Боже, Боже, что же ты наделал?

I

    Все тянуться к западу. Не только слушают музыку американцев, а и копируют их привычки, праздники.  Вот один из таких праздников и обернулся в историю, о которой и помыслить трудно, не то что бы это произошло. 
    Повесть будет о совершенно обычной семье, с отцом и матерью. Дети их – брат и сестра, совершенно нормальные и здоровые, без намека на расстройство психики или каких либо болезней. Мелкие ссоры и быт не расстраивал семью, а только делал ее крепче. Все любили друг друга, помогали и ничего не скрывали, все было как на ладони, все мысли и случаи. Каждый член семьи помнил, а любых передрягах, которые случались в жизни родных. Отец с матерью знали все похождение сына, всех его девушек и неудачной любви, дочь рассказывала все матери, а та передавала свои мысли мужу.
    Вера для них занимала не последнее место, они не были никакими там сектантами или фанатиками, нет, не подумайте ничего такого. Они просто верили и делали все что бы доказать и показать что они верили. Каждую субботу они ходили в церковь. Она располагалась у них на районном округе, возле пляжа и каждое утро они могли слышать звон колокола. Дети даже и не могли подумать, что это может выглядеть как-либо стыдно и не модно, напротив, они хотели донести всем своим друзьям, одногрупникам, знакомым – что в этом нет ничего такого, и нечего этого стыдиться.  Дети нисколько не были набожными и закоренелыми верующими. Они, так же как и сверстники гуляли, пили, развлекались, и даже ходили слухи, что и наркотиками, баловались. Нисколько это не смущало, и жили они не в ущемление, а в радости.
    Так в чем же дело, спросите вы, раз такая счастливая семья, и дети не глупы, почему случилось то что случилось? Почему психика пошатнулась, нервы не выдержали, а рука не дрогнула? И жестокость открылась этой семье в своей полной мере, убив навсегда, то счастье, которое было.

    Саша любила своего брата, она была старше его на три года и чувствовала ответственность за него, и за его поступки. Все его передряги она принимала близко к сердцу, и переживала с ним и за него очень сильно и болезненно для своего сердца. Ее любовь была очень сильна к нему, можно признаться, через чур.  Но это совсем не имеет значение в данной трагедии. Может быть, что из-за ее пылкой, родственной любви к брату это и произошло.
Глаза ее были черны, волосы длинны и слегка вились, ее тело было настолько хорошо сложено, что ею восхищались многие, а от молодых людей не было отпору. Руки как раз такие, как надо: не худы и не толстые, кисти не заставляли на них смотреть, а пальцы были ровными и из-за ногтиков были длинными.
    Она любила себя за свое тело, глаза и волосы, была очень довольна собой и не на что не жаловалась. Благодарила только Бога за себя и за своих родителей, и благодарила их за себя, за то, какой она была. В жизни она делала все спонтанно и имела свои принципы, которые иногда ей мешали делать более уверенные шаги в жизни, но от них Саша не собиралась отказываться, а напротив – считала своим достоинством их иметь.
Брат ее не был красив, был застенчив и менее разговорчив, но любил ее, так, же как и она его, ну может немножко больше. Взлохмоченые волосы он укладывал универсальными приемом воды на голову, и брился так сяк, ему было только 17 лет и не успело войти ему в привычку.
    Поступил в университет по стопам своей сестры, на тот же факультет, лингвистики. Вот только она уже была на третьем курсе, а он недавно поступил, знания английского у него было выше среднего, он старался, да и сестра ему помогала. Когда проводили время вдвоем, выработалась привычка вставлять место русских слов – английские, иногда даже и говорить полными предложениями. Родители не могли нарадоваться, а вот большинство знакомых очень бесило.
    Всем было странно, что брат и сестра проводят столько времени вместе, всех это настораживало и вводило в заблуждение. Даже были кое-какие мысли по этому поводу, но когда всплывало в уме то, что они верующие, ходят в церковь и просто счастливая семья, сомнения рассеивались. Ведь любовь близких самая сильная – остальная фальшивая.
Правда, у Саши был свой мир, друзья, множество знакомых и личных связей, в которые она мало когда посвящала брата. Ему это было не только неприятно, а и злило очень, и иногда он высказывал ей все, что думал. Она не обижалась на него, ведь любила дурака. Ему была очень неприятна мысль, что она, его сестра, может не только целоваться с другими, а и совершать более интимные вещи. И когда у Саши появлялся парень, брат отстранялся от нее намного дальше, почти не говорил с ней, и был еще замкнутее в семье. Но когда очередной парень пропадал, все становилось на свои места, идиллия между братом и сестрой восстанавливалась.

