Папкина любовь

- Пап,  а расскажи историю! - просит Лиза,  усаживаясь к отцу на колени.
Любила она слушать отцовские байки про то, как они со своим папкой (Лизиным дедом) на медведя в лес ходили. Как в охотничьей избушке жили. Как сестра младшая Галка (для Лизы – тетя Галя) в 12 лет КрАЗ у батьки угнала и по деревне на нем разъезжала.  Как сахар перемешивали с водой, в ложку наливали и зимой в сени клали, а потом дома его вместо мороженого грызли. Да и много еще всего интересного.

- Ну, что ж… Расскажу, - обнимая дочурку, соглашается Дмитрий Николаевич, - про любовь хочешь?
 - Ага! – кивает Лизонька.

Хотя, может быть, кто-то подумает, что рано одиннадцатилетней девчушке про любовь-то слушать, не поймет, мол, ничего. А вот и нет! Уж больно умненькой Лиза уродилась, и в свои одиннадцать все понимала, никогда никого не осуждала (многим взрослым бы поучиться у нее не мешало), если непонятно что-то, спрашивать не стеснялась. Отец за это любил ее без памяти и баловал, как мог.

- Ну, слушай тогда! – начинает Дмитрий Николаевич, - Учился я тогда в десятом классе. Учился плохо,  врать не буду, можно сказать ужасно, с двойки на тройку перебивался. Да и поведение хромало.
И вот в один прекрасный день пришла к нам новая учительница по английскому языку. Молоденькая была, девятнадцать лет всего, сразу после педагогического училища. Она к нам в село по распределению попала из города.
- Это как, пап?
- Ну… раньше было так: закончил ты училище или институт и тебя государство наше обязано было работой обеспечить, то есть распределить в какую-нибудь организацию или на завод, в зависимости от того, какую ты профессию получил. Многие сначала училища заканчивали и сразу работать шли, а потом уж в институты на заочное поступали, но не все, конечно.… Не работать запрещалось. Тунеядство наказывалось по закону. Понимаешь?
- Да, понимаю, – кивнула Лиза, - ну, давай дальше рассказывай!
- Дальше, значит.… Ну, так вот, пришла к нам новая учительница. Красивая такая была, сил нет! Все наши мальчишки сразу повлюблялись! Да и понятное дело, нам-то по шестнадцать, а ей девятнадцать! Всего-навсего три года разница! А она еще и выглядела моложе: косички свои рыжие заплетет, глазища синие распахнет, ресницами длиннющими как начнет хлопать, так и в жизни никто ее в преподавательстве не заподозрит! Мы ее с мальчишками, любя, между собой Анечкой называли…
- Как маму нашу?
- Да, как маму, - отец пытается сделать строгое лицо, - ты слушать будешь или нет?
- Все-все, больше не буду перебивать, давай дальше! – Лиза целует отца в небритую щеку и почти удавшееся строгое лицо его сразу сменяется обожающей улыбкой.
- Так… на чем я остановился? Ах, да… Девчонки же, наоборот, невзлюбили Анечку! Сразу поняли, что дело плохо! Начали придумывать, как бы ее из школы выжить. Зачем им конкурентка такая? Много пакостей они ей сделали. То на урок вся женская половина класса не явится, то ключ от кабинета спрячут, чтобы занятие сорвать, а то вообще к директору пойдут жаловаться, что, мол, учительница, их не учит, а только перед пареньками красуется! Но директор у нас умная женщина была, сразу поняла, что к чему, и Анечку не трогала.

Прошло месяца два, мальчишки все немного успокоились, многие даже опять на девчонок из класса стали поглядывать и на свидания звать. Оно и понятно, Анечка повода никому не давала! Смотрела на нас как на детей! Тогда мне от этой мысли было особенно обидно! Ну, какие же мы дети! На три года всего младше!

Один я никак успокоиться не мог. Влюбился тогда без памяти! В первый раз! На ее уроке всегда специально садился на первую парту прямо перед ее столом. На мое счастье одноклассница Светка, как и все девчонки наши,  английский терпеть не могла и с радостью поменялась со мной местами. Сидел и смотрел на нее. Она была так близко.... Казалось, протяни руку и дотронься. Но нет,  учительница же. Так и смотрел. И видел, как она, замечая этот мой пристальный взгляд, опускала глаза и делала глубокий вдох,  с секунду молчала и потом только продолжала.

