Дары Волшебника Изумрудного города

— Делл, — сказал он, — придется нам пока спрятать наши подарки, пусть полежат немножко. Они для нас сейчас слишком хороши. Часы я продал, чтобы купить тебе гребни.

О’Генри, «Дары волхвов».

***

Той ночью прогремел первый весенний гром.

Она ни на минуту не сомкнула глаз – утром сбудется ее главная мечта. Утром она увидится с ним. Пять лет – столько времени понадобилось, чтобы понять себя, понять свои чувства, понять свои желания. Никогда в жизни она не осознавала так отчетливо ясно, что ее будущее держит в руках другой человек. Они познакомились случайно, во всем был виноват интернет и весенняя депрессия. Они быстро сошлись, у них оказалось слишком много общего. Они вместе любили Энигму и Людей Икс, Пратчетта и Геймана, они вместе смотрели на одни и те же звезды, вместе вдыхали аромат сирени и вслушивались в безмятежные соловьиные трели, вместе фотографировали закаты и рассветы. Они все делали вместе.

Они делали это порознь.

Они никогда не встречались, хотя и жили едва ли в получасе езды друг от друга.

Сначала она боялась. У нее была своя тайна, и она боялась поделиться с ним этой тайной. Это был безотчетный и бессмысленный страх человека, привыкшего к ударам судьбы и непредсказуемым реакциям окружающих. Она была умна, привлекательна, она умела и любила плести паутины из слов, уводя собеседника в свой мир, созданный подчас лишь ее воображением. В мир, где хозяйкой была она, где она была такой, какой ей всегда хотелось быть, где не было нужды гордо задирать подбородок и пытаться скрыть свое разочарование, когда люди деликатно опускали глаза, увидев ее. Она боялась панически, что и он окажется таким. Да, она знала, была почти уверена, что он не из таких, но на самом донышке души, где-то в темном уголке, куда она не пускала даже себя, лежало зернышко сомнения. Оно лежало, без почвы, тепла и влаги, и она боялась этой встречи – чтобы зернышко, не дай бог, не проросло.

Но чем больше она узнавала его, тем яснее понимала – нет, он не опустит глаза, он не уйдет, он останется с ней. Возможно, и он испытывает к ней те же чувства, что поселились в ее душе, - и тогда она сможет сказать, что жизнь удалась. Самым главным для нее всегда была любовь, и она мечтала полюбить. И она полюбила.

Спустя год или полтора она уже была готова открыть ему свою тайну, готова была отдать ему свою любовь. Ей был нужен лишь намек, лишь одно слово о возможной встрече, - но он молчал. Она говорила ему о рассветах, которые встречает одна. О концертах, на которые ходит одна. О книжных магазинах, которые разоряет одна. Но он молчал – ответом ей были лишь смайлики или громкие сетования на несправедливость жизни. Тогда она поняла – это была игра, флирт, сетевой роман, которому не суждено иметь продолжения в жизни. Еще через полгода она узнала, что у него есть любимая. Он просто оговорился, а она сделала вид, что не заметила этой оговорки. Тогда она решила, что больше не любит. И не полюбит никогда. И никого. Поспешное и преждевременное решение, какое может принять лишь человек, еще не оставивший позади юношеский максимализм.

Она никогда не говорила ему о своей любви – как можно передать любовь словами? В какие слова можно облечь стук сердца при мысли о том, кого любишь? Как описать ту бездну чувства, в которую летишь с огромной скоростью и понимаешь, что тебя не поймают и ты уже мертв?

Она не говорила и больше не намекала на встречу. Пока однажды он сам не написал в icq: «Кажется, нам нужно встретиться, я больше не могу так, я устал врать тебе. Но перед встречей я кое-что расскажу».

Он написал это прошлой ночью, под шум дождя и завывание ветра. Написал это - и еще много чего. Она поняла, почему он отказывался общаться по телефону, почему ни разу не показал свое фото. Поняла, почему не говорил о встречах. Она поняла все. Или думала, что поняла. Для нее его признание не стало шоком и чем-то из ряда вон выходящим, ведь она и сама знала, что значит быть не как все. И она полюбила еще сильнее. Полюбила его за силу, мужество, волю, стремление и рвение доказать всему миру, и прежде всего себе, что он именно тот, кем хочет быть.

…Воздух пах озоном и сиренью, в летнем кафе, где они условились встретиться, никого не было, - какой идиот пойдет в кафе в 9 утра в воскресенье? Только два придурка вроде них.

