Слишком идеальный мир

Он был странный. Этот старичок из первой палаты налево от лифта. Да и сама палата была такая – со своей легендой. Старший персонал, врачи и медсестры, проработавшие в клинике не один десяток лет, называли ее камерой пожизненного заключения. Из нее не выходили, в ней жили и умирали самые безнадежные случаи. Было в этом какое-то особое медицинское кощунство – квалифицировать каждого пациента лишь как «случай». Пациент не был для них человеком – он был лишь «случаем». Необычным, причудливым, забавным, интересным, важным для науки – но лишь случаем. Когда она хотела стать врачом, ей казалось, что в этой профессии выживают самые человечные из людей, но за последние несколько месяцев в роли младшего медицинского сотрудника она познакомилась с изнанкой их работы. С их цинизмом и бездушностью. Хотя душа… медицина и так не признает ее существование.

А он был странным. Ухоженный седовласый мужчина, по виду – чуть старше шестидесяти, очень красивый – настолько красивый, насколько может быть красива зрелость – и очень спокойный. И он был нормальным. Внешне он был совершенно нормальным. И уже в этом была его ненормальность. Для заведения, где каждый третий мнит себя Наполеоном, а каждый пятый – Мессией, в его глазах было слишком много жизни, слишком много грусти и слишком много пустоты, выжженной временем. Он никогда не рассказывал нелепых и абсурдных историй о том, как сражался с Веллингтоном при Ватерлоо или как дал распять себя во искупление грехов человеческих. Казалось, самим фактом своей нормальности он отрицал природу этого заведения, - для него психиатрическая клиника была лишь домом престарелых.

Но он часто говорил о душе. Единственная его странность, - и единственная привилегия, позволенная ему заведующим отделением, - заключалась в том, что он читал научную литературу. «Пожизненная палата» была завалена периодикой – журналами и газетами о биологии, преимущественно это были статьи, которые так или иначе касались исследований о поисках души, это были статьи о проблеме на стыке биологии и теологии, о той проблеме, которую она сама никогда не признавала. Ведь медицина тут бессильна. Он много знал, и много мог рассказать об этих исследованиях, и в те редкие часы, когда он покидал палату и выходил во двор подышать свежим воздухом, она всегда старалась быть поближе к нему – именно там, на природе, у пруда, он становился разговорчивым. Он мог говорить часы напролет – пока не поднимался ветер. Чуть только зашуршит листва в кронах деревьев, как старичок тут же замыкался, обрывал себя на полуслове и просил увести его в палату.

И это была его единственная странность в этом мире людей с больной душой, - чье существование наукой не доказано. Единственная странность, которая и делала его более странным, чем все остальные обитатели клиники.

Каждый раз, выбирая время для прогулок, он тщательно изучал прогнозы погоды на ближайшее время. Он боялся шелеста листвы.

И этот день не предвещал ничего необычного, просто утром, после завтрака старичок сказал ей:
- Ну что, милочка, в такой солнечный тихий день грех сидеть в четырех стенах, не правда ли? Давайте прогуляемся, недавно я прочел одну изумительную статью в «Биологическом вестнике», вам понравится.

Но разговор не заладился – синоптики, как это часто бывает, ошиблись, и внезапный порыв ветра сорвал околонаучный диспут. Уже в палате, когда она закрывала и зашторивала окна, он задал вопрос, простой и естественный, но от этой бесхитростности захотелось вжаться в стену:

- Наверное, я кажусь психом, со всеми моими странными разговорами о душе, да? Понимаете, просто это последняя моя радость в жизни с тех пор, как у меня не осталось близких, и я по доброй воле пришел сюда. В эти места ведь не приходят сами, да? А для меня вопрос души – это вопрос жизни и смерти. Вопрос моей жизни – и множества смертей, в которых я виновен… - голос его сорвался и перешел в сдавленный шепот. - Я был астробиологом, и я хотел изучать душу.

Тогда она поняла, что рассказ будет долгим.

***

- Меня считали лучшим специалистом в области изучения биосферы иных планет, - так начал он свой рассказ, и не было в этих словах ни гордости, ни превосходства, - лишь сухая констатация факта. - Это была наша первая экспедиция на... впрочем, она была первая и последняя, исследования быстро свернули, и название планеты вам ни о чем не скажет. Мы знали, что она обитаема, но, как мы успели понять из данных, полученных с помощью отправленных туда заранее роботов-исследователей, это не была гуманоидная форма жизни. Собственно, мы затем и отправились в экспедицию - чтобы понять. Эту планету... - он замялся, словно не в силах подобрать нужные слова, хотя говорил до этого уверенно и почти сурово, - населяли некие субстанции, не имеющие ни формы, ни физического тела.