Английский я зубрил изо всех сил! Тяжело, конечно, приходилось, раньше-то ведь он мне совсем не нужен был! А тут пришлось! Не мог же я в ее глазах неучем прослыть! И не зря ведь старался! Вскоре получил первую пятерку! Она была аккуратно выведена ее рукой, и когда я представлял, как она улыбается и ставит мне ее, просто дыхание перехватывало.
Родители, не привыкшие к хорошим оценкам в моем дневнике, радовались и говорили: «Что ж, Димка, не математиком, так хоть переводчиком будешь!»  И я радовался тоже. И даже не возражал. Переводчиком, так переводчиком.
Спать вообще почти перестал.… Ворочаюсь, все о ней думаю. Соображаю, как бы внимание ее привлечь. Придумал цветов купить (в наш сельский магазин раз в неделю привозили) и на стол ей положить. Долго сомневался: писать записку или нет. Решил не писать, испугался тогда.

Она когда эти цветы у себя на столе увидела, сразу на меня посмотрела, как мне показалось, довольно строго, и говорит:
- Спасибо за цветы! Очень красивые! – как будто догадалась, что это я их принес, даже спрашивать ничего не стала. Но отношение ее ко мне после этого не изменилось, по-прежнему было такое же, как ко всем остальным ученикам, ни больше, ни меньше.

Как я уже говорил, девчонки наши со временем поутихли. Одна Верка никак не успокаивалась! Она тогда за мной бегала, в любви даже признавалась. Только мне от ее любви ни холодно ни жарко было. Не нравились мне дылды такие. Хотя потом, слышал, Верка в Москву уехала и моделью стала. Но в десятом уж больно длинная она была… и тощая…. Подруга ее Настя помогала всякие козни против учительницы нашей строить.

Однажды пошел вечером к бабушке, она на другом конце села жила. Решил специально пройти мимо Анечкиного дома, надеялся, может, в окошке ее увижу. Подхожу к дому, смотрю, а Верка с Настей огромными буквами белой краской на ее заборе пишут «АНЬКА - ПРОСТИТУТКА»! Точнее уже написали, и старательно вырисовывают восклицательный знак!
- Что написали, пап? – спросила Лизонька, округлив свои глазенки. Не слышала она от папы раньше таких слов.
- Доченька, ты забудь, что я сейчас сказал, - отец понял, что слишком увлекся рассказом, - просто написали гадости на заборе, вот и все.
- Хорошо, уже забыла, - улыбнулась Лиза, - продолжай!
- Так вот! Я просто рассвирепел, увидев это! Хотелось схватить Верку с Настей за волосы и выкинуть, чтоб улетели в соседнее село! Но я знал, что девочек бить нельзя. Только это их тогда и спасло, наверно! Я подбежал к ним и закричал, чтобы они убирались куда подальше и, чтоб глаза мои их больше рядом с этим домом вообще никогда не видели! Верка с Настей ужасно испугались, первый раз видели меня таким злым! И дали деру что есть мочи!

А я остался стоять у забора. Надо было срочно что-то придумать! Никак нельзя было допустить, чтобы Анечка это увидела! Что же делать? Есть! Придумал! Побегу, возьму в сарае краску и закрашу отвратительное слово, как будто его и не было!
Бежал со всех ног! Схватил ведро с краской. Тяжелое, помню, такое было.… И обратно! Запыхался.... Прибегаю. Опоздал! Смотрю, стоит Анечка у забора, голову опустила. Услышала мои шаги, оглянулась. А я с ведром краски.... Нелепая ситуация! Испугался, что она подумает, будто это я все написал на заборе, а сейчас еще краски притащил, чтобы что-нибудь похуже написать. От этой мысли чуть сознание не потерял. Кое-как на ногах устоял, говорю ей:

- Я… я… закрасить хотел.
- Я знаю, Дима.
А потом, вдруг прислонилась к забору, да видимо ноги подкосились, тихонько сползла вниз и разрыдалась, как маленькая. Сидит на снегу. Декабрь, холодно. Шапочка вязаная на лоб сползла. А я стою рядом, как примороженный, сказать ничего не могу.... Не знал я, что в таких случаях говорить надо.... Потом кое-как собрался с духом:
- Я… я… сейчас все закрашу. В-в-вы не волнуйтесь!