    Все знают о Хэллоуин, но не все его празднуют, так как брат с сестрой учились на факультете лингвистики, а именно на английском отделении, праздновали  его вовсю. Шарики, банты, разного вида костюмы и шляпы. Вся феерия этих цветов сливалась в единое, и составляло мясо четвертого этажа корпуса, где они учились. Преподаватели так же не отставали от студентов, вовсю веселились, переодевались в свои новинки и пугали друг друга.
    Понимали, но не признавали такого праздетства другие  факультеты, которые находились этажами ниже, физики, математики и полностью в отключении фантазии люди с факультета программистов, смотрели на это все презрительно и со смешком. Хоть в глубине души, наверняка, хотели переодеться в что-нибудь этакое да и побегать по университету, не волнуясь о том, что подумают о тебе. Ведь это праздник и всеобщие веселье.
Праздника в университете было мало студентам, они не хотели останавливаться и хотели перебраться в более уединенное место. Такое было, за городом, в дачном поселке,  у одного из знакомых Саши. Она не сомневалась, что поедет, родители, она была уверенна, поймут ее.          Но что делать с братом. Он просился ехать с ней, ведь он довольно таки взрослый, да и знает всех кто там будет. Не долго думая, Саша отпросила и брата, взяла полное за него ответственность и обещала следить за ним в оба глаза. Только одно тревожило родителей – выпивка. Которой там должно было быть уйма, Саша заверила что она если и выпьет, то чуть-чуть, а брату даже не позволит притронуться к бокалу. Хотя сама и понимала, что будет совсем иначе, все, в  честь праздника, нажруться в хлам, и хорошо бы если никому плохо не стало, как в прошлый раз.

    Все должно было начаться в субботу, все знали, что Хэллоуин с воскресенья на понедельник, но лишний день перед этим не погулять было грешно.  Приготовления начались еще задолго до праздника, и Саше с братом необходимо было только собрать некоторые вещи, и главное зарядить телефоны. Мама непонятно с чего переживала так сильно, что носилась за ними по всей квартире, пытаясь отговорить. Саша ни в какую не понимала переживания матери, она часто выбиралась за город с друзьями, часто не бывала дома, и то мама так не переживала как сейчас. Наверное, никак не развита интуиция, как у мам мира всего.
Все уже было готово, сумку с рюкзаком поставили в коридор, и ждали приезда такси. Мама все так же места себе не находила, и спрашивала, не забыли ли они чего. Когда нужно было уже собираться выходить, она не выдержала, накапала себе валерьянки и немного успокоилась. Брат взял сумку, а Саша рюкзак, попрощались с родителями, и вышли к лифту. Таксист встретил их грубостью утра, как и все таксисты, и ни слова не сказал – тронулся. Улицы только начинали просыпаться, некая грусть охватила всех, кто был в машине, и никто не обмолвился и словом. Доехали уныло и без всякого рода приключений, но все же настроение было поднесенное у обоих в преддверии празднования «непонятно чего», как говорил брат Саши. Они вышли с машины, расплатились с таксистом, и он, даже не посмотрев на место, куда они приехали, дал газу и уехал. А место было прекрасным. Домик был красивым, ухоженным, находился в защите деревьев, которые не пропускали ветер. То ли утро помогла принести такое очарование от дома, что брат с сестрой сразу влюбились в него, то ли еще что-то. Было тихо и спокойно.

    Они приехали первыми из всех, был тут только хозяин дома, Саша представила его своему  брату, тот кивнул и пошел наверх, положил сумки и вышел на задний двор. Примерно в ста метрах от дома протекала речушка, он не помнил ее названия, но знал, что была довольно таки длинна. Солнце хоть и не скрывалось за тучами, но не грело уже совсем, он поежился, и сел на кресло. Он был спокоен и весел, хоть и знал, что сейчас приедут все остальные, и такое милое и тихое место превратиться в пастбище криков и брани. Он хотел запомнить это место таким, какого оно было сейчас  – тихим, а речку, как он представлял ее в своем сознании – холодной и глубокой. 