Видите ли… проблема существования души – это один из важнейших моментов разлада между наукой и церковью, я же рассказывал вам. А тут… Меня, как ученого, взволновали результаты исследований, и я вызвался отправиться туда, чтобы собственными глазами убедиться – быть может, на той планете и живут души до и после своей жизни на Земле? В конце концов мне это ничем не грозило, ведь мы отправлялись туда с мирной целью… Как же я тогда заблуждался…

- Этот мир… он… - старичок снова замялся, тяжело вздохнул и надавил указательным пальцем на прикрытые веки, как будто внезапная боль в глазах не позволяла ему видеть комнату ясно и отчетливо. – Этот мир… он был прекрасен. Не знаю, каковы были ощущения у моих коллег, но я почувствовал себя… каким-то неуклюжим варваром, собирающимся забивать гвозди микроскопом.

Мы пришли изучать, да. Но мы стали патологоанатомами. Наши методы и приборы, идеально подходившие для изучения гуманоидной расы, оказались бессильны, но мы узнали об этом слишком поздно. Даже наши лингвотрансляторы были бесполезной кучкой электроники - в том мире не было слов.

Знаете… я не видел в своей жизни, ни до ни после, ничего прекраснее того мира. Можете представить – некое воздушное пространство, в котором однако нет никаких физических тел, ни растений, ни животных, ничего абсолютно. Вместо этого до самого горизонта, насколько хватает обзора – переливание цветов в видимом глазу спектре. Это были они, души. У каждой был свой цвет, и не было ни одного повторяющегося, они смешивались, сливались, рождались новые… Рождение души – это фантастический процесс, никакой науке не под силу объяснить это. Это как смешение красок – сначала видишь два цвета, но проходит мгновение… другое… третье… и перед тобой совершенно новый цвет. Уникальный. И ты видишь уже не смешение двух сгустков энергии – отныне это уже три совершенно свободные души. Быть может, эта третья отправится вскоре на Землю, чтобы поселиться в хнычущем комочке плоти, которому суждено стать чьим-то ребенком?

Мне бы хотелось, да, очень хотелось остаться в том мире и научиться чувствовать так же, как они. Но я понимал, что это невозможно. Единственное, что я мог – изучать их. По возможности – изучать живыми и трепещущими, а не заниматься препарированием. Это не была экспансия, это не был геноцид. Просто мы очень быстро, но уже очень поздно поняли, что ни один из наших земных методов не подходит для этого тонкого, совершенно не материального мира.

Они растворялись. Они погибали. От любого нашего вмешательства – они умирали с тихим печальным звуком, будто шелестела колеблемая ветром листва. Их становилось все меньше и меньше, они перестали рождаться… И я не видел ничего ужаснее этого. Возможно, после нашего вмешательства на Земле появилось целое поколение детишек без души? Можете себе это представить? Мы собирались изучать чужие души, но не смогли сберечь даже свои. Мы уничтожили идеальный мир. Слишком идеальный для нас мир.

У них не было тел, наши руки не были в крови, но это было намного страшнее – видеть, как из-за тебя Вселенная теряет что-то, что создавалось тысячелетиями, что существовало до тебя и должно было существовать после. Это пятно с наших душ, если они все-таки существуют, не смоет ничто. И с этим я живу уже много лет. И поэтому я здесь. А теперь выгляните в окно – может ветер утих?

***

Уже значительно позже, когда она стала дипломированным врачом, и у нее был доступ к историям болезней, она узнала правду.

Да, старичок из первой палаты налево от лифта на самом деле был ученым. Не астробиологом, в космос он никогда не летал, конечно. Он был просто биологом. Очень тихим, спокойным, погруженным в себя, и очень одиноким. Одиноким до тех пор, пока не встретил идеальную женщину, на которой и женился. Очень поздно и очень счастливо. Потом он стал отцом. Очень счастливым и очень довольным своей семьей. А потом все рухнуло. В один из прекрасных солнечных и немного ветреных дней его жена и сынишка отправились на прогулку по озеру. Без него, он был слишком занят подготовкой к очередной конференции. Лодку прибило к берегу через пару дней. Она была пуста. Вскоре он попал в «пожизненную палату». И больше оттуда не выходил.