Она отодвинула лишний стул, - ее «сидячее место» всегда с ней, - и устроилась так, чтобы видеть дорожку, по которой, как ей казалось, должен подойти он. И именно в тот момент, когда она первый раз посмотрела на часы, за ее спиной раздалось его традиционное приветствие: «Куку!», а перед глазами возник сначала букет ее любимых ромашек, и только потом – он. Нелепый угловатый парень в широких джинсах и просторной рубашке, выглядящий чуть младше своего истинного возраста. Это нормально, да, он все объяснил ей прошлой ночью. Да и она сама не маленькая, она знала, что значит слово «транссексуальность». Несоответствие между физиологией и психикой, когда, взрослея, мальчик понимает, что ощущает себя девочкой и наоборот… Когда в женском теле оказывается мужчина. Это если коротко подытожить все, что она знала с медицинской точки зрения. Но одно дело читать научные статьи. И совсем другое – видеть перед собой живого человека, который сосуществует с этим всю свою сознательную жизнь.

Медицина не бессильна, и будущей осенью он планирует заняться этим вплотную, - так он сказал прошлой ночью.

Они выпили по стакану сока, - она апельсинового, он виноградного, - и не заметили, как солнце вошло в зенит, а потом снова зарядил дождик.

Тогда она поняла, что ей неважно. Неважно все на свете – лишь бы быть с ним рядом. Она понимала, насколько нелепо со стороны они выглядят – девушка в инвалидном кресле и парень, похожий на девушку, похожую на парня. Но ей было неважно, как они выглядят, ей было важно, кто они есть. Ей нравилось сидеть рядом с ним, когда он рисовал, нравилось слушать его рассказы о работе, о поездках на природу, об учебе. Любая мелочь, связанная с ним, имела для нее значение, - ей казалось, что так он становился еще ближе, еще роднее, и было приятно тешить себя мыслью, что он получает удовольствие, рассказывая ей о себе.

Интуиция подсказывала ей, что она должна признаться в своих чувствах, - и будь что будет. Осенью он начнет осуществлять свою мечту, и она знала, что именно тогда ему будет нужна поддержка. Но тоненький голосок здравого смысла внушал ей, что не ее поддержка. Ведь у него есть девушка. Зачем ему она? Он ее не любит. А значит так все и должно быть – он ничего не узнает.

«Жаль, что не бывает чудес, и нет на свете Великого и Ужасного Гудвина», - как-то раз сказал он. – «Мой мозг можно было бы пересадить в тело нормального парня». В каждой шутке есть доля… шутки. Она знала это и даже не попыталась улыбнуться – сердце словно стянуло железным обручем, а по щекам поползли неторопливые ручейки осенних слез, которые она прятала в шерстяном рукаве теплого свитера.

Тот холодный октябрьский вечер она не забудет никогда. Они засиделись допоздна, обсуждая книгу, которую она накануне дала ему прочесть. Говорила больше она, он, как обычно, сидел на полу и рисовал. Он не позволял ей заглянуть в альбом, но уже тогда она знала, что это будет последний рисунок.

Когда он ушел, уже за полночь, она бросила взгляд на маленький плотный лист бумаги и отчаянно заплакала. Всего лишь ромашка. Она плакала капельками росы. А внизу его корявым неровным почерком всего одно слово: «Прости…»

Он больше не пришел.

Той ночью выпал первый снег.

***

Страшно, катастрофически, адски, невозможно, нереально, невыносимо болела голова. Болела так сильно, что нельзя подобрать определение, как сильно болит. Голова болела всегда – с самого детства, он привык к этой боли и мог не обращать на нее внимание. Но вчера он изрядно напился, а это совсем уж нехорошо.

Первое утро своего 32-го года он встретил за рабочим компьютером. Как и любое другое утро последних почти пяти лет своей активной деятельности на этой фирме. Солнце било по глазам и обещало жаркий летний день, не предвещавший ничего хорошего офисным работникам.

И зачем он вчера нажрался, как последняя скотина? И ладно бы повод был, а то подумаешь – круглая дата. Тот новенький парень из аналитического так и сказал, разливая остатки первой бутылки мерзкой бурдомаги с громким названием «Bacardi»: «А чего так пышно-то? Не юбилей же вроде, м?» И вроде легко так сказал, без всякого любопытства, но голос дрогнул как будто. Или черт его знает – может, показалось? Не объяснять же новенькому из аналитического, что он празднует свое пятилетие, - об этом и самому лучше бы забыть, да что-то мешает. Пятилетие себя настоящего. Об этом никто и никогда не узнает. Просто захотелось нажраться.