А она плачет взахлеб, остановиться не может. Я не понимал, что творю, так ее жалко стало! Сел рядом на снег, взял ее в охапку, сильно-сильно так прижал к себе, аж зажмурился.… Она не вырывалась, только носом шмыгала и всхлипывала тихонько, уткнувшись в мое пальто. Мне казалось, что сердце сейчас выпрыгнет из груди! Она была так близко.... Такая хрупкая.... И я чувствовал, как будто никто, кроме меня не способен ее защитить.
Так мы просидели минут десять. Замерзли. Слезы на ее щеках превратились в маленькие льдинки. Потом она как будто очнулась и говорит своим учительским тоном:

- Дима! Ты чего без шапки? Заболеешь ведь! Давай бегом домой!
- Мне не холодно, - соврал я, - сейчас Вам забор закрашу и пойду.
- Какой забор?! Даже не думай! Ступай давай! Краску мне оставь, я сама закрашу, кисточка есть.
- Тогда я помогу, - не унимался я, - вдвоем быстрее закончим!

Возражать, видимо, у нее сил уже не было. Она вынесла мне какую-то шапку, и мы стали закрашивать отвратительное слово на заборе. Молчали.
- Спасибо тебе! – улыбнулась Анечка, когда мы закончили, и опустила глаза. На улице уже давно стемнело. Она казалась еще прекраснее при свете луны в этой своей нелепой вязаной шапочке.
-  Пожалуйста, - зачем-то сморозил я, как будто слов других не знал!
- Ты беги домой. Родители, наверно, тебя потеряли уже….

Я знал, что просто так уходить нельзя. Мы теперь не просто учительница и ученик. Мы теперь что-то большее. Надо было что-то сказать.… Или лучше признаться ей во всем. Как безумно я ее люблю, как думаю о ней постоянно, и что разница у нас всего три года, и когда мне исполнится восемнадцать, я смогу сделать ее своей женой.
Но все эти слова так тогда и остались несказанными. Я чувствовал,  что начинаю задыхаться. Язык мой как будто сделался деревянным, и я не мог выдавить из себя ни слова. Сказал только:
- Угу… - и бросился бежать…то ли от страха то ли от стыда….

После этого случая Анечка как будто стала меня избегать. В коридоре увидит, поздоровается быстро и глаза сразу отводит, на уроках вообще на меня теперь не смотрела, разве что иногда, когда я отвечал. Так и продолжалось. Я тихо ее любил. А она, видимо, догадывалась об этом, но так и делала вид, что все как прежде, что я такой же ученик, как и все остальные.

Весной у нас был последний звонок. А потом она уехала. Даже не попрощалась.... Кто-то говорил, что ее в город в очень хорошую школу пригласили. Другие утверждали, что не выдержала сельской жизни. А были и слухи, что якобы в ученика какого-то влюбилась и из-за стыда уехала. Последняя версия мне как-то душу грела…. Думал, а что, если и вправду? И что если я и есть тот ученик?
Чуть позже, случайно  нашел в своем дневнике записку: «Димочка, спасибо тебе за все! Я тебя никогда не забуду». Подписи не было, но я знал, что это от нее. И эта записка с тех пор стала самой дорогой для меня вещью.

Прошло шесть лет. Я сходил в армию, переехал в город, поступил в университет на заочное. На переводчика, конечно. Учился и работал. Зарабатывал хорошо.
Однажды еду на работу. Утро. Народу полно. И тут на остановке заходит девушка. Я сразу узнал ее профиль…. И волосы эти рыжие…. Вроде бы, взрослый уже мужик, а почувствовал себя, как тогда, около забора…. Задрожал, как осиновый лист…. И захотелось убежать от страха. И тут она, как будто почувствовала, и оглянулась. Смотрит прямо на меня и улыбается. Потом кивнула. Я тоже кивнул и, испугавшись, что сейчас она может выйти из автобуса, и я больше никогда ее не увижу, стал пробираться к ней сквозь непроходимую толпу.

- Здравствуйте!
- Здравствуй, Дима! Как дела?
- Хорошо! А у Вас?
- И у меня хорошо!
Потом неловкая пауза.
- Ты извини, что я тогда не попрощалась….
- Ничего….
Еще одна пауза…
- Я Вашу записку до сих пор храню….
Увидел, как ее бросило в краску.… Потом это ее нелепое «Спасибо»…. Собираю всю свою смелость:
- А можно я Вас в кино приглашу?
- Можно… - опускает глаза.

И с тех пор мы не расстаемся. Вот такая история.

- А я сразу догадалась, что это про маму нашу! Да ведь, пап? – Лизонька радуется своей проницательности.
- Да ведь! Да ведь!  - отец целует дочку в нос, - беги давай спать!