся. Молодчина ты у меня. Хорошие, ухоженные коровки. Выпусти их на волю, а мы тем временем в подвал спустимся.
     Но в подвале глядеть было нечего. Пустыми сундуки оказались.
     - На солнышке греются. А как же, каждая тварь солнышку рада. Пойдём и мы на вольный воздух.
     Опять Маруся доила коров, сеяла грядки, а как солнышко садилось за край земли, ложилась спать. За работой одним днём лето показалось, ещё быстрее пробежала осень, уступив место хозяюшке с ледяным сердцем.  Теперь Маруся входила в зиму уверенно. В погребе стояли кадки с солониной. Грибов, ягод много припасла, а, главное - покойно на душе. Да недолгим бывает счастье бедному человеку.

     Ещё в тот, злопамятный день, когда сестра ушла из родительского дома, вслед за укатившимся колечком, братья долго сердились на неё. Только отходчивое материнское сердце уже к вечеру объяло холодком пустоты. Не с кем  стало перемолвиться, некому теперь щишек сварить, и в избе не метено. Братья ушли заливать горькой пережитый страх. А когда перепились, начали обвинять друг друга во всех мыслимых и немыслимых грехах, пока не передрались. С изорванными рубахами, с разбитыми носами, воротились в избу, стали у порога и виновато головы склонили. Перед потемневшим ликом иконы стояла на коленях матушка и, плача, умоляла всех святых вернуть дочь единственную в её объятья.
     - Ой, глупая я баба! Позарилась на посулы, а кровинушку свою не пожалела, - корила себя сердешная. Притихшие братья сели на лавку и задумались. – Чего делать теперь будем, соколики мои? Не вы ли меня на грех великий подбили? Теперь же без Маруси, как жить станем?
      - Да вернётся она! Куда ей деваться? Кто её где ждёт? – чвыркнул слюной старший сын.
     - Сама виноватая! Её же честью просили, а она заартачилась…
     - Тише, ты! – толкнул локтём старший младшего брата. – Видел, какого защитника себе выискала? То-то же. Никак с нечистым якшается…
     - Чего ты мелешь, дурья башка?! Виданное ли дело, чтобы холодного змея проняли слёзы девичьи, а братья родные за косу сестру на позор, на гибель безвременную силком вели? Искать её надо! На коленях у неё прощенье вымолить и домой, немедля воротить, - захлёбываясь плачем, молвила матушка.
     - Да где же искать дурёху эту?
     - Не пойду я её искать, хоть на куски меня порвите! – хлопнул об пол картузом младший сын. – Я не совсем ещё с ума спятил, чтоб к Змею в гости идти.
     - И я не пойду. Подурит-подурит и объявится, - заверил старший брат, заглядывая в нетопленную печь.
     - Не будет вам моего материнского благословения, пока доченьку мою под крыло материнское не вернёте. А не дождусь этого часу, так и знайте: не видать вам ни счастья, ни радости на этом свете! Таково моё последнее слово! – сказала, как отрезала, матушка и тяжело поднялась с колен, полезла на печь.
     Братья проглотили голодную слюну и вон из избы. Целую неделю гулеванили с дружками-приятелями, пока соседи не разыскали их, чтоб сообщить страшную весть: «Преставилась матушка ваша, царствие ей небесное…» Залились они пьяными слезами, да поздно хватились. Похоронили матушку и руки опустили. Чего делать дальше не знают и подсказать некому.
     Как-то вечером, сидят братья за столом, последний сухарь доедают и водой запивают. Вдруг, как бы сама собой дверь отворяется. Входит в избу гость дорогой, рыжий да горбатый Пётр Макарыч. Повыскакивали братья из-за стола, низко кланяются гостю. А тот с этакой ухмылочкой на губах достаёт из бисером вышитой сумки краюху белого хлеба, колбасы колечко да ещё бутылкой с водочкой пристукнул о столешню. Братья руки потирают, слюнки глотают и с надеждой на гостя поглядывают. Ну, а тот, прямо так и говорит:
     - На днях сватов зашлю к сестре вашей, Марье Евсеевне. По сердцу пришлась мне девица, хозяйкой в дом возьму…
     Приуныли братья, головы опустили, даже ростом ниже стали. Нутром чуют: водочка с закусочкой мимо носа проплывают, а задобрить гостя нечем. Почесали в затылках и во всём признались. Свёл брови в раздумье горбун, засопел. Братья же с ноги на ногу переминаются, в рот ему заглядывают, любое его желание выполнить готовые.
     - Сестру свою сами ищите, - проворчал рыжий горбун. – Это уже ваша забота. А как породнимся, слово даю, что до скончания дней ваших кормить и поить вас буду. Не найдёте, так и знайте, не миновать плетей за долги ваши. Вот такое моё слово.
     С тем повернулся и за дверь. Братья вздохнули, выпили по чарке и стали в дорогу собираться. Сестру искать пошли. Материнского проклятия не убоялись, а перед рыжим чёртом на цырлах скачут. Ну, да Бог им судья.
     Год, второй, третий ходят они по свету. Нет сестры, как в воду канула. Кого только не спрашивали, никто не видал и не слыхал о такой девице. Делать нечего, решили домой ворочаться. Напрямки пошли, думали крюк срезать, да заплутали маленько. А зимой дело было. Неприютно в лесу, мороз, снега по пояс. Шли, шли, проголодались, продрогли, из сил выбились.
     - Видать Леший нас морочит. Темнеет уже. К утру окочуримся здеся, - сердито ворчит старший брат.
     - Подсади чуток. Попытаюсь на дерево влезть. Авось увижу чего.