- Да девушка от меня ушла, прикинь? - хотя он и был уже солидным дядькой с солидной должностью и носил, как мечтал когда-то, строгий классический костюм и галстук, от молодежного сленга он еще не до конца избавился. – Сделала подарок на дэрэ, блин, - вместо тоста ответил он и залпом ухнул в себя вонючую бурду.

- Ну, братишка… ты это… держись. Долго канителились-то? - вроде и сказал искренне, но черт его знает. Почему не оставляет это странное ощущение, что парень его допрашивает?

- Долго, - нехотя ответил он. – Больше десяти лет.

Парень из аналитического присвистнул и откупорил вторую бутылку.

А дальше ну совсем уж несусветная хрень пошла. Какого черта он стал изливать душу этому доморощенному психоаналитику? Рассказал все, как на духу. И что с девушкой жил по привычке, и что уже семь лет он себя ненавидит, и что все наперекосяк и уже ни черта он не может исправить.

- Слушай, - и как только у парнишки язык еще не заплетался? – ну ты это… ну ты тогда запутался, ессно. Я тя понимаю, бывает. Но, слушай, раз так любил – какого ж баклажана ушел тогда? Испугался, что ли? Что инвалид?

- Ты не понимаешь, ты ничего не понимаешь, - он словно вернулся в тот октябрьский вечер, когда спиной чувствовал, как она всматривается в темноту, провожая его взглядом до машины, и пьяный морок как рукой сняло. – Я не мог остаться. Не мог, и все. Я бы испортил ей жизнь, она бы меня быстро возненавидела, - и, чувствуя, что наговорил уже слишком много, с усмешкой добавил: - Я ведь на самом деле мразь, про меня не зря по отделу слухи ходят.

Но это было вчера. А сегодня болела голова и хотелось умереть от осознания собственной ничтожности.

- О, привет алконавтам! Ты как, функционируешь в безопасном режиме? – новенький из аналитического был на удивление свеж и бодр, хотя свежесть и отдавала перегаром и табаком, а бодрость смахивала на простимулированную не одной кружкой кофе.

- У меня аут, - едва отрывая голову от прохладной поверхности стола, промычал он. – А ты, я смотрю, на коне?

- Да как тебе сказать… Я увольняюсь. Чрезвычайные обстоятельства. Сегодня, - парень неожиданно перешел на серьезный тон, и в этих рубленых коротких фразах ему почудилось что-то до боли знакомое и родное.

- Ну здрасти. Че-то я не догоняю – ты ж недавно к нам пришел? Месяца полтора назад, м?

- Три. Не хочу это обсуждать. Я просто книгу тебе вернуть забежал, - парень протянул бумажный пакет, а потом, словно на ходу передумав отдавать в руки, положил на край стола. – Ну все, бывай. Может, свидимся еще, - и его шаги долгим эхом раздавались в пустом коридоре.

Странный этот парень, в который раз подумал он, разворачивая пакет. Никогда не понять, о чем он думает. А иногда… да, ему самому это ощущение хорошо знакомо, слишком хорошо… иногда казалось, что парень в разладе с собственным телом. Или с мозгами, это как посмотреть. Медицина не бессильна. Но парень ничего так, молодцом держался. А может это работа в чисто женском коллективе на него так влияла, черт его разберет.

Гейман… Да, тот самый Гейман, которого он читал накануне своего ухода от нее. Он потом купил точно такое же издание – желтая обложка, заглавие красным, имя автора черным. Из книги выпала закладка. Ну блин, бежать за ним, что ли? А, хрен с ней. Следом за закладкой выпал конверт. По-хорошему, надо все же догнать. Вдруг что-то важное… Выглянув в окно, он увидел, как парень садится в такси. Поздно. И сотового он не знает. Да что ж за…

Это была не просто закладка.

Это был потрепанный листик плотной бумаги. На листике – ромашка. Та самая. Его ромашка. 54 лепестка. Пока рисовал – посчитал. И его почерк. «Прости…». Еще не веря глазам, он вернулся к окну, но такси уже отъехало. Черт, черт, черт! Как? Как?! Этого не может быть. Не могло быть. Он ездил, он выяснял, он спрашивал. Ему сказали, что она умерла. Через три года после его ухода. Авария. Но, черт, кто такой этот бывший новенький из аналитического? Как рисунок оказался у него?! Он перевернул листик: на обратной стороне была всего одна строчка. Ее почерк и чернила, кажется, совсем свежие: «Теперь я тебя понимаю».

И тут все понял он.