II

    К трем все прибыли к дому, вещи побросали в прихожей, большое количество обуви валялось кое-как возле дверей, что их нужно было каждый раз переступать. Стол валился от поставленных на него напитков, алкоголя и еды. Чего там только не было, все для того, что бы пить без просыху дня два, а если повезет и три. В кладовке были еще запасы пойла, и никто даже не сомневался, что будет весело. Но в запасах хозяина дома был не только алкоголь, но и намного лучше. Наркотики, от колес до растертых анфетаминов, все это знали, и все знали – что будут пробивать, даже если ты никогда не употреблял. Закон стада, как ни крути.
    Все уже шло полным ходом, кто кого не знал – сразу знакомили, а бывалые алкоголики шутили и флиртовали. В доме было не много немало человек двадцать, дом кишел как муравейник, все носились, кто куда, переодевались в свои разнообразные костюмы, девочки красились, да и парни тоже разукрашивались, как могли. Некоторые уже накатывали по 50, другие закидывались колесами для разнообразия вечера, третьи уже уводили девушек в уборную.
    К шести все уселись за стол, пили, ели, орали, говорили тосты. Смех, брань неслась по всему дому, музыка играла вовсю, каждый уже подпрыгивал в такт. Стол перенесли в сторону, все горланили про то, что бы сделали громче музыку, кому и без музыки уже было хорошо.
- Давай музыку, бля! – заорал во все горло то ли Леша, то ли Женя, брат Саши не запомнил его имя, в такое количество людей сложно запоминать все имена, да и невозможно, наверное. Его совсем не занимали все те девушки. Которые себя вели расхлябанно, были пьяны и доступны. Он смотрел только на одну. На свою сестру.
    Она была уже порядком пьяна, под действием наркотиков, и явно не понимала где она, и что делает. Всех это забавляло, она вешалась то на одного парня, то на другого. Под музыку танцевала вызывающе, необдуманно, а ее партнер тер свои руки о ее попу, и наклонял голову для поцелуя, но не получал его – музыка быстро менялась, и вместе с ней она уводила свою голову в сторону. Внутри брата вспыхнуло пламя, глаза налились злобой, он  не помнил себя, и как часто это происходило, стал на одно место и смотрел в одну точку – на нее. Его раздирала ревность, кои не трогала его почти никогда. Он видел, как она обивает свои руки вокруг шеи того парня, целует его в щеку, поворачивается спиной к нему  и трется задом об его штаны.
    Он очнулся, прошел к столу, выпил залпом четыре по 50 водки, и вышел. На улице уже было темно, начало ноября было жуть холодным, и в одной футболке было холодно. Он не чувствовал холода, голые ступни жгло морозом, а ему было пусто. В глазах стояла она, которая бессовестно целовала и трогала того, чужого, а не его – родного брата.  Он чувствовал, как сердце его начало разваливаться, и как жизнь понемногу начала умирать. Ему казалось, что все разрушено, что Саша уже не та какой был еще вчера, что она совсем другая. Он увидел е истинной – расхлебанной, ненавистной ему шлюхой, и что любовь к ней, как бы ни больно себе признаваться в этом, полыхнула еще больше, с новой силой. Как она могла так поступить с ним, с родным человеком. Бросила его в грязь, еще и надавила своей ногой, и не подала руки.
    - Шлюха, проститутка, – носилось в его голове. Все закрутилось, ему помутилось в голове, и он сел, упершись в дверь спиной, часто моргал и сплевывал слюну, вытираясь рукой. – Ненавижу!
    За дверью глухо доносились крики и тосты, смех людей, в которых, как теперь казалось ему – не было ничего, кроме гнили. Он ненавидел всех, все то стадо, что за дверью, все попадут в ад, все уйдут вон. И никто их спасти не сможет, только меч, от которого все пойдут. Только она одна будет еще больше страдать, и будет не в состоянии вырваться от зла, в которое она себя сама загнала.
    - Ненавижу!

