Ямышевский тракт, продолжение 9

ТРУДЫ РАДИ ПРОЦВЕТАНИЯ

Посуху, аки по морю
Пленных калмыков капитан Урезов велел собрать отдельно. Капрал Фока с Алихтон с командой колодников живо побудили джунгар сбиться в единую кучку. Предводителя сразу не смогли отыскать, но вскоре он обнаружился под корягой, уже неживой.
— И что будем с ними делать? — обеспокоился Урезов. — Кормежки на них не припасено. Отпустим их, так он еще большее колобродство учинят…
— Дозвольте высказать мнение, господин капитан, — вступил поручик Сомов. — Мы как раз посерёдке между Ямышевом и Семипалатной находимся. Вверх по Иртышу долго плыть, так лучше в дощаник погрузить и под конвоем в Ямышево.
— А ежели на паруснике посуху? — вставил Запутраев. – ветер долго не стихнет, до Семи Палат враз домчит. Там сдать их Лихареву и обратно сюда уже по реке…
— Так ведь сбегут? — усомнился капитан. — От Семи Палат до их ставки недалеко. А в крепостях люди нужны.
Калмыки зароптали: им явно не хотелось ни в ставку к землякам, ни в крепости. Вдруг из толпы калмыков вышел к офицерам обтрепанный человек. Он подошел к Урезову, знаком попросил отойти в сторону. Загораживаясь спиной от окружающих, он достал из рукавного шва скатанный клочок шелка и подал Урезову. Капитан развернул и прочел бисерно написанные три слова.
— Мил, человек, — несказанно обрадовался Урезов. — Давно мы ждем тебя и твоих вестей. Жалко, что нельзя имя твое огласить. Так отведешь, стало быть, сиих колобродов в Ямышево?
Лазутчик кивнул и показал рукой на самый большой дощаник с двадцатью веслами. Потом подошел к толпе калмыков и разделил ее надвое. Подозвав знаком капрала Фоку и Алихтона, он также знаками объяснил, что на ноги тех, кто поплывет на лодке, надо надеть колодки.  Руки надо привязывать к веслам на время гребли и связывать за спиной, если пленные будут не на веслах.
По жестам и мимике тайного агента члены экспедиции отлично поняли, что сии калмыки оторвались от своих, и в ханской ставке их ждет смерть. Равно и кайсаки их не пощадят.
— И чего это он, дядя? Ровно немотством страдает, — тихо спросил капрал Фока старшего унтера.
— Пес его знает, — так же шёпотом ответил дядька. — Знать, калмыки язык вырезали.
Поручик Сомов, услышав перешёптывания унтеров, шикнул на них:
— Цыц, молодцы! Не в меру любопытствуете! Не наше это дело. На то есть тайных дел мастера.
Унтеры сообразили: и то ведь, недолго и взыскание схлопотать. Любой генерал на взыскание крут, самое малое — соль да кнут. Уж лучше исполнять службу, какую прикажут. А уж отличился ли, провинился ли — начальство рассудит, ему виднее.
Капитан объявил, что с ним остаются люди для помощи навигатору и Запутраеву, остальные под командой поручика Сомова грузятся на два дощаника и спускаются к Ямышеву. Калмыков рассадить по обеим лодкам для пущей безопасности и сажать на весла посменно, дабы не прерывать пути. В крепости калмыков сдать, принудить их к присяганию и крещению, а самим временно поступить под команду коменданта Зорина.
Экспедиция разделилась. Наибольшая её часть расселась по лодкам и по сигналу капрала Фоки отправилась в ямышевские низовья. Места заняли так плотно, что калмыкам трудно было пошевелиться и им оставалось только водить руками, держа весла.
Себе Урезов оставил самый большой дощаник для погрузки образцов, собираемых рудознатцем и его помощниками-географами, и пятерых колодников для ношения этих образцов в кулях. Кули эти тут же сплели из свежей ивовой коры и сложили на помосте колёсного парусника. Навигатор уже подготовил колесницу к движению, и исследователи заняли места на ней. У костра и лодки остались двое дозорных, а парусник, поймав ветер, понёсся в степь.
Навигатор (капитан, наконец, удосужился узнать его имя — Сильвестр Алтушов, явно литовский татарин-выкрест) начертил круговой курс. Как объяснил он, сие есть циркуляция, по ней следует совершить вытянутый к горизонту объезд с остановками.
