Качели

Кодовый замок. Три цифры. Холодный подъезд. Шаг, еще один, третий. Тяжело дышать, - и зачем? Сосед из квартиры напротив выводит на прогулку собаку. Из грязного окна виднеется кусок еще светлого неба. В ушах звенит еще не утихшая музыка. Перед глазами все еще вертится карусель. Зачем? Скрежет ключа в замочной скважине – оглушительный и в то же время далекий. Танцующие пылинки в потоке солнечного света, падающего широким лучом из кухни. Комната, восемь шагов по диагонали – от дверного косяка до окна. Зачем?

Она пыталась вспомнить, зачем этот мир, зачем это небо, откуда музыка – и не могла. В голове, в ритме шальной карусели, кружилась одна картинка. Он, его смеющееся лицо, горящие глаза, и слова: «Ты же понимаешь, что я не герой твоего романа, да? Мир, дружба, жвачка?».

Не было слез. Не было боли. Не было страха. Не было ничего – кроме пустоты и обреченности. Да-да, сказала она ему, - меньше часа назад, но казалось, что прошла целая вечность, - конечно, какой из тебя герой, посмотри на себя? Спрятав слезы за улыбкой, она так и не смогла сказать ему правду. Да и – зачем? Правд много, а истина одна. И нужно смотреть ей в глаза. И у нее, у этой истины, которую она так и не смогла произнести вслух, его глаза. Светлые, холодные, насмешливые.

Сталь, хорошо заточенная сталь. Ванная. Теплая вода. Забвение. Не смотреть, просто не смотреть. Кровь – это не страшно. Когда она уходит, боли нет. Просто хочется спать. Просто очень хочется спать. Уснуть – и больше не видеть снов, в которых они – вместе. Никогда.

***

… Кодовый замок. Три цифры. Холодный подъезд. Шаг, еще один, третий. Тяжело дышать, - и зачем? Комната, восемь шагов по диагонали – от дверного косяка до окна. Зачем?

Он знал, зачем. Неожиданный звонок от ее родственников вырвал его из сна. Сначала он ничего не понял. Потом пришло понимание, а за ним – осознание. Две секунды, прошедшие между сказанным словом и осознанием – нет, все не так, все неправда, она еще жива. Она дома, все в порядке, это ошибка, ее спасли, ей помогли, они пришли вовремя. Кровопотеря большая, но она будет жить.

Что случилось? Почему? Неужели были какие-то причины?

Сама мысль о том, что он может не увидеть блеска ее лучистых теплых глаз, не почувствует ее тепла, согревающего его, как яркое весеннее солнышко, не услышит ее нежного голоса, в котором всегда было немного грусти, - эта мысль заставила его среди ночи броситься через весь город. Он думал, что он не герой ее романа, но в одно мгновение, разделявшее два удара сердца он понял, - без нее его романа не существует.

Она была в его жизни всегда, как ласковое небо. И сейчас ее могло не стать.

Восемь шагов – от дверного косяка до окна, по диагонали. Туда и обратно. Он метался, как загнанный зверь, как тигр в клетке. Да он и ощущал себя так – будто хлыст дрессировщика щелкнул перед самым носом и оглушил. И он потерял все ориентиры.

В комнате были люди, они о чем-то перешептывались, и он понимал, что здесь и сейчас он лишний, что семья пережила шок, но он – разве он сам не пережил то же самое? Разве его боль отличается от их боли? Ведь он только что едва не лишился самого ценного, что было в его жизни. Они ничего не понимают, у них есть они, они бы поддержали друг друга, справились с потерей, - а он? Сколько он помнил себя, она всегда была рядом. Шутила, смеялась, грубила, огрызалась, признавалась в любви, - и снова шутила и смеялась. Никогда нельзя было понять, говорит она всерьез или шутит. Даже ее любовь была шуткой, и он знал это. Знал, пока шутка не зашла слишком далеко. Мысль раздалась в голове хлопком взорвавшейся петарды. «Ты же понимаешь…?». А сам? Понимал ли он сам, что друг без друга они не напишут свой роман?

Целая жизнь – слишком короткий срок, чтобы понять, что любишь. Одно мгновение – между двумя ударами сердца – слишком долгий срок, чтобы понять, что твоя жизнь едва не ускользнула сквозь пальцы.

В этом хрупком теле, которое всего несколько часов назад могло стать прахом, заключена та жизнь, которую он должен прожить, - теперь он понимал это. Она дышит, это самое главное. Запястья перетянуты бинтами, кожа бледная, - почти мертвая кожа человека, чья жизнь держится на честном слове. Но теперь он поручился бы за это слово собственной жизнью.

Она дышит. Скоро она проснется, откроет глаза, посмотрит на него – и все поймет. И она простит его, ведь она его любит. Ведь нельзя же не простить того, в ком смысл твоей жизни? Ведь она говорила, что будет ждать его всегда? Всегда-всегда, говорила она, и лукаво улыбалась, и голос ее дрожал. Как он мог не понимать эту дрожь? Как он мог слышать насмешку там, где не было ничего, кроме истины?

Но она дышит. И это правильно. И это шанс. И это будущее.

Проводив взглядом вышедших из комнаты родственников, он подкатил кресло вплотную к дивану, на котором лежала она, сел и стал ждать.

Он знал, что будет дальше.

Она откроет глаза, посмотрит на него немного непонимающе, удивится, что он здесь. Потом она вспомнит, что сделала, поднимет руки – и увидит белые бинты. Но это не страшно, это уже совсем-совсем не страшно. Останутся шрамы – но это не страшно, он скажет ей, что все равно ее любит, и шрамы станут неважны. Она слегка приподнимется, молча посмотрит ему в глаза, обнимет его за шею, а он удержит ее за подбородок, и ответит ей взглядом – «Поцелуй меня, если все еще любишь?». И она поцелует, и это будет лучший поцелуй в его жизни. Потому что это будет первый поцелуй – первый поцелуй их новой жизни.

Да, все будет так, не может быть иначе. Ведь теперь он понял, что любит.

Она открыла глаза. Его сердце пропустило удар, он понял – что-то не так. Сейчас все не так. Он понял – он не знает, что будет дальше.

Она подняла руки к лицу, осознанным и размеренным движением поправила волосы, стянув с них резинку и снова собрав их в хвостик. Приподнялась на локте. Оглядела комнату. Она смотрела куда угодно – но только не на него.

- Ты здорово нас всех напугала, - с напускным весельем сказал он.

Она молчала и смотрела куда-то в сторону.

- Я сейчас кое-что расскажу, ты только не ругайся, ладно? – его голос звучал чуть менее уверенно.

Она молчала и смотрела в сторону.

- Я испугался, - сказал он, и в его голосе была паника. – Ты не поверишь, я разнес бейсбольную биту. Мне обломок чуть в глаз не отлетел – вот сюда, - он показал на правую бровь.

Он знал - там совсем крошечный шрамик. Он знал, что она должна притянуть его к себе и внимательно рассмотреть отметину, оставленную щепкой. Это ерунда, это ничего, просто нужно было что-то сказать. Он знал, что сейчас она начнет причитать, и, как всегда, отчитывать его за неосторожность.

Но она молчала.

- Прости меня, - сказал он.

- Уходи, - ответила она, глядя прямо на него.

В ее глазах больше не было солнца, - они были светлыми, холодными и насмешливыми.