    По-соседству с ними жил старик, который и знать не знал что сегодня за праздник. Он знал только одно, что он надумал с раннего утра пойти на  рыбалку, и для этого ему нужно было хорошенько выспаться. Музыка, шум  и гам не переставал, и давал знать, что продолжаться это будет еще долго. Старик понял, что идти к ним бесполезно, и мучаясь отсутствием сна, вышел на крыльцо, закурил сигарету и глубоко затянулся. Потеплее укутался в курточку, и присел на лавочку близ своего дома.
Его дом располагался напротив того, откуда доносилось веселье и музыка, хотя она была и приглушенной, да и дома находились на приличном расстоянии, дед не мог заснуть. Ему оставалось только одно – ждать часов четырех утра, не спать, да и пойти порыбачить. Не всю же они ночь будут галдеть и плясать.
    Через минут двадцать и трех сигарет, дед уже порядком заскучал и замерз, решил уже уходить, но остался на еще одну папиросу, и раскурив ее, увидел, как с ненавистного ему дома вышел молодой человек. Был тот  в одной футболке, испачканной чем-то красным да розорвоной и в джинсах. Сначала он стоял минут десять, тер глаза руками и почти не двигался. Потом пошатнулся, сел на жопу и прислонился к двери, уронил лицо в руки, и  просидел с минут пять. Всполошился, поднялся на ноги и крикнул что-то, развернулся и зашел в дом. Дед  толком не расслышал слово, но в его памяти навсегда остался тот ненавистный стон, который вырвался из горла паренька. От этого воя у старика защемило в сердце, стало не по себе, он потушил сигарету и потихоньку пошел к входной двери своего дома.
    Непонятная грусть накатила на сознания старика, он присел на стульчик у печи, схватился за сердце и опустил голову. Перед глазами стояло отчаянье того паренька, а в ушах стоял крик. От печи исходил жар, обволакивая лицо, и деду становилось еще хуже, он переоделся в более легкое, поставил себе чай и сел на свое любимой кресло у окна, прислушиваясь к звукам. Все стало намного тише, и музыки почти не было слышно, дед надумал было уже лечь спать, но сна не было ни в одном глазу, да и чай подоспел. Грусть все стояла в душе, и не собиралась уходить, а только еще больше грызла сердце. Дед тяжело вздохнул, налил чаю в большую кружку и умостился перед телевизором. Взял пульт, но передумал, положил его на место. Невидящими глазами смотрел куда-то в пол и попивал чай, не понятно почему, тот парень произвел на него неодолимое впечатление  отчаянья и боли. Он почувствовал, как на глаза накатываются слезы, совершенно сбитый с толку, протер глаза, разделся, поставил будильник на пять часов и лег спать. Укутался в одеяло, полежал, немного дожидаясь, и забылся глубоким сном.

