Слова

«Слова изречённые – ложь», а когда-то они были истиной. Их бросали как молнии из небес своего откровения древние риши. И в то, что выражали слова, превращалось перепуганное небытие. И вообще, слово было у Бога, и каждое изречение равнялось творческому акту. Когда же слова смогли, научились, осмелились выражать ложь? Когда Бог отдал их человеку? Но Адам нарекал тварей, и они безропотно обретали единство с именем, и под кронами рая мирно щебетало изобильное многоголосие сущего. Когда же тогда, - в момент изгнания или позже, в Вавилонском смешении? Кто знает?..

Где-то, в глубокой древности, отделились слова от тел своих обладателей, блуждают, как призраки в лабиринтах своей многосмысленности, ждут опытного заклинателя, который вернёт их по законным местам. Просто слов становилось всё больше по мере того, как мир превращался в Базар. Слова продавали, меняли на цифры, и лживый гул торгашей заполонял острова ойкумены. А магия, что жила изначально в словах, оскорбленной уходила в пещеры молчания. Первичный смысл был утрачен, для близости к истине стало лучше молчать. Теперь тишина – дом всякой истины.

К чему тогда, оставаясь наедине с собой, вступать в эту лукавую игру со словами? Это не те, первые слова, которые как искры высекались из безмолвной, густой анонимности, новой, открывшейся способностью человеческого голоса, порождая в нём восторг изумления. Эта не та игра, в которую мог играть Адам в своём заветном, заповедном саду. Так, зачем же устраивать здесь этот базар перед собой?

Жалкая надежда, что слова, сгустившись, будто на рыночной площади, создадут суету и во всяких затейливых комбинациях и спекуляциях, вдруг, сами по себе обретут нежданно великую ценность. Вроде как капитал, лишённый активов, но постоянно растущий в истерической пене маклерских воплей и пене на дёснах скаковых лошадей. Выделение пены как самоценность, как признак экстаза, как невозможность напрямую коснуться к сущности вещи в простом её наречении, как пляска беспомощной амнезии вокруг предмета забвения, вокруг застрявшего в горле предмета, который не существует, пока продолжает выступать наружу пузырящаяся пена этих слов.

Слова как форма забытья, напоминающего по вкусу знания. Слова как знаковые корреляции, моделирующие мир в себе, мир для себя. Иное, давно не откликается на клички, что не глядя, бросают в него, не выполняет команд, не повинуется слову. Иное молчит, надменно взирая на скучную комедию смыслов, которой бодрит себя говорящий. Слова как оторванные от вещи рычаги понимания – лишь развлечение, лишь уловки, лишь привычная до одури форма существования.

Слова избитые, слова хромые, слова недосказанные, слова выкидыши,  слова недоноски, слова невнятные, слова обиженные, слова самонадеянные, слова пьяные, слова оскорбительные, слова блудные, слова нищие и потёртые. Бесконечный сброд слов отирается на вокзале жизни не собираясь никуда ехать, не желая ничего означать. Слова разговаривают со словами, опадая, как семечная шелуха на заплёвыный вокзальный асфальт, смешиваясь с окурками, что снизу вверх завистливо смотрят на отделившийся от них дым. Слова более лёгкие поднимаются вслед за дымом, чтобы на небольшой высоте слиться с нечленораздельным шумом окружающего хаоса. И нет слова, способного ограничить и упорядочить хаос, поскольку он сам сотворён из слов.

Хотелось бы просто говорить о сложном  и сложно, о простом. Но попробуй, пойми, что есть простое, что сложное. Что сложнее: логический квадрат или яичница, таблица Менделеева или трубка мира, категорический императив или детский лепет?...

Потому и хочется сложно говорить о простом, что в самых повседневных вещах или простейших природных явлениях заложены потенции живой бесконечности, тогда как, всё сложное – это, чаще всего, когнитивные нагромождения, созданные человеческой мыслью, - той самой её склонностью сложно объяснять простое. Простое – это всегда чистая манифестация бытия.  Простое граничит с невыразимым, так как оно не форма выражения, а форма выражаемого, то есть практически - сущность. Простое – единство сущности и явления, сложное – их расщепление в какой-то отдельной трансцендентальной сфере. Простое - в неизречённой вспышке бывания, в ясности недискурсивного понимания, в самой жизни.

Вот Ананда смотрит на обычный цветок в руке Будды и достигает долгожданного просветления. Мудрость бежит от сложности как от порождения двойственности. Она стремится не в библиотеку, а в тень дерева бодхи, с которого эвристические плоды неожиданно падают сами.