Ветер крутился по степи волчком, и навигатор с помощниками попотели изрядно, пока не установили режим поворотов и фиксации рей с парусиной. Выходило, что ровно двигаться не удавалось. Парусник рыскал, и главным для Сильвестра Алтушова было сохранение намеченного курса. Труднее всего было обходить плоские холмики, у кайсаков имевшие название «т;бе».
Хорошо, что Запутраев старался не пропускать эти возвышенности. Недавний опыт уже научил его, что именно эти холмики могут таить в себе бесценные дары земных недр. Чтобы не тратить время на раскопы кирками и шанцевым инструментом, капитан Урезов велел закладывать пороховые заряды. Подрываясь, они образовывали выемки достаточной глубины, в которых рудознатец мог осмотреть слои грунта и по ним «прочитать» состав недр.
Чичагов, как более сметливый в картографии, тут же наносил на самую гладкую плаху помоста значки и черточки, соотнося их с обозначенной в углу розе ветров — компасу из восьми румбов. Сам путеводный прибор был укреплен в середине этой розы, и стрелка его с человечком постоянно трепетала и вертелась, ловя черточку, указывающую в сторону Пекина.
Колодники-носильщики паковали все, что подбирали исследователи — камни, пучки травы, веники кустов, комья земли и глины, увязывали полные кули и крепили их в груду. По мере накопления груза колесница все больше выравнивала ход. За полдня прошли изрядный путь. Ветер не слабел, но стал меняться характер движения воздуха, который широким фронтом на хорошей скорости потек в сторону Иртыша.
Сильвестр стал торопить Запутраева. Фирс вздыхал: еще так много надо осмотреть, но делать нечего, надо возвращаться. Степь не море, здесь не поставишь парус боком, чтобы идти навстречу ветру. И рудознатец сделал круговой взмах рукой. Алтушов повернул реи с парусиной, и колесница плавно развернулась по ветру.
Обратно шли так же, по вытянутой круглой кривой. У исследователей загорелись взоры: ишь ты, вроде бы та же земля, а рельеф и растительность уже другие. Флора широкими полосами меняла цвет и фактуру (так записал себе в «поминальник» Запутраев) — то сухая, то пышная и сочная зелень, то заросли красно-коричневой жесткой травы, то редкая щетина выродившихся хвощей.
К Иртышу приблизились за полдень. Дозорные маялись на возвышении, выглядывая в белесой дали своих путешественников. Наваристый обед из зайчатины давно уже прел в походном котле. Побыстрей бы, неровён час кочевники нагрянут…
На подходе к берегу ветер вдруг взыграл и сильнее вдавился в парусину. Мачты и речи угрожающе затрещали. Но навигатор Алтушов наклонил большую мачту к себе и крикнул «Держись за все, что попадется!». Парусник приподнялся и полетел над землей. Дозорные шмякнулись наземь ничком. Колесница проплыла над ними, слетела с обрыва и приводнилась на реку, подняв тучу брызг.
Сильвестр повернул одну рею и сманеврировал к берегу. Колёсный парусник ткнулся в мокрый пляж и замер. Мокрый до нитки, экипаж выбрался в биваку. Люди просушили одежки на ивовой поросли, пообедали, погрузили имущество в дощаник и отплыли в Ямышево, таща парусник на буксире.

Крепость строится
Когда утих ветер, небо засияло и отразилось в Иртыше, который стал гладким, как зеркало. Но коменданту Ямышевской крепости Тимофею Зорину не до красот натуры. С утра комендант обходил постройки, работы и хлопот было по горло. Генерал Лихарев, отъезжая на юг, оставил обновленные чертежи, по которым надлежало усовершенствовать городок и острог.
Для новой Ямышевской крепости выбрали место чуть подальше от прежней. Городок рублен был мастерами-плотниками. Кольцевую стену они сладили из «городни» — бревенчатых срубов, плотно прилегающих один к другому. Эта часть и называлась рубленым городком. Наверху усилили ранее срубленные возвышения. В обламах прорубили новые бойницы: большие для пушек, малые для мушкетов и пищалей. Мелкие бойницы были для настенных стрелков верхнего, серединного и подошвенного боя.
Вдоль наружной стороны углубили ров, а за ним добавили рогатин, коряг, насажали колючей жимолости и натыкали острых каменных лезвий. Над стеной возвышались две бревенчатые башни. Они назывались проезжими — под ними были устроены ворота для въезда и выезда из городка. Острые главы башенных шатров лезли в поднебесье, и сизые голуби да острокрылые ласточки уже облюбовали их. Торгово-таможенную часть обустроили в брусяных амбарах, обшитых изнутри и снаружи железными коваными полосами.