III

    Открыв дверь, на него хлынуло жар всеобщего запаха алкоголя, разогретых тел и тесноты воздуха. Ему сразу же стало плохо от всего, что хлынуло на его лицо, тело еще не опомнилось от холода, и пыталось привыкнуть к нынешней температуре. Жар воздуха и запахи из ртов всех присутствующих давил на его лицо и виски, да так, что ему опять хотелось вернуться на улицу, в холод и морозный воздух, в тишину и покой, кои витали на улице.
Чувствуя, что он сейчас упадет в обморок, быстро нашел себе кресло и сел, потер лоб и встряхнул головой. В глазах все расплывалось, и он мало кого различал в толпе. В голове зазвенел единственный выход – пойти в уборную и умыться, обдумать и успокоиться. Все перемешалось в голове, миллионы мыслей не укладывались в сознании, так и норовили выйти наружу, через глаза, уши, ноздри носа.
    «Ах, вот какой он, суицид», - пришла в голову мысль, закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. «- А как иначе может быть, а как иначе…»
Мысль в голове пронеслась вихрем и исчезла, так же как и появилось, ее заняла другая, а потом и эта испарилась, как пришла третья. Мозг все хуже начинал работать, глаза закатывались, а руки тряслись. Ему казалось, что он умирает, вот, скоро полное отключение мозга, потом сердца.
    Нелепый крик вырвал его из такого состояния, какая-то блондинка подсела к нему с бутылкой пива, обняла его и начала горланить во всю про то, что ей так плохо, и она так хочет его. Он опомнился, в глазах больше не мутилось, и реалии жизни хлынули на него. Он вспомнил про сестру, про то, как она его бросила, опозорила и плюнула в лицо. Он вспомнил про свою ненависть к этому стаду, обдолбанному наркотой с ног до головы и выпивкой. И он вспомнил, что спасти их уже не возможно, этот путь безвозвратен, и обречен на погибель.
А еще в душе полыхнуло одно – осознания ярости и ненависти ко всем, кто находился здесь, кто пил вместе с ним водку, кто обнимал его и говорил, что он лучше всех и что в университете он познакомит его со своими друзьями. Как он улыбался всем и думал, что после этой вечеринки и праздника он войдет в колею жизни взрослой, не обдуманной и спонтанной. А теперь он видел только фальшь, пропаганду, пафоса и убивание своих же жизней ради только одного удовлетворения и похоти.
    Блондинка, которая села к нему, и еле ворочала языком наклонилась к нему, поцеловала его в шею, и потянув за руку, встала, маня его за собой. В каком-то нелепом кураже своих мыслей, он, не помня себя, встал за ней, и обнял ее за талию, пошел рядом, прорываясь сквозь танцующих и прыгающих тел, мокрых от пота и от него же воняющих. Ярость и ненависть вспыхнула в нем еще больше, и он не понимая, говорил вслух все, что он думал, все, что у него болело:
    - Да вот ты, блондинка с взлахмоченными волосами, улыбаешься мне, а внутри к горлу подымается рвота от принятого. Я ведь вижу тебя насквозь, - он злобно улыбался, и что бы она лучше его слышала. Наклонился к ее уху и громко продолжил, - Ты, с такими прелестными формами, с симпатичным личиком и красивыми глазами, в свои 19 ты уже мелкая шлюшка. Помнишь свой первый раз на подоконнике в школе, в десятом классе? Ты стонала и кричала, а он выйдя героем из уборной на всю округу рассказал какая ты, и что ты ему делала. Он бросил тебя, а ты так и не смогла выйти из болота, в которое загнала себя сама, трясину пьянок, наркотиков и быдла, которые трахали тебя, не обращая внимания на твою личность и душу. Улыбалась им, а ночью, придя домой далеко за двенадцать, рыдала в подушку, загоняя свои слёзы обратно, когда мама входила в твою комнату. Для мамы ты хороша и любима, не стоит ее огорчять.
    Он отвернулся от нее, видя, что она совсем не понимала его слов, что в полном  экстазе, еле волочила ноги. Немного дальше, он разглядел парня с косяком, его звали Даня, в другой руке он держал банку Рево и  орал совсем несуразные вещи, которые тот не мог разобрать.
    - Ах, вот кто тут у нас еще, тебя я ненавижу еще больше, чем вот ее, - и он указал глазами на блондинку под рукой, второй приглашая его к себе. – Как оно куриться, мужик, все сладко, да? Так затянись поглубже, и не задумывайся о будущем, о своей матери, девушке и сыне,  не нужно. В скорее тебя выгонят с университета, и стройка прямо под твоим домом плачет по тебе горькими слезами. Тебе не останется ничего, кроме как работать там, оставаться после работы, и в тяжких думах о жизни выпивать по сто грамм с другими рабочими, зарабатывать авторитет. Придешь домой нажранным, дунешь косячок еще  один-другой, скажешь маме спокойной ночи, да  и ляжешь спать, не задумываясь о дальше. А она будет смотреть на тебя грустными, своими большими черными глазами, и думать, что она сделала не так, что упустила, почему плохо воспитала. Заплачет, будет долго плакать, и, накапавши себе валерьянки, ляжет спать, что бы завтра опять заплакать. – От оттолкнул Даню, покрепче сжал талию блондинки и прорываясь дальше, нашел глазами парочку, которая вцепившись друг в друга, лежали на диване, целовавшись. – Это любовь, настоящая любовь, вот она какая, оказывается, он лезет тебе грязной рукой в трусики, а ты стонешь и охаешь в блаженстве. Любовь. Они скоро пойдут наверх,  и займутся той самой любовью, страстной, и под влиянием наркотиков и опьянения не помня себя, забудут про предохранение и будут любить друг друга долго, ведь алкоголь действует, а кровь, нося его по жилам, дает в мозг команды не прекращать действия.
    «Залетела, как ты могла, мы же договаривались, что после учебы», -  но что поделать, такова жизнь, ваша любовь крепка и линии судьбы связывают вас крепко, никакого аборта, мама счастлива, университет заброшен, а мужчина, в семье разрываясь, делает все, что бы ей было хорошо. Но счастья беременности ни с чем не сравнить, они представляют, кто это будет, мальчик или девочка, какое имя они дадут ребенку, и куда его отдадут позже: на танцы или на дзюдо.
    Но с вершины блаженства и светлых мечтаний больно падать. Вот прошло девять месяцев, долгожданный срок ожидания окончен, ты мечешься по коридору больницы, в блаженном ожидании и счастливом страхе.
    Ребенок даун. У него не развито правое легкое, сердечко еле бьется, и ноги совершенно не будут функционировать. Горе и плач будет в семье, горе и плач.
«За что же нам такое несчастье, за что, Боженька?» - будешь ты орать, как здесь орал «Наливай», и совсем забудешь тот памятный Хэллоуин, где в состоянии не стояния ты любил свою девушку, а она любила тебя пылко и жадно, но забыв совершенно думать.
Ты не выдержишь такого ребенка носить всю жизнь, давая ему свою фамилию, и уйдешь. Бросишь свою любовь, свое счастье с горем одну. Она не сможет пойти за тобой, это ее кровь и ее жили, вот же они, слиты в одно целое, сидя в коляске, и невидящими, страшными глазами неразвитого дитя, смотрит на свою мать,  по-глупому улыбаясь.
    А ты бросишь ее и все что связывало тебя с ней, с ним, своим ребенком, пойдешь дальше, навсегда оставив в сердце глаза своего дитя. Плакать будешь много, но вернуться уже не сможешь.