     Влез на дерево младший брат, туда-сюда поглядел и кричит оттудова:
     - Огонёк вдали виднеется. По всему видать – человек там обретается. Попросимся на ночь, а утром хозяин дорогу домой нам укажет.
     Уже в сумерках вышли на поляну, к избе подошли, на цыпочки стали, в окно заглянули.
     - Ой, гляди-кось! Марья наша! Вот радость!
     - Ну, теперь-то мы счастье своё не упустим… Кто ж от богатства отказывается, и нам кое чего перепадёт, - перешептывались братья. С тем и вломились в незапертую дверь. Расцеловались с сестрой, стали спрашивать о житье-бытье. Маруся с радости великой рассказывает им:
     - Хорошо живу, грех Бога гневить. Обута, одета, и крыша есть над головой. Сама себе хозяйка. Всего-то делов – коровушек летом доить, а зимой кормить.
      - Покаж, покаж сестрица хозяйство своё, - любопытствуют братья.
     А младший и позволения не стал дожидаться. Заглянул на вторую половину, воротился и хвать нож со стола.
     - Ты куда это, братец милый? – обеспокоилась Маруся.
     - Там коровы у неё – смех, да и только! У соседки Дарьи коза поболе будет. Пойду одну зарежу, шкуру сдеру да в чугунок её. Оголодали мы тебя искавши…
     - Что ты, братец милый! Нельзя коровушек трогать! – взмолилась сестра. – К весне вырастут они. Молочницы они, трехведерницы.  Таких коровушек искать – да не найти.
     - А мы-то думали: сестра родная обрадуется нам. Три года мы тебя искали. Хорошую весть тебе несли.
     - Какую весть?
     - Петр Макарыч обещали, тебя, дуреха, хозяйкою в дом взять. А ты какую-то там козу драную для нас пожалела…
     - Рада я вам, братики мои. Ой, как рада. Только коровушек резать не дам.
     - Чего ты слушаешь её? Дурой была и в лесу ума ей взять неоткуда было. Ступай, режь, а я покуда во двор за дровами сбегаю.
     Видит Маруся, не уговорить ей братьев. Сунула руку за пазуху, достала крохотный колокольчик на льняной ниточке и стала звонить. Запел. Заплакал колоколец тревожным звоном. Звук еле слышимый, вроде комариного писка, братья и не расслышали его. Но уже в следующую минуту из всех щелей в избу полезли змеи. Братья с испугу на стол взобрались и визжат, как резаные.
     Вдруг отворяется дверь и в избу входят царь с матушкой царицей. Маруся взглянула на царицу и враз признала в ней бабушку, которая летом наведывалась к ней в лесную избушку. 
     - Не бойся, дитятко. Змеи тебя не тронут. А с ними у нас особый разговор, - сурово взглянула царица на братьев и пропустила вперёд сына своего.
     - Дважды прогневали вы меня! – грозно промолвил царь.
     - Быть того не может, царь-батюшка! Мы впервой видим тебя, не то чтоб словом перемолвиться… - в один голос ответили братья.
     - А теперь узнаёте?
     Снял с головы корону грозный царь и в тот же миг оборотился большим змеем. Задрожали перепуганные братья. Вспомнились им слова родимой матушки: «Виданное ли дело, чтобы холодного змея проняли слёзы девичьи, а братья родные за косу сестру на позор, на гибель безвременную вести собрались!»
     А Змей покрыл свою голову короной и, оборотившись человеком, повелел:
     - Ни людьми, ни даже змеями ползучими быть вы недостойны. А быть вам довеку червями гробовыми! Есть будете падаль на дорогах, и даже голодные птицы вами побрезгуют.
     Хлопнул царь в ладоши и вмиг исчезли братья, будто их тут и вовсе небывало. Через пару минут уползли в свои сундуки и змеи, отсыпаться до весны. А бабушка-царица поблагодарила Марусю за верную службу, сердце доброе и ласково погладила по плечу. Тёплой пеленой объяло тело девушки, будто матушка родная приголубила. Вместо простого крестьянского сарафана на ней появился царский наряд. Увидела такую перемену Маруся, смутилась.
     - Бабушка, милая, верни мне мой сарафан. Как же мне в таком дорогом наряде коровушек моих доить?
     - И то верно.
     - Погоди, матушка. Давно я девицу пригожую, верную жену себе, тебе дочь послушную, а для всякого зверя царицу милосердную искал. Позволь мне жениться на Марье Евсеевне.
     - А ты, что скажешь, девица? – обратилась бабушка к Марусе.
     - С великой радостью бы я согласилась стать женою царевича, только боязно мне в царские хоромы ступить. Тут, в лесной тиши мне куда привычней.
     Переглянулись мать с сыном и обняли её, как родную. Благословив молодых, царица-матушка сказала:
     - Жить тебе, невестушка, в покое и здравии до того часу, пока не иссякнет доброта в сердце твоём.
     В ту же ночь венчали молодых звёзды небесные. Пели им песни вьюги февральские, а по весне под ноги ложились травы да цветы лесные.
     Так без почестей и славы, с той самой поры по нынешний день живёт царица лесная, Мария Евсеевна. Супруг её, грозный царь, лес от злого людского умысла бережёт, попавшего в беду выручит, а от грибников и ягодников сам спрячется.  И уже сколько лет на жену свою, как на зорьку утреню, глядит не наглядится. От той великой любви цветы лесные, что ни год, краше цветут, соловушки песни поют, ветры ласковые листьями шелестят, а дожди тёплые да щедрые поят живительной влагой. На том и стоит царство лесное, и стоять будет вовеки вечные.

                24 августа 2005 года.   А. Боднарук.
                Город  Железногорск.