Все. Жаль, что не бывает чудес. Не бывает ли?..

Разгадка должна быть в письме. Он надорвал конверт, вынул сложенный в четверть лист и стал читать.

***

Ты мудак. Ты даже не представляешь, до какой степени ты мудак.

Хотя и я не лучше, признаю это. Не стоило молчать восемь лет, надо было раньше тебя найти, рассказать тебе все, сделать хоть что-то. Но… Ты хоть на секунду задумывался о том, что я тебя люблю?! Черт, да, это я. Не хватайся за голову, это не белая горячка, читай дальше, я все объясню. Постараюсь, по крайней мере.

Помнишь, ты сказал как-то про Великого и Ужасного Гудвина? Я тогда ничего не сказала (черт, непривычно возвращаться к окончаниям ж.р., за пять лет навык растерялся), но я уже знала, что это возможно. Ну неужели ты не читал об этих америкосовских разработках с «пересадкой» памяти? Да не поверю. Офигенно дорого, конечно. Я мечтала об этом. Ты ведь понимаешь, почему я мечтала. В отличие от тебя, в моем-то случае медицина бессильна. Я копила деньги, но знала заранее, что до конца жизни не накоплю. И когда ты это сказал, я подумала, - несерьезно, наверное, просто как крик отчаяния, - что «пересадилась» бы даже в мужское тело. Только чтобы быть полноценным человеком. Ведь ты же как-то жил. Чушь, но это была чушь от отчаяния.

А знаешь, что мне тогда было нужно? Чтобы ты сказал, что я тебе нужна. Нужна такая, какая есть, со всеми моими проблемами и косяками, как ты это называл. Мне была нужна твоя любовь. Если бы ты сказал, что любишь, если бы дал хоть малейший повод считать, что я для тебя больше, чем друг… ничего бы не случилось. Я бы смирилась с собой, ради тебя, ради твоей любви.

Но ты, как распоследний мудак, решил сыграть в байрона и пожертвовать своим счастьем. Ну какого-какого-какого хрена? Ты понимаешь теперь, ЧТО ты натворил? Я просто хотела жить. Жить с тобой. Хоть как-то. Или жить полноценно. Но без тебя. Как тебе такая альтернативка? Пройтись по траве, покорить Эверест, сесть за руль, пользоваться лестницами. Это немало, поверь мне. Есть, конечно, свои минусы…

Ты не хочешь спросить, почему все-таки мужское тело? Нет-нет, я вижу вопрос в твоих глазах.

Все очень просто и одновременно сложно. Когда случилась та авария, - а она действительно случилась, - мое тело пострадало так, что восстановлению не подлежало. Месиво. Каша. Мозг впал в ступор от болевого шока, но я видела все в глазах докторов. А потом мне предложили этот вариант. Но оказалось, что совместимого «образца» нет в этой клинике. Есть только этот. Ну в общем тот, что ты имел удовольствие наблюдать с апреля. Меня обкалывали обезболивающим, но мозг работал четко. Я все понимала. Но я хотела жить. Ты не представляешь, как я хотела жить. Это можно понять только когда сам почти умер. Если бы я была без сознания, родители не рискнули бы. Им было бы проще принять мою смерть, чем ЭТО. Но я решала сама. И решила.

Было трудно, чего уж тут скрывать. Физически, эмоционально, - да что я тебе говорю, сам знаешь, каково это, не в своем теле жить. А еще было дофига и больше юридических проблем. Процедура неотрепетированная. Но ничего, я сильная, я справилась. Справился. Хех. Да, это тяжело. Я потом узнавала – нельзя ли сделать операцию заново, «пересадиться» в более подходящий «образец». Врачи сказали – нет. Медицинские показатели не позволяют. Мозг вторую пересадку может не выдержать, клинических данных на этот счет нет, память может очиститься, как буфер на компе. Так и живу. Пять лет уже.

А потом я нашла тебя… это не была спланированная акция. Я случайно узнала, где ты работаешь. Я все-таки сентиментальная дура – мне захотелось посмотреть на тебя. Хотя бы издалека. Каким ты стал, пройдя путь, о котором мечтал…

Ты мудак все-таки. Мне тебя ни капельки не жаль. Она должна была от тебя раньше уйти, еще 8 лет назад. Тогда наши жизни могли сложиться иначе. Теперь уже – никак.

Я люблю тебя. Прощай.

***

В окне 13-го этажа новомодного офисного здания, держась одной рукой за раму, сидел мужчина в деловом костюме.

Той ночью ураган вырвал с корнем все деревья в городе.