    Он улыбался, осуждал всех, кто здесь был, и ко всем у него была история, по которой пойдет они все дальше в жизнь. Но он не видел ее одну, главное звено в этом стаде грешных. Его сестру. Снова в голове начало мутиться, и он вспомнил, что хотел умыться и немного успокоиться. Не обращая внимание на блондинку под рукой, оттолкнул ее и, не смотря, что с ней случилось, пошел в уборную. К его счастью дверь не была заперта, и он вошел.
    Спиной к нему стояла она, в своем красном платье, одна нога приподнята, наклоняясь над умывальником. Тихий, и немного потерянный голос разнесся по ванной комнате:
    - Ты уже пришел и готов, что бы…
    Она не успела договорить, повернулась и удивленно посмотрела ему в глаза. Не дожидаясь ничего, он подошел к ней близко, и часто задышал ей в лицо.
  - Что, что ты хочешь? – резко сказала она, и попробовала его оттолкнуть, напрасно. Немного хихикнув, она отошла в сторону, взяв что-то с умывальника. На пальце у нее оказалась таблетка, он не мог разглядеть какая. Саша посмотрела на него из подо лба, и соблазнительно облизала губы.
    - Потом расскажешь, как удачно скрылся от сумасшедшего самоубийцы – прошептала она и облизала палец, на котором была таблетка. Закатила глаза и в экстазе наклонила немного набок голову. Брат взялся за лоб рукой, потер его и с отчаяньем закрыл глаза.
    - Что ты такое? – прошептал он одними губами, слеза покатилась по его щеке, он вытер ее рукой, и взглянул не сестру. – Что с тобой случилось, что? И зачем мучаешь меня.
Выйдя с некого транса, она улыбнулась еще шире, и подошла к нему, положила руки ему на плечи, и поцеловала в лоб.
    - Ты же братик мой, я понимаю тебя, и извини меня, но я так же люблю тебя всем сердцем.   Да я такая, я другая. – Саша развернулась, подошла к двери, тронулась ручку двери, но сзади налетел на нее брат. Резко развернул ее к себе лицом, и взяв за горло одной рукой, крепко сжав. Из его глотки вырвался рык отчаянья, глаза прыснули слезами, а голос стал ломаться.
    - Ты погубила меня, погубила сознанье, я умираю.
    С ее лица пропала улыбка, она стала жесткой и резко ответила ему:
    - Я беременна, и не твое дело, я не твое дело, мама с папой не поймут, меня никто не поймет, я пропащая девушка, и не тебе решать за меня, ненавижу!
    После этих слов, он не понимая, что делает, приблизился своими устами к ее лицу максимально близко, и крепко поцеловал ее в губы, сжав при этом глаза до боли, еще крепче и больнее давя  ей шею. Саша ударила его ладонью, оттолкнула и выбежала с уборной. Он припал к холодному мрамору щекой, плакал, лежал в уборной, и как казалось ему, тихо умирал. Он потерял ее навсегда, больше никак не вернуть ее, а что будет дома, как он будет смотреть в глаза родителям за то, что он полюбил ее, свою сестру. Никто не поймет, Бог не поймет. И от этой страшной мысли у него полностью помутился в рассудок, и он впал в обморок.
    Открыв глаза, он нашел себя все в той же уборной, а за дверью все так же глухо играла музыка. Одна мысль стояла у него в голове – «потерял».
    - А как же, - прошептал он и встал.
    Посмотрел на себя в зеркало,  пристально всмотрелся в свое лицо. Он уже все решил, в этой уборной, его судьба была решена. Понял, в чем его предназначенье. Спасенье. Только он может спасти ее, да, потерял свою любовь, но от греха только он может спасти. Она полностью грешна, Саша права, даже родители не поняли бы ее. Только он ее понял, только он ее сможет спасти. И после каждого слова в своих мыслях, он повторял «А как же», и «Я вижу его, я вижу».
    Посмотрев вниз, на умывальнике увидел пакетик таблеток, было их не меньше четырех, он не разобрал. Хмыкнув, взял пакетик и высыпал себе все в рот.
    - Сейчас не время парень, мой взгляд и так напален. Ты со стекленными глазами и во рту вкус стали…
    В голове всплыли строки с куплета песни какого-то реперка, что он слушал в плеере. Чувствуя, как действие наркотиков начинало распространяться в крови, он укрылся в ванной, ведь ему обязательно перед делом нужно было отдохнуть и спрятаться от глаз, которых в этой ванной комнате было уйма. Он понял, что полностью став невидимым, ему позарез нужно раздеться, ведь эта яркая одежда все портит. Он спрячется.
    - Я вижу его, я вижу…

