Дорога к ангелу

"Да будут очи твои светлы, дитя. Не плачь. Я приду за тобой. Верь, дитя".

Цветок умирал. Ее прекрасный, нежный, хрупкий цветок умирал.

Она не помнила, как давно это было, сколько лет прошло с тех пор, - да и было ли на самом деле? Никто ей не верил, люди лишь пожимали плечами, а иные и вовсе называли ее сумасшедшей. Но ведь был же он, был, он, ее Ангел, - тот, кто дал ей этот цветок. Тот, кто пообещал, что вернется за ней, как только придет время и согреет ее своим теплом, когда никого рядом больше не останется, когда слова станут мертвы, а звуки – глухи. Он обещал, что вернется, а взамен ей дал цветок. Храни его, сказал он, не дай ему умереть, иначе я не смогу найти дорогу к тебе. И она хранила. Она поливала его святой водой и шептала живые слова, целуя тонкие лепестки, а он, казалось, улыбался ей, поворачивая головку вслед за солнцем. Тогда еще было солнце… Я вернусь, сказал он, - и солнце отражалось в его глазах и путалось в его волосах. Таким она его и запомнила – добрым и спокойным. "Ты можешь не узнать меня, можешь пройти мимо, но это буду я, и я приду за тобой, только верь, дитя".

А потом в город пришли они.

Они не творили злых дел. Они никого не убивали, никому не угрожали, ничего не запрещали. Но было одно маленькое "но". "Но" – ведь оно всегда очень маленькое, но очень тяжелое. Как свинцовая пуля. Они ходили по домам и забирали живые слова, живые книги. Они забирали их и прятали в единственном в городе бомбоубежище, оставшемся еще с той войны, о которой она знала даже не от бабушки с дедушкой, но лишь из книг. Тех самых, живых книг. Книги они запрещали. За книги они угрожали расправой. За книги они убивали.

И люди смирились. Ведь что такое книга, даже если она живая? Книга не истечет кровью, книга не почувствует боль, книга не попросит о помощи. После нескольких самых жестоких расправ горожане стали отдавать книги добровольно. По городу тянулись длинные очереди людей, несущих, словно на заклание, огромные фолианты и карманные книжечки, истрепанные и совсем еще новые, дорогие и те, что передавались из поколения в поколение, как единственная семейная реликвия. Объединяло эти книги одно – от них исходил свет, и свет этот нельзя было погасить ничем: по ночам над бомбоубежищем словно разливалось северное сияние, - таков был их свет. С тех пор солнце покинуло город, и его узкие улочки навсегда погрузились в сумрак, который не разгоняли ни электрические фонари, ни факелы. Сумрак был словно черный туман.

А в ее доме был свет. Слабенький, хиленький, болезненный. Но это был Настоящий Свет. Это был свет для ее Ангела – ведь он должен был найти дорогу к ней, вернувшись с небес, когда слова станут мертвы.

Это была последняя живая книга, которую не заточили в темницу. Это была ее книга, она сохранила ее, потому что знала – если умрет цветок, умрет и она сама: жизнь в черном тумане была не для нее. Жизнь без веры и надежды, жизнь без Ангела, который придет и спасет ее, когда слова станут мертвы.

Но книга умерла неделю назад – просто перестала излучать свет, словно глаза закрылись. И теперь умирал цветок – просто поникли лепестки, словно иссушенные зноем и жаждой.

Она знала, что идет на верную смерть – оттуда никогда не возвращались. Они возвели вокруг бомбоубежища высокий забор и поставили часового с автоматом. И часовой не спрашивал дважды, кто идет. На разве был у нее выбор? Какая разница, как умереть – на месте от глупой пули, которая не знает твоего имени, или там, дома, глядя на сморщенные лепестки любимого цветка, вспоминая глаза и улыбку Ангела и зная, что больше никогда он не найдет дорогу к ней? В мгновенной смерти меньше муки, чем в долгой агонии жизни.

Город был почти мертв, лишь из окон домов редко доносились голоса еще живых горожан. Живых, но уже знающих, что их ждет – теперь уже все поняли, что именно живые слова помогали им сохранить искру жизни. Люди стали молчаливо дожидаться своего часа: зачем говорить, когда знаешь, что каждое произнесенное слово – сухой цветок на твоей могилке или могилке близкого человека?