Соляной промысел оснастили волокушами из плах (толстых досок), а заодно выложили по берегу такими же плахами ванны для выпаривания соли на солнце. Тут уже командовал Эдуард де Фильер, француз на русской службе, выписанный по приказу тобольского правителя Этигора из красноярского Усолья, великий дока по соляной части.
К обеду была самая страда. Плотники стучали топорами, подсобники собирали стружки да щепу и окунали в соленую грязь для упрочнения, чтобы потом мостить проходные дорожки между избами.
Острожную часть устроили на месте Бухгольцевой постройки. Далось это легче, так как работали по старой разметке. Порушенное восстановили, сложили еще сотни две новых избушек. Для командиров выстроили солидные дома-пятистенки. Стояли уже служебные избы: приказная, караульная, поварня, две мыльни, гостиный двор, пороховой погреб. Посередине возвышалась деревянная церковь.
Два дощаника с колодниками и калмыками под командой поручика Сомова доплыли благополучно и причалили к соляному подворью. Усталый Зорин принял рапорт офицера и велел:
— Добро, явились вы не то что кстати, просто вовремя. Работных не хватает. Разведите людей по площадкам. А вот и отец Феофилакт. Берите-ка, батюшка, калмыков под свое крыло.
Ямышевский протоиерей ярым оком оглядел присмиревшую толпу.
— Что, детушки, не задалась доля разбойная? Стало быть, не ваша это стезя. Ну, идите за мной, введу вас в лоно православия. Через него делом послужите новому отечеству. Эй, пономарь, сзывай народ к обедне! Пусть все общество примет на себя крестильную миссию.
Обедня вышла не столько уж торжественной, но значительной точно была. Православные радовались тому, что к их церкви прибивались новые заблудшие души. И уж радостнее всего встречали воинственных кочевников, склонявшихся перед истинной верой. Правда, никто не спрашивал крещаемых, рады ли они перемене судьбы и смене веры. Просто церковь помогала укрощать этот народец.
Уже больше ста лет в степях Прииртышья не было окончательного мира. Редкий год обходился без набегов и сражений. А ближе к 1720 году и того пуще: чуть ли не каждый месяц неслись во все стороны кайсацкие ополчения, чтобы остановить напор калмыков. А навстречу им с юго-востока брели толпы разоренных, обтрепанных и изможденных кочевников – их вытесняли с насиженных мест тумены джунгарского контайши Галдан Церена.
Устроители прииртышских городков на то и нацеливались. Договоренности с калмыками пока еще позволяли закрепиться на узких полосах вдоль Иртыша. Но ухо надо было держать востро. Ни калмыкам, ни кайсакам соседство с русскими не нравилось.
Комендант Зорин ввечеру собрал у себя в избе офицеров и служилых людей административного чина.
- Я должен вам представить свой доклад, чтобы мы все, - сказал он, - дополнили его и записали для отчета господину генерал-майору Лихареву. А он уж отошлет его в Санкт-Петербург государю. С устроением Омской, Ямышевской, Семипалатной и Усть-Каменогорской крепостей положено начало Верхне-Иртышской линии. Ждем царского указа о заселении сих укреплений городовыми казаками из Сибири. Но жизнь нас упреждает: людишки сами съезжают с земель сибирских и устремляются на Иртыш. Всех, кто прибыл уже в эти дни, будем раздавать по крепостям и станцам. На сегодня только в Ямышеве пребывают жители разных чинов и сословий. Казаки пешие и конные 250 душ, люди служилые и торговые 400 душ, священнослужителей 20 душ, татарская слобода со своим головой 50 душ, офицеры и атаманы 40 душ. Только что добавилась полусотня калмыков да 30 прощёных колодников Предвидится присылка драгун и саперов числом до полка.
- Я вот добавлю свой реестрик, - встал с места капитан Урезов и протянул коменданту свои записи. – тут я все отметил по часам, дням и заслугам. Задания свои мы выполнили, да сверх того пришлось в краткую баталию вступить.
- О сей баталии и придумках ваших начальству будет особо доложено, - пообещал Зорин. – И геройству вашему будет должное воздаяние.
- Сие геройство от нужды большой, - вздохнул Урезов. – И до нас доблестные мужи недюжинную сметку прикладывали.
- А иной жизни нам уж не видать, - утвердительно сказал Зорин. – Животы наши положим, а завоеванного не сдадим. Главное, чтобы процветало здесь все.