    Саша, в слезах выбежала с уборной, оставив там своего брата явно не в состоянии здраво мыслить, и подумала, что это все наркотики и выпивка, решила забыться. Со своим сегодняшним парнем. Она, не долго думая, повела его на верх, в пустую комнату, с кроватью. Он что-то хотел сказать, Саша прикрыла его рот рукой, и начала раздевать, полностью смирившись, тот взял ее на руки и повалил на кровать. В жаре любви его к ней она забыла о брате, о своей положении и обо всем. Саша просто хотела, как и всегда, когда была пьяна. Она была уверена, завтра утром все станет на свои месте, ее брат забудет этот разговор и вечер, может, даже извиниться и все будет прежде, все будет как всегда, а пока…

IV

    Саше казалось, что она плывет на воде, но волны не трогают ее, наоборот, несут на себе. Тишина и звук волн, бившись обо что-то прям под ухом, создавало чувства блаженности и спокойствия. Вдруг лопатки начали болеть и давить, руки, казалось, были туго связаны, и ими было тяжело пошевелить.
    Она открыла глаза и первое, что  увидела – чистое, утреннее небо, недавно проснувшегося дня, вдалеке пение птиц, а прямо под ухом, хлюпанье воды, но она не была мокрой. Почувствовав, что ей очень холодно, она обнаружила, что была голой, и руки были больно связаны за спиной. Тяжесть на животе заставила ее содрогнуться; огромных размеров камень давил и мучил ее желудок и все внутренности, что прижимал к дну своим весом. Он был обмотан какой-то грязной веревкой и был привязан к ноге. Саша попыталась шевельнуться, но тяжесть камня только усугублял дело и причинял девушке лишь боль. 
Отчаянье и паника охватило ее, полностью проснувшись, поняла, где она находиться, но совершенно не понимала что происходит. Мороз ноябрьского утра пробирал до костей, зубы стали цокать друг о друга, ее бил озноб.
    Она в лодке, ранним утром гола и связана. Саша услышала шорох за головой, но не могла увидеть того, кто стал причиной этого звука.
    - Я видел его, - услышала она до боли знакомый, и что самое страшное – родной голос. Своего брата. – Я видел его. А ты полюбила то стадо, тот огонь блеска и похоти, в котором горела. Но ты не поняла одного, долго горевши, ты сгорела. И полностью прогорев – оставила лишь пепел...
    Она слышала этот бред, и поражена своим положением, не могла понять, что происходит. Почувствовала, что по щекам текут слезы, и она захлебывается ими же. Соль во рту, морозный воздух посещал легкие, дрожь била по телу, а руки отекли, болели еще сильнее. 
Брат переступил ее, и полез куда-то в сумку, которая была в дальнем углу маленькой лодочки. Без конца бормотал какие-то слова, совсем не обращая на лежавшую подле него сестру. Он был в одних штанах, бледная кожа казалась еще белее на фоне утра, солнце еле-еле освещало речку. Наконец, он бросил все свои нелепые дела, которые ничем не заканчивались, и посмотрел на нее. Глаза его были страшны, полны печали, и полностью пусты. Какое-то новое доселе лицо отразилось на его лице, впредь, сестра никогда не видела брата таким. Злость, вперемешку с чем-то другим, непонятным для Саши.
Оседлав ее одним движением, приблизил свое лицо к ней, и часто задышал, рукой гладя ее щеки, вытирая слезы. Она забилась плечами о борта лодки, из глотки вырвался один лишь хрип. Она не могла кричать. От мороза голос сел, и связки опустели, не в состоянии кричать, она еще сильней забилась в агонии отчаянья. От недавнего принятого алкоголя, рвота заполнила ее рот, и она сплюнула жидкость, прямо себе на лицо и шею. Грязь перемешалась со слезами на лице, в придачу с рвотой.  В эту минуту она не была красива, волосы, слипшиеся от воды и песка, так как он тащил ее, взяв за одну ногу, к реке по песку. Мыслей не осталось. Один страх овладел ее, и она, не понимая что делала, билась ногами о дно лодки, и выворачивала себе руки, пытаясь спастись. Камень с живота упал, больно порезав своими острыми краями кожу на ребрах.