Она шла по пустынным улицам, на ощупь определяя направление и зная, что не дойдет, что чудес не бывает. И только коснувшись рукой неприступного забора, она поняла – это было первое чудо с тех пор, как Ангел пообещал ей новую встречу. Вдруг она все-таки шла правильно? Вдруг эта дорога приведет ее к Ангелу?

В стороне от забора стояло большое здание, освещенное тысячей огней, но даже их было мало, чтобы разогнать туман с привкусом дегтя. Она знала, что в этом здании: там мертвые книги. Те, которые они дали жителям города взамен отобранным. Эти книги манили и звали, у них были красивые обложки и дорогие переплеты. Но от книг исходил трупный запах, настолько тошнотворный, что не хотелось брать их в руки, и уж тем более – не хотелось их читать. Животные умирали, услышав слова этих книг, а люди тяжело болели и редко оправлялись от болезни настолько, чтобы захотеть снова читать.

Она не думала о том, как попадет внутрь, как проберется в недра бомбоубежища, как потом вынесет оттуда книги. Да что там книги – ей бы вынести хотя бы крошечную книжицу. Ее хватило бы еще на долгие годы ожидания Ангела.

Лишь перевалившись через забор и услышав окрик часового, она поняла, что пропала, что все пропало. Но отступать ей было некуда, каменная кладка забора отсекла ей все пути назад. Часовой направил на нее разрезающий темноту луч прожектора и стал неумолимо приближаться, на ходу размахивая автоматом. Тогда она стала вспоминать слова из своей книги, шептать их по памяти, путая последовательность и сбиваясь, чтобы вдохнуть прелый туманный воздух. А часовой все приближался, и едва ли она успеет закончить фразу, и темнота под веками теперь ничем не отличалась от привычного мрака улиц…

- Эй, камрад, ты чего тут расшалился? Сдурел совсем, хочешь меня без последней опоры и поддержки оставить? Ну-ка, выдохни и опусти пушку, это моя сестра, навестить меня пришла.

Открыв глаза, она не поверила им точно так же, как несколькими мгновениями раньше – своим ушам. Перед ней стоял… нет, не так… сидел тощий очкастый парень неопределенного возраста. Парень был таким бледным в свете прожектора, что казался мертвецом. Парень действительно сидел – в инвалидном кресле, а дорогу перед собой освещал мощным карманным фонариком.

- Так, быстро, делай вид, что катишь меня, - торопливым громким шепотом сказал парень, - и, пожалуйста, поторопись. Я покажу дорогу. Ты ведь за книгой пришла? Знаю я, знаю, можешь не отвечать. Иди за мной, иначе ни книги тебе, ни… в общем, плохо будет. Пошли.

Ей было безразлично, она лишь покорилась судьбе. Она не знала, что случится в следующую секунду, не знала, куда приведет ее этот странный человек, который притворялся, будто подчиняется ей, - она шла туда, куда привела ее дорога к Ангелу. Тусклый свет в длинном переходе неприятно давил на глаза. За переходом открылся большой зал, полный книг, но она с первого взгляда поняла, что это были другие книги. Теперь она поняла: бомбоубежище было уровнем ниже, под землей, и яркий свет тысячи огней, которые освещали это здание, был огоньком свечи по сравнению с тем сиянием, что пробивалось из-под земли. А перед ней был зал, полный мертвых книг, зал, воздух в котором пропах мертвечиной.

Неужели? Неужели он поможет ей добраться до книг? Она не знала, как выберется из этого гиблого места, как доберется домой, как дальше будет прятать свет, которым вновь засияет ее цветок. Она лишь знала, что в кармане у нее лежит мертвая книга, а между страниц мертвой книги – почти мертвый цветок. Вот она, заветная дверь. Она чувствовала – там вход, там книги, осталось сделать лишь несколько шагов, и цветок будет спасен, надежда снова озарит ее путь во мраке черного тумана.

Доставая из кармана мертвую книгу с почти мертвым цветком, она почувствовала легкое прикосновение и словно порыв ветра, которого не могло быть в этом мертвом зале.

- Да будут очи твои светлы, дитя. Ты не плакала. Я пришел за тобой.

С измученного лица ее случайного проводника на нее смотрели глаза Ангела, и тусклый свет отражался в них и путался в его волосах.