    А он, молча, сидел на ней, и тупо смотрел ей в глаза, своей печалью и невозможностью пронизывая до дрожи ее сознанье. Отчаявшись, она перестала, казалось, даже дышать и полностью смирившись с непонятно чем, оставила попытки вырваться. Отдавала себе отчет в том, что из-за высоких бортов лодки, ее не видно, и всех ее потугов вырваться или хотя бы показаться -  напрасны. Да и кто заметит их в 5-6 часов утра на речке, далеко от дома, в безмолвии.
    - Я видел его…Я видел, правда. – шептал он ей, слезая с нее ложась рядом. – Твое платье, красивое новое платье, не нашел в комнате! Я стащил с тебя одеяло, и увидел, как ты лежишь с ним, с этим грязным уродом, который целовал тебя, трахая любил. Грязно… Ты больно ударилась (и она почувствовала, как болит у нее) головой, когда я стащивал тебя с кровати, и гулкий звук услышал бы любой, кроме него, которого ты выбрала сегодня.
    Спускай тебя по лестнице, таким же образом, ты страшно и больно терлась о ступени ребрами, а голова тихонько постукивала по ним. Перетащив на террасу сзади дома, ты оказалась на пляже, около воды и песок облепил твое тело, волосы.
    Ты никому не нужна, ты пропала, и я тебя спасу. Даже рыбак, которого я видел на том берегу, посмотрел на меня, явно увидел тебя, и ничего не сделав, дальше сидит там, сам Христос отвел его мысли о тебе. Тогда кто ты после этого…
Саша терялась, и половины не понимала слов брата, почувствовала, как начали нить ее ребра, голова, спина. Ее тело все сжалось от боли и холода, руки перестали откликаться на команды мозга, перестав функционировать. Ее подбородок начал трястись, и, не сдерживая слез, с хрипом, заплакала. Немного успокоившись, и страшно боясь, произнесла, тихо, на сколько ей позволял пропавший голос:
    - Саша, не надо, что же ты наделал…
    Он резко встал, толкнув ее ногой в бок, там, где от камня остались мелкие порезы.
    - Я что наделал? Я хотел всегда любоваться твоими новым платьем, а он, тот грязный, уронил его…Я видел Его, я знаю где он, и я спасу тебя! – останавливаясь и содрогаясь от каждого слова, он опять присел  к ней, и вытерев ее губы, поцеловал, искусав при этом ей губы до крови. Тот же хрип вырвался из гланд сестры, и она еще сильнее зарыдала.   
    - Я видел его, я видел…
    Гладя ее щеки, его руки переместились к шее, сжав, начали давить. Саша начала захлебываться от недостатка кислорода, глаза так и норовили выскочить из орбит, грудь часто поднималась, пытаясь уловить хоть каплю жизни. А руки так же безжалостно давили ей шею, а губы целовали ее уста. Плечи содрогались и бились об днище лодки. Через пару минут она была уже мертва, а жилистые руки все так же давили мягкую, не живую шею.
Ее глаза перестали лить слезы, все они были на щеках и руках ее убийцы. Взгляд, устремившиеся ввысь, в небо, навсегда запомнил те ясные облака, которые наплыли над их лодочкой. Искусанные губы, грязное тело и исцарапанные бока – вот что осталось от прекрасного, некогда живой плоти, которая будоражила ума многих и многих. И некогда красивое лицо навсегда застыло в выражении покорности и жалости, нет не к своему брату, ее убийцы, а жалости к небу.  Небо и не догадывалось, что спокойно плывя себе, умирающая девочка, в последний миг жизни хотела не увидеть родных, не последний раз поплакать с матерью  о любви. А последний раз хотел взглянуть, и подольше посмотреть на плывущие облака и чистого неба, казавшегося ей самым главным, что она не сделала в жизни на тот момент.
    Ее брат, ее убийца, не чувствуя ничего кроме усталости и дрожи, завернул тело в покрывало, и напрягая свои мышцы рук, всей своей волей положил половину тела на край борта, последним усилием столкнул труп в воду. Темные воды реки охотно приняли груз сделанного. Быстро уходя под воду, там, укрытым покрывалом, незакрытые глаза терлись о шерсть ткани, а грязное лицо впитывало воду, размазывая грязь.
Тяжело дыша, Саша уперся руками о борт лодки и смотрел в то место, где только что ушло под воду тело. Укрыв лицо в руках, он простоял так минут пятнадцать, а потом резко открыл глаза, еще раз глянул на воду, дотронувшись до нее промолвил:
    - Я видел, его, Бога…

    